Текст книги "Меч Кайгена (ЛП)"

Автор книги: М. Л. Вонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

– А д-должно было? – буркнула она.

– Многие бойцы обожают бросать вызов и пытаться ударить Киноро. Другим нравится дразнить его, но для тебя каждый миг был тяжелым. Для кого-то, сражающегося умело, ты презираешь это.

– Я предпочитаю побеждать.

– Многие коро предпочитают побеждать, – сказал он. – Многие не бросают глупо вызов моему сыну в бою один на один.

Мисаки лежала и медленно дышала.

– Вставай.

Мисаки пыталась, но в мышцах не было сил, и она не справилась. Все болело.

Мастер Вангара вздохнул, раскрыл ладонь и выстрелил в нее огнем. Мисаки вскрикнула и вскочила на ноги, успела спастись от огня.

– Я не видел тебя раньше, – сказал мастер Вангара. – Кто ты?

– Цу… Мисаки Цусано, – она вспомнила, что жители Яммы называли сначала имя, потом фамилию. – Я – первогодка в Лаймстоун Четыре.

– Цусано, – мастер Вангара кивнул. – Ясно. Полагаю, братьев у тебя нет?

Неплохая догадка. Это объясняло бы, почему девушка тренировалась владению мечом с отцом, но у Мисаки ситуация была иной.

– Три, – гордо сказала она, – но они не так хороши, как я.

– А ты тут, – сказал мастер Вангара. – Значит, твои родители не совсем традиционные люди.

– Они довольно традиционны, – сказала Мисаки. – Они все еще выдадут меня замуж, когда я закончу обучение тут, – пару месяцев назад эта мысль не вызывала бы странную боль в груди Мисаки. Почему в голове вдруг возникло лицо Робина?

– Интересно, – мастер Вангара скрестил руки.

– Да, Короба?

– Просто думаю, – сказал он, – зачем будущей домохозяйке быть умелым бойцом?

Мисаки упрямо нахмурилась.

– Может, для меня это просто развлечение, Короба.

– О, уверен, но ты пришла сюда не только ради веселья. Ты пришла сюда из необходимости.

Мисаки удивленно посмотрела на мечника.

– Как вы…

– Ты пришла сюда с целью сегодня. Я видел это на твоем лице. Это что-то очень важное для тебя, раз ты бросила вызов моему сыну из всех.

– Может, я просто дура с огромным эго.

– Если бы ты ступила в тот круг ради своего эго, ты вела бы себя противнее сейчас, – уверенно сказал Вангара. – Редкое неприятнее задетого эго. Ты хотела увидеть свой уровень, и ты честно хотела быть лучше.

Мисаки кивнула.

– Меч красив сам по себе, но мне нравится решимость ученика, – мастер Вангара смотрел мгновение на Мисаки, и она нервничала, что он попросит ее уточнить, зачем она пришла тренироваться. Она не могла описать ему свою цель. Она не могла говорить ему о Жар-птице, но он не лез. Он сказал. – У меня есть время в этом сурадоне в десять ваати.

Мисаки резко вскинула голову.

– Что?

– Я поищу тебе соперника твоего размера и силы. До этого, боюсь, придется тренироваться с Киноро.

– Что вы… – голова Мисаки вдруг закружилась сильнее, чем когда Киноро обрушил ее. – В-вы предлагаете учить меня?

– Не предлагаю, Цусано. Настаиваю.

– Н-но… – бойцы лучше Мисаки состязались жестоко, чтобы учиться у Макана Вангары. – Но вы не учите первогодок, – сказала она вяло.

– Я учу тех, кто нуждается во мне, – Вангара поддел носком боккен Мисаки и подбросил оружие в свою руку. – Многим первогодкам не хватает опыта, чтобы мои указания помогли им стать лучше, чем они стали бы в состязаниях с Киноро и менее опытными бойцами. Если хочешь продвинуться дальше того, что ты узнала от отца, тебе нужен я.

– Вангара Кама, я н-не знаю, что сказать. Спаси…

– Ты знаешь ката Цусано-рю?

– Да, Короба, – сказала она, хоть давно их не оттачивала, – все, кроме форм Меча-клинка.

– Хорошо, – он бросил ей боккен с ослепительной скоростью для мужчины его возраста и обрадовался, когда она его поймала. – Практикуй это. Будь готова показать их мне к сурадон, и не пытайся срезать углы. Я знаю, как они должны выглядеть.

Мисаки сжимала боккен и улыбалась.

– Мне нужно что-то брать, Короба?

– Ничего кроме этой улыбки.

– Что?

– Если хочешь быть мечником лучше, тебе нужно найти цель и радость в бою одновременно. Теперь, прости, но мне нужно проследить за парой других боев.

Мисаки кивнула.

– В десять ваати, сурадон, – сказала она, убеждаясь, что ей не показалось. – Ката Цусано-рю.

– И улыбку, – сказал Вангара и пошел судить другой бой.

ГЛАВА 7: СОЛНЦЕ

Когда Мисаки спрятала меч, она забила его половицами. Это было обещание себе. Она не могла уничтожить часть себя, агрессивную и бойкую, но могла ее закопать. Так она тогда думала.

– Джиджакой быть хорошо, – сказал ей как-то мастер Вангара, – это лучший теотип для мечника.

– Почему? – спросила она.

– Самое сильное – плотное. Если ты – вода, ты можешь меняться и подстраиваться под любую форму, замораживать ее и становиться сильнее. Ты можешь быть сильной в любой форме. Ты можешь быть чем угодно.

«Я могу быть сильной в любой форме, – говорила себе Мисаки, убирая молот и гвозди. – Я могу быть чем угодно», – если она приноровилась к опасностям темных переулков Ливингстона, как сложно будет овладеть браком и материнством?

– Наги улыбается сильным мужчинам, а Нами – терпеливым женщинам, – ее мать сказала ей это в день свадьбы, сияя гордостью.

– Все будет того стоить, когда в твоих руках будет твой ребенок, – сказал ее отец. – Все будет того стоить, когда ты увидишь, как он растет.

И Мисаки верила им. Не потому, что в этом был смысл. У нее не было выбора. Если бы она не верила, что это того стоило, то что она делала бы?

И когда ее новый муж едва взглянул на нее после их свадьбы, она улыбалась. Когда ее свекор рявкал на нее, она кланялась и говорила мило, слушалась. Это все будет того стоить. Когда кожу покрывали мурашки от холодной ньямы ее мужа, она сжимала зубы и терпела его прикосновение. Это все будет того стоить.

Она не боялась физической близости, но ей нравилось таять в сладком жаре, а не среди камней и льда, холоднее, чем ее кожа. Ей нужно было тепло, смягчающее ее острые углы, но ньяма Такеру была далека от тепла. Она старалась ему поддаться. Пару раз она невольно сжималась, ее руки автоматически закрывали ее. Такеру без слов сжимал ее запястья ледяной хваткой, опускал по бокам от нее, как у куклы, и продолжал.

Всю жизнь Мисаки называли красивой. Ее муж так не думал, потому что никогда не смотрел ей в лицо, он глядел на подушки рядом с ней. Хоть их кожа соприкасалась, они были как в разных галактиках. Она смирилась со временем, что была для него лишь сосудом, рожающим его сыновей, но это было хорошо. Все будет того стоить, когда она возьмет своего ребенка.

Когда она взяла Мамору в первый раз, она выдавила улыбку. Но, когда крохотное тельце сжалось у ее груди, он был холодным, как Такеру. Она держала его близко и ждала, но радость, которую она должна была ощутить, не пришла. Она ощущала холодное эхо джийи ее мужа, пульсирующей в теле малыша, напоминая ей, что он был не ее. Он был Мацуда.

Тогда она поняла, что божественный свет, который ей обещали, не пришел. И не придет. Но Мисаки всегда была слишком упрямой – и глупой – чтобы признать свои ошибки. И она подавила слезы, выдавила улыбку и прижала малыша к себе, хотя от его ощущения ее тошнило. Она заставила себя любить его.

Мамору рос, росла и его джийя. В три года у него была аура куда старшего теонита. Утренний туман касался его кожи благоговейными пальцами, вода замерзала от его прикосновения, а капли росы стекали с травы и тянулись за его шагами. Мисаки выросла в доме чистокровных джиджак, но даже она не слышала о такой ньяме маленького ребенка.

– Вы с Такеру-сама были такими в детстве? – спросила Мисаки у брата мужа как-то вечером, когда Мамору плескался в луже во дворе. Его ладошки посылали воду высоко в воздух. Пара капель стала льдом и отскочила от крыши, другие рассеялись облачками тумана. – Ваша джийя была такой сильной в три года?

– Ах… – Такаши почесал шею. – Честно говоря, не помню. Я помню, как использовал джийя, когда дедушка Мизудори стал учить меня бою.

– Сколько тебе было лет? – спросила Мисаки.

Такаши пожал плечами.

– Пять? Может, шесть? Можешь узнать у нашего отца. Хотя… – лучше не стоит, явно хотел сказать Такаши, но не сказал. Мацуда Сусуму злился, когда кто-то поднимал тему огромной силы его сыновей. Для него это была больная тема.

– Так ты не учился использовать джийя до школьного возраста? – сказала Мисаки.

– Так обычно делается.

– Обычно, – повторила Мисаки, – но Мамору – необычный ребенок. Разве его не нужно научить контролю над этой силой до того, как он навредит себе? – трехлетний теонит обычно не обладал такой силой, чтобы это было проблемой, но способности Мамору быстро приближались к моменту, когда они станут опасными.

Такаши пожал плечами.

– Когда мальчик начнет обучение, решать его отцу, – он мягко напомнил, что Мисаки выходила за рамки своей власти.

– Конечно, Нии-сама, – она склонила голову.

– Зная Такеру, он не будет учить Мамору-куна сам, пока мальчик не познает в школе основы, – продолжил Такаши. – Я не… ой! – он поднял ладонь и остановил дугу почти замерзших капель, пока они не облили его и Мисаки. – Осторожнее, малыш! – он рассмеялся, испарил капли движением пальцев. – Ты чуть не попал по своей милой матери! Ой, – он посмотрел на Мамору. – Может, ему все-таки нужна помощь. Ты должна попросить у Такеру начать обучение раньше.

Мисаки так и сделала, но Такеру не интересовал ребенок, еще меньше – мнения жены. Как Такаши и предсказал, он сказал:

– Я – мастер-джиджака и мечник. Я не учу детей.

– Но…

– Я буду тренировать его, когда он будет достоин того, чему я должен учить. Теперь принеси мне еще чаю.

Мисаки кивнула и сделала, как говорили, но решила, что кто-то должен научить Мамору контролю. Если его отец, дядя и дед не собирались, почему она не должна? Она же была его матерью, и, хоть это не подобало леди, она знала много достойных техник.

Она начала с простых игр, в какие играла с братьями в детстве, гоняя кусочки льда по полу, как машины, строя башни из снега, бросая шар воды туда-сюда, не проливая на пол. Мамору был хорош в этом, игры детей-джиджака, которые занимали их годами, ему быстро надоели, и Мисаки устраивала ему продвинутые техники.

– Нужно оставить маленькую подушку снега между костяшками и льдом, – она направляла джийя Мамору, он замораживал воду на кулачке. – Вот так. Попробуй снова.

Мамору медлил, но послушался мать и ударил кулаком по камню.

– О! – его бровки приподнялись в удивлении. – Не больно!

– В том и смысл, – Мисаки улыбнулась. – Так, даже если у тебя тонкие пальцы, как у Каа-чан, ты можешь пробить почти все, не повредив ладонь.

– Я хочу попробовать еще! – воскликнул Мамору, стряхивая воду с ладони.

Мамору практиковал удар по камню снова и снова, а дед наблюдал с другой стороны двора с кислым видом. Мисаки заметила, что всегда хмурый свекор мрачнел сильнее, когда видел, как она показывала Мамору техники, но она решила игнорировать это. Разумный мужчина не мог злиться на мать, учащую своего ребенка управлять его силой. Конечно, Мацуда Сусуму не был разумным.

Он заговорил, когда Мисаки учила Мамору сгущать кровь. Мальчику было пять, он ободрал колени на тропе перед домом. Боясь, что его плач разозлит вспыльчивого деда, она показала ему продвинутую технику, чтобы успокоить – не понимая, что это разозлит деда сильнее, чем шум.

– Мисаки! – рявкнул старик, когда она сказала Мамору попробовать самому. – Слово.

– Конечно, Мацуда-сама, – Мисаки поспешила сесть на колени перед свекром, чтобы Мамору не слышал. – Что такое?

– Что ты творишь?

– Учу сына обрабатывать рану, – сказал Мисаки.

– Это не твое место.

– Но, – возразила Мисаки, не сдержавшись, – это полезная техника для воина.

Мацуда Сусуму скривился.

– Знай свое место, глупая женщина. Что ты понимаешь в джийе воина?

«Что вы понимаете в джийе воина?» – гневно подумала Мисаки.

– Простите, – она опустила голову. – Я перегнула. Я больше не буду так делать.

– Надеюсь, – фыркнул Сусуму. – Мацуда бьются с чистой водой, без грязи. Нам не нужна твоя грязная кровавая магия Цусано, и воину не нужны советы женщины.

Мисаки поймала гнев и беспощадно потушила его, не пустив на поверхность.

– Простите меня, Мацуда-сама.

Каждый раз, когда чувство долга Мисаки подводило ее, и она хотела парировать свекру, она останавливала язык, несмотря на желание мстить, напоминая себе, что замечания не могли навредить сильнее, чем этот мужчина уже страдал. Он всю жизнь провел в разочаровании – наследник имени Мацуда был слишком слаб, чтобы исполнить Шепчущий Клинок, его презирали его родители и превзошли сыновья.

Как единственный мальчик среди дочерей, Мацуда Сусуму был единственной надеждой его поколения показать силу и талант его предков. Он не достиг Шепчущего Клинка. В отчаянии его стареющий отец научил сыновей Сусуму, как только они подросли. Такаши и Такеру оказались сильнее отца, овладели Шепчущим Клином, будучи подростками.

И что случалось с мужчиной, который всю жизнь и душу посвящал одной цели, но провалился? Мисаки полагала, что после многих лет разочарований он стал сморщенной оболочкой человека, который радовался только, мучая тех, кто был моложе и лучше него. Самым жестоким, что Мисаки могла сделать с гадким свекром, было служить, улыбаться и рожать детей, будто ее ничего не беспокоило. Самым жестоким было бы служить ее цели, как он не смог.

Она ушла от Мацуда Сусуму с поклоном и робкой улыбкой, вернулась к сыну.

– Смотри, Каа-чан! – Мамору сиял. – Я так могу. Я это делаю!

– Хватит, – Мисаки опустила ладони на ладошки мальчика, останавливая его джийю.

Его улыбка пропала.

– Почему?

– Я не должна была показывать тебе… Тебе не нужна эта техника. Прошу… забудь то, чему я тебя научила.

– Я не могу использовать ее снова?

Мисаки помедлила.

– Может… – она понизила голос до шепота. – Оставь ее для неприятных случаев, – сгущение крови могло спасти жизнь бойца на поле боя, и она не собиралась говорить сыну в лицо, что чистота техники была важнее его жизни. – Только для таких случаев, – строго сказала она.

– Да, Каа-чан.

С того дня Мисаки старалась помнить, что Мамору не был ее. Его достижения не принадлежали ей. Они принадлежали его отцу и деду. Научив Мамору основам, Мисаки перестала лезть в его развитие. Вскоре он пошел в школу, где настоящие бойцы – мужчины родов Мацуда, Икено и Юкино – учили его силам, как подобало мужчинам.

Мисаки была снова беременна. Она ощущала ньяму ребенка внутри, выдавливала улыбку. Она вытерпела боль родов без слез, без жалоб, она могла сделать это снова. Она не понимала, что больнее рождения еще одного сына Мацуда было потерять его.

– Ты потеряла его? – прорычал Мацуда Сусуму. – Как это понимать?

– Я… – Мисаки попыталась ответить, но голова закружилась. Линии татами стали кривыми, плыли под ее коленями. Комната накренилась. Она выбралась из пропитанной кровью кровати, где пытались принять роды, помылась и оделась, когда повитухи сказали, что свекор требовал аудиенции. Фины даже не закончили ритуалы очищения. У нее всегда было много сил, и она хорошо терпела боль, но у этого были пределы. Ее тело дрожало. Татами стал волнами. Может, если она упадет, пол проглотит ее и смоет все это…

– Глупая наглая женщина, – говорил где-то вдали свекор. Она пыталась слышать его, но доносились только кусочки. – Сыновья… сильные сыновья… причина… единственная, по которой ты тут, – он звучал недовольнее, чем обычно. Мисаки уперлась ладонью в пол, а потом упала лицом в приятные волны. – Жалкое зрелище! Ты стоила мне внука, но тебе хватает наглости не говорить. Ты – эгоистичная женщина.

– Я… – Мисаки пыталась выдавить голос. – Прос…

ХРЯСЬ!

Она уловила удар до того, как щеку обожгло. И она осознавала, что Мацуда Сусуму бил сильно, как для старика.

– Если не можешь дать этой семье сыновей, ты бесполезна, – в тумане Мисаки уловила радость в голосе Сусуму. Наконец, она доказала, что была разочарованием, как он всегда говорил. Она не справилась с единственной целью. Она оказалась ниже него. – Не забывай, почему ты тут.

Мисаки поднялась на локтях, но не могла найти силы сесть ровно на коленях.

Сусуму над ней фыркнул с отвращением.

– Она – твоя женщина. Разбирайся с ней.

– Да, Тоу-сама, – сказал второй голос.

Такеру.

Мисаки так растерялась, что даже не поняла, что ее муж был в комнате. Он был таким неподвижным, ледяная ньяма так напоминала его отца, что он просто пропал на фоне. Старик ушел из комнаты, и Такеру медленно зашагал, пока не остановился у «своей женщины».

Его босые ноги возникли перед Мисаки, а с ними – край его хакама, и вдруг она ощутила тепло слез в глазах. Это было почти облегчением. Она много лет играла хорошую жену, сдерживая горе, но она уже не была хорошей женой. Она подвела его. Теперь можно было плакать. Это же ожидалось, да?

Даже если бы у нее были силы поднять голову, она не посмотрела бы на него. Как она могла? Она потеряла его ребенка. Он точно злился…

– Идем, Мисаки, – его голос был спокойным. – Тебе нужно отдохнуть.

Она не двигалась.

Такеру сел на корточки, прижал ладонь к ее щеке там, где его отец ударил ее. Жест был утилитарным – холодный предмет, чтобы ослабить боль. Он даже не пытался смотреть ей в глаза.

– Ты можешь встать?

– Простите, – голос Мисаки был тонким, слезы, застрявшие в горле, мешали ему выйти. – Такеру-сама, простите.

– Все хорошо, – он просунул руку под ее колени, другой обвил ее плечи. – Я тебя отнесу.

Такеру, как всегда, обходился с ней как с хрупкой куклой. Может, ощущал, как напряжена она была под его ладонями, и не хотел ее пугать. Может, думал, что все женщины были так хрупки, что прикосновение могло их сломать. Было невозможно понять мысли Такеру за бесстрастным выражением. Порой Мисаки это радовало. Теперь ей было невыносимо одиноко.

Она обмякла, он поднял ее на руки и вынес и комнаты. Она не знала, задрожала из-за его ньямы или по другой причине, но дрожь началась и не могла прекратиться. Это был не просто холод, не просто горе. Это была паника, вед она поняла, что он не собирался кричать на нее. Она не собиралась плакать. И если она не могла даже плакать… что за матерью она была?

– Соберись, – Такеру не смотрел на нее, глядел на пол мимо ее плеча. – Ты будешь в порядке.

Но Мисаки не была в порядке. Она была слабой, бесполезной, эгоистичной. Так ее звал Мацуда Сусуму. Она была монстром, который даже не плакал, потеряв ребенка. Какой муж звал это порядком? Какой мужчина с бьющимся сердцем мог так сказать?

Такеру опустил ее на футон, и Мисаки впилась пальцами в его хаори из последних сил.

«Останься, – отчаянно думала она. Он не мог бросить ее тут с ее тьмой, не способную плакать и двигаться. – Останься, останься».

– Отпусти, – сказал Такеру без эмоций.

Но ладони Мисаки сжали сильнее. Если он уйдет сейчас, она станет камнем.

– Мисаки, это неразумно, – холодно сказал Такеру. – Отпусти.

– Такеру-сама… – она смотрела на его лицо, искала намек на гнев, сочувствие или горе. Хоть что-то. – Простите. Я подвела вас. Я…

– Мы попробуем снова, – сказал он, словно она уронила яйца на пути с рынка. – После того, как ты вернешь силы, – ледяные ладони сжали ее руки, без усилий отцепили ее пальцы. – Отдыхай.

– Такеру, – прошептала она, он уходил. – Прошу…

– Делай, как сказано, – он закрыл дверь, и в тот миг он будто ударил ее. Нами, он будто взял Шепчущий Клинок и вырезал из нее все.

Что-то в Мисаки умерло в тот день. Она уж не видела мужа или Мамору, когда они проходили по дому вокруг нее. Каждую ночь Такеру решительно раскрывал ее кимоно, придавливал ее. Он вложил в нее еще ребенка, но она и его потеряла.

После второго выкидыша она стала считать себя куклой – твердой, не способной чувствовать и создать жизнь, ведь сама не была жива. Все слышали жуткие истории о кукловодах Цусано, управляющими кровью в телах мертвых и живых, заставляя их плясать, как кукол. Порой Мисаки гадала, не стала ли такой, не управляла ли своим телом каждый день, как куклой.

В груди куклы затрепетал пульс, когда в семью пришла Сецуко. Сецуко была первой, кто заговорил с Мисаки о выкидышах. Это была тема их первого спора… первого настоящего спора Мисаки за годы. Мисаки даже не помнила, что сказала, чтобы возмутить Сецуко – что-то о том, что была глупой или бесполезной, и Сецуко ударила лопаткой по плите.

– Прекрати это!

Мисаки могла лишь смотреть миг, а потом пролепетала:

– Ч-что прекратить?

– Ты говоришь такие гадости о себе!

– Ну… потому что…

– Плевать, почему, – рявкнула Сецуко. – Я не дам тебе звать себя бесполезной или злой, ясно? Я не потерплю этого!

– Но это правда, – возразила Мисаки. – Я не родила мужу сына за годы. У меня дважды был выкидыш. Как назвать такую женщину?

– Не бесполезной, – сказала Сецуко. – Не злой. Выкидыш не делает тебя плохой.

– Разве? Мой муж – сильный джиджака из рода, где всегда легко рожали сыновей. Если его дети умирают, не родившись, проблема не в нем, а во мне.

Мисаки думала об этом годами, решила, что это была ее вина. Она не хотела детей после Мамору. Не так пылко, как должна была. Это был грех против Наги и Нами.

Сильная джиджака, как Мисаки, могла утопить ребенка внутри себя, если не хотела его. Она не помнила, чтобы пыталась закончить беременности – оба раза она собиралась рожать детей. Даже если ее не радовала перспектива, она ожидала, что родит, но внутри нее было заперто так много горечи. Это могло вызвать выкидыш, пока она спала? Пока видела сны? Ее подсознание могло подняться, как демон, во сне и утопить детей?

– Ты этого не делала, – твердо сказала Сецуко. – Любой, кто пытается сказать, что ты это сделала, идиот.

– Но… наш свекор думал… – голос зазвенел в голове Мисаки, затыкая ее. Глупая женщина, ты это сделала! Ты убила моих внуков! Она годами сидела смирно, пока те слова проникали в ее разум, как яд. Ты убила моих внуков.

– Наш свекор мертв. Его мысли уже не важны. Иначе я бы тут не была, – окономияки, забытый на плите, стал дымиться. – Важно то, что ты думаешь. Ты думаешь, что выкидыш был по твоей вине?

– Надеюсь, нет, – Мисаки удивилась тому, как просто правда вырвалась из ее рта.

– Тогда это не твоя вина, – решительно сказала Сецуко.

Один из окономияки на плите загорелся.

– О, нет… – Мисаки двинулась к плите, но Сецуко остановила ее.

– Пусть горит! – заявила Сецуко. – Все равно вкус был бы ужасный. Слушай, я знаю, что выгляжу как тупая деревенщина – я такая – но я немного знаю о грязных делах, о которых знать не любит говорить. Моя тетя – повитуха. Она сказала бы тебе, что женщина не может избавиться от здорового ребенка, если не попытается сильно, и это часто убивает и ее. Избавиться от ребенка Мацуда было бы еще сложнее. Если бы ты была виновата в выкидышах, ты бы это знала.

Сказав это, Сецуко стала убирать бардак на плите, а Мисаки смотрела на нее в ступоре. Давно никто так не верил в нее. Она не знала, что с этим делать.

– Но если это была не моя джийя… – сказала она, ей не нравилось слышать страх в своем голосе, – то я сломана. А если я больше не могу рожать детей?

– Тогда у твоего мужа будет хороший наследник, Мамору, и тебе нечего стыдиться. Я думала, что ты говорила, что не хотела больше детей.

– Но я поэтому тут, – голос Мисаки дрожал. – Мой брак не был как твой, Сецуко. Я тут не из-за любви мужа. Я тут, чтобы рожать ему сыновей.

– Ты – инкубатор для детей? – Сецуко рассмеялась, морща нос.

Мисаки рассмеялась бы, но она была такой. И за годы это превратило ее в нечто мелкое.

– Потому он женился на мне.

– Но ты же ответила ему? – сказала Сецуко.

– У меня не было выбора, – ложь была слабой. Если бы Мисаки хотела, она могла бы убежать и сжечь мосты за собой. Это было не так просто…

– Мисаки, я знаю, что ты умная, у тебя большой словарный запас, благородное воспитание, образование в академии теонитов… но порой ты – самая глупая женщина из всех, кого я встречала.

– Ч-что прости?

– Почему бы не брать ответственность за то, чем ты можешь управлять, а не за то, чем ты не можешь?

– Я… – Мисаки думала возразить, а потом склонила голову, слова Сецуко впитались в нее. – Все рыбачки Такаюби такие умные, или только ты? – спросила она, наконец.

– Только я, – сказала Сецуко с довольной улыбкой. – Иначе как я получила красивого мужа намного выше моего положения?

– Логично.

– Слушай, сестренка, – Сецуко взяла Мисаки за руки. – Знаю, мы не так долго знаем друг друга, но ты не кажешься мне слабачкой, которая не может управлять своим счастьем.

– Я не знаю, что ты…

– Ты можешь играть со мной слабую и глупую, но это не сработает. Тут умная и сильная женщина, – Сецуко прижала ладонь к груди Мисаки. – Я бы хотела встретиться с ней.

Мисаки издала смешок – самый искренний звук, который исходил от нее за долгое время.

– Осторожнее с желаниями. Ты не…

Она сделала паузу, поняв, что чуть не сказала Сецуко о мече под половицами у их ног. Это должно быть скрытым. Не важно, как близко она была с Сецуко, эту часть она не могла раскрывать. Но даже с мечом под половицами Мисаки ощущала, что кусочек старой ухмылки приподнял уголок ее рта.

– Осторожнее с желаниями.

Половицы оставались на месте, Сецуко пробила ступор Мисаки, оживила часть ее жизни. Может, жизнь не была идеальной, может, она не была счастлива, но она смогла родить еще трех детей – Хироши, холоднее Мамору и еще сильнее в его возрасте, Нагаса с острыми глазами и заразительной энергией, и теперь Изумо.

Четвертый сын Мисаки не был так холоден, как его братья. Может, это было плохо, может, в нем не было холодной силы, которую искал его отец, но его было проще держать у груди.

– Йош-йош, – зашептала она малышу в мягкие волосы, напевая. – Все хорошо, Изу-кун. Ты в порядке.

Он проснулся всего в третий раз за ночь. Неплохо.

– Неннеко, неннеко йо, – тихо запела она. – Луна озаряет поля в росе.

На моей родине

За горами и долами

Старик играл на флейте.

Солнце давно скрылось за морем,

Сияет в зеркало Матушки в ночи.

Мои предки – капли росы на траве, ноты на ветру.

Шепот, тихий звук в поле,

Шепот – то, что для нас важно,

Вздохи всех, по кому мы скорбим.

Мои родители – капли росы на траве, ноты на ветру,

Слабый звук в поле.

Рыдания по прошлому,

Смех из-за завтрашней радости.

Ты и я – капли росы на траве, ноты на ветру.

Эхо тихого звука в поле,

Все, что вечно,

Все, что угасает.

Неннеко, неннеко йо.

Лови свет луны и сияй, капелька росы,

Ведь за горами и долами

Старик все играет,

Старик все играет…

Она допела колыбельную, Изумо вздохнул у ее плеча. Уснул. Она убрала слезы с лица малыша и медленно опустила его в колыбель.

– Вот так, малыш. Спи хорошо.

Она выпрямилась, и приглушенный звук заставил ее напрячься. Кто-то был в коридоре. Она вышла из комнаты, посмотрела на коридор и заметила движение в тенях. Она потянулась к бедру, но там ничего не было. Глупо. Меча не было там пятнадцать лет.

– Кто там? – осведомилась она.

– Прости, Каа-чан.

– Мамору, – она выдохнула, в свет лампы прошел ее старший сын. Она как-то не узнала его ньяму или силуэт. В темноте он выглядел почти как взрослый…

– Я пытался идти тихо, – сказал Мамору. – Думал, все спали.

– А я думала, что ты пробрался и уснул еще до этого, – ответила Мисаки, стараясь звучать с упреком, а не потрясением. – Ты знаешь, что уже почти утро?

– Да, Каа-чан. Прости.

– Твой дядя сказал, что он отправил тебя и нового мальчика чистить крышу. Не говор, что вы так долго справлялись с простой задачей.

– Мы столкнулись с проблемой, – Мамору смотрел на ноги. – Мы не закончили.

– Ты не только попал в беду, еще и не смог выполнить наказание? – это было не похоже на Мамору. – Иди сюда, – она поманила его в свет.

Он шагнул вперед, она скользнула по нему взглядом, по его лицу в синяках и форме в грязи. Она была так занята ребенком, а Мамору – школой, что давно не видела его. Он так вырос, пока она не обращала внимания, стал почти ростом как отец. Его худые конечности стали наполняться мышцами взрослого бойца, но царапины и синяки говорили о беспечности мальчика.

– Я в смятении, – сказала Мисаки. – Твой дядя сказал, что ты побил новичка, а не наоборот.

Мамору заерзал.

– Это… не от него. Мы упали с крыши.

– Зачем?

– Это была ошибка.

– Мацуда не ошибаются, – так всегда говорил мальчикам Такеру, но она пожалела о словах, увидев, как замкнулось лицо Мамору. Он принял их серьезно. Ясное дело. – Эй, Каа-чан просто шутила, – она улыбнулась ему. – Переоденься, я поищу тебе еды.

– Я уже поел, – сказал Мамору, – в доме Котецу Кама. Кван-сан – новенький – был ранен после падения, и мы заглянули туда, чтобы ему поправил руку, и они настояли накормить нас.

– О, – у Мамору была тяжелая ночь. – Что ж, переоденься. Мне придется постирать эту форму, чтобы тебя в ней не увидели.

– Да, мэм, – Мамору кивнул и пошел к своей комнате.

Он вернулся в синем домашнем кимоно, чистый, с бинтами на костяшках.

– Форма, – шепнул он, протягивая матери школьную одежду.

Мисаки ожидала, что он вернется в комнату, чтобы поспать, пока она работала, но он сел на колени смотрел в напряженной тишине, как она набирала воду в кадку для стирки. Бросив туда форму, она добавила мыло и стала крутить воду правой рукой, левую держа над кадкой, чтобы капли не улетели за край.

Когда она убедилась, что кровь и грязь вылетели из ткани, она вылила грязную воду во вторую кадку и заменила ее чистой. Мамору наблюдал за ее работой, хотя будто не видел ее. Его разум был где-то еще.

– Тоу-сама… знает? – наконец, спросил он.

– Твоего отца нет дома, – Мисаки стала крутить чистую воду. – Он ночует в кабинете, так что тебя не заметили ночью.

Хотя Такеру не следил за дисциплиной. Несмотря на его силу и грозное поведение, он не был строгим, как многие родители в Такаюби. Он не бил Мамору.

– Просто… – сказал Мамору. – Я думал… ты…?

– Что?

– Отругаешь меня.

Мисаки удивленно посмотрела на сына. Он просил ее злиться на него?

– Моя роль в этом доме – укачивать детей, чтобы они спали, и утешать малышей, когда они ободрали колени. Ты – маленький ребенок?

– Нет, Каа-чан.

– В таких делах – мужских делах – разбирается твой отец. Но, – продолжила она, не сдержавшись, – если хочешь, чтобы тебя кто-то отругал, я достаточно раздражена, чтобы на минутку заменить его.

– О, я… н-не хотел…

– Похоже, ты совершил сегодня много глупых ошибок, – сказала она, вытягивая воду из формы Мамору. – Как ты собираешься это исправлять?

– Я извинился перед Кваном Чоль-хи, – сказал Мамору. – Я думал, что пойду в школу раньше и закончу убирать крышу сам.

Мисаки посмотрела на небо и приподняла бровь.

– Рассвет, сын. Когда ты будешь спать?

– О, – Мамору моргнул. – Наверное, не буду.

– Вряд ли это умная идея, – сказала Мисаки. – Сон важен для растущего юноши, – конечно, она не могла ругать его, ведь сама не спала ночам в четырнадцать – Наги, Мамору уже того возраста, какого была она тогда? Когда это произошло? – Тебе стоит полежать и хоть немного отдохнуть.