Текст книги "Меч Кайгена (ЛП)"

Автор книги: М. Л. Вонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 10: ПОВОД

Мисаки была не такой быстрой, как в Карите, но Мамору был так напуган, что едва поднял боккен вовремя, чтобы остановить атаку. Стук деревянных клинков друг о друга пробудил старую радость в Мисаки, и она вдруг стала двигаться на чистом инстинкте, отгоняя противника.

Мамору был сильным, но Мисаки сделала свое имя, борясь с теонитами, которые были сильнее нее физически. Если бы она билась с ним мышцами, удар сотряс бы ее суставы, но ее клинок срикошетил от его, вернул его энергию ее ударами – этой уловке она научилась за годы сражений с Киноро Вангарой. Дерево отлетало лучше металла. Чем сильнее бил Мамору, тем больше скорости он ей давал.

Она видела по лицу Мамору, что его разум онемел от шока. Его тело двигалось на памяти мышц, автоматически отвечало на ее шаги в идеальной форме, отбивая каждый удар. Но, хоть его рефлексы были быстрыми, у движения с условиями были пределы. И оно было предсказуемым.

Мисаки сделала ложный выпад. Движение было ужасно медленным, по сравнению с ее финтами пятнадцать лет назад, но Мамору повелся, это было важно. Он поднял меч, чтобы заблокировать удар, и Мисаки повернула боккен и стукнула его по ребрам.

Мамору вскрикнул от удивления, а не от боли, Мисаки сомневалась, что могла навредить ему деревянным мечом.

Она отпрянула и цокнула языком.

– Сын, нельзя на такое вестись.

Глаза Мамору были огромными, его ладонь была на боку, где она ударила его.

– Каа-чан… это… это ты делала в школе за морем? Ты сражалась? – Мамору покачал головой, ему было трудно соединить этот кусочек информации со всем, что он знал. Он поднял ладонь к голове, запустил пальцы в челку, глядя на мать. – Я… вряд ли должен удивляться.

– Не должен?

– Чоль-хи говорил мне о местах, где он был – Ямма, Сицве и Кудацве. В тех странах женщины-коро могут биться и служить в армии.

Мисаки кивнула.

– Так почти во всем мире.

– Да, – медленно сказал Мамору, – и ты училась вне Кайгена, так что была в школе с женщинами-воительницами, когда была боевого возраста. Тетя Сецуко всегда говорит, что ты была там хороша. Значит, ты умеешь сражаться, как все. Я просто не могу поверить, что не знал… Почему я не знал?

– Никто не знает, – сказала Мисаки.

Она не знала, было ли это правдой. Обычно один боец видел другого бойца по движениям, и Такеру с Такеши были двумя самыми проницательными бойцами в ее жизни. Порой было сложно поверить, что братья могли делить крышу с ней столько лет и не уловить ее боевое прошлое. Возможно, сексизм был врожденным, и их воспитание создало слепое пятно, и они не могли узнать эти способности в женщине. Она не обсуждала такое с мужем и его братом.

– Ты понимаешь, почему твой отец не знает… не может знать, – серьезно сказала Мисаки. – Он не одобрит.

Такеру отрицал бы ее любовь к сражениям, как отрицал все ее прошлое. Она ждала жуткий миг, что сын откажет ей. Воспитание говорило ему, что женщины не должны сражаться, не могли сражаться. Они были ценными куклами, которых защищали…

– Почему Тоу-сама не одобряет? – спросил Мамору. – Знаю, женщины обычно не сражаются, но все говорят, как важно Мацуда поддерживать род сильным, беря в семью женщин из сильных семей. Если ты можешь сражаться, разве это не доказывает, что Тоу-сама женился на сильной женщине?

– Так… ты не расстроен? – спросила Мисаки, удивляясь тому, каким хрупким стал ее голос. Она поняла в этот странный миг, что, хоть это было неприлично, неодобрение Мамору пугало ее сильнее неодобрения Такеру. – То, что я могу сражаться, тебя не тревожит?

– Почему это должно меня тревожить? – сказал Мамору. – Это хорошие новости. Я – сын двух великих воинов, вместо одного. Это хорошо. Значит, я должен быть сильным. Я должен гордиться.

Мисаки глядела. Это перечил логике, как бездушный кусок льда, как Такеру, эгоистка, как она, могли создать что-то такое яркое? Как-то, несмотря на все, несмотря на крохотную деревню, холодного отца, замкнутую мать, школу, промывающую мозги, Мамору вырос хорошим.

– Каа-чан? – неуверенно сказал Мамору. – Что такое?

– Ничего, – она встряхнулась. – У нас есть работа. Тебе нужно хорошенько замахнуться на меня.

Мамору нервничал.

– Я не хочу тебя ранить.

Мисаки улыбнулась. Восемнадцать лет назад, если бы ей такое сказал парень, она оскалилась бы и сказала: «Попробуй». Теперь она только улыбнулась.

– Это просто деревянные мечи, сын. Я доверяю тебе, – она заняла стойку, кивнула Мамору. – Я доверяю тебе.

Через миг Мамору ответил на ее улыбку и напал. Он не напал на полной скорости. Если честно, Мисаки вряд ли справилась бы с ним на полной скорости. Но, если он давал ей шанс, она заставит его пожалеть. Обойдя робкий удар боккеном, она ударила Мамору по костяшкам.

– Ай! – он отпрянул, тряся рукой. – Почему ты такая сильная?

– Я не такая. Я отразила твою силу в тебя. Я настолько хитрая.

– Ты поразительна!

– Для старушки, – Мисаки размяла плечо и ощутила, как суставы встали на место. – Ты бы видел меня на пике. Я бы разгромила тебя.

– Ты была такой сильной? – сказал Мамору, даже не выглядя недоверчиво.

– Нет, – честно сказала Мисаки, – я никогда не была такой сильной, как ты, как и талантливой. Но я была решительной и готовой биться грязно.

Из трех друзей, которые боролись с преступлениям на улицах Ливингстона, Мисаки единственная не попала в новости и на карты. На то была причина. Жар-птица и Белокрылка были символами, привлекающими внимание. Они выходили на улицу, чтобы их видели, слышали и боялись. Никто не боялся их Тени, пока не становилось поздно.

Мисаки была хищником в засаде. Ее излюбленной тактикой было ударять по слабому месту преступника раньше, чем он замечал ее в тенях. Если он видел ее раньше, чем она атаковала, у нее оставался элемент неожиданности, редкие бойцы ожидали, что девушка-кайгенка будет так яростна. И если бы дошло до боя клинок к клинку, у нее было много сюрпризов.

Мисаки использовала один из своих любимых маневров. Она взмахнула и промазала. Как все, Мамору решил использовать шанс, пока она лишилась равновесия. Но она поменяла хватку на боккене. Пока Мамору начинал взмах, она устремилась к нему. Его боккен задел ее голень, в настоящем бою она пострадала бы от серьезной раны, но ее клинок оказался у его горла.

– Я победила, – выдохнула она, когда Мамору тихо охнул. – Почему ты меня подпустил?

– Я повелся на финт.

– Лишь на миг, – она следила за его глазами. – У тебя было время исправиться, и с твоей скоростью тебе хватит мгновения.

Мамору покачал головой.

– Этого было мало. Ты была слишком быстрой.

– Нет, – сказала Мисаки. – Десять лет назад я была слишком быстрой. Сейчас ты медленный.

Когда Мисаки напала снова, Мамору не пустил меч к шее – может, потому что уже ожидал атаку. Его ответный удар был ужасно быстрым, но Мисаки ожидала его и пригнулась. Боккен Мамору просвистел в пустом воздухе над ее головой. Как всегда он взмахнул слишком сильно, сам лишил себя равновесия. За миг до того, как он восстановился, Мисаки ударила по его лодыжкам, выбила из-под него ноги боккеном.

Мамору рухнул на спину, но Мисаки охнула от боли, когда они оба выпрямились. Она не напрягала так колени годами, и они скрипели в протесте.

– Ты в порядке? – спросил Мамору.

– Порядок, – заявила Мисаки. – А ты – идиот. Мы с твоим отцом медленнее тебя. Знаешь, почему мы проходим твою защиту?

– Я… – Мамору посмотрел на свои руки. – Я слишком напряжен.

Мисаки кивнула.

– И ты взмахиваешь слишком сильно. Это создает брешь, и в миг после этого ты уязвим.

– Я не знаю, что ты…

– Я покажу. Нападай.

Мамору сделал, как сказали, и Мисаки поняла с болью в предплечьях, что он начал биться серьезно. Она оставалась в защите, пока он не взмахнул слишком сильно.

– Вот! – воскликнула она и бросилась вперед.

Мамору, со своими сверхчеловеческими рефлексами, смог отпрянуть. Боккен Мисаки задел его кимоно.

– О, – понимание озарило его лицо, он посмотрел на свою грудь.

– Видишь? – сказала Мисаки.

– Да! – радостно воскликнул Мамору. – Вижу!

Против кого-то быстрее или крупнее он оказался бы разрезанным пополам.

– Как мне это исправить? – спросил он, глядя на нее с пылом.

– Сначала тебе нужно расслабить плечи и перестать так сильно сжимать меч.

– Точно, – Мамору выдохнул. – Я попробую.

– Потом нужно сохранять тело расслабленным во время атак, – продолжила Мисаки. – Ты пытаешься рассечь мишень, а не ударить по ней молотом. Тебе не нужно замахиваться так сильно.

– Но если не замахнуться сильно, как я что-то разрежу?

– Уверенностью, – сказала Мисаки. – Если атака быстрая и решительная, тебе не нужно вкладывать в нее все мышцы, – если бы она билась так сильно, как Мамору, уже выдохлась бы. – Атака – последнее решение, твоя жизнь или жизнь твоего противника. Если в твоем выборе нет уверенности, ты не справишься. И если ты не вложишь всю решимость, ты провалишься.

– Тогда… – напряжение вернулось в тело Мамору, сжимая рукоять деревянного меча. – Я – неудачник.

– Что? Я этого не говорила.

– Но я такой. Я – неудачник! – Мамору ударил себя боккеном по голове. – Во мне слишком много сомнений. Тоу-сама сказал, сомнения делают меня слабым, и он прав. Я не могу…

– Мамору, Мамору! – Мисаки не дала ему ударить себя еще раз. – Думаю, ты все делаешь сложнее, чем нужно.

– Что? – он моргнул, глядя на нее, красное пятно появилось между его глаз.

– Твоя иллюзия о Кайгене сломалась, понимаю. Но подумай, неужели это меняет твою причину сражаться?

– Я… наверное, нет? – Мамору нахмурился. – Просто неправильно, ведь люди сражались и умирали, а мы даже не узнаем правду об этом. Я не знаю, хочу ли биться за Империю, которая так не уважает корону. Воинов не помнят, несмотря на их подвиг…

– Ты бьешься, чтобы тебя помнили? – спросила Мисаки.

– Я… не это имел…

– Я спрашиваю честно, – сказала Мисаки. – Ты бьешься ради личной славы? Чтобы имя Мацуда Мамору вошло в историю? Или ты бьешься ради трепета? Или привилегии служит императору? Тебе нужно ответить на эти вопросы. Найти уверенность можно, если знаешь вне всяких сомнений, за что ты борешься.

– А… где ты нашла уверенность, Каа-чан? – спросил Мамору. – В твои школьные дни, когда ты была на пике, за что ты сражалась?

Наконец, вопрос, на который было просто ответить.

– Я билась, чтобы защитить тех, кто был мне дорог, – сказала Мисаки. – Это было просто. У моих друзей были высокие идеалы. Я просто не хотела, чтобы они пострадали. Некоторые звали меня эгоисткой – и они были правы – но я была честной с собой, и это делало меня неудержимой. Я не сомневалась в том, почему билась, и я могла рассечь все.

– Каа-чан… – голос Мамору стал тихим, будто он боялся задать вопрос, который был на его языке. – Ты убивала кого-нибудь?

– Нет.

В Рассвете Мисаки ходила на уроки боя и медицины, а потом училась резать с клинической точностью. Она ударяла преступника по слабым точкам, делая его неспособным биться, а потом сгущала кровь, чтобы она не вытекла вся до прибытия властей. Она забирала сухожилия, глаза и конечности, но не жизнь.

– Я еще никого не убивала, но… – Мисаки потерла кожу между большим пальцем и указательным, где появлялась мозоль.

– Но что?

– Я убила бы, – Мисаки подняла голову, посмотрела на сына. – Если бы до этого дошло, я убила бы, не медля. Если бы нужно было спасти Робина, я бы убила столько людей, сколько нужно было.

– Кто такой Робин? – спросил Мамору.

– Он… – тепло. Надежда. Солнце, сжигающее туман. – Робин – каритийская птица. Это метафора.

– О.

– Я знаю, все сейчас кажется сложным, – сказала Мисаки, – но важный вопрос… Если бы чужаки пришли, желая убить тебя и меня, всех твоих младших братьев, что бы ты сделал?

– Я бы убил их, – решительно сказал Мамору. – Я бы не думал об этом. Я бы убил их всех.

– Вот, – Мисаки указала на его грудь. – Это все, что тебе нужно.

– Правда? – Мамору задумался на миг. – Это так просто?

– Так было для меня. Но… может, тебе не стоит равняться на старушку, – Мамору не был похож на нее. Если подумать, он был больше похож на тех, кого она убила бы или ради кого умерла бы. – Может, окажется, что ты хочешь биться за идеал выше. Ты благороднее меня.

Мамору был удивлен.

– Ты благородная, Каа-чан.

– Это самые глупые твои слова за весь день. Соберись.

Теперь Мамору впитал факт, что его мать могла биться, и его мозг коро начал разбирать, как она сражалась. Он улавливал ее уловки, и ей приходилось показывать больше, изобретательные способы отражать его атаки. Когда-то она вела этот танец с самыми важными людьми в ее жизни – наставниками, близкими друзьями и опасными врагами. Но ее тело изменилось с тех пор. Ее клинок резал не так быстро, как ее мысли, а ее суставы возмущались все настойчивее с каждой атакой, пока она не поняла, что больше уже не вынесет.

Поняв, что ее мышцы вот-вот откажут, она отбила удар Мамору и перешла к атаке с разворота, чтобы посмотреть, получится ли у нее. Она запнулась и застыла, но увидела по лицу Мамору, что он был впечатлен.

– Я еще не видел, чтобы кто-то так бился, – сказал он, – даже дядя Казу. Это не техники Цусано.

– Верно, – Мисаки уперлась ладонями в колени, пытаясь скрыть, как запыхалась.

Ее первым учителем был отец, который учил ее вместе с братьями веселья ради, не понимая, что он садил семена, которые глубоко прорастут в любовь к сражениям в ее дочери. Но он повлиял на нее не сильнее всего. Это сделал мастер Вангара, дикий мечник Яммы.

– Откуда эти техники? – спросил Мамору.

Мисаки покачала головой и выдавила между вдохами:

– Мы не говорим об этом.

– Ты в порядке?

– Да, – она кивнула, потирая правое предплечье, – просто почти без сил. Прости, сын, думаю, у меня больше нет сил. Мышцы уже не такие.

– Ты не тренировалась все эти годы?

– Конечно, нет, – сказала Мисаки. – Домохозяйки не сражаются.

– Прости, – сказал Мамору. – Я не понимал… Для тебя это точно тяжело.

– Не глупи, – рассмеялась Мисаки. – Такого веселья у меня не было годами. Тебе нужно тренироваться самому, пока твой отец не придет. Если кто-то спросит, меня тут не было.

– Ты любишь сражаться, – сказал Мамору. Это был не вопрос. – Как ты могла это оставить?

– Я… – Мисаки притихла, потирая руку, пытаясь придумать ответ, который был бы понятен ее сыну. – Я узнала, что для меня важно не само сражение, а защита людей, которые мне дороги. Мне никогда не нужен был меч, чтобы защитить тебя, чтобы растить тебя так, как хотел твой отец. Забота о семье означала перестать сражаться, и я это сделала.

Мамору молчал мгновение, и Мисаки подняла взгляд, он смотрел на нее со смятением на лице.

– Что такое? – спросила она.

– Почему ты зовешь себя эгоисткой?

Мисаки не смогла придумать ответ, скуление донеслось из коридора, и Мамору повернулся на звук.

– Изумо.

– Это моя тревога. Глаза вперед, – Мисаки прижала боккен к его челюсти, повернув его голову. – Думай о том, что впереди тебя.

* * *

Плач Изумо разбудил Нагасу, но оба мальчика проспали дольше, чем Мисаки ожидала.

– Спасибо, – шепнула она, потрепав волосы Нагаса, а потом забрала из колыбели Изумо. Спасибо, что дал побыть с Мамору, имела в виду она, но два мальчика были слишком юны, чтобы понять такое.

– Не за что, Каа-чан, – ответил вежливо Нагаса, пока Изумо плакал.

Покормив Изумо, Мисаки привязала малыша к спине, помогла Нагасе надеть плащ и пошла к начальной школе, чтобы забрать Хироши с тренировки. Нагаса замедлял прогресс по снегу, но сегодня она была рада, что мальчик шагал рядом с ней. Это давало ей повод порой дать ногам отдохнуть.

– Ух! – воскликнул Нагаса, упав в глубокий снег в третий раз. – Слишком скользко! – Мисаки взяла его за руку и подняла его на ноги. – На мне снег, – отметил он и стряхнул снег с рукавов, его джийя послала снег в стороны мерцающими облаками.

Малыш давно развил способность двигать частички воды, но ему не хватало контроля, чтобы двигать их так, как он хотел. Ему нужна была мама, чтобы расчистить путь перед ним и держать за руку, когда слишком скользко. Мамору и Хироши были сильнее и умели больше Нагасы в три года, но, где третьему сыну Мацуды Такеру не хватало джийи, он закрывал нехватку болтовней.

– Я упал, Каа-чан, – объяснил он, когда Мисаки подняла его и стряхнула снег с плаща. – Три раза, – он поднял три пальца. – Я упал три раза. Если упаду еще раз, будет четыре раза. Теперь мы еще пойдем. Я вижу наш дом.

Мисаки знала, что он не нуждался в ее ответах, он продолжал сам. Она не знала, откуда Нагаса унаследовал запас слов и любовь к болтовне, но было удобно, что ребенок мог сам развлечь себя монологом.

– Эй, там птицы. Они могут летать высоко. Может, Изумо видит птиц. Там дом Рёты! – он радостно указал на дом Юкино. – Видишь? Изу-кун, видишь дом Рёты? Мы можем пойти к Рёте?

– Мне нравится играть с Рётой, – сказал Нагаса. – У Рёта в доме есть игрушечные машинки.

– Знаю, но сейчас нужно забрать Хироши с тренировки.

– Ладно, – сказал Нагаса, а потом стал снова болтать о том, куда летали птицы.

Когда они дошли до начальной школы, Амено Самуса ждал у двери с самым младшим учеником.

– Как он? – спросила Мисаки.

– Он становится сильнее, – сказал Амено. – Вскоре он сможет биться с противниками серьезнее, но необычно для ребенка его возраста иметь такой хороший контроль. Я учил тут два десятка лет, и я не думаю, что видел кого-то равного ему.

– А Мамору? – полюбопытствовала Мисаки.

– Мамору был исключением, – сказал Амено. – Этот может быть лучше, – он пожал плечами. – Время покажет.

– Спасибо, Амено-сэнсей, – Мисаки поклонилась. – Хиро-кун, обувайся. Пора идти.

– Что означает «время покажет»? – спросил Хироши, пока они шли к дому Мацуда.

– Думаю, Амено-сэнсей имеет в виду, что нужно подождать, когда ты будешь достаточно большим, чтобы биться с братом.

– Он думает, я смогу его победить? – Хироши восхитила идея.

– Может, в десять лет, – Мисаки рассмеялась.

– Мамору-нии-сан сильный, – сказал Хироши. – Он крупнее меня.

– Да, – сказала Мисаки.

– Но я могу вырасти. Смогу одолеть его.

– Возможно.

– Как Тоу-сама одолел дядю Такаши?

– Хиро-кун! – Мисаки застыла так резко, что Нагаса врезался в ее ноги. – Кто тебе об этом рассказал?

– Учителя говорят порой об этом, – сказал Хироши.

– О… постарайся не упоминать это при дяде, ладно?

– Да, Каа-чан.

Результат последней дуэли братьев Мацуда был известен в деревне, хотя многие вежливо не обсуждали это. Бой был годы назад, когда Такеру хотел покинуть академию Кумоно, чтобы работать в кабинете главы, а Такаши хотел, чтобы он остался. Их отец тогда был старым, его не интересовала их карьера, и он потребовал, чтобы они решили дело боем, а не тревожили его этим.

Только несколько человек видели бой – Юкино Дай, который служил как судья, и несколько мужчин, но люди болтали. Один Шепчущий Клинок не обязательно был равен другому. Такаши был изобретательным и сильным мечником с взрывным боевым стилем и тысячей уловок. Но в бою джийи против джийи его лед не сравнился с сосредоточенностью Такеру.

– Но ты знаешь, Такаши-нии-сама побеждал твоего отца в прошлом, – отметила Мисаки. Это было судьбой всех Мацуда, да? Они били друг друга, становясь лучше, как молотки об сталь? – Они всегда были близки в способностях боя, но ты должен помнить, что они были почти одного возраста. Ты через десять лет сможешь бросить вызов старшему брату, и он будет куда опытнее тебя.

Когда Мисаки посмотрела на Хироши, она поразилась, увидев, что ее всегда серьезный сын почти улыбался.

– Я постараюсь вырасти как можно быстрее, – сказал он.

ГЛАВА 11: ПАТРИАРХ

Было темно, когда Такеру вернулся из академии Кумоно. Он казался рассеянным. Гнев не пропал, он хмурился только сильнее, но он был подавлен. Только когда он прошел мимо додзе и заметил тренирующегося Мамору, он вспомнил об угрозе.

– Готов, сын? – спросил он.

– Да, Тоу-сама, – слабым голосом сказал Мамору. Он устал, но плечи были расслаблены.

Мисаки замерла на пороге додзе, чтобы посмотреть на бой, Изумо сидел на ее бедре.

Кьёгецу мгновенно покинул ножны.

Мышцы были расслаблены, Мамору ответил так же быстро, вытащил катану в идеальной позиции защиты. Два меча зазвенели друг о друга, Мамору поглотил удар и ввернул его чистой атакой, задевая кимоно отца на груди, а потом уже клинок Такеру замер у шеи Мамору.

Такеру отошел на два шага, взглянул на порез на кимоно и хмыкнул, а потом посмотрел на Мамору.

– Еще раз, – сказал он.

В этот раз Мамору напал первым. Мисаки ощутила, как ее напряженные плечи расслабились, когда она увидела, что он все запомнил из ее короткого урока. Без напряжения, сковывавшего его раньше, он стал новым существом – жидкой молнией. В его движениях она увидела шанс стать бойцом быстрее Юкино Дая, не слабее Такаши, может, однажды таким же точным, как его отец.

Сражение было долгим и яростным, они наступали и отступали так быстро, что Мисаки едва могла следить.

Наконец, жестокий удар Кьёгецу заставил Мамору отшатнуться. Такеру не стал давить до конца, а отодвинулся. Мамору встал ровно, занял боевую позицию.

Мгновение отец и сын глядели друг на друга.

Мамору был в стойке, готовый прыгнуть при малейшем движении меча отца. Такеру, казалось, думал. Голод сделал глаза Мамору ярче, улыбка воина приподняла уголок рта. Он не боялся следующего движения отца, он ждал его.

Но вместо атаки Такеру кивнул и сказал:

– Хорошо.

– Хорошо?

– Да. Свободен.

– Правда? – Мамору выглядел почти разочарованно. – Ты не…

Такеру убрал Лунный Шпиль в ножны, от звона Мамору вздрогнул.

– Я сказал: можешь идти.

* * *

Той ночью Такеру не было в спальне или его кабинете. Мисаки нашла его на крыльце.

– Ветер.

Мисаки огляделась. Ветерок был слабым, а голые ветки – спокойными.

– Тут?

– В море, – уточнил Такеру.

У Мисаки были острые зрение и слух, но не такие, как у ее мужа. Такеру мог ощутить каплю росы, падающую с травы в другой части деревни – и разрезать ее пополам раньше, чем она упадет на землю. Если он ощущал не естественные потоки, тревожащие океан, он не станет такое обсуждать с его женой. Такое было не женским делом, по его словам.

Она не стала давить, а прислонилась к перилам и разглядывала его. Она никогда не любила Такеру, но он восхищал ее, как сильные теониты всегда восхищали ее. Потому, когда родители сказали ей, что она выйдет за Мацуду, она подумала, что со временем полюбит его. Любовь могла вырасти из восторга. Но после стольких лет Мисаки все еще разглядывала мужа, будто зверя, издалека. Искала что-то. Пыталась понять. Не находила связь.

Такеру был идеальным. От четких линий его лица до идеальных рук, его тело было будто создано нуму-ангелом древнего мира.

Идеальное оружие.

Как все мужчины в Такаюби, он убирал длинные волосы с лица. У Такаши только начали появляться морщины от улыбок и бессонных ночей, а лицо Такеру было почти без морщин. Он не выглядел юным, он казался без возраста. Мисаки понимала, что, когда она постареет и сморщится, Такеру будет выглядеть так, как сейчас, бог изо льда.

Такая мысль смутила бы обычную женщину, но Мисаки сомневалась, что возраст изменит ее статус для мужа. Его никогда не интересовала ее внешность. Раньше это обижало ее. Она знала, что некоторые качества ее муж Мацуда не одобрит никогда – ее владение мечом, навыки в химии, способности в иностранных языках – но мужчина должен был заботиться, чтобы его жена была красивой. У нее были странные и мужские повадки, но она была женщиной, и ей все еще было больно думать, что ее муж не находил ее желанной. Так было, пока она не поняла, что, если бы Такеру желал ее, он бы касался ее чаще. А она хотела, чтобы он держал холодные руки при себе.

Глядя на его ладони, Мисаки поняла, что они довольно крепко сжимали деревянные перила. Костяшки были ушиблены, и она вдруг вспомнила кулаки Мамору с кровью на костяшках, сжатые слишком сильно на коленях. Долгое время она верила, что Мацуда Такеру был скорее льдом, чем человеком, но сегодня он был другим. Она не видела, чтобы Мамору так сильно его ударил. Неужели во льду были трещины?

– У тебя был хороший день, Такеру-сама? – мягко спросила она.

Дерево скрипнуло под его хваткой.

– Нет.

– О чем Такаши-нии-сама хотел поговорить?

Ее муж часто говорил ей не лезть в «мужские дела», так что она не ожидала ответа. Казалось, он хотел отказать ей, но потом скованно сказал:

– Он хочет, чтобы я перестал работать в кабинете мэра.

– Что? – Мисаки не смогла скрыть гнев или удивление в голосе. – Почему?

– Хочет, чтобы я учил бою в школе.

– Но в Кумоно уже есть инструктор, – сказала Мисаки. – У них есть Дай-сан.

– Нии-сама сократит Дай-сану часы. Он говорит, что Дай слишком мягок с учениками. Он переживает, что качество ухудшается.

– Что?

Это не было правдой. Мисаки пару раз видела, как Юкино дай учил, и она понимала, что он был гениальным инструктором и мечником. Он не мог победить в бою джийя на джийя братьев Мацуда, но в передаче знаний он стоил нескольких Такеру.

Она знала, почему Такаши хотел вернуть младшего брата в Кумоно, и это было эгоизмом. Такаши не годился для административной работы. Он получил роль директора, потому что его отец и дед занимали место до него, а не из-за желания управлять школой. Когда Такеру работал в Кумоно с ним, Такеши сильно полагался на организованность и профессионализм младшего брата. Мисаки понимала, почему он хотел вернуть Такеру, но решение все еще не было хорошим.

– И что должен делать Дай-сан? – осведомилась она. – У него жена и маленький ребенок. Как он будет поддерживать их на часть зарплаты?

– Это не дело моего брата, – холодно сказал Такеру. – И не твое.

– Конечно, мое! Хиори – моя подруга.

– Не твое место – критиковать главу этого дома.

Мисаки подавила гордость, как делала много лет.

– Ты прав. Не мое, – признала она, – но разве мне нельзя переживать за счастье моей подруги… и моего мужа?

– Счастье? – тон Такеру был горьким и немного ошеломленным. – При чем тут счастье?

– Ты любишь свою работу, любишь цифры, – любишь, наверное, было сильным словом. Все указывало, что Такеру был неспособен любить, но Мисаки видела его хоть немного оживленным, только когда он говорил о работе в кабинете мэра. Обычно это были скучные занятия, как управление бюджетом, но ему нравилось. – Ты можешь его уговорить.

– Я просил его передумать, – сказал Такеру. – Он принял решение.

– Ты все ещё можешь отказать.

Такеру посмотрел на Мисаки так, словно подумывал упрекнуть ее.

– Мой брат – глава дома. Не мое место – задавать ему вопросы, как и не твое.

– Но ты… – Ты отчитывал Мамору за то, что ему не хватает сил разбить сомнения. Ты бьешь сына, но не можешь бороться за себя?

– Что такое, женщина? – рявкнул Такеру, и Мисаки знала, что ей придется отступить.

– Прости. Я не должна была перечить.

Если он хотел ухудшить себе жизнь, пускай. Не ей с ним спорить.

* * *

Если Такеру еще злился на следующий день, он не подал виду, как и Мисаки не показывала свое недовольство. За завтраком она подала ему чай с обычной улыбкой, и он принял его с обычным безразличием на лице.

– Доброе утро, Мисаки! – поприветствовал ее Такаши, словно все было хорошо.

– Доброе утро, Нии-сама, – она налила в его чашку горячий чай, а хотела налить на колени.

– Не нужно чаю, Мисаки, – он отодвинул чашку. – Это день для праздника.

– О… кхм. Почему?

– Что? Он тебе не сказал? Ты не сказал, Такеру-кун? – он посмотрел на брата. – Такеру возвращается в академию Кумоно!

– О… да, он это упоминал, Нии-сама, – Мисаки заставила себя улыбнуться. – Это чудесные новости. Мы так благодарны.

– Видишь, день счастливый! – просиял Такаши. – Сегодня мы пьем!

Судя по цвету щек Такаши и громкости голоса, он уже начал.

– Конечно, – сказала Мисаки. – Я принесу сакэ.

Она ушла на кухню, там оказалась Сецуко, наливала мисо-суп, который приготовила Мисаки, в миски.

«Что происходит? – хотела рявкнуть Мисаки, увидев ее. – Что с твоим мужем?».

Через миг она поняла, как несправедливо это было, и захотела ударить себя. У Сецуко отношения с мужем были лучше, чем у многих женщин, но она не могла управлять тем, что он делал на работе. Его решения не были ее решениями.

– Доброе утро, Сецуко, – сказала она.

– Утречко, Мисаки, – по взгляду Сецуко Мисаки поняла, что она уже знала о решении Такаши и понимала, какой катастрофой это будет. – Слушай, я…

– Каа-чан, я голоден! – заскулил Нагаса, потянув Мисаки за фартук.

– Присядь, – Мисаки кивнула на стол на кухне, где она, Сецуко и малыши ели, когда мужчины занимали главный стол. – Я дам тебе рис, как только…

– Каа-чан, – Мамору заглянул на кухню. – Изумо плачет. О, – он оглянулся. – И Аюми.

– Секунду, – сказала Сецуко, помогла Мисаки нагрузить поднос рисом, супом и сакэ для мужчин. – Я пойду к ним.

– Ми-и-и-са-ки-и-и! – пропел Такаши из другой комнаты. – Где са-а-а-кэ?

– Иду, Нии-сама! – Мисаки взяла поднос и пошла к столовой, но Сецуко остановила ее ладонью на плече.

– А-а. До этого… – она взяла третью чашку и поднесла к губам Мисаки.

– Что? Нет. Сецуко… я не могу…

– Тебе это нужно.

– Ладно, – Мисаки позволила Сецуко налить сакэ в рот.

– Атта, девочка, – Сецуко улыбнулась, Мисаки зажмурилась и проглотила огонь.

– Спасибо, – выдохнула Мисаки, жидкость горела в горле и груди. – Мне это было нужно…

– Знаю, – Сецуко шлепнула ее по спине и поспешила к детям.

– Мамору пришел? – спросил Такаши, заглядывая на кухню, пока Мисаки ставила перед ним рис и суп. – Эй, Мамору! Иди сюда!

– Зачем? – сухо спросил Такеру.

– Он теперь юноша. Он должен сидеть с мужчинами.

– Ему всего четырнадцать, – сказал Такеру.

– Ты расстроен, потому что он лучше тебя. Мисаки, позови Мамору и принеси ему немного сакэ.

– Не нужно, – сказал Такеру. – Он может выпить мое.

Мисаки не знала, отказался Такеру пить, потому что это могло притупить его чувства или способность хмуриться. Но сегодня он мог так давать отпор брату.

– Нет, не будь врединой, – сказал Такаши. – Пей.

– Нии-сама, еще даже не полдень.

Такаши ударил ладонью по столу так сильно, что Мисаки вздрогнула.

– Я сказал: пей.

Такеру выдерживал взгляд старшего брата миг, и Мисаки казалось, что он возразит. Она хотела этого. Он опустил взгляд и осушил чашку одним глотком.

– Вот так, братишка! – Такаши хлопнул Такеру по плечу.

Стиснув зубы, Мисаки повернулась уйти. Она не успела дойти до кухни, Мамору появился на пороге, держа Изумо.

– Ты звал меня, дядя?

– Отдай ребенка матери, мальчик, – сказал Такаши. – Посиди с нами.

– Спасибо, – сказала Мисаки, подвинув поднос в одну руку, чтобы забрать шумящего Изумо другой рукой. – Не глотай слишком много за раз, – шепнула она Мамору.

– Что?

– Будет ощущаться как удар в нос, но старайся не кривиться. Иначе твой дядя будет насмехаться над тобой остаток недели.

– Сюда, Мамору, – Такаши указал на стол. – Выпей с нами. Вот… – он просиял, когда Мамору сел на колени слева от него. – Посмотри на себя. Ты такой высокий стал. Ты вырастешь хорошим мужчиной, да?