Текст книги "Меч Кайгена (ЛП)"

Автор книги: М. Л. Вонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 27: ДУЭЛЬ

Снег мягко падал на закопанный погребальный костер. Земля, вытоптанная солдатами Сонга, была заметной, отличалась от каменистой земли вокруг нее, но когда Наги укрыл все новым снегом, эта часть горы перестала отличаться от других.

Такеру подошел к кругу размеренными шагами мечника, левый большой палец лежал на гарде Кьёгецу, он был готов вытащить оружие при любом намеке на опасность. А потом его взгляд упал на противника.

– Ты?

Мисаки медленно встала, ее левый большой палец лежал на стеклянной гарде Сираденьи. Как она ожидала, Такеру не заставил ее ждать долго. Снег едва начал собираться на ее волосах и складках одежды. Она одолжила церемониальные женские хакама у фины. Свободное одеяние не предназначалось для боя, но было проще двигаться, чем в тесном кимоно с оби, какие она обычно носила.

– Мисаки… – Такеру не совсем понимал, что случилось. – Что ты тут делаешь?

– У меня встреча, – спокойно сказала она, он взглянул на меч на ее бедре. – Я бросила вызов воину, – она опустила правую ладонь на рукоять Сираденьи. – Когда-нибудь он примет вызов.

Реакция Такеру была разочаровывающей, но предсказуемой.

– Это глупо, Мисаки. Ты немедленно вернешься в дом.

– Нет, – ей надоело сидеть с разочарованием. Тут, на могиле ее сына, укрытой снегом, кто-то заплатит за это. – Мы устроим дуэль.

– Этого не будет, – твердо сказал Такеру. – Мужчина не бьется со своей женой.

– Так ты сдаешься? – осведомилась она. – Впервые в истории Мацуда, да? Если так, я становлюсь твоей главой, если захочу.

– Я не могу сдаться, если это не настоящая дуэль, – рявкнул Такеру. – Нужно быть воином, чтобы бросать вызов, а ты не воин.

– Разве? Расскажешь это ранганийцам, прошедшим в деревню? – она топнула по земле, под которой были похоронены и ее жертвы. – Я убила восьмерых, пока ты не пришел «защитить» меня, и еще одного, когда ты отказался защитить Хиори. Или ты думал, что они упали замертво сами?

– Не тебе поднимать оружие, – голос Такеру стал выше, как и его джийя, давящая на нее. – Ты – женщина. Твоя работа только растить детей.

– Почему же? – голос Мисаки был полон яда. – О, да. Потому что мой муж, величайший мечник Широджимы, должен защищать всех нас.

– Мисаки, – его голос стал опасным. – Ты не будешь так со мной говорить. Ты – моя жена…

– Я никогда не хотела быть твоей женой! – выпалила Мисаки, ее голос стал визгом. – Я не хотела этого! – Боги, давно она так не визжала. Звук был таким пронзительным, что Такеру отпрянул. – Я не хотела этого делать, но я родила того мальчика, растила его и любила его, а все из-за того, что мои родители хотели, чтобы я вышла за Мацуду! Я тут, потому что ты – сильный теонит, который должен был оберегать меня и моих детей! За это я отдала свою жизнь. Ради безопасности.

– Я не буду слушать…

– Я оставила все, чтобы выйти за тебя! Я была послушной женой. Я родила тебе детей. Я сделала все, что от меня просили, так почему это случилось? Почему мой сын мертв? – закончила Мисаки, лишившись дыхания. Ей казалось, что она могла развалиться на тысячу кусочков, поглотит мир. Она была готова биться.

– У меня были приказы, – сказал Такеру.

– Как приказы полковника Сонга, который сжег тела наших мертвых и отвернулся от нас? – прорычала Мисаки.

– Мацуда слушается старших. Когда я покинут передовую… – голос Такаши будто дрогнул. – Нии-сама ясно дал…

– Плевать на Такаши, – рявкнула Мисаки. – Его тут уже нет. Как и полковника Сонга или твоего отца. Тебе уже не за кем прятаться. Я вышла за тебя, у меня сын от тебя, а ты бросил его умирать на передовой, когда был шанс спасти его. Такаши не ответит за его смерть. Это сделаешь ты, – она вытащила Сираденью из ножен и направила клинок на грудь мужа. – Давай бой, Мацуда Такеру!

– Я не буду это слушать, женщина! – заорал Такеру, словно громкость могла ее заглушить. – Это твой последний шанс послушаться…

– Ты потерял право на мое послушание, когда перестал быть мужчиной! – перебила его Мисаки. – Если хочешь, чтобы я вернулась домой, ты должен сразиться со мной. Я стояла в стороне слишком долго, пока ты позорил себя – это последний раз, когда ты будешь слабым при мне. Один из нас останется тут с нашим сыном. Бейся!

Такеру выдерживал ее взгляд. Не было признаков, что буря, кипящая в ней, оставила на нем хотя бы рябь. На миг между ними двигался только падающий снег.

– Не нужно так много кричать, – его голос вдруг стал тише. – Это не подобает леди.

Возмущение сдавило горло Мисаки. Она заняла стойку, готовясь к атаке. Гнев подгонял ее, и она дала ему достаточно предупреждений…

– И, – сказал он тем же подавленным голосом, – ты лучше все выразила в письме.

– Что? – пальцы Мисаки заерзали на рукояти Сираденьи. Ее тело вот-вот могло выйти из-под контроля, как когда она бросилась в ярости к горлу полковника Сонга, и потребовалась вся сила воли, чтобы подавить это. Такеру все еще не вытащил Кьёгецу, не призвал Шепчущий Клинок. Если она хотела придерживаться формальностей дуэли, которую она требовала, она не могла нападать, пока он не взял оружие в руку.

– Это обычай, – сказал Такеру, – чтобы вызов рассмотрели перед дуэлью.

Мисаки хмуро смотрела на него, щурясь.

– Значит, ты принимаешь мой вызов? – спросила она. – Если да, мне не нужно читать. Я знаю, что сказала, – она терпела пятнадцать лет, не могла медлить ни мгновения. Она хотела биться.

Игнорируя ее, Такаши вытащил из складки кимоно анонимное письмо с вызовом, которое Мисаки оставила на двери дома. Нами, в этом был весь он? Он не мог даже сразиться, не сделав все правильно, с бумагами. Он без эмоций прочел вслух:

– Мацуда Такеру,

Я лишилась семьи, дома, всего, что было мне ценным, из-за твоей трусости и ошибок. Бросив передовую во время боя, ты обрек других воинов на смерть, включая твоего брата и сына.

– Я сказала, что не нужно это читать, – сказала она, но Такеру продолжал:

– Нашу деревню разгромили, а ты не заступился за нас перед правительством. Когда тела наших мертвых опозорили, ты не возмутился. Когда власти отказали нам в помощи, ты не оспорил их решение. Когда ты был нужен нам больше всего, ты пропал на вершине горы, бросив остальных выполнять твои обязанности.

Ты проявил себя во всем неспособным спорить с властями, когда от этого зависели те, кто ниже тебя. Думаю, что такой трус недостоин вести нашу деревню в тяжелое время.

В Мисаки был праведный гнев, когда она писала это. Спокойный голос Такеру лишил слова эмоций, лишил жестокости.

– По этим причинам я бросаю вызов на бой в девять ваати, на земле, где когда-то стояла деревня нуму. Покажи в бою, что ты мужчина.

Такеру закончил, глядя на письмо.

– Неспособен спорить с властями, – повторил он сдержанно, без злости. – Это о полковнике Сонге… или моем брате?

– Об обоих, – сказала Мисаки, еще сжимая меч. – Я не забираю слова и то, что написала. Ты отрицаешь что-то из этого?

Такеру не ответил. Когда он потянулся к бедру, Мисаки дернулась, готовая защищаться, но он не вытащил Кьёгецу, а медленно развязал белый шнур, удерживающий меч на месте, вытащил жемчужные ножны из-за пояса. Он медленно опустился на колени и положил Лунный Шпиль сбоку.

«Вот как будет, – подумала Мисаки, меняя хватку на Сираденье. – Он начнет с Шепчущего Клинка».

Легенда гладила, что Сасаяиба могла разрезать все. Еще не было ясно, могла ли техника рассечь зилазенское стекло. Мисаки была готова. Она продумала все маневры, какие видела у Такеру. Она знала, как все это отбить. Она была готова…

Но она не планировала то, что он сделал дальше.

Отложив меч, Такеру прижал ладони к земле, покрытой снегом… и поклонился.

– Что ты делаешь? – осведомилась она.

– Я признаю все обвинения, какие выдвинул бросивший мне вызов. И… – он сдвинул волосы в сторону, открывая шею. – Я сдаюсь, – он поклонился ниже, подставляя шею под меч, – и предлагаю свою жизнь в расплате.

Мир, казалось, остановился. Мисаки думала, что это ей снилось, но ей не могло такое присниться. Даже в бреду она не могла придумать, чтобы Такеру не принял бой, встал на колени перед женщиной и попросил убить его.

– И что ты делаешь?

– Я принимаю условия в письме, – сказал Такеру. – Сдаюсь и отдаю свою жизнь.

– Я н-не… Я не имела такое в виду в письме, – пролепетала она, пятясь в смятении. – Я писала то, что могло привести тебя сюда.

– Чтобы привести меня сюда, хватило бы вызова, – сказал Такеру. – Ты должная была знать это.

Укол вины напугал ее. Мисаки пошатнулась, растерявшись. Как бой, который она тщательно продумала, выскользнул за мгновение из-под ее контроля?

Она думала, что Такеру силой поведёт ее в дом, заставит ее сопротивляться или уйдет с презрением, заставляя ее погнаться за ним. Она знала, что шансы, что он примет вызов, как от равной, были небольшими, но если бы он сделал это, она была бы уверена, что он защитил бы свое достоинство и поставил бы ее на место. Все пути заканчивались боем. Так она планировала это, так должно было произойти, так что тут происходило? Почему он был на коленях?

– Почему? – сдавленно прозвучал вопрос.

– Что?

– Перед тем, как я убью тебя, – сказала она, – я должна знать, почему… Если ты понимаешь мои обвинения, если ты согласен, то почему это происходит? Почему ты не спорил с полковником Сонгом? Или своим братом? Мерзавец, как ты мог все это допустить?

– Я… – голос Такеру был таким тихим, что едва пробил тишину падающего снега. – У меня нет ответа.

Рот Мисаки раскрылся от потрясения.

«Разве ты не этого хотела? – спросил голос в ее голове. – Разве не хотела опустить его так низко? Ты не хотела убить его?» – но когда она оказалась перед мужем, глядела на его открытую шею, она поняла, что ответом было «нет». Она не хотела его жизнь. Но что она хотела? Зачем была тут?

– Я ощутил, как они умерли, – сказал Такеру своим коленям, лицо было скрытым.

– Что? – голос Мисаки, который был воющей бурей минуты назад, был шёпотом.

– Порой… я не мужчина, – медленно сказал он. – Я – гора, – и на миг Мисаки подумала, что он сошел с ума – они оба сошли с ума – но он говорил. – Я могу уходить в это состояние с детства. Я ухожу глубоко в снег и реки, погружаю себя в океан внизу, и все на горе становится мной, а я – горой. Это выглядит как медитация, но это больше. Это становление другим существом…

– Другим существом? – повторила Мисаки.

– Большим существом, – сказал он, – таким большим, что я, Мацуда Такеру, перестаю быть важным. Когда это случилось со мной в первый раз, я был очень юным. В тот день густо выпал снег, как сейчас. Отец побил меня за что-то. Он бросил меня в снег во дворе. И с ладонями на земле я понял, что мог раствориться в снегу, распространиться по горе, даже к морю внизу, глубоко-глубоко… пока боль не растает в новом существе, как капля в пруду. Может, боль и стыд были слишком большими для мальчика, но гора… гора могла все вынести, и я стал горой.

Мисаки могла лишь потрясённо смотреть на мужа. Она никогда не испытывала такого, что описывал Такеру, и она не понимала, почему он сейчас говорил ей об этом.

– Как гора я усиленно ощущаю кое-что. Я чувствую каждую молекулу воды из рек, снега, малейшее движение тумана вокруг. Когда я в таком состоянии, все чувства меня, как человека – физические или эмоциональные – становятся незначительными, так что терпимыми.

– Так ты говоришь, когда чувства тебе неудобны, ты… просто избавляешься от них?

– Я позволяю размеру горы притупить их, сделать незначительными.

Было странно получить подтверждение ее подозрений, что Такеру не был человеком. Все те разы, когда Мисаки смотрела в его лицо и не могла найти эмоции… она была права. Но почему он говорил ей это сейчас?

– Другие Мацуды могли достичь такого состояния сильной медитацией, но я могу соскальзывать в него по желанию.

Это потрясло Мисаки на миг, она гадала, могла ли биться с мужчиной, чья сила была размером с гору. Яд поглотил ее, сделал глупой, как обезумевший зверек, думающий, что он мог одолеть зверя в сорок раз больше него.

– Мацуды в прошлом считали эту способность даром Богов, – сказал Такеру, – но я использовал ее, чтобы прятаться. С детства я убегал так от гнева отца. Когда тяжело быть человеком, я – гора. Я делал так всю жизнь – когда была правда, которую я не хотел признавать, решение, которое я не хотел принимать, боль, которую я не хотел выносить. Проще войти в то состояние, где нет эмоций людей, как сожаление, стыд или любовь.

– Ты хоть когда-то любил? – осведомилась Мисаки. Она не знала, вылетел вопрос от злости или любопытства. Они ощущались почти одинаково.

Такеру не ответил ей. Он заговорил через миг, начав с глубокого человеческого вздоха:

– Когда Такаши-нии-сама приказал мне уйти в деревню, я стал горой. Только так я мог… подчиниться.

Мисаки молчала. Намек, что ему было тяжело оставить Мамору, должен был обрадовать ее. Но это добавило еще боли к старой. Ее муж все время был человеком.

– Но я ошибся, – продолжил Такеру. – Я ушел в гору, чтобы избавить себя от реальности, что я оставлял брата и сына, но не учел, что они родились из этой же горы. Их джийя была привязана к тому же снегу, льду и воде, что и моя. Я этого не понимал, и том состоянии я ощутил, как они умерли.

Ладони Мисаки дрожали на Сираденье.

– Я был на пути в деревню, когда брат умер… и… – его брови дрогнули, словно лицо искало выражение для боли, но забыло, как. – Это было резко, Мисаки, укол на горе, но ударило, как Кровавая Игла. Такая мелочь… и я был парализован.

Молчание Такеру много лет злило ее. Теперь он говорил свободно, и она хотела, чтобы он замолк.

– Я хотел бы смочь это объяснить… Мой брат был во всем моим убежищем. Его смерть оставила меня потрясённым, уязвимым, как оголенный нерв или мышца.

Слова ранили глубоко. После лет, проведенных в обществе Такаши, который не любил красивые слова, и Такеру, который был молчаливым, было сложно забыть, что у Мацуд была традиция поэзии, такая же старая, как и традиция меча. Такеру запинался кайгенгуа, но диалект Широджимы у него был ярким, как простая ясность глаз Хиори. Невыносимо.

– Я чувствовал себя после этого, будто сорвали кожу, но я был горой. И я не мог двигаться, не мог вернуться к Мамору или пойти к тебе и малышам. Я не мог ни слушаться приказа брата, ни действовать по своему импульсу. А потом…

– Потом Мамору умер, – прошептала Мисаки.

Ее хватка на Сираденье ослабла. Слезы застилали глаза, она вспомнила, как смотрела через похожий туман во тьме бункера. Туман сотрясения или ее упрямое отрицание топили воспоминание в глубинах разума, но оно всплыл сейчас: Такеру уткнулся головой в дверь бункера, плечи дрожали. В темноте звуки вокруг них смешались, и это не было заметным. Она не трогала его, не звала его, хотя знала, что должна была. Почему она не коснулась его?

– Это… – она хотела сказать «Все хорошо» и «Я тебя прощаю», но не смогла. Даже сейчас часть нее была слишком гордой. Слишком жестокой.

Глубоко вдохнув, она попробовала снова:

– Знаю, работа Мацуда – защищать Империю, даже ценой сыновей, – снежинки попадали на ее слезы, катящиеся по щекам, замедляя их холодом. – Я знаю, за кого вышла замуж.

– За кого, Цусано Мисаки? – снег собирался в волосах Такеру. – За кого ты вышла?

– Я должна была выйти за мужчину с силой и разумом, способного уберечь моих детей.

– Тогда я подвел тебя полностью.

– Ты не… – Мисаки запнулась, затерялась в разросшемся гневе на Такеру и новом странном желании защитить его. – Ты не знал, что такое произойдет. Ты не знал, что тебя парализует.

– Это не оправдание. Это не меняет факта, что я не смог выполнить приказы брата, когда они были важны, или бросить им вызов, когда это было нужно, так что убей меня. Хоть ты женщина, ты бросила вызов, твои руки и совесть должны быть чисты перед глазами Богов. Ты можешь избавить семью от моей духовной нечистоты.

Эта часть удивила Мисаки.

– Твоей духовной нечистоты?

– Я держу гнев на брата и сожаления, что не защитил сына. Эта слабость не дала им обоим перейти в следующий мир. Может, Боги позволят мне занять их место в Аду, ведь моя горечь покинет мир живых.

– Д-думаешь, призрак Мамору остается из-за тебя? – Мисаки не понимала. Она страдала ночами от жутких видений. Это она не могла отпустить.

– Я не помолился за него.

– Почему нет?

– Как смотреть на сына – честного и смелого воина – которого убили, пока ты стоял и ничего не делал? Я не смог отослать его дух, и он все это время мучил нас, не давал спать тебе и Нагасе. Прошлой ночью он заставил мою джийю подняться, и это чуть не убило нас обоих.

– Это не был… – «Это не был ты», начала говорить Мисаки, но умолкла. Она думала о прошлой ночи, помнила, как проснулась в поту и слезах. Вода на ее коже стала бы льдом в первую очередь, если бы ее джийя была активна. Ледяные шипы, торчащие из стен, были прямыми и прозрачными, как клинки Такеру, а не ее неидеальные творения. – Ты порезал себя! – воскликнула она в ужасе осознания. Говорили, теониты могли нечаянно ранить себя своей неуправляемой ньямой, но такое бывало у детей, чья сила еще не была достаточно развита, чтобы быть летальной. У взрослых это считалось безумием.

– Повезло, что ты закричала, – сказал он. – Звук разбудил меня раньше, чем моя джийя навредила тебе.

Мисаки поняла, что, когда он закричал ей уходить, в его глазах был не гнев, а паника. Он переживал за ее безопасность.

– Так что будь осторожна сейчас, – Такеру снова опустил голову с мирным голосом. – Вряд ли моя джийя в смерти проявится так драматично, как у моего брата, но может быть все еще опасно. Убедись, что убежишь подальше, когда рассечешь мне позвоночник.

Как он мог так спокойно говорить о своей смерти? Почему его сердце билось ровно?

– Ты делаешь это сейчас, да? – упрекнула Мисаки. – Уходишь в гору, чтобы не терпеть это как человек.

– Нет.

– Тогда почему ты так спокоен? Миг назад у тебя были эмоции, когда ты говорил о Мамору. Как ты можешь просить свою жену убить тебя, словно это ничего не значит?

– Потому что… это не расстраивает меня.

– Не верю, – как мог кто-то такой сильный, как Такеру, отдавать жизнь без боя?

– Я говорю правду. Я не пытался войти в это состояние с тех пор…

– С тех пор как полковник Сонг сжёг тела, – поняла Мисаки. – Ты не смог это выдержать, убежал и отступил в гору.

– Я пытался, – сказал Такеру. – Гнев не ушел.

– О, Такеру-сама… – выдохнула Мисаки, голос был высоким от раздражения и горя. – Гнев просто не уйдет.

Она мгновение не могла назвать эмоции, поднявшиеся в ней. Когда она определила чувств, безумная часть нее хотела рассмеяться – потому что это была жалость. К этому глупому мужчине на коленях в снегу, к этой слепой эгоистичной женщине, которая была в браке с ним пятнадцать лет, но не видела его настоящего. Пятнадцать лет, и она не видела в Такеру того, кому была нужна ее помощь. Или видела, но закрывалась от этого – это не мое место, не мое дело, не моя семья.

– Ну? – спросил ровным голосом Такеру. – Ты сделаешь это?

– Нет, – она подняла голову, и что-то вспыхнуло в ее груди. Новая решимость.

«Ты всегда была хороша с людьми», – сказал Казу. Если она могла вытащить других из отчаяния, могла сделать так и для Такеру. Как она узнала только что, и он был человеком.

– Гнев не уйдет, – повторила она голосом сильнее, – но ты примешь его и приручишь, как мужчина.

– Что? – Такеру в смятении посмотрел на нее.

– Ты виноват в том же, что и я – попытке слушаться и радовать старших, – Мисаки покачала головой. – Может, это была ошибка. Может, нет. Это уже не важно. Их тут нет, чтобы дать нам ответы. Мы остались без родителей, предков и братьев… Только мы… – она сделала паузу, не зная, куда клонила. Может, отложить свои сожаления было мало. Может, это было последнее, что ей нужно было сделать для Мамору.

«Найди слова, Мисаки».

Она вдохнула с болью.

– Когда ты оставил Мамору, ты был вторым сыном, выполняющим приказ, но теперь ты куда больше. Ты – глава дома Мацуда.

– Но я не должен был стать таким. Время было мирным. Это не должно было произойти.

– Знаю, – эмоции душили Мисаки, ей вдруг захотелось сделать то, чего она никогда не хотела раньше. Она хотела броситься к Такеру. Она хотела обнять его… и чтобы он обнял ее. В тот миг она поняла, что такого варианта не было. Они не были детьми. Им нужно было что-то больше пары защищающих рук. Им нужно было самим стать больше.

– Прощены мои ошибки или нет, я не гожусь для защиты нашей деревни, – сказал Такеру, его раздражение было осязаемым. – Я могу, возможно, вести воинов, но я не знаю, как заботиться о группе вдов и сирот без домов, ресурсов и поддержки Империи.

– Но ты должен. Ты же это понимаешь? – сказала Мисаки. – Если ты не примешь роль лидера, правительство пришлет кого-то еще. Мы будем в их власти, и это будет из-за тебя.

Такеру притих от этого.

– Слушай. Может, ты не виновен во всем, что происходило до этого. Может, я не могу обвинять тебя в решениях твоего отца и брата, но ты в ответе за то, что случится дальше, – как и она. Она поняла это теперь, и она не ошибется снова.

– Одно дело – биться с ранганийцами – я родился делать это. Но перечить Империи… – Такеру покачал головой. – Это мне не по силам. Это невозможно.

– Невозможно льдом резать сталь. Невозможно джиджаке остановить торнадо. Ты – Мацуда. Невозможное для тебя по силам даже в додзе.

– Но… в письме ты написала…

– Забудь, что я написала! – Мисаки шагнула вперед, вырвала письмо из руки Такеру и порвала. – Я отменяю вызов.

– Ты не можешь просто…

– Вот мой новый вызов, – она указала мечом на него, пока кусочки кайири падали на землю у ее ног. – Ты согласишься быть мужчиной и загладить вину передо мной. Ты будешь делать все, что нужно, чтобы защитить эту семью и эту деревню, даже если у тебя не будет поддержки правительства.

– Мисаки… – начал вставать Такеру, но она прижала Сираденью к его шее, и он застыл.

– Нет, – холодно сказала она. – Ты не встанешь, пока не будешь готов принять мой новый вызов. Ты принимаешь, Мацуда Такеру?

– Я уже сказал, что не знаю, как защитить Такаюби, женщина, – даже в сомнениях Такеру умудрялся звучать снисходительно. – Я не могу…

– Можешь, – гневно перебила его Мисаки.

– Почему ты так уверена?

– Потому что в этот раз мы пойдем по этому пути вместе. В этот раз у тебя буду я. Ты принимаешь мои условия и мою помощь?

– Принимаю, – сказал он, но лицо было пустым. Страха не было, но не было и уверенности. Этого было мало.

– Так докажи это, – сказала Мисаки.

Он нахмурился в смятении.

– Что?

– Я не могу принять твое слово, что ты примешь мою помощь, ведь ты только и делал, что отмахивался от моих советов и чувств, весь наш брак, – холодно сказала она. – И я не могу поверить тебе на слово, что ты защитишь Такаюби, когда ты даже не защищаешь себя.

– Чего ты от меня хочешь?

В ответ Мисаки прижала плоскую сторону Сираденьи к его щеке.

– Ты знаешь, что это? – спросила она.

Он взглянул на черный клинок, прижатый к его бледной коже.

– Обсидиан Яммы?

– Зилазенское стекло. Опыт, наука и древняя религия Яммы говорят, что другое оружие не может его повредить. Когда ты встанешь, ты покажешь себя равным вызову. Докажешь, что ты готов делать невозможное. Если не справишься, то…

«Нами, надеюсь, я знаю, что делаю».

– То эта деревня в тебе не нуждается, как и я.

Она направила меч вниз.

Такеру двигался так быстро, будто на чистом рефлексе. Мисаки едва увидела Шепчущий Клинок, и ледяное оружие зазвенело по Сираденье, оттолкнув ее от цели. Удар льда об стекло был таким сильным, что Мисаки не знала, как удержала меч.

Такеру был на ногах.

Снег поднялся вокруг него, джийя Мисаки тоже поднялась, но не вокруг нее, а внутри.

Она была в темных коридорах дома Мацуда, билась за семью. В ее разуме она и не уходила. Она не могла, пока не справилась с последним и самым опасным противником.

Враг перед ней теперь был не самым Мацудой Такеру, а горечью тишины, которая росла между ними пятнадцать лет. Она будет биться с ней, убьет ее. И когда она закончит, у нее будет муж. У ее детей будет отец. У Такаюби будет лидер. Мамору сможет упокоиться.

Их мечи столкнулись, и Мисаки испытала миг удовлетворения, когда поняла, что Такеру не сдерживался, а ударил с полной разрушительной силой. Последовал миг удивления, когда она поняла, что ее кости не были сломаны. Она и маленькая Сираденья выдержали удар Шепчущего Клинка Такеру. Зилазенское стекло впилось в лед Сасаяибы. Мисаки шагнула вперед и с нечеловеческим всплеском силы оттолкнула Такеру.

Он быстро оправился, расставил ноги в собирающемся снегу, но был потрясен. Такой рывок силы от теонита слабее казался ему невозможным.

– Что ты такое? – прошептал Такеру.

«Нечто большее, чем я», – подняла она.

– Я – Мацуда Мисаки, – сказала она гордо и честно, как еще никогда не говорила эти слова. – Я – твоя жена.

И она напала на него.

Скорость ее юности хлынула в ее конечности, но не только это. Она была больше, чем Цусано Мисаки или Сираву, Тень. Она билась за нечто большее, чем жизнь, или пять, или десять. Воля Такеру, душа Мамору, будущее ее семьи, выживание Такаюби – все зависело от ее меча. Это Тень с ее слепой любовью и беспощадностью никогда не поняла бы.

Как Казу, Тоу-сама и Великий Цусано Райден, который нес вес Анрю в бой, она терпела атаки Такеру и отгоняла его. Такеру ответил безупречной формой, у него не было брешей, но он защищался, а Мисаки наступала.

В годы учебы в Рассвете Мисаки не обладала навыком для боя с мастером-мечником. Но без тесного кимоно и детской трусости, сковывающих ее годами, она стала новым существом, более плавным, будто без костей, в отличие от девочки, но более плотной, чем тень – женщина с молниеносными движениями и ревущей кровью.

Раз в жизни ее тело успевало за разумом. Когда она представляла взмах, клинок делал это. Когда она замечала брешь, она была в ней. Если она хотела устоять, ее стойка выдерживала. Она тяжело дышала, но поняла, что впервые с Притяжения Души тяжелое дыхание не вредило ее легким.

Три раза Шепчущий Клинок разбивался, но Такеру возвращал его. Хорошо. Если он мог биться с Сираденьей, если он сможет победить тут, для Такаюби еще была надежда. Снег кружился быстрее, Мисаки ударила по Шепчущему Клинку в четвертый раз, разбивая его.

Миг потрясал. Кровь служила продолжением ее воли, Мисаки не чувствовала удар по мышцам и суставам. Но она ощутила удар душой, и он ощущался неестественно. Шепчущий Клинок не должен был ломаться. Она направила силу воли в тело, но это все еще было недостаточно хорошо. Ей нужно было потянуться дальше. Ей нужно было дотянуться до него.

«Будь лучше, – требовала она от Такеру, наступая. – Покажи мне невозможное».

Он отступал осторожно, но не использовал отступление, чтобы вернуть Сасаяибу, а изменил тактику, сделал широкий взмах открытым ладонями. Снег поднялся с течением его джийи, и змея поднялась из земли перед Мисаки – не совсем Дракон Мацуда, та техника требовала силу двух взрослых Мацуд, но существо было больше любой ледяной змеи, которую видела Мисаки.

Змея обвила Такеру острой чешуей, поднялась и повернулась к Мисаки, глаза из осколков льда сияли. Змея была выше дома, пасть с клыками открылась достаточно широко, чтобы перекусить ее пополам. Это была хорошая попытка запугать, но Мацуда Такеру должен был не только пугать внешне, ему нужно было стать непобедимым внутри.

Мисаки надеялась, что ледяное существо было мощным, как выглядело, но был лишь один способ узнать. Существо ударило, а она устояла. Лед встретился со стеклом.

Два молниеносных удара Дочери Тени, и Мисаки разбила голову змеи. Она поменяла хватку на Сираденье, вытянула руку к безголовой шее существа и захватила контроль над водой в ней. Даже на пике она не могла биться с Мацудой Такеру за власть над чешуей змеи. Лед был его владениями, но Такаши был текущей энергией в Драконе Мацуда, а Такаши не было.

С ревом Мисаки отвела руку. Ее джийя вырвала жидкую внутренность змеи, словно вырвала позвоночник из живой змеи. Формация рухнула, как скелет без позвоночника.

«Будь лучше, – Мисаки пробила дождь из чешуи. – Дай мне больше».

ТАКЕРУ

Мацуда Такеру опешил.

Он еще не терял контроль над драконьей броней. Даже когда вода Такаши двигалась с ослепительной скоростью или резко меняла направление, он успевал двигаться. Для него никогда не было сложностью усевать.

Он думал, что Мисаки, как многие бойцы, ударит по непробиваемой броне дракона, но она ударила по нестабильной внутренности – по отсутствию Такаши. Пустота сотрясла его сердце, броня разлетелась в стороны.

Гибкое существо без костей, он пробудил женщину с кровью и яростью богов.

Ее лицо было румяным, пряди волос выбились из пучка, она взмахнула стеклянным мечом, рассекая останки дракона. Она напала на него, черные глаза сияли, как обсидиан. Много лет он не трогал эту фарфоровую куклу, боясь разбить ее. Он не хотел, чтобы эта красивая странная женщина рассыпалась, как его мать. Он все равно как-то сломал ее, но она сломалась не как фарфор. Она сломалась как чёрное стекло и лед – неровная трещина сделала ее еще опаснее.

Такеру призвал силу воли, чтобы притянуть чешую дракона и создать Шепчущий Клинок. Холод и давление его джийи создали меч, который не сломался бы об стеклянное оружие Мисаки, но он не мог рассечь зилазенское стекло. Он знал это с уверенностью до того, как их клинки снова встретились.

Настоящий Шепчущий Клинок требовал сосредоточенности и решимости. Те клинки, что он делал сейчас, могли рассечь плоть и кость. Они могли даже рассечь металл, но не были идеальными Шепчущими Клинками. Не хватало молекул.

Черный меч ударил по гарде Такеру, и он отпрянул. Он еще не испытывал проблем с управлением джийей. Его меч был идеальным с подросткового возраста. Он был идеальным, когда Такеру бился с ранганийцами, когда сражался с Мамору в додзе и звал его слабым. Ирония была в том, что Мамору был прав – об империи, Кванах, ранганийцах – а Такеру звал его слабым.

В неуверенности юности Мамору был ближе к ясности, чем его отец. Такеру требовал, чтобы Мамору бился за свою правду. Теперь его жена просила его выступить, а он мог только разбиваться, разбиваться и разбиваться.

Мисаки не медлила, не давала ему сделать ни шага вперед. Что-то появилось в теле женщины – глубоко в кровавой магии Цусано, что Такеру не понимал – и это давало ей нечеловеческую силу. Но одна сила не могла двигать бойца с такой грацией. Крохотная женщина не уступала ему, и Такеру пришлось понять, что он пятнадцать лет спал рядом с воином, почти равным его уровню, не зная этого.

Как он не заметил? Или он заметил и закрыл на это глаза, как закрывал глаза на все, что беспокоило его? Многое в его жизнь было утеряно в тумане, снеге и медитации, а он и не догадывался.