Текст книги "Меч Кайгена (ЛП)"

Автор книги: М. Л. Вонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 24: ИМПЕРИЯ

Многие пытались уговорить полковника не сжигать всех. Кван Тэ-мин, Казу и Амено высокого ранга просили его остановиться, когда они поняли, что происходило, но огонь уже превратил почти все тела в черную массу. Вскоре они стали пеплом.

Такеру подозрительно отсутствовал, когда полковник созвал жителей деревни и волонтёров, отдал им приказы Императора. Были протесты. Даже самые верные кайгенцы с промытыми мозгами не хотели жертвовать достоинством любимых без спора.

Но полковник Сонг только повторял:

– Это воля Императора. Вы же не хотите разозлить Императора, – и протесты сменились тихими слезами.

Такеру се еще не было, и Казу с волонтерами высокого ранга из домов Амено и Гинкава старались успокоить людей и сохранить порядок. Без Такеру люди даже стали просить совета у женщин его дома.

Тем вечером Мисаки и Сецуко окружили женщины, которые или не могли выразить недовольство мужчинами, или были недовольны их ответами. Женщины собрались близко во временной спальне в додзе Мацуда.

Мужчины – выживши и волонтеры, которые не могли пойти домой ночью – едва втиснулись в уцелевшие спальни и кабинеты дома на ночь. Додзе было священным местом для мужчин, но только эта комната в доме могла уместить всех женщин и детей, оставшихся без крыш. Такеру убрал храм и стойку с оружием.

Теперь каждую ночь додзе, вмещавшее пятьдесят учеников, становлюсь спальней для двадцати женщин и их детей – и этим вечером у них прошло собрание.

– Как они могли так сделать? – спросила Мизумаки Фуюко в десятый раз. – Они сожгли наших мертвых и теперь не дадут даже вспоминать их?

– Мы все еще можем их помнить, Мизумаки-сан, – Мисаки пыталась утешить тоном, но было сложно звучать так, когда ее слова были пустыми. – Мы всегда будем помнить… просто нельзя говорить о том, как они умерли.

– Это не память, – гневно сказала Фуюхи, мать Фуюко. – Так неправильно. Мой муж и сын, твой сын, – она повернулась к Мисаки, – и твой муж, – к Сецуко, – и твои, – к Хиори, – все наши мужчины были воинами. Если мы не будем помнить, как они умерли, то мы не будем помнить, кем они были.

Женщины молчали. Никто не спорил со словами Мизумаки Фуюхи.

– И не пытайтесь мне говорить, что мы можем помнить, не говоря о том, что тут случилось, – сказала женщина, подавив слабый ответ Мисаки раньше, чем он сорвался с ее губ. – Наследие воина важно для его души. Отрицать произошедшее тут – перед нами или кем-то еще – величайшая грубость, какую мы можем сделать для наших мертвых.

– А ещё были убиты беззащитные, – добавила Маюми, одна из выживших Катакури. – Наши женщины, нуму, фины, дети, – вдова плакала, но слезы сделали ее голос только сильнее. – Мы должны отрицать их страдания?

Мисаки много лет смотрела на этих людей свысока за то, что они верили пропаганде Империи. Много лет их неведение раздражало ее. Было странно и печально смотреть, как вся деревня понимала то, что она знала давно: что Император был тираном-эгоистом, а не заботливым отцом.

Перед лицом ужасного открытия женщины Такаюби оказались сильнее, чем она ожидала. С их мягкостью и скромностью, эти аристократки были образованными, знали поэзию, историю и философию. Они выросли в культуре отрицания, но когда кровавая правда посмотрела им в лицо, они смогли ее осознать. Они были способны на гнев. Мисаки хотела бы знать, как успокоить тот гнев. Может, так она смогла бы спасти себя от лет боли.

– Империи будто нет дела! – голос Мизумаки Фуюхи стал громче, в глазах стояли слезы. – Как они могли так сделать? Как можно было позволить им это сделать? – она обратила ярость на Мисаки. – Твой дом должен был защитить нас! Твой муж исчез, как наши мертвые, и ты говоришь нам просто забыть…

– Эй, – перебила резко ее Сецуко. – Не говори с ней так.

– Она говорит нам отрицать то, что случилось с нашими семьями. Она трусли…

– Следи за языком! – закричала Сецуко, и только Мизумаки Фуюхи не вздрогнула. Никто еще не слышал, чтобы Мацуда Сецуко, веселая и простая рыбачка, говорила таким тоном. – Я знаю, что вы злитесь, но мы – леди, и нужно следить за тоном, – сказала она, показывая, что и она могла быть властной, как коро высокого рода. – Мисаки – жена главы этой деревни. Вы будете говорить с ней с уважением.

Повисла потрясенная тишина.

А потом Фуюхи склонила голову к Сецуко.

– Прошу прощения, Мацуда-доно.

– Мне не нужны твои извинения, Мизумаки, – сказала Сецуко. – Я – просто овдовевшая дочь рыбака. Извинись перед ней, – она указала на Мисаки.

Мизумаки Фуюхи поклонилась.

– Прошу прощения, Мацуда-доно.

– Весь проклятый мир хочет нашей смерти, – сказала Сецуко, игнорируя нескольких женщин, сжавшихся от ее слов. – Мы не можем рвать друг друга, как стая безумных собак. Если ты знаешь, о чем говоришь, Мисаки-сама – последняя, на кого ты должна кричать. Она билась сильнее всех нас, чтобы защитить эту деревню.

– Это правда, – тихо сказала Хиори. Она впервые заговорила. – Во время атаки Мисаки-сан пришла за мной, хоть бомбы уже падали. Когда я была слишком слаба, чтобы встать, она унесла меня в убежище. Если бы она не вернулась за мной, я бы умерла со своим сыном.

– Простите… я это не осознавала, – сказала Фуюхи.

– Она даже пыталась нас предупредить, – сказала Хиори, – за месяцы до новостей о бурях она пыталась сказать, что придут ранганийцы – говорила мне и Сецуко-сан. Мы не слушали, – Хиори смотрела печально на свои колени. – Ее нужно теперь слушать.

– Так ты знала, что Империи врала нам? – осведомилась Маюми. – Ты знала, что на нас нападут?

– Нет, – сказала Мисаки. – Только подозревала.

– Тогда почему ты ничего не сказала? – спросила Мизумаки Фуюхи.

Мисаки вдохнула и ответила:

– По той же причине, по какой ты не скажешь.

– Что?

– Империя не так сильна, как мы думали, но она опасна. Император владеет не самой умелой армией, но нанимает сильных убийц. Если мы выразим недовольство, боюсь, начнут пропадать люди.

– Но… Император не сделал бы так с нами! – возразила Катакури Маюми. – Наши люди защищали его границы!

– А потом он сказал сжечь их тела без ритуалов, – сказала Сецуко. – Вряд ли ему есть дело до их службы. Вряд ли он думает о нас.

– Это неправильно! – сказала Маюми, пока другие согласно восклицали. – Нам нужно что-то сделать. Нам нужно их остановить.

Мисаки покачала головой.

– Спор с Империей ничего не изменит, это только погубит нас.

– Так что нам делать? – спросила Мизумаки Фуюко, и Мисаки узнала дрожь в голосе девушки… невыносимую дрожь гнева, переходящего в беспомощность. – Что нам делать для наших мертвых? Как поступить правильно?

– Мы можем жить, – сказала Мисаки. – Мы можем сохранять жизнь Такаюби для них.

Это предложение было жалким.

– Но…

– Послушай, Фуюко-сан, – нежно сказала Мисаки. – Пару месяцев назад мой сын, Мамору, пришел ко мне за советом. Обстоятельства не важны, но он узнал, о чем Империя нам врала. Он спросил, как мог биться за Империю, которой он не мог доверять.

– И что ты ему сказала, Мацуда-доно?

– Признаюсь, сначала у меня не было хорошего ответа для него. Но он был умным – думаю, умнее своей матери. Когда я говорила с ним в последний раз, он решил, что если враги придут в Такаюби, он будет биться с ними. Приказал Император или нет, будут его помнить или нет, но будет биться, чтобы защитить народ этой горы и фермеров с рыбаками за ней. И он это сделал. Он…

Мисаки притихла, сглотнув. Она не хотела плакать при женщинах, когда пыталась придать им сил. Но им нужно было знать.

Дочери, жены и матери не одни слушали Мисаки. Хироши сидел неподалёку, случал отчаянно и внимательно. Никто не говорил с ним о смерти Мамору, только сказали, что его старший брат не вернулся. Ему было всего пять. Но он уже видел и делал многое, что не должен был пятилетний. Может, ему нужно было слушать. Если он займёт место Мамору и будет стремиться быть похожим, ему нужно услышать. Если он будет жить, зная, что он убил, то у убийства должно быть значение. Все смотрели на Мисаки с болью и напряжением. Для них это должно было что-то значить.

– Мамору умер, сражаясь, с множеством ран, включая выбитые зубы и рану в боку, такую глубокую, что он должен был умереть мгновенно. Он остался на ногах и бился.

Слезы, которые она не пускала у себя, катились по лицам других женщин.

– Такаюби была для него достаточно важна, чтобы биться с такой болью. И воины-товарищи Мамору – ваши мужья, отцы, братья и сыновья – думали так же. Империя или нет, думаю, многие из них умерли, защищая эту гору.

Она видела по лицам женщин, что достучалась до них. Они поняли.

– Они отдали жизни, защищая Такаюби, – продолжила Мисаки, ее голос стал сильнее, чем она ожидала. – Теперь нам нужно защитить ее. Это мы можем сделать для них.

– Так… ничего не делать? – сказала Маюми.

– Выживание – это не ничто, Катакури-сан, – сказала Сецуко. – Мы выживем.

– Как? Без помощи правительства мы не проживем зимой.

Сецуко рассмеялась.

– Конечно, проживем, глупая девочка.

– Откуда такая уверенность? – спросила Фуюхи.

– Потому что я делала это раньше… – Сецуко посчитала на пальцах, – двадцать четыре раза. До того, как я вышла за Такаши-саму – ньяма его душе – я жила в рыбацкой деревне у основания этой горы. В некоторые зимы еды было не так много, в хижине моей семьи было больше дыр, чем тут от пуль, но мы всегда как-то справлялись.

– Но… мы не были рыбачками, – сказала Фуюко.

– Ты права, – бодро сказала Сецуко. – У вас происхождение лучше. Вы из семей воинов, каждая. Та же кровь, что у ваших отцов, братьев и сыновей – сильных воинов – течет в ваших венах, да?

– Да, – женщины робко кивнули.

– Верно, – просияла Сецуко. – И, если простые рыбаки могут пережить зиму Такаюби, и вы, леди, сможете. Знаю, аристократы не привыкли к тяжелым временам, спать всем вместе в комнате, но вы крепкие. Вы будете в порядке.

Мисаки смотрела, как надежда медленно возвращалась в комнату, пока думала, что было обидно, что Такаши не поменялся с Такеру. Сецуко была бы – становилась – чудесной главой деревни. Редкие рыбачки могли получить верность аристократа.

* * *

– Слава богам за Сецуко, – вздохнула Мисаки, сидя на крыльце с братом той ночью. Она не спешила ложиться спать, и Казу не мог уснуть, так что ей было с кем поговорить.

– Дело не только в Сецуко-ссан, – сказал Казу. – Я слышал, многие говорили, как ты вдохновила их и успокоила.

– Я? – удивилась Мисаки.

– Ты хороша с людьми, Нээ-сан.

– Что? – Мисаки рассмеялась.

– Ты хороша в общении – поднимаешь людям дух, можешь достучаться до них. Ты всегда была в этом хороша.

Подумав, она поняла, что Казу был прав. В Ишихаме и Рассвете она говорила с другими уверенно, знала верные слова. Где-то в холоде Такеру и издевательствах Мацуды Сусуму она это потеряла.

– Хотел бы я твои умения, – Казу вздохнул. – Хотел бы я сделать больше, чтобы успокоить этих людей.

– Это не твоя работа, – отметила Мисаки. Это была работа Такеру, но его не было видно.

– Просто… я сам еще потрясён, – признался Казу. – Я не знал, что Империя так сделала бы. Ты училась в другом месте, Нээ-сан. Ты знала?

– Нет, – сказала Мисаки. – Я знала, что наше правительство не было прозрачным – а какое правительство такое? – но я не представляла такого… Может, если бы я была внимательнее…

– В этом нет смысла. Я думал, что Император ценил нас, хотел, чтобы мы были сильными. Что происходит?

– Не знаю, – Мисаки вздохнула. – Тут работают политические силы, которые мы просто не видим.

– Да, но… политика может оправдать это? – спросил Казу.

Мисаки только покачала головой. У нее не было ответа.

– Мне плохо, – Казу скривился. – Словно отец ударил меня в спину.

– Казу, – сказала Мисаки. – Если такое происходит в Ишихаме, тебе нужно вернуться домой.

Казу не ответил. Он смотрел вперед, стиснув зубы, и Мисаки видела по его лицу, что он думал об этом весь день, но не хотел говорить.

– Ты сказал, что твоя жена боится бурь, – сказала Мисаки. – Уверена, она хочет, чтобы ты был с ней.

– Но тут все куда хуже, Нээ-сан, – возразил Казу. – Твоим людям нужна помощь…

– Знаю. Я не спорю с этим, – сказала она, – но это не твоя ответственность.

– А если это происходит в Ишихаме, что я могу? – Казу сцепил ладони перед собой, костяшки побелели. – То есть… это армия Императора, Нээ-сан. Что я могу?

– Ты можешь быть рядом со своим народом, – сказала Мисаки. – Ты можешь вести. Семи Ишихамы не обвинят тебя в том, что делает Империя. Они будут благодарны, что ты там, делаешь, что можешь.

Казу сжал губы, хмурясь.

– Ты права, Нээ-сан, – он вздохнул. – Как всегда. Была бы ты моим старшим братом…

– Ты себя недооцениваешь, – прервала его Мисаки, – как и Тоу-сама, если он так думает. Твоя работа тут – твое лидерство – была восхитительна.

– Не шути, Нээ-сан. Я пытался похвалить тебя.

– Я говорила серьезно, – сказала Мисаки. – Я не хотела бы другого главу своего старого дома.

Казу покачал головой, глядя на сестру, словно был уверен, что это была ловушка.

– Что…

– У тебя есть то, чего нет у многих сильных теонитов, включая твою старшую сестру, – она посмотрела в его глаза. – Ты хороший, Цусано-доно, – она использовала титул впервые без иронии. – Ты стал как Тоу-сама, чем-то больше, чем ты сам. Я могу этого не понимать, но я очень горжусь тобой.

* * *

Такеру все еще не было там следующим утром, когда Мисаки попрощалась с братом.

– Я оставлю несколько свих людей, чтобы они присмотрели за тобой и твоим народом, – сказал Казу.

– Разве им не нужно вернуться к семьям? – спросила Мисаки.

– Хакую-сан не женат, а два Умииро вызвались сами.

– Ладно, – Мисаки улыбнулась, – хотя не стоит…

– Нужно, – серьезно сказал Казу. – Мне нужно знать, что о тебе позаботятся.

Первым делом люди Казу обыскали гору в поисках Такеру, который все еще не вернулся к полудню.

Но Мисаки нашла его на снежной поляне над академией Кумоно. Никто не подумал смотреть на вершине. Он сидел у края в любимой позе для медитаций – на одном колене, опустив голову, уперев руки в землю.

– Такеру-сама? – сказала она, когда собрала в ноющих легких достаточно воздуха.

Его джийя была неподвижна, тело так замёрзло, словно он был частью снега. Джийя Мисаки едва ощущала биение сердца и течение крови. Если бы не синяя хаори Мацуда, она не заметила бы его.

– Такеру-сама, – сказала она громче.

Его плечи дрогнули – жутко движение среди неподвижности. Он медленно выпрямился. Его ладони появились из снега, глаза открылись, ньяма стала нормальной, и сердце с течением крови для Мисаки казались как у обычного человека.

– Ты знаешь, что нельзя тревожить меня, когда я медитирую, – сказал он.

– Это ты делал все время? – Мисаки с трудом убирала гнев из голоса. – Медитировал?

– Да, – сказал Такеру без извинений в голосе.

– Ты был тут больше дня.

Встав, он прошел мимо Мисаки и стал спускаться по горе без слов. Мисаки сжала кулаки.

– Ты был нам нужен, знаешь? – крикнула она символу Мацуда на его спине. – Твой народ нуждался в тебе!

Он просто шагал.

ГЛАВА 25: БОГИ

В следующие несколько дней прибыли фины, шуршали по горе красными мантиями. Они извинялись за то, что прибыли не сразу, но им пришлось преодолеть долгий путь. Религия Рюхон в великих домах Широджимы была древней формы Фаллеи, отличающейся от Нагино Фаллеи, которую практиковали почти во всем Кайгене. Храм Такаюби был одним из последних оплотов религии.

Костер, где Мамору, Дай и сотни других стали пеплом, укрыли землей и вытоптали по кругу. Полковник Сонг запретил отмечать место как могилу, но фины собрались вокруг нее, выражая уважение, днями пели молитвы, и жители деревни с волонтерами присоединялись к ним по очереди.

Мисаки пришла к могиле на второй день с сыновьями, белая ткань была повязана на ее волосах. Традиционно в скорби носили белое, но у редких жителей Такаюби осталась сменная одежда, тем более, набор подходящего цвета. Потому они импровизировали, повязали полоски белой ткани на поясах или на волосах.

Иронично, их визит пришелся на Новый год, обычно время ярких украшений, красочных сладостей и надежд на будущее. Но Новый год был и важным временем отогнать плохих духов, и Мисаки считала, что это был хороший день, чтобы семья помолилась.

Мацуды прошли ритуалы, песни и молитвы для Мамору, хотя Мисаки вежливо отклонила предложение духов в масках служить посредниками в разговоре с сыном.

– Я уже говорила с его духом, фина-сама, – объяснила она, медленно поклонившись старшему монаху, – как и его младшие братья, почти сразу после его смерти. Мы больше ничего не можем ему предложить.

– А отец мальчика? – спросил лысый, голос дрожал от возраста. – Он уже помолился?

– Н-не знаю, фина-сама, – Мисаки звучала не как хорошая жена, но не стоило врать монаху Рюхон. – Он был замкнут после бури.

– Мм. Медитировал, насколько я слышал?

– Да, фина-сама.

– Он присоединится к вам тут?

– Ано… – Мисаки облизнула губы. – Вряд ли он планирует, Фина-сама, – она не говорила с Такеру с тех пор, как нашла его медитирующим на вершине Такаюби.

– Хм, – морщины на лице мужчины собралась в хмурую гримасу, как показалось Мисаки. – Это плохо, юная Мацуда. Мужчина и его жена должны быть вместе после потери ребенка. Мальчик, когда жил, был вами. Вы не хотите, чтобы его дух разорвало надвое, но не пришли вместе.

– Простите, фина-сама. Я попытаюсь уговорить мужа и привести его сюда завтра.

– Нет, дитя, – фина медленно махнул морщинистой ладонью. – Если это будет вынужденным, это не поможет духу твоего сына. Твой муж должен прийти сюда сам, потому что хочет этого.

Мисаки кивнула, тайно радуясь, что не придется снова пытаться говорить с Такеру.

– Я бы хотела, если можно, поговорить с маской о брате моего мужа, Мацуде Такеру.

Ей нужно было знать, могла ли она простить его за его последний приказ.

Когда молитвы были завершены, Мисаки собрала детей и приготовилась идти по горе с Котецу, которые тоже приходили молиться. Кван Чоль-хи был с ними, служил как костыль Котецу Каташи, пока Ацуши приглядывал за младшими детьми. Котецу придумывал себе кресло, которое он мог бы двигать джийей, но пока что ему не хватало припасов, чтобы сделать его. Мастер-кузнец был почти неподвижен, и семья нуму только раз смогла помолиться у могилы тех, кого они потеряли.

Во время ритуалов Чоль-хи ждал на краю круга. Он был тут, чтобы помочь Котецу подняться по горе, когда будет нужно, но любознательного мальчика быстро увлекла процессия. Он был благодарен, когда Котецу решил отдохнуть немного на скамье изо льда перед тяжелым подъемом по тропе к главной деревне – единственном обитаемом месте на горе.

– Я не понимаю, – прошептал северянин, глядя на поющих монахов в красных мантиях. – Почему особые фины?

– Монахи, которые практикуют Нагино Фаллея стандарта Империи не смогли бы провести верные ритуалы, – сказала Мисаки.

– Есть разница?

Мисаки, Котецу и даже Ацуши рассмеялись от вопроса.

– Что?

– Рюхон Фаллея очень отличается от религии, которую ты знаешь, мальчик, – сказал Котецу.

– Как, Нумуба? – спросил Чоль-хи.

– Нумуба, – Котецу рассмеялся от титула. – Видишь, что мы не используем глупые обращения Яммы, как любит делать другой мир?

– Да, – Чоль-хи смутился. – Я думал, это из-за диалекта.

– Да, из-за диалекта, – сказал Котецу. – Мы, говорящие на диалекте Широджима, не очень-то принимаем версию ямманок о происхождении и порядке мира.

– Но… Ямма – место Первой Посадки, – растерянно сказал Чоль-хи.

– Если ты в это веришь, – сказал Котецу.

– А можно не верить, Нуму Котецу? Вы же поклоняетесь Наги и Нами, как все мы, да?

– А что для тебя Наги и Нами, Нагино Фаллека? – спросил Котецу.

– Они – дети семян мангр, посаженных Фаллеке – Кийе, Богом Души и Огня и Ньяарэ, Богиней Плоти и Субстанции, – процитировал Чоль-хи то, что осталось в памяти от многократного повторения в школе. Его голос стал музыкальным, мифы Фаллеи переняли это из Яммы. – Мангры были шестыми родами предков людей из семян, после Кри и Суры, первых семян баобаба, Бембы и Сиби, вторых семян баобаба, Неге и Джойи, первых семян акации, Ньянги и Чаки, вторых семян акации и Саяданы, Вестника Смерти, из семян сикомора.

– Шестые, хм? – Котецу был немного изумлён.

– Да. Их почки не открывались, пока Кийе и Ньяарэ не послали огонь, чтобы очистить землю ото зла Вестника Смерти. Бемба укрыл их от огня своим телом, Кри приручил огонь и стал первым таджакой. Песня Суры вызвала дожди, пролившиеся на мир, и они выбрались из своих семян, приняли облик огромных рыб, чтобы держать своих собратьев над водой. Не дав утонуть другим предкам людей, они легли и поплыли на восток с убывающей водой, вырезая Великие Реки-Близнецы Яммы на суше.

Чоль-хи успокоился, рассказывая историю, глядя на поющих странных финов.

– Они плыли до края Келендугу, тянули с собой воду, которая стала океанами мира. Они не останавливались, пока не прибыли сюда и не подняли Кайген из вод. А потом они создали первых людей Кайгена из морской пены… почему вы смеетесь?

– Наги и Нами – боги океана, – сказал Котецу.

– Да, – сказал Чоль-хи.

– И мы должны верить, что они – просто дети божеств земли и огня?

– Ну… я…

– Идея, что все расы людей из семян смешна для нас, – сказал Котецу. – Правда в том, что вся жизнь из океана. Потому и изначальные боги из океана. Наги и Нами не были детьми богов Яммы. Нами и Наги – Бог и Богиня, наши родители.

– Так вы… отрицаете существование Кийе и Ньяарэ? – Чоль-хи был возмущен. – Это Рюхон Фаллека?

– О, нет, – сказал Котецу. – Те монахи не скажут, что Кийе или Ньяарэ, которым вы поклоняетесь, не существуют. Мы принимаем, что версия событий Яммы разворачивается почти как в Донкили. Ямманки просто не так все понимают.

– Что?

– Наги и Нами не были детьми Кийе и Ньяарэ. Они были первыми, просто перерожденными в другой форме.

– Так… думаете, мать и отец всего были богами океана, а не богами земли и огня? – медленно сказал Чоль-хи. – Вряд ли это самое безумное, что я слышал в жизни.

– Поющие вестники, укротители дикого огня – все это звучит хорошо в песнях, и, может, они когда-то существовали, но это были не первые создания на планете Дюна. До того, как появились растения, люди и другие существа, была бесконечная вода. Океан – первоначальный источник силы и жизни. Это было очевидно для нас в Широджиме задолго до того, как записи на ракушках стали доказывать это.

Упоминание находок заставило Чоль-хи замереть.

– Но… записи показывают, что современные люди произошли от Яммы, а потом разошлись по миру, как в песнях говорится.

– Это было бы логично, – Котецу пожал плечами, – если бы наша сила происходила из человеческой жизни.

– Я… ч-что?

– Другая важная часть Рюхон Фаллея – знание, что мы – кровь богов. Наги и Нами не просто создали людей из морской пены. Они создавали жизнь из воды задолго до этого, начиная с простых извивающихся доисторических существ. Некоторые ранние существа были из частей предков – дети богов, которые создали поколения своих детей, и все они носили кусочек силы предков. Кровь богов все еще течет в величайших существах океана – больших акулах, кальмарах и дано забытых монстрах, живущих в глубинах. Может, потомки Нами и Наги первыми появились в Ямме, среди других меньших людей. Это не важно. Многие люди теперь обладают разной силой, но только прямые потомки Наги и Нами владеют истинной силой океана. Потому Широджима – верные практики Рюхон Фаллеи, и потому мы так оберегаем свои родословные. Мы сторожим кровь богов.

Чоль-хи выглядел недоверчиво, но немного восхищённо. Слова кузнеца хотя бы впечатлили его.

– И Рюхон Фаллеки верят, что Мацуда и другие семьи джиджак произошли напрямую от богов океана? – он перевел взгляд от Котецу на Мисаки.

– Как-то так, – сказала Мисаки с улыбкой. – Некоторые родословные чище других. Род Мацуда – самый чистый в истории, за ним идут Юкино и Гинкава. Есть семьи, в которых крови богов меньше, но все еще значительная доля – Котецу, Ишино, Амено, Катакури и Цусано, – она опустила ладонь на свою грудь. – Есть ветви семи Мизумаки, как в Такаюби, которые с кровью богов, хотя другие в их семье – простые джиджаки.

– Вы говорите об этом так, словно такое можно изменить, Мацуда-доно, – поразился Чоль-хи.

– Что ж, – Мисаки покачивала Изумо на коленях, – твоя мифология Нагино Фаллеи позволяет сосчитать предков всех людей на десяти пальцах.

– Шестнадцати, Мацуда-доно, – возмутился он. – У людей шестнадцать предков.

– О, верно. Прости. Я давно не освежала ересь.

Чоль-хи выглядел так, словно она ударила его по лицу.

– Теперь я знаю, откуда у Мамору его… – он замолк с испугом. – Простите.

– О, нет, продолжай, – Мисаки ухмыльнулась, странно радуясь шансу отвлечься, какой дал Чоль-хи. – Откуда у Мамору что?

– При всем уважение к его духу, Мацуда-доно… его отношение, – сказал Чоль-хи. – И шестнадцать предков – метафора. Все знают, что, наверное, не было всего восемь пар людей в одно время. Миф просто объясняет истоки разных типов теонитов. Таджаки не заявляют, что одни из них связаны с Бембой и Кри сильнее других.

– Нет, – сказала Мисаки, – но у них свой длинный парад королей, королев и генералов.

– Да, но в этом есть смысл, – возразил Чоль-хи. – Эти отточенные речи тянутся на пару тысяч лет назад. Они не считают себя потомками… доисторических богов-рыб.

– Дело не в том, что они считают, а в том, что они знают, – спокойно сказал Котецу, – так же знают, как то, что снег вернется, что будет прилив и отлив. Это чувство.

– Удобно, – Чоль-хи улыбнулся, ощущая себя увереннее с Котецу, зная, что кузнец не был против его непочтительных замечаний. – Такое знаешь, потому что чувствуешь. Это нельзя доказать.

– Если сомневаешься, ты не видел, как Мацуда тянет силы из глубины.

Чоль-хи притих на миг. Он посмотрел вверх, в сторону озера Кумано и пустую школу.

– Думаю, видел.

– О?

– Я видел как-то раз, как медитировал Мамору.

– И?

– Он… будто видел то, что не мог знать. Было темно, но он был будто с картой всей горы в голове, получал ее из тумана на камнях, росы на траве и течения ручьев. Это было поразительно.

Котецу пожал плечами.

– Если думаешь, что это можно было сделать без капли силы богов, придерживайся своей Нагано Фаллеи.

Чоль-хи молчал, взгляд затерялся в тумане вокруг озера.

– Те фины тут, потому что только они знают, как посылать души наших мёртвых в место, которому они принадлежат, в руки их истинной матери в глубинах.

– Ваша версия Лааксары? – сказал Чоль-хи, глядя на озеро.

Котецу кивнул.

– Океан Душ, – он опустил широкую ладонь на плечо Чоль-хи, и он вздрогнул. – А теперь будь хорошим мальчиком и помоги отвести этот старый мешок крови богов вверх по горе.