Текст книги "Меч Кайгена (ЛП)"

Автор книги: М. Л. Вонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 31: РОБИН

Весной следующего года Такаюби снова была деревней. Она была меньше и беднее, чем раньше, но деревней, с домами, магазинами и людьми, просыпающимися каждое утро для работы.

Богатая земля, где были сожжены тела, покрылась высокой травой, там проросли деревья, роща была гуще любого другого места на горе. Это место давало Мисаки покой, она радовалась виду яркой зелени. Империя не дала людям Такаюби отметить могилы мертвых, но гора не забыла.

Мисаки замерла там, чтобы помолиться, как делала каждый день на пути по горе с утреннего рынка. Она опустила корзины рыбы и овощей, прошла в траву, понимая, что там появились зачатки тропы – брешь в траве, где ее ноги, Такеру, Хироши и Нагасы ходили много раз за месяцы. Сегодня Мисаки впервые вытащила Изумо из петли на груди и поставила на ноги, чтобы он шел с ней.

Ее младшему сыну не было еще двух лет, и он смотрел на траву большими глазами, не зная, что делать с ярко-зеленым миром, вдруг окружившим его. Мамору, Хироши и Нагаса показывали части величия праотцов, когда начали ходить – Мамору с его яростным духом, Хироши с его ледяным спокойствием, Нагаса в его энергии и словарном запасе. У Изумо такого не было.

Он был как-то мягче братьев. Хоть он родился у пары убийц – его мать, хищник, любящий засады, и его отец – альфа-хищник – он действовал нервно, будто добыча. Вода двигалась, но не замерзала от его прикосновения, и в его глазах всегда была настороженность. Его глаза были шире и круглее, чем у всех Мацуда, каких знала Мисаки. Не сводя взгляда с травы, он невольно склонился ближе к матери и протянул ручку к ней. Она дала ему указательный палец, и он крепко сжал его, они пошли к центру рощи.

Тут росла черная сосна, юная, как все в роще, но сильная. Тут Мисаки встала на колени и прижала ладони к земле. У других были свои важны места в роще, где они молились. Слушаясь воли Императора, никто в Такаюби нее говорил о том, где молились и почему, но среди людей было понимание, которое тянулось глубже слов.

Все в Такаюби знали, что, когда Мацуда Такеру Первый придумал символ его семи и печать новой эпохи, он выбрал символы, которые означали «ждущее поле». «Чтобы в названии было чувство обещания», – сказал он потомкам. Все знали, что до этого Мацуда записывалось древними символами, которые означали «поле сосен».

Как кровь богов, все, что знали в Такаюби, тянулось на тысячи лет назад, и это эхо будет тянуться, как звон колокола, еще на тысячу лет вперед. Они останутся как корни, какие бы ветра или бомбы ни били бы по горе. Ямманкам нужны были джасели, чтобы петь их историю для них, чтобы она жила веками. Хейденцы хранили историю в книгах. Правда Такаюби была в глубинах океана и корнях деревьев.

Собрав пар в жидкость в ладонях, Мисаки создала два прямоугольных куска льда. Она вырезала на них символы – на первом заклинание очищения, на втором – материнской любви.

Многие кайгенцы писали молитвы на клочках ткани или кайири, которые они привязывали к деревьям или столбикам храма в священных местах. Такие молитвы нарушили бы приказы Императора не отмечать место, и люди Такаюби чтили мертвых древней формой молитвы, какая существовала раньше современной Фаллеи.

Мисаки тихо произнесла молитвы, закрыв глаза. А потом она подняла талисманы изо льда, дала им растаять между ее пальцами в почве, питая водой юную сосну и деревья вокруг.

«Ньяма тебе, Мамору».

Когда она встала, чтобы уйти, Мисаки нашла Изумо на четвереньках. Он смотрел, как муравей полз с корня дерева на травинку. Все время, пока она молилась, он не издал ни звука. Кроме Хироши, Мисаки не знала такого тихого ребенка.

В отличие от Хироши, Изумо вызывал у нее впечатление, что его голова была полной мыслей. Что бы ни происходило вокруг него, он всегда находил мелочь, которая его восхищала – капля на конце сосульки, швы на его рукавах, медленный прогресс муравья, идущего за своими товарищами по травинке. В отличие от Нагасы, он не озвучивал сразу шесть вопросов, когда находил то, что не понимал. Он сидел и смотрел, смотрел и смотрел…

– Изу-кун? – нежно сказала Мисаки. Может, он не был добычей. Добыча вскидывала голову от шума, но Изумо был увлечен и не слышал ее. Он протянул палец, удивительно осторожно для малыша задел движущиеся усики муравья. – Изу-кун, – сказала снова Мисаки, и он посмотрел на нее.

– Вода? – спросил он, указывая на муравья на травинке. – Вода в этом?

– В траве, да, – сказала Мисаки. – В жучке другая жидкость.

– Кровь?

– Не совсем, – сказала она. – Не как у тебя и меня. Его тело наполнено другой жидкостью… – она искала слово, вспоминая уроки химической джийи из школьных дней. – Гемолимфа, вроде.

На практике эта информация была бесполезна для многих джиджак, которые не могли управлять веществами, которые не были свежей или соленой водой. Но если Изумо уже ощущал каплю незнакомой жидкости в теле муравья, он мог быть одним из исключений, как Мисаки, которые могли управлять и другими жидкостями.

– Пора идти, – она протянула руку, и он сжал два пальца в хватке слабее и нежнее, чем у его братьев.

Обычно Мисаки презирала слабость в себе и других. Это было нормально у коро Широджимы. Такеру уже недовольно смотрел на младшего сына, хмурился все сильнее с каждой неделей, ведь Изумо не показывал силы братьев. Но Мисаки ощущала иное к Изумо. Она еще не видела, чтобы кто-то изучал физическое окружение так внимательно, как ее четвертый сын – никто, кроме, пожалуй, Коли Курумы, величайшего изобретателя его поколения. Она начинала подозревать, что у Изумо было то, чего не было у его братьев. Она подозревала, что он мог быть гением. И, чем страннее он себя вел, тем больше она его любила.

Изумо встал, ветки юной сосны задели его волосы, и Мисаки просияла. Кем бы он ни вырос, она хотела это увидеть. В этот раз она не упустит ни мгновения. Сжимая ладонь Изумо, она поклонилась черной сосне в последний раз.

«До завтра, Мамору».

Выйдя из рощи, она вернула Изумо на его место на груди, подняла корзины и пошла по тропе к дому Мацуда. Все казалось нормальным, когда она дошла до дома. Тишина дома Мацуда пропала за последние месяцы, сменилась звуками, которые наполняли воздух этим утром – смех Нагасы и Аюми, бегающим по коридорам, стук деревянных мечей – ученики Такеру разогревались в додзе, стук молотков нуму, работающих над дополнительной частью дома.

Она снимала таби, когда заметила незнакомую обувь в гэнкане – черную, магнитными застежками в стиле Яммы. Не такая обувь, как в Широджиме. Ей стало не по себе. Тут был кто-то из правительств? Империя решила все-таки вмешаться? От звука шагов она подняла голову, Сецуко выбежала из-за угла к ней.

– Мисаки! – лицо Сецуко было странным, восторг и тревога смешались на нем. – Ты вернулась!

– Да, – Мисаки смотрела на нее в смятении. – Что такое? Что-то не так?

– Я… не уверена, – Сецуко едва дышала. Она была взволнована, но не расстроена.

– Что…

– Просто идем, – Сецуко помнила Мисаки внутрь, забрав с ее плеч тяжелые корзины. – Посмотри сама.

– Кто тут? – Мисаки оглянулась на черную обувь.

– Просто… посмотри сама, – Сецуко кивнула на проем недавно восстановленной гостиной.

– Но…

– Твоему мужу было тяжело. Ты знаешь, его ямманинке плохой.

– Его ямманинке? Что…

– Иди, – Сецуко толкнула пышным бедром худую Мисаки, и она отшатнулась к гостиной.

Растерянная, но любопытная, Мисаки бросила взгляд на Сецуко, та кивнула ей. Она выпрямилась и прошла в гостиную. Странное поведение Сецуко заставило ее ожидать худшего – полковника Сонга или другого представителя Империи, пришедшего портить все, что они построили. Но то, что она увидела, было куда страннее.

Робин Тундиил сидел на коленях на подушке у низкого стола гостиной напротив Такеру.

Они пили чай.

Мир Мисаки порвался и рухнул. Брешь открылась между самыми яркими воспоминаниями и реальностью сцены перед ней, и у нее закружилась голова. Робин был тут, в ее гостиной, его знакомое лицо заметно постарело за пятнадцать лет. Он пил чай.

Она прижала ладонь к дверной раме, чтобы не упасть. Другая рука сжимала Изумо, придавливая мальчика к ее груди, чтобы ощущать его сердце, чтобы убедиться, что она все еще была в реальности.

Такеру первым ее заметил.

– Мисаки, – сказал он, голос был нейтральным, как всегда. – Я рад, что ты вернулась.

Робин опустил чашку и обернулся к ней, черные глаза были теплыми, как шестнадцать лет назад. Те глаза выжгли свое место в ее памяти, и было странно увидеть их в реальности. Она не могла понять взгляд Робина, так что посмотрела на Такеру.

– Простите мою грубость, Тундиил-сан, мне нужно тренировать учеников, – Такеру встал. – Простите, – он поклонился Робину и прошел к двери, где застыла от шока его жена.

– Ч-что… что это? – прошептала Мисаки, глядя на Такеру. – Что происходит?

– Твой старый друг проделал долгий путь, чтобы увидеть тебя.

– Но… что…

– Меня ждут ученики. Приготовь гостю еще чая. Он почти допил тот, что сделала Сецуко, – сказал Такеру и вышел в коридор, оставив Мисаки в смятении.

Робин встал. Улыбаясь – милосердная Нами, та улыбка. Такая знакомая. Но это была и улыбка чужака, ставшая глубже от морщин и углов, которых не было у Робина из ее воспоминаний.

– Посмотри на себя, – сказал он, и его линдиш потянул за давно забытое чувство в ее груди. – Ты стала леди.

Мисаки издала слабый смешок. Ее выцветшее кимоно, одно из трех, что у нее остались, было выстирано столько раз, что стало протираться. Между отстройкой и обычной работой по дому она перестала следить за волосами. Она еще никогда в жизни не была так далека от облика леди.

– И посмотри на себя, – ответила она, окинув взглядом черно-красное кимоно и тканевый сверток на его спине. – Разве ты не выглядишь броско?

– Умолкни.

Она шутила, но Робин умел выглядеть идеально в любой одежде, с кем бы ни встречался. Его желание изменить облик было частью его открытости. Если Робин садился с человеком, тот всегда чувствовал, словно знал Робина давно. Как сирота, он научился заводить семью всюду, куда приходил.

Зная, что она грубо разглядывает его одежду, Мисаки заставила себя поднять взгляд на его лицо, на открытую улыбку. Это все еще было как видеть призрака – он был как призрак, ведь она смирилась, что больше никогда его не увидит.

Часть нее хотела отпрянуть. Равная по силе часть нее хотела подбежать к нему. Пойманная между ними, она пошатнулась, поджала пальцы ног на пороге. Она не могла коснуться его. Они оба знали это. Даже похлопывание по плечу было бы неприличным. А если она коснется его кожи… она не выдержит.

Изумо нарушил тишину растерянным бормотанием, и Робин улыбнулся ребёнку.

– Я видел двух твоих старших сыновей, когда пришёл. Кто это?

– О, – Мисаки выдохнула, радуясь прогнать напряжение. – Это Изумо, – она отвязала ткань, повернула малыша, чтобы он был лицом к Робину, и опустил его на ноги. – Он… – она с любовью закатила глаза, когда Изумо спрятался за нее и обхватил руками ее колено. – Он стесняется чужаков.

Она была почти рада, что маленькое тело Изумо прижалось к ее ноге. Он не давал ей шататься. Она так старалась не упасть, что не поняла, что сверток на спине Робина стал двигаться, пока не появилась коричневая ручка. Ладонь сжала плечо Робина, а потом появилась голова спутанных волос с угольно-черными глазами.

У него тоже был ребенок.

Мальчик явно был сыном Робина. У них были одинаковые глаза, волосы и кожа, хотя у ребенка она была чуть темнее, чем у Робина, но она тоже сияла огнем. Робин улыбнулся, когда сонный малыш протер глаза.

– Даниэль, – сказал он, – это тетя Мисаки.

– Что… – голос Мисаки стал необычно высоким, с придыханием. – Это… когда это случилось?

– Это долгая история, – сказал Робин.

Мисаки не могла коснуться Робина, но…

– Можно? – она вытянула руки.

– Конечно, – Робин снял ткань со спины с грацией кайгенской домохозяйки. – Должен предупредить, – сказал он, прислоняя мальчика к своему плечу, сворачивая голубую ткань в горошек. – Он в возрасте, когда он может вдруг взорваться.

– Точно, – Мисаки вспомнила это о детях-таджаках.

– Можешь его бросить, если он станет горячим.

– Что?

– Это делает Эллин. Он обычно приземляется на ноги.

Мисаки рассмеялась, взяла сына Робина. Манящий до боли запах дыма и пряностей кутал ее, а тепло мальчика наполнило ее руки.

– Здравствуй, Даниэль, – сказала она, говоря тихо, чтобы скрыть эмоции, вдруг охватившие ее.

– Я – Даниэль, – сказал бодро маленький таджака.

– Это я слышала.

– Теперь ты можешь сказать «Как тебя зовут?», – предложил мягко Робин.

Но Даниэль хватил шпильку Мисаки и сказал:

– Что это?

– Это моя шпилька, – Мисаки потянулась за голову и убрала его ручку от украшения. – Лучше не трогай. Она острая.

– Что такое острое?

– Nukeela, – перевел Робин на язык, которого Мисаки не знала. – От этого может быть больно. Ай.

– Ай, – Даниэль радостно повторил и сунул палец в рот.

– Твоя ньяма как у твоего папы, – отметила невольно Мисаки.

– Это мой папа, – Даниэль вытащил палец изо рта и указал на Робина.

– Знаю, – Мисаки рассмеялась.

– Я – Даниэль.

– Да, ты говорил. Интересное имя, – не дисанка. Она взглянула на Робина. – Откуда оно?

Улыбка Робина не пропала, но стала менее яркой.

– Его мать выбрала его.

– О, – Мисаки сделала паузу. – И, кхм… его мать?

– Мертва.

– О, Робин, я… прости, я не знала…

– Я не знал, что тут случилось, пока твоя старая соседка по комнате, Гуан Я-ли, не нашла меня и не предложила мне проверить тебя. Согласись, нам нужно лучше поддерживать связь.

– Да, – Мисаки пыталась улыбнуться, но было тяжело. – Я… – она пыталась придумать, что сказать. – Я, кхм… – Даниэль поймал ее за челку, попытался забраться на ее плечи. – Ты любишь лазать? – она захихикала, а Робин упрекнул сына на языке, который она не узнала.

– Я хорошо лазаю, – сказал ей Даниэль.

– Мой Мамору был таким же в твоем возрасте.

– Я слышал о твоем первом сыне, – сказал Робин. – Мне очень жаль. Я хотел бы прибыть вовремя… хотел бы встретить его.

– О, я не знаю, было бы это хорошей идеей, – сказала Мисаки, подавляя бурю эмоций смешком. – Вы оба были опасно похожими. Ты мог бы втянуть его в разные проблемы, – она снова поняла, что не могла смотреть в глаза Робина. – Так, кхм… – она склонилась и опустила Даниэля на ноги. – Тебе показали дом?

– Еще нет.

– Отлично, – сказала Мисаки. – Я покажу, – она повернулась, чтобы увести Робина из комнаты, но в рассеянном состоянии чуть не споткнулась об Изумо, который подвинулся и впился в ее кимоно с другой стороны. – Ара…! – воскликнула она, схватившись за раму двери. – Изу-кун! Что ты делаешь?

Изумо отпрянул от Даниэля, который пытался сказать «привет».

– Я – Даниэль, – сказал маленький таджак на линдиш, который Изумо, конечно, не понимал. – Хочешь поиграть со мной?

Изумо уткнулся лицом в ногу Мисаки, подавляя испуганный звук.

– Вряд ли Изумо хочет играть, Даниэль, – сказал Робин, поймав Даниэля за кимоно двумя пальцами и оттягивая сына на пару шагов. – Оставь его пока в покое.

– Почему? – спросил Даниэль, пока Мисаки отцепляла Изумо от ноги.

– Потому что он не хочет играть.

– Почему?

– Не знаю. Это его дело. Может, мы попросим его позже.

Изумо не отпустил ногу матери, пока Робин не поднял Даниэля на свои плечи. Когда он убедился, что ужасно дружелюбный мальчик не мог до него достать, он отцепился и сжал палец Мисаки.

– Следи за головой, – предупредил Робин Даниэля, пригнулся, выходя из гостиной, чтобы пройти за Мисаки в коридор.

– За твоей головой, – сказал Даниэль, словно это что-то означало.

– Нет, за твоей, – сказал Робин. – Kisee bhee cheez par apana sir mat maaro. Не ударься головой.

– Ударься головой! Ударься головой! – радостно скандировал Даниэль, шлепая ладонью по голове Робина, как по барабану.

Мисаки рассмеялась и поняла, как была благодарна, что Даниэль был тут. То, что у Робина был ребенок – и он был тут с ее детьми – было сложно осознать, но что-то в радостном двухлетнем делало все проще.

– У него всегда так много энергии? – спросила Мисаки, маленький таджака стал петь, хотя язык понять не удавалось.

Робин страдальчески осмотрел на нее, Даниэль все еще стучал по его голове.

– Ты не представляешь.

Она смущалась бы жалкого состояния когда-то великого дома Мацуда, но она знала, что Робин не судил человека по материальному достатку.

– А тут додзе, – сказала она тихо.

Она встала и тихо смотрела какое-то время, как Такеру давал указания, и его ученики отвечали, их деревянные боккены стучали. Даже Даниэль восхищённо притих, склонился над головой отца и смотрел, как джиджаки в унисон повторяли движения. Но не совсем идеально. Кван Чоль-хи все еще отставал от других тут и там, но он становился лучше.

Тридцать с чем-то учеников Такеру были разделены на пары по размеру, кроме одного, тренирующегося в одиночку. Движения Хироши были резкими и четкими, как у взрослых, но он был слишком мал, чтобы биться с мужчинами или подростками.

– Не стоит мешать уроку, – шепнула Мисаки и поманила Робина дальше по коридору. – Мы сможем посмотреть лучше, когда ученики уйдут.

Робин помедлил миг на пороге додзе, а потом пошел за ней.

– Там был твой сын, Хироши?

– Да.

– Я думал, ему всего шесть.

– Так и есть.

– И он учится с взрослыми мужчинами? – поразился Робин.

– Он не обычный ребенок.

Их последняя остановка была у части, которую новые ученики Котецу начали строить рядом с домом Мацуда. Нуму устроили перерыв, но Мисаки была рада видеть, что они начали внешнюю стену.

– А что это? – спросил Робин, глядя на структуру.

– Это, – Мисаки коснулась балки, – будет мой ресторан.

– Что?

– Я открываю ресторан.

Такеру был против идеи, что его жена будет работать, как простолюдинка, но она отметила, что могла нанять других жителей деревни, и они составили бизнес-план, после чего он сдался. Оказалось, что даже гордость Такеру не могла подавить его расчёты.

После рекомендации губернатора Ло Такеру стался мэром Такаюби. Со скромной зарплатой от правительства и доходом от учеников он держал семью наплаву последние месяцы, но этого было мало. Если они хотели содержать дом и создать хорошее будущее для мальчиков и Аюми, им нужно было больше.

Робин огляделся, широко улыбаясь. Мужчины Широджимы так не улыбались.

– Мисаки, это фантастика!

– Думаешь, это глупая идея?

– Это поразительная идея! Хотя место маловатое.

– О чем ты?

– Когда провинция попробует твою еду, думаешь, пяти-шести столов хватит, чтобы уместить всех посетителей?

Мисаки скрестила руки, не смогла сдержать улыбку.

– Думаю, ты не помнишь, как я готовлю.

– Нет, – уверенно сказал Робин. – Я помню. Откуда эта идея?

– После бури Такеру поставил меня распределять еду. Я поняла, что не только могу хорошо готовить еду для многих, но и могу распределять ее хорошо и управлять кухней. Мы с Сецуко скучаем без наших девочек. Мы решили, что стоит нескольких нанять и помочь им работой.

– Pita! Pita! – сказал Даниэль, шлепая отца по голове.

– Ай. Что такое, Даниэль? – спросил Робин.

– Лети!

– Ладно, – Робин сжал красное кимоно Даниэля, бросил его через открытую крышу высоко в воздух. Крохотный таджака весело завизжал, а Мисаки вскрикнула в тревоге. Она забыла, какими хорошими были рефлексы Робина. Он поймал мальчика за лодыжку на пути вниз. – Что теперь, малыш? – спросил он, пока его свисающий сын хихикал. – Вверх? Вниз?

– Вниз!

– Понял, – Робин опустил Даниэля на пол и отпустил его лодыжку.

Мисаки смотрела, как малыш сделал пару шагов на руках, а потом спрыгнул на ноги и продолжил идти.

– Не убегай далеко, – сказал Робин.

Даниэль посмотрел на него, растерявшись. Робин опустился на колени и поменял язык:

– Bahut door bhaago mat, ладно?

– Ладно, Pita.

Мисаки поняла, что красивый язык, на котором говорили Робин и Даниэль, был дисанинке – язык, который Робин не использовал с тех пор, как убежал со своей родины ребенком. Хоть он почти всю жизнь провел в маленькой Карите, где говорили на линдиш и ямманинке, Робин растил Даниэля со знанием языка его матери. Это не было практично, но было мило.

– Это выглядит отлично, Мисаки, – сказал Робин, когда Даниэль пошел проверить пространство. – Ты знаешь, что я готов помочь, чем могу.

– Я попрошу нуму дать тебе работу.

– Я имел в виду…

– Я знаю, – перебила его Мисаки. – Это мило с твоей стороны, но не нужно. Это не обсуждается. У дома Мацуда есть гордость.

– Это было бы не пожертвованием, – сказал Робин. – Я могу вложить…

Мисаки покачала головой.

– Мы будем в порядке.

Мисаки не упустила иронию ситуации. Когда она и Робин встретились, она была из богатой семьи, а у него ничего не было…

– Робин?

– Хм?

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – это зудело в ее разуме с тех пор, как она увидела его в гостиной.

Его улыбка потускнела. Он явно узнал напряжение в ее голосе и приготовился.

– Прости…

– Не надо, – его голос стал сдавленным. – Мисаки, прошу. Не извиняйся.

– Не за то, – даже она была не так жестока, чтобы это упомянуть. – Или… не только за то. Это куда сложнее. Мне нужно извиниться, что я… ворвалась в твою жизнь.

– Что? – Робин искреннее удивился. – О чем ты говоришь?

– Когда мы были младше, я прибыла в твою страну, не понимая, что ты, Эллин или кто-то в Карите пережил, и я была груба.

– Не думаю, что ты была такой.

– Но я была, – печально сказала Мисаки. – Я была богатой эгоисткой, не понимающей, что ты пытался сделать, и почему это было важно. Я использовала тебя и твою работу, чтобы утолить жажду опасности, и это было неправильно. Я мерзкая.

– Я бы не назвал тебя такой, – сказал он, сострадания было больше, чем она заслуживала. – Может, перегибала.

– Как ты можешь так говорить? Я относилась к жизням твоих людей ниже, чем к своей. Я видела их страдания и просто… мне было все равно. Я так холодна, что это было не важно, пока я… пока мой дом, соседи, мой… – она сжала губы и опустила ладонь на голову Изумо, притянув мальчика к своей ноге.

– Твой сын? – мягко сказал Робин.

– Я часто думаю о нем, думаю о телах, которые бросал Каллейсо… сыновьях и дочерях людей. Я не признавала это, – она была не лучше полковника Сонга и его солдат, которые презирали павших воинов Такаюби, считая их потерянными фигурами игры. – Так что мне нужно извиниться. Прости, что относилась к твоей жизни как к игре.

– Я не злился на тебя за это, Мисаки.

– Как? – поразилась она. – Как ты можешь все прощать?

– Ты не могла понять. Это не понять, пока не испытал сам. Я это знаю.

– Это не делает это правильным.

– Нет, но таковы люди. Я знал, как только начал формировать идею Жар-птицы, что никто не поймет. Это было не важно. Я должен был сделать это. Тебе хватило веры идти за мной в опасность, даже не понимая, почему. Я всегда буду благодарен за это.

– Ты знаешь, что это была не только вера, – тихо сказала Мисаки.

– Я все равно польщен.

Они не могли сказать больше о том, что между ними было, чем они были.

– Мисаки, пока мы извиняемся. Прост, что я не… – конечно, Робин не мог это сказать. Он не мог сказать, что должен был забрать ее. Он вздохнул. – Для того, чья работа – помогать людям, порой… я могу быть очень плохим в понимании, как лучше поступить. Прости, если я тебя подвел.

Мисаки не знала, что сказать. Она не могла повторять то, что сказала Робину в их прошлую встречу – что она не хотела его, что он был ниже, чем она, что он не так понял их отношения. Она не могла быть с нами такой жестокой еще раз, особенно, когда это не было правдой. И разве не было так же жестоко сказать ему правду? Что она хотела его больше, чем следующий вдох, что она отдала бы все, чтобы он забрал ее, что она сдерживала агонию годами? Вместо этого она молчала.

– Даниэль, – сказал Робин, заметив, что его сын полез на балку. – Думаю, оттуда лучше слезть.

– Наверх, – сказал Даниэль с хитрой улыбкой и продолжил подниматься.

– Вниз, – сказал твердо Робин и пересёк расстояние, чтобы снять упрямого малыша с балки.

– Он уже лазает лучше тебя, – сказала впечатлено Мисаки. Ее мальчики не могли так карабкаться, даже Мамору, который любил лазать.

– Да, – сказал Робин, опуская Даниэля на ноги и пытаясь увести его от балок. – Он получил это от мамы.

Мисаки поджала губы, потом попыталась улыбнуться.

– Это должно пригодиться, когда он будет бегать за тобой по крышам Ливингстона.

– Наверное, – горечь проникла в голос Робина.

– Что значит «наверное»?

– Не будем притворяться, что способность прыгать по крышам – гарантия выживания.

Впервые в их разговоре Мисаки показалось, что она говорила с незнакомцем.

– Эй, – сказала она в смятении. – Что случилось с бесстрашным оптимистом, которого я знала?

Робин пожал плечами.

– Он вырос.

Что-то в его тоне – поражение в голосе – сотрясло ее.

– Робин… Что с тобой случилось?

Он покачал головой.

– Это долгая история. Долгая и печальная. А тебе уже хватило печали за время, пока я тебя не видел.

– Эй, – Мисаки была удивлена ярости в ее голосе. – Все было не так плохо.

Робин приподнял брови, и она вскинула голову.

– Прости, но ты видел этого мальчика? – Мисаки взяла лицо Изумо двумя пальцами. – Видишь, какой он милый?

Робин улыбнулся, но это не затронуло его глаза.

Вздохнув, Мисаки погладила волосы Изумо и сказала серьезнее:

– Ужасное случилось, да. Меня ненавидел свекор, у меня было два выкидыша, моя близкая подруга убила себя, и я потеряла первого сына, – она смотрела Робину в глаза, не дрогнув. – Но я научилась у Жар-птицы, что трагедия не определяет человека, не отменяет все хорошее в жизни. У меня было четыре чудесных ребенка, которых я люблю. У меня остались еще трое, и после этих лет оказалось, что у меня хороший муж, – Мисаки не думала, что скажет это, еще и Робину Тундиилу. – Я знаю, тебе это кажется невероятным…

– Я верю в это.

– Полагаю, ты надеялся, – казала Мисаки, – что если ты прибыл сюда издалека, он даст тебе увидеть меня.

– Нет, – сказал Робин.

– О чем ты?

– Он пригласил меня.

– Что?

– Он сказал, что мы хотели бы пообщаться, раз мы теперь оба родители, и он был бы благодарен, если бы я смог найти время увидеть тебя. Он сказал, что был какой-то случай после ранг… – он спохватился. – После бури.

– Да, – сказала Мисаки. – Это было странно. На нас напал убийца-литтиги.

Робин побледнел. Она еще не видела, чтобы сияние покидало его кожу, оставляя его пепельным.

– Литтиги?

– Я думала, мой муж обсудил это с тобой.

– Он сказал, что хотел посоветоваться о «случае» после «бури», и что его ямманинке слишком ограничен, чтобы уточнить. Он хотел, чтобы я прибыл и обсудил это прямо с тобой.

– Ясно, – Такеру не просто так позвал Робина. Ясное дело, причина была. Он был Такеру. – Давай поговорим.

Мисаки отвела Робина в гостиную, где они сели у стола. Он попросил ее описать убийцу три раза. На третий раз он вытащил из сумки блокнот и начал рисовать.

– Ты сказала, татуировки были в узоре, какой ты раньше не видела? – сказал Робин, его огнеручка быстро скребла по кайири. – Опиши их ещё раз. Как именно они выглядели?

– Не знаю, – Мисаки пожала плечами. – Завитки. Не углы, как в узорах Яммы, но и не изгибы, как в искусстве Кайгена. Они были… круглее. Не знаю. Я не художник.

– Вот так? – Робин поднял рисунок.

– Да, – удивленно сказала Мисаки. – Вряд ли я смогла бы так хорошо их нарисовать, но да, так они выглядели.

– Уверена?

– Уверена.

– И он был в сером плаще с капюшоном?

– Да. Я сказала это три раза.

– Боги…

– Что такое, Робин? Что это значит?

– Это может означать, что мои безумные страхи не безумны. Все связано. Он стоит за всем этим.

– Кто?

– У него разные имена. Я все еще пытаюсь отыскать настоящее, – он отвернулся к Мисаки. – Литтиги, напавший на тебя… В то время как он был тут, не происходили странности? Дети не пропадали? Сироты?

– Да, – удивленно сказала Мисаки. – Девочка. Откуда ты знал?

– Его серые плащи предпочитают такую охоту, – Робин скривился, – в месте, полном сильных теонитов, но отдаленное от современного общества. Он лезет в зоны боевых действий, где может найти сильных сирот, бродящих без защиты.

– Погоди, этот мужчина посылает серые плащи, – сказала Мисаки. – Он – тот, кого ты встречал, когда ты и Ракеш были в Дисе?

– Как-то так.

– Ладно. Хорошо, что ты не перестал быть загадочным и раздражающим.

– Я не пытаюсь быть загадочным. Я просто… я не знаю, с кем именно мы имеем дело. Я знаю, что он планирует построить себе армию.

– Армию?

– Да, – казал Робин, – или то, что будет армией через примерно тринадцать лет.

– Он не просто собирает солдат. Он их вырастит, – Мисаки не могла придумать что-то ужаснее.

Робин кивнул.

– Потому он берет только детей, и не старше шести лет.

– Он похищает юных джиджак, чтобы вырастить их как свою армию.

– Не только джиджак, – сказал Робин. – Дети теонитов и суб-теонитов пропадали из зон боевых действий, трущоб и деревушек в Хейдесе, Дисе, на островах Тайян и, наверное, еще во многих местах. Как я и сказал, серые плащи нападают на места, которые не защищены правительством.

– Боги! – эта загадочная армия, когда вырастет, будет с разными силами? Если это правильно применить, эта сила может стать самой опасной в мире.

– Сходство между детьми только то, что их сила выше средней, – сказал Робин. – Думаю, пропавшая девочка была сильной для своего возраста.

– Да, – сказала Мисаки.

Если подумать, Гинкава Юкими была идеальным кандидатом для ужаса, который описал Робин. Если кто-то слышал бомбу литтиги, если нужно было быстро схватить ребенка, чтобы его пропажу не заметили, она была подходящим выбором. Она была меньше других сирот, ее было легко схватить, но кровь двух сильных кланов текла в ее венах.

– Насколько я понял, они пытаются собрать многообещающих детей, украв их незаметно, – сказал Робин. – Слава Богам, что он не забрали твоих сыновей или племяннику. Уверен, они бы им понравились. Может, потому литтиги пытался убить тебя и твоего мужа.

– Правда? – сказала Мисаки в ужасе.

– Или так, или они пытались вызвать смятение в обществе. Чем больше хаоса могут создать серые плащи, тем проще им забрать детей и не попасться. Они пропадают, как только кто-то приближается к тому, чтобы найти их.

– Но ты собираешься их остановить, – сказала Мисаки. – Ты спасешь этих детей?

Робин отвел взгляд, посмотрел на пол, выглядя старше и меньше, чем когда-либо.

– Вряд ли я могу.

– Что? – кто стоял за серыми плащами? Что он сделал с Робином Тундиилом? – О чем ты?

– Ты не понимаешь, Мисаки. Этот мужчина сильнее меня… и всех нас. В этом мире есть теониты куда сильнее всего, что мы с тобой могли представить, когда были в Рассвете.

– Я знаю это, Робин, – возмутилась Мисаки. – Я видела недавно, как группа фоньяк сделала торнадо, который сдул деревни.

– Да, – сказал Робин. – Теперь представь, что это делает не группа, а один человек.