Текст книги "Меч Кайгена (ЛП)"

Автор книги: М. Л. Вонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 26: ДУХ

Рюхон фины были щедрыми и заботливыми, слушали каждого горюющего жителя деревни, вели их через молитвы и ритуалы. Некоторые даже соглашали остаться, заняли академию Кумоно, где раньше был храм. Но их благородные старания не упокоили всех духов.

Мисаки видела Мамору, когда спала. Порой она была солдатом, убившим его – ощущала трепет, как маньяк, в бою, но трезвела, когда обнаруживала сына, истекающего кровью, перед собой, боль рассекала ее надвое.

Порой он стоял в коридоре дома или в додзе, достаточно близко, чтобы коснуться, но вне досягаемости. В другой раз она радовалась бою в тёмном коридоре. Она пронзала грудь солдата, но обнаруживала, что Сираденья была по рукоять в груди Мацуды. Она вырывала клинок, и не ранганиец, а Мамору падал на пол, глаза были огромными из-за предательства. Она хотела забрать его, залатать истекающее кровью сердце, утешить его, но не могла. Она могла только стоять там, кровь текла между пальцев ее ног. Она могла лишь смотреть, как он умирал.

Одной ночью сон позволил ей двигаться. Она попыталась зажать его рану, но потянула кровь из его тела, убивая его. Она проснулась с визгом в тот раз, но крик был не ее. Когда ее глаза открылись, она обнаружила, что Нагаса метался в одеялах рядом с ней, выгнув спину, пятки стучали по полу додзе с силой. Хироши уже сжал его плечи, пытался его разбудить.

– Это кошмар, Нага-кун. Проснись!

– Нии-сан! Нии-сан! – скулил Нагаса, но, когда его глаза открылись, он был удивлен, увидев над собой Хироши. – Нии-сан?

– Я тут, Нага-кун, – сказал Хироши.

– Нет. Где…? – огромные глаза Нагасы озирались, он искал в темноте, пока Мисаки гладила его голову. – Где Нии-сан? Где Мамору?

– Его тут нет, Нага-кун, – Мисаки гладила его волосы, промокшие от пота. – Он умер.

– Нет, нет! – голосок Нагасы поднялся в гневе. – Он был тут!

– Нет, малыш. Нет, – она притянула третьего сына к груди, гладя его волосы. – Это был просто сон.

Она переживала бы, что другие проснутся, но не только Нагаса плакал. Кошмаров в додзе было так много, что крик ребенка едва кого-то задел. Мисаки старалась утешить Нагасу, но ее тихие слова скрывали глубокий страх и печаль. То, что они вдвоем видели Мамору так ярко, показывало, что в доме был призрак. Часть Мамору еще была тут, привязанная к Дюне, страдающая и опасная.

Сецуко справлялась лучше всех из Мацуд. Каждый день, когда работа заканчивалась, она носила крошку Аюми к общей могиле.

– Видишь это? – говорила она, качая дочь на бедре. – Твой отец лежит тут. Твой отец был героем, Аюми. Не забывай этого. Твой отец был героем, так что мы будем сильными ради него, нэ? Мы заставим его дух гордиться.

Крепкая женщина единственная тянула силы из трагедии. Она решила, что отомстит ранганийцам, продолжая жить. Женщина слабее страдала бы, лишившись мужчины, или презирала бы Мисаки за то, что она заняла ее место правящей леди дома Мацуда. Но Сецуко не дулась, не смотрела на Мисаки с завистью, а кипела энергией, спрашивая: «Чем я могу помочь? Что мне нужно сделать?». С Аюми на спине она носила не меньше мужчин.

Кроме Сецуко, с энтузиазмом работали, что удивительно, Кваны. Мисаки ожидала, что отец и сын покинут деревню, как только смогут. Башни инфо-ком спасли деревню, но они теперь были разрушены, и она не могла представить, чтобы кто-то хотел задержаться на месте после такой травмы.

Но городской мальчик и его отец стали отстраивать деревню, как свою. Кван Тэ-мин помогал нуму разбирать сломанные башни инфо-ком, чтобы металл использовать в новых домах, а Чоль-хи вызвался строить. Северянин не так много месяцев провел на горе Такаюби, но время изменило его. Его мягкие конечности стали мускулистыми от месяцев тренировок с мечом с Юкино Даем и Мамору. Он вряд ли мог достичь уровня, чтобы биться с ранганийцами, но его новая сила делала его неоценимым в восстановлении после атаки.

Он почти все время помогал Хиори строить новый дом вместе с Ацуши. Она была одной из нескольких женщин, оставшейся без мужчин-родственников, которые могли помочь ей. Ее сестра и родители жили в западной деревне. Они погибли в начале атаки, их дома были сорваны с горы раньше, чем кто-то успел начать защищаться. Ни ее муж, ни ее младший брат не вернулись из боя, и ее сын был убит на ее глазах. О ней никто не мог позаботиться в ее горе.

Мисаки и Сецуко старались часто ее навещать. А пока Чоль-хи и Ацуши справлялись, развлекая ее. Мальчики отметили, что фундамент дома Юкино можно было использовать, но они уважали ее желание не жить в месте, где умер ее сын, а построить хижину близко к дому Мацуда, где Мисаки и Сецуко легко могли заботиться о ней.

Однажды он пришла, пока Сецуко и Мисаки разбирали обломки дома Мацуда пальцами в занозах, пытаясь понять, какие куски дерева еще можно было использовать, а какие уже ни на что не годились.

– Хиори, – сказала удивленно Мисаки. – Что-то не так?

– Мисаки… – Хиори прижимала ладонь к животу.

Ощутив, что Хиори хотела ее ближе, Мисаки спустилась с обломков и подошла к ней.

– Что такое?

– Я… – Хиори сжала кимоно, дрожа. – Мисаки… Я беременна.

– Что?

– Я не знала, кому сказать. Я…

– Уверена? – спросила Мисаки. Прошло всего четыре недели, но женщины-джиджаки могли понять почти сразу.

– Постой. Ты беременна? – воскликнула Сецуко, поспешив к ним.

– Д-да, – прошептала Хиори, сжавшись.

– Чудесная новость! – просияла Сецуко. – Значит, у Дая еще есть ребёнок! У тебя ещё будет его часть. Какой хороший день!

Но на лице Хиори не было счастья, а в глазах, посмотревших на Мисаки, был лишь ужас.

Сецуко побежала сказать соседям, и Мисаки пришлось спросить, хоть выражение лица Хиори заставило ее бояться худшего:

– Это ребенок Дая?

– Не знаю, – прошептала подавленно Хиори. – Время… Нет возможности узнать.

– О, Хиори-чан, – она потянулась к рукам подруги, но Хиори отпрянула. Мисаки в ужасе смотрела, как надежда, которая скопилась в Хиори за последние недели, испарилась.

– Я должна была умереть, – сказала она.

– Не говори так! – воскликнула Мисаки. – Ты сказала, что понять нельзя. Это может быть ребенок Дая…

– И что тогда? – осведомилась Хиори. – Что? Даже если это его ребенок, как мне заботиться о ребенке? Я опозорена, у меня ничего нет, нет мужа…

– Мы позаботимся о тебе, – пообещала Мисаки. – Я и Сецуко.

– Как?

Хиори была права. Кроме пары стен и замкнутого мужчины, дом Мацуда имел не больше ресурсов, чем она.

– Я это сделаю, – упрямо сказала Мисаки. – Я прослежу, чтобы о тебе и этом ребенке позаботились. Клянусь.

Хиори мотала головой.

– Я должна была умереть.

– Хватит так говорить! – взмолилась Мисаки. – Хиори, прошу!

Но мысль укоренилась в Хиори, и слова Мисаки и других не могли ее прогнать.

– Было бы лучше, если бы я умерла, – говорила она пустым голосом. – Думаю, когда тот солдат пришел в наш дом, он должен был убить нас обоих. Я должна была умереть.

– Не говорите так, Юкино-сан! – говорили соседи и волонтеры. – Вы должны жить. Вы носите ребенка мужа.

Эта попытка утешения обычно вызывала стоны, и Хиори хваталась за волосы, и все решали оставить ее в покое. Они не понимали, что вонзали ножи глубже.

Через четыре недели после атаки было достаточно хижин, чтобы люди стали перебраться из дома Мацуда. Мисаки должна была радоваться, что жители деревни стали строить новые дома. И она всегда любила свое пространство, было приятно видеть, что раненые нуму, рыдающие женщины и кричащие дети покидали ее дом.

– Теперь немного одиноко, да? – сказала Сецуко, когда Мисаки помогла Котецу собраться и попрощалась с ними.

– Да, – шепнула Мисаки. Это было нужное слово. Одиноко.

– Какое-то время было как дома – в доме моих родителей, – сказала Сецуко. – Двенадцать человек в двух комнатах. Хуже всего, когда я переехала сюда… было тихое пустое пространство. Я не могла понять, зачем так много места для небольшого количества членов семьи.

– Точно, – Мисаки помнила первые дни, когда Сецуко переехала. Сецуко прилипла к ней, как клей, настаивая, чтобы она говорила и улыбалась. Она не понимала, что Сецуко тоже тянулась к кому-то. – Зато хорошей части дома теперь нет.

Хорошей части семьи тоже.

Когда залы наполнились временно бездомными жителями Такаюби, баюкающими раны, утешающими друг друга и спящими на сложенных одеялах, не было времени для воспоминаний. Пустота оставила дом открытым для множества воспоминаний, где Рёта всегда любил бегать с Нагасой, где Такаши любил отдыхать после вечерней выпивки, где Мамору готовился к школе, учился с Чоль-хи, играл с его братьями…

Кошмары стали хуже.

Мисаки была испугана, когда однажды пришла в дом и увидела, что спальня, которую она делила с Такеру до атаки, была пустой. На полу додзе среди горюющих людей было не страшно говорить во сне или просыпаться с криком. Она не хотела, чтобы Такеру слышал это. Она не хотела спать рядом с ним.

Она все еще стояла на пороге спальни, сжимая дверную раму, когда ощутила шеей ньяму Такеру.

– Мисаки, – сказал он, и тон намекал, что он уже повторил имя несколько раз.

– Прости… – она отвернулась от спальни и посмотрела на мужа. – Что такое?

– Я нашел кое-что в обломках.

– О?

Такеру шагнул вперед, Мисаки подавила желание отпрянуть. Когда Мамору родился, она ненавидела то, как его ньяма напоминала его отца. Теперь она ненавидела то, что ньяма Такеру напоминала о Мамору. Она не хотела смотреть на него. Она не хотела его рядом с собой.

– Что это? – спросил он, поднимая Сираденью.

– Это… – Мисаки смотрела на оружие. – Мое.

Она и не думала врать. Когда-то она боялась неодобрения мужа, порой думала, что он мог ей навредить, но после того, как он послушался мужчины, который украл и сжег тело его сына, она не могла воспринимать его серьезно. Зачем бояться труса без души и позвоночника?

– Мой друг сделал это для меня в академии Рассвет, – объяснила она, нарушив правило мужа не говорить о ее прошлом. – Я спрятала меч под половицами кухни после нашего брака. Забавно, я думала, что он мне не понадобится. Я думала, что Мацуда Такеру, лучший мечник Широджимы, будет достаточно сильным, чтобы защитить свою семью так, чтобы его жене не нужно было брать оружие. Думаю, я ошиблась.

Такеру решил проигнорировать наглое оскорбление. Он без слов протянул руку и бросил Сираденью. Мисаки поймала оружие, не дав ему упасть на пол, автоматически сжала ее любимым хватом, идеальным для удара по противнику, стоящему близко, в тесном коридоре.

– Хироши сказал, что узнал меч. Он сказал, что убил им мужчину в чёрном.

– Убил, – сказала Мисаки. Зачем врать и следить за словами, если ее мужу было все равно? – Хорош, что этот меч не только легкий, но и острый – резать просто и невысокой женщине, и, как оказалась, мальчику.

– Тебе не стоило допускать такое, – сухо сказал Такеру. – Он слишком юн.

Мисаки была так возмущена, что могла лишь смотреть на него.

– Ты должна была проследить, чтобы дети были спрятаны, – сказал он. – Твоя работа, как женщины, не биться…

– А твоя работа? – осведомилась Мисаки. – Как насчет твоего долга оберегать семью?

– Мне было приказано защитить тебя, Сецуко и детей…

– Я защитила Сецуко и детей, – лицо Мисаки исказил гнев. – Пять человек были со мной в доме, когда ранганиец выломал двери, и все они с нами, – ее оскал стал хищным, она ощущала жажду крови в зубах. – С тобой был один наш сын. Один. И где он сейчас?

– Мисаки…

– Где он сейчас, Мацуда Такеру? – хищно спросила она. – Где он сейчас?

Глаза хищника разглядывали его лицо, безумные от голода. Она не просто оскорбила его, она ударила по самому больному месту. Там должен быть гнев. Хоть что-то должно быть.

Он смотрел на нее без эмоций.

– Не нужно так со мной говорить, – сказал он. – Возьми себя в руки.

Мисаки сжала кулаки, армия оскорблений подступила к языку, но она замерла от стука босых ног по полу.

Хироши появился из-за угла в коридоре.

– Каа-чан?

Мальчик замер, глядя на родителей. Он без эмоций на лице посмотрел на Такеру, на Мисаки, на черный меч в руке матери. Если вид оружия, которым он убил другого человека, как-то повлиял на него, это не проявилось на лице. Но он понял, что он влез в непростой разговор родителей, потому что упал на колени.

– Простите, Тоу-сама, Каа-чан, – он поклонился как взрослый мечник. – Ребенок проснулся.

– Скажи Сецуко с ним разобраться, – сказал Такеру без интереса.

– Нет, – сказала Мисаки, не дав Хироши послушаться. – Все хорошо. Я разберусь.

– Мы еще не закончили, – Такеру шагнул к Мисаки, словно хотел загнать ее в спальню и поймать.

Мисаки подняла Сираденью между ними в обратном хвате, рукоятью вперед. Грудь Такеру ударилась об тупой край меча из зилазенского стекла, и он замер. Мисаки смотрела в его глаза с вызовом. Ее поза пока не была агрессивной – даже не защитной – но это могло измениться с быстрым поворотом меча. Еще шаг, и Мисаки или придётся отступить, или повернуть запястье и ранить его. Это было ему решать.

Он не двигался.

«Так я и думала», – прорычала хищная часть Мисаки.

– Думаю, мы закончили.

Опустив Сираденью, она прошла мимо неподвижного мужа и растерянного Хироши, покинула коридор.

Изумо извивался в колыбели – это была не совсем колыбель, а выдвижной ящик, куда постелили одежду. Мисаки отдала старую колыбель женщине с ребенком младше, чей дом был разрушен.

– Эй, малыш, – она похлопала живот Изумо, но не могла поднять его с Сираденьей в руке. – Я буду с тобой.

Она потянулась за колыбель, вытащила цветочные ножны Сираденьи из места, где спрятала их. Быстрый взмах джийей убрал с клинка засохшую кровь фоньяки. Убрав Сираденью в ножны, она снова спрятала оружие и села на колени, чтобы поднять Изумо.

– Йош, йош, – она качала его, успокаивая.

Руки малыша двигались, пока он плакал, бесцельно шлепали по его лицу. Пока Мисаки смотрела, несколько слез с его щек улетели к пальчикам от притяжения его джийи. Соленые капли мерцали в воздухе миг, а потом упали на татами.

Мамору и Хироши тоже двигали капли воды, когда у них стали прорезаться зубы, Нагаса – когда начал ходить. В отличие от них, Изумо не становился холоднее, пока становился сильнее. Он не обжигал как маленький таджака, но его скромное человеческое тепло было как у нескольких детей-адинов, каких держала Мисаки.

Не только температура тела Изумо была приятной. Мисаки полюбила ощущение его ньямы, не твердой, а мягкой, не бьющей по ее холоду, а окружающей ее, пока они не таяли вместе, становясь жидкими. Он приносил давно забытое чувство изменений, плавности и свободы.

Мисаки дала ощущению четвёртого сына у груди успокоить ее гнев.

Она планировала остаток дня помогать Такеру и Сецуко разбирать обломки дома, но когда представила, что увидит Такеру снова, она не смогла этого сделать. Она укутала Изумо, повесила его у груди и выскользнула из дома, чтобы навестить Хиори.

Визиты в домик Хиори не были приятными, но ее подруга нуждалась в общении. И в этот миг Мисаки была готова пойти в Ад, только бы Такеру там не было.

Хиори встретила ее вежливо, как всегда, пригласила Мисаки в тесное холодное место, извинилась, что у нее не было еды – будто у кого-то из них была еда.

– Прости за холод, – сказала она. – Мальчики еще помогают мне с изоляцией.

– Я живу с Мацудами, – сказала Мисаки. – Я привыкла к холоду.

– Я переживаю, – призналась Хиори, когда они сели на татами.

– Почему?

– Этот ребёнок… не ощущается как Рёта во мне.

– Все мои мальчики ощущались по-разному, – сказала Мисаки. – Хироши был куда холоднее других…

– Он не ощущается как джиджака.

Мисаки замерла.

– Еще не так много времени прошло, чтобы понять, что ты беременна, Хиори-чан. Уверена, еще рано говорить такое.

– Возможно… – ладонь Хиори лежала на ее талии, ее большой палец нервно гладил оби.

Со всем жутким хаосом в жизни Мисаки она все еще ужасалась тому, что терпела Хиори. Если ребёнок был от ее мужа, жизнь будет сложной. Без поддержки семьи ей придется растить ребенка – неприятная перспектива для девушки, которую растили быть домохозяйкой. И работы в Такаюби для нее толком не было.

Если то был не ребенок Дая, все будет куда хуже. Мисаки в бессонные ночи долго думала, как помочь Хиори в худшем случае. Как она могла облегчить жизнь подруги? Ее осторожность мало помогла. Все узнают, что случилось. Хиори будет жить всю жизнь со стыдом, хоть не была виновата. И ребенок… Мисаки боялась, представив, как люди отреагируют на ребенка, но не показала свою реакцию. Хиори нужна была помощь со стрессом.

– Уверена, все будет хорошо, – Мисаки старалась утешить, хоть и не искренне. Она ощущала только гнев. Давящий и кипящий гнев. Он рос в ее груди, вызывая боль, от которой она кривилась.

– Ты в порядке, Мисаки? – Хиори придвинулась ближе и прижала ладонь к спине Мисаки.

– Да, – сказала Мисаки, держась за грудь.

– Легкие все еще беспокоят тебя, – сказала Хиори. – Я знаю, денег сейчас мало, но, может, мы могли бы сложить сбережения и отправить тебя в город на рентген. Нам можно хотя бы вызвать эксперта сюда…

– Нами, Хиори, ты переживаешь за меня?

– Конечно, – сказала Хиори.

– Ты такая хорошая, Хиори… – она не могла найти утешения в прикосновении Хиори. Она видела ранганийца на подруге, подавляющего ее, и она ощущала ненависть. – Ты такая хорошая. Ни один мужчина не должен это потушить. Ни один.

– Мисаки, я не понимаю…

– Слушай, Хиори-чан, – Мисаки сжала руку Хиори. – Может, это ребенок твоего мужа. Может, нет. Это не важно.

– Как ты можешь так говорить?

– Потому что ребенок не принадлежит отцу! – вспылила Мисаки, гнев в голосе удивил ее. – Кто говорит, что дети принадлежат их отцам? Мы вынашиваем их, питаем внутри нас, приводим в мир, воспитываем их. А потом эти мужчины думают, что могут просто забирать и убивать их!

– Мисаки…

– Какое право у гадкого ранганийца на ребенка от тебя? Какое у них право? Рёта был сыном Дая, но и твоим. Мамору был сыном Такеру, но и был моим. Он был моим!

Боль заставила Мисаки опустить взгляд, и она поняла, что ударила по татами, ломая бамбуковые полоски, оставляя трещину в полу. Изумо заплакал у ее груди.

– Прости, – Мисаки прижала ладонь к глазам. – Прости, Хиори-чан. Я не помогаю. Я… должна идти, – она поклонилась. – Я заменю татами и доски. Передай Чоль-хи и Ацуши, что я извиняюсь.

– Мисаки… – Хиори смотрела на подругу со смесью тревоги и страха, но никакие эмоции не могли убрать глубокую печаль из ее глаз. Мисаки не могла дольше смотреть на нее.

– Мне так жаль, – она поклонилась еще раз и убежала из хижины.

Покинув Хиори, Мисаки бродила. Делая вид, что проверяла соседей, она ходила по деревне. Она навестила Катакури Маюми и ее отца-калеку, Хисато, который закончил делать крышу их хижины, женщин Мизумаки, почти закончивших свой дом, и волонтеров Гинкава, которые начали работать над хижиной для детей, оставшихся сиротами после атаки.

Мужчины Амено собрались у оснований приюта, поприветствовали ее и поклонились, но она решила не беспокоить их, заметив, что они нервничали, пытаясь разделить припасы. Судя по тому, как им было тяжело, им нужна была помощь Такеру с цифрами, но он едва участвовал в восстановлении, вернувшись с вершины горы. Он исправил бы цифры, но не участвовал в планах, оставив все Котецу Каташи, который все еще приходил в себя после потери ноги, и Квану Тэ-мину, который все еще испытывал трудности в общении с жителями Кусанаги.

Не желая думать о Такеру, Мисаки вклинилась в разговор Котецу с Кваном о планах построить хижины прочнее в грядущие месяцы, хотя она ничего не понимала в планировке деревни и строительстве. Когда солнце село, и огни стали угасать, Мисаки уже всех посетила, оставалось только пойти в дом, в спальню. К Такеру.

Дом было темно, когда она прокралась. Изумо давно уснул, привязанный у ее груди, и он не шумел, когда она опустила его в «колыбель». В темноте Мисаки нашла четыре спящих пульса – Хироши, Нагаса, малышка Аюми и Сецуко. Женщина спала в одной комнате с детьми с тех пор, как дом опустел. Она уже не могла спать с мужем, и Мисаки полагала, что ей было спокойнее спать с семьей, как было у нее самой в детстве.

Сецуко пошевелилась, Мисаки выпрямилась у колыбели.

– Эй, милашка, – буркнула она, что было забавно слышать во тьме. – Ты поздно, – она звучала утомлённо, но в радостном плане, от дня труда.

– Знаю, – шепнула Мисаки, желая присоединиться к Сецуко на полу, разделить ее радость. – Прости. Прошу, спи дальше.

Она подумывала остаться тут, с подругой и детьми, крепко спать, окруженная любовью. Но это не могло обсуждаться. Женщина, которая спала вне главной спальни, была женщиной, от которой отказались. А Такеру пока еще не отказался от Мисаки.

Отойдя от колыбели Изумо, она покинула комнату тихого дыхания и милого биения сердец. Даже зимой комната, где спал Такеру, была холоднее других. Многие сильные теониты, включая брата Такеру, имели такой сильный пульс, что Мисаки ощущала его на расстоянии баундов. Сердце Такеру билось тихо, но уверенно. Его дыхание едва двигало воздух. Если бы не жуткий холод, который он источал, Мисаки не поняла бы, что ее муж был там, спал на их футоне. Она была рада, что Боги наделили ее беззвучностью змеи. Она скользнула под одеяла рядом с Такеру, не разбудив его.

Ей снился день, когда она билась с Мамору в додзе. Только в их руках были не боккены. Мамору держал свой красивый змеиный меч. Мисаки держала Дочь Тени.

– Осторожно, – Мисаки смутно понимала, что тренировка с таким оружием была опасной. – Я не хочу навредить твоему мечу.

– Уверен, он будет в порядке, – сказал Мамору спокойно, и от этого страх Мисаки вырос. – Маморикен сильный.

– Маморикен? – медленно повторила Мисаки. – Это не… у твоего меня нет имени.

«Пока нет, – кричала далекая ее часть. – Нами, прошу, еще нет. Дай моменту задержаться. Дай мне остаться с ним».

– Конечно. Это Защитник.

– Нет…

– Разве не это ты сказала мне делать, – сказала Мамору. – Защищать тех, кто мне важен, любой ценой?

– Я этого не говорила.

«Я не говорила «любой ценой». Никогда…».

– Но ты меня назвала, да? – сказал Мамору. – Когда я родился?

– Нет!

– Ты знала, что я был таким, когда я был еще в твоей утробе. До моего рождения я уже…

– Нет! – Мисаки ударила, забыв, что Сираденья все еще была в ее руке. Стекло попало по плоти. Она и Мамору опустили взгляд. Рана зияла в его боку. Она убила его.

– Каа-чан… – Мамору не злился, когда посмотрел в ее лицо. Хуже. Он выглядел изумленно. – Почему? – спросил он голосом, полным обиды. – Почему?

Глаза Мисаки открылись, она села, но Мамору стоял у футона. О, Нами…

– Ты не должна была бросать меня, – с укором сказал он, теперь он злился. – Почему ты оставила меня там одного?

Мисаки хотела заговорить, но будто замерзла изнутри, как было во все разы под ее мужем, когда она пыталась не дать себе отпрянуть. Может, долго пролежав на этом футоне, она забыла, как двигаться? Даже ради сына?

– Почему ты делаешь это? – осведомился Мамору, его ньяма росла, ледяная, как у его отца. – Почему ты держишь меня тут? Почему делаешь это со мной?

«Я не хотела, – пыталась сказать Мисаки, а холодная джийя Мамору поднималась по стенам, формируя шипы изо льда. – Прости! Сын мой, мне так жаль!» – но из ее открытого рта не вырвалось ни звука.

Плоть отделялась от его шеи и лица, треща, пока она сгорала. Он был мертв, когда его тело сгорало, но не этот Мамору. Этот Мамору визжал:

– ПОЧЕМУ ТЫ ОСТАВИЛА МЕНЯ?

Лед понесся к Мисаки, шипел, столкнувшись с адским огнем…

Она проснулась. В этот раз по-настоящему – реальный пот покрывал ее кожу, реальные слезы были на ее лице, ужасный ледяной шип впился в ее живот, но недостаточно твердый, чтобы пробить кожу. Сломав шип своей джийей, она села и в ужасе огляделась. Она слышала раньше о сотворении во сне, феномен, когда сон джиджаки был таким ярким, что его джийя активировалась, но с ней такого еще не слушалось. Ее джийя во сне подняла лед на стенах комнаты, длинные шипы указывали на футон.

Неровное дыхание рядом с ней привлекло внимание к ее мужу. Такеру был на коленях, глаза были огромными в свете луны, и он – о, Нами! – истекал кровью! Один шип пронзил его правую руку, а другой задел его бок. Он прижимал ладонь к шее. Когда он опустил ладонь, она была в крови.

Мисаки знала с жуткой уверенностью, что она сделала это. Во сне ее джийя поднялась против Такеру, как было когда-то против его ребенка внутри нее. И кровь текла из его шеи. Яд в ней вырвался из-под контроля.

Такеру посмотрел на красную ладонь, потом на Мисаки. Его глаза уже не были лишены эмоций. Они были дикими, когда он прорычал:

– Прочь.

– Такеру-сама, я…

– Прочь! – взревел он.

Мисаки вскочила на ноги, вышла спиной вперед из комнаты. Она не переставала бежать, пока не добралась до крыльца, подальше от спальни, но все еще в доме. Часть нее хотела бежать дальше, по камням и снегу босиком, в океан, где она могла утонуть в руках Богов. Но она дрожала так сильно, что ноги не выдержали под ней.

Она сжалась в комок на крыльце, одна, в холодном воздухе. Она сжала волосы кулаком, другую руку прижала к животу.

Как все могло пойти вот так? Пятнадцать лет назад она отвернулась от Кариты, выбрала будущее в Такаюби. Это решение должно было стать правильным – для ее семьи, ее самой, для страны – так почему все обернулось так?

Она думала, что была водой, которая могла заполнить любой контейнер, быть сильной, как мать, как воин, но, может, Коли был прав насчет нее. Она была ножом, острием, которое убивало или резало все, чего касалось. Дети, которых она не убила в утробе, родились в мире клинков, которые резали их, не давая вырасти. Теперь зло выбралось в ее сне и обратило гнев на ее мужа.

Часть нее ожидала, что Такеру пойдет за ней и накажет ее. Может, наконец, убьет ее. Растущая часть нее молилась, что она ощутит Лунный Шпиль или Шепчущий Клинок у своей шеи. Она уже дважды подняла джийю против него. Он имел право отомстить, так почему нет? Для него это было бы просто. Один удар. Она такое заслужила.

Но прикосновение к ее шее стало нежным.

– Мисаки? – голос Сецуко – нежный, знакомый звук, успокаивающий. Мисаки этого не заслуживала никогда. – Сестра, что случилось?

Мисаки сжалась от прикосновения. Она никогда этого не заслуживала.

– Ты не должна подходить ко мне, Сецуко, – сказала она, голос был странно ясным, несмотря на слезы – словно говорил кто-то другой. – Что-то со мной не так.

– О чем ты?

– Ты еще видишь его, Сецуко?

– Что?

– Твой муж. Он преследует тебя?

Сецуко покачала головой.

– Я знаю, за кого вышла замуж, и я знаю, что мне повезло с ним. Наш брак – то, на что я не надеялась годы назад на рыбьем рынке, когда строила глазки красивому аристократу с горы. Я – простая девушка, которая не ожидала, что выйду замуж хорошо или по любви, и когда вышло все сразу, я поняла, что каждый миг был подарком. Такаши, эта жизнь, это место – я не ожидала, что у меня будет все это. Он умер в бою. Он был таким. Я скучаю по нему, но… хватает того, что у меня было с ним.

– Горсть жемчуга, – прошептала Мисаки.

– Что это?

– Ничего… Ты поразительная женщина.

– Нет, – Сецуко пожала плечами. – Я просто слишком глупая для сложных вещей.

Мисаки попыталась рассмеяться, как делала с шутками Сецуко. Улыбка не пришла.

– Я знаю, за кого вышла замуж, – сказала Сецуко серьёзнее. – Он не мог угомониться. Возраст, скука, ржавчина – он называл это по-разному. Сложно поверить, что мой мужчина мог чего-то бояться, но, думаю, он боялся постареть в этом доме, не исполнив свой потенциал. То, как он умер… Думаю, этот конец был для него добрее, чем медленное старение. Он хотел что-то значить.

– А быть рядом с тобой как муж и отец Аюми? – невольно спросила Мисаки. – Этого ему было мало?

– Ты знаешь, какой он был, – сказала Сецуко с теплой улыбкой. – Такой драматичный. Ему было мало любить нас. Он должен был показывать это широким и глупым способом.

– Но он оставил не только тебя, – сказала Мисаки. – Он оставил всю семью, всю деревню без лидера, когда отослал Такеру. Разве это не эгоистично?

– Нет, – упрямо сказала Сецуко. – Это не только не эгоистично. Это было доверием.

– Что?

– Ты не слышала, как он говорил о Такеру за закрытыми дверями. Он верил в младшего брата, больше, чем он верил в себя.

«Тогда он заблуждался сильнее, чем я думала», – Такеру так и не вышел из дома за ней. Какой лидер не мог совладать со своей женой?

– Мой муж знал, что делал, когда умер, – решительно сказала Сецуко. А потом она замерла, сжала губы. – Думаю… Мамору-кун обладал некой магией. Знаю, он был слишком юным, но ты сказала, что он умер с целью. Разве его дух не должен быть в порядке?

– Это я. Из-за меня он не может уйти.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что я злая, Сецуко, – выдохнула Мисаки. – Я знаю, что это неправильно, но я просто… злюсь все время. Это сжирает меня заживо.

– Тогда нужно что-то с этим сделать, – сказала Сецуко решительно, и все звучало просто.

– Знаю, – жалобно сказала Мисаки. – Просто… я не знаю, что… или как.

– Ты знаешь, что тебя злит? – спросила Сецуко. – Ты злишься на ранганийцев?

– Нет, – странно, но Мисаки толком не думала о ранганийцах с атаки.

– Ты злишься на Такаши? – нежнее спросила она. – За то, что он послал Такеру к нам, а не Мамору? Не страшно, если ты скажешь «да».

– Нет, – честно сказала Мисаки. В этом не было смысла, но она не злилась на Такаши.

– Тогда кто?

– Я не знаю, – Мисаки сжала голову. – Не знаю, – но это было неправдой.

– Когда ты поймешь, может, стоит разобраться с человеком – или духом. Очистить гнев.

– Может…

– Думаю, после этого ты обретёшь покой, как и Мамору.

Мисаки кивнула. Совет Сецуко был простым, но разумным. Если Мисаки не сделает что-то с этим гневом, это погубит ее. Мамору не обретет покой, и их семья будет отравлена навеки. Любой воин знал, что смерть от медленного отравления была хуже смерти от удара мечом.

Сецуко ушла спать, а Мисаки взяла перо и кайири из старого кабинета Такаши. Она зажгла лампу, села на колени на полу и начала писать.