Текст книги "Меч Кайгена (ЛП)"

Автор книги: М. Л. Вонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

– Идем, Мисаки. Тебе нужно быть внутри, где безопасно.

Она онемела, не могла сопротивляться, холодное существ, за которое она вышла замуж, увело ее в дом Мацуды и закрыло двери.

«Почему он ушел? – голос, полный боли, визжал в Мисаки. – Он – Робин. Робин всех спасает. Робин не бросит друга. Почему он ушел?».

Но честная часть нее знала правду: он был просто мальчиком. Несмотря на его способности и достижения, сверхчеловеческий дух, Робину Тундиилу было всего девятнадцать. Он был вне своей стихии, в культуре, которую не понимал, попал между людьми старше и, как он подумал, умнее него. Он поступил правильно, он мог сделать только так, когда она смотрела ему в глаза и сказала уходить.

Робин всегда обращался к ней в делах протокола, политики и людей. Почему она думала, что он магически поймет то, что она сама едва понимала? Почему она ожидала, что он прочтет ее и отреагирует как мужчина? Ответ был неприятный: «Потому что ты боишься сделать это сама. Ты – трусиха, Мисаки».

Если она не могла вести свои битвы, почему Робин должен был ей помогать? Как он мог спасти ее, когда она не поднимала и палец, чтобы спасти себя? Что Робин сделал бы? Бился с Шепчущим Клинком и остальной горой, чтобы забрать ее? Это было ему не по силам. У него не было силы изменить ситуацию… только она могла. И она была слишком слаба, чтобы сделать это.

Трусиха, как она, не имела права на кого-то, как Робин, на будущее с ним. Но она сжалась и рыдала. Громкие всхлипы потревожили бы тишину, привлекли бы внимание мужчин дома Мацуда, так что она заглушила звуки длинными рукавами.

Такеру нашел ее сам ваати спустя, сжавшуюся посреди спальни, трясущуюся.

– Мисаки…? – его обычно холодный голос приобрел нотку тревоги. – Ты в порядке?

– Да, – скрывая лицо, Мисаки заставила слезы испариться, подавила дрожь. – Да, Такеру-сама.

На следующий день Мисаки нашла сумку, которую Робин оставил ей, спрятанную под углом крыльца. Там была только одна вещь: меч, который был ее спутником во всех их приключениях – последняя просьба вспомнить все, что у них было.

Она сидела на коленях, пряча Дочь Тени, долгое время, гладила рукоять из зилазенского стекла. Тоу-сама говорил, что были вещи лучше и красивее, чем пыл боя.

«Ты поймёшь, когда у тебя будут дети», – это будет того стоить, когда у нее будут дети.

Тоу-сама обещал.

ГЛАВА 20: ПРОШЛЫЙ РАЗ

Мисаки пришла к логическому заключению, что она была в Аду. В пострадавшем мозге только это имело смысл. Ни одна ночь на Дюне не тянулась так долго, как та ночь в бомбоубежище в Такаюби. Где-то в хаосе пуля попала по ней и отправила ее душу в огни вечности. Ее искаженная душа не могла пройти в покой Лааксары. В этом был смысл.

Но утром громкоговорители сообщили, что место было безопасным, и двери бункера открылись, впуская свет смертного мира.

Яркость сначала ослепила. Мисаки моргала, растерявшись, оказавшись в реальном мире, тело болело и было живым. В тумане она опустила взгляд и поняла, что Изумо не было на ее коленях.

Паника подняла ее на ноги, посылая уколы боли в грудь. Она щупала себя, нашла пустые ножны Сираденьи, но ребенка не было.

– Изу-кун? – взволнованно повернулась она. – Нага-кун?

Глаза привыкли и увидели Аюми в руках одной из женщин Мизумаки, но где были ее сыновья? Она вдохнула для крика, когда нашла их. Ее плечи расслабились, она издала тихое:

– О.

Изумо был в руках в саже, спал у груди Ацуши. Ночью, наверное, в поисках контакта с человеком, или чтобы утешить рыдания, которые Мисаки не слышала, сын кузнеца забрал младенца. Нагаса пробрался под руку Ацуши и уснул с головой рядом с Изумо, а Хироши прислонился к ним спиной к детям.

Они выглядели странно, мальчик Котецу в тунике кузнеца и мальчики Мацуда в хороших кимоно, спутались вместе, забрызганные кровью и грязью. Слезы высохли в саже на щеках Ацуши, указывая, что он уснул, рыдая. Но десятилетний мальчик держал мальчиков Мацуда всю ночь, пока их родители слишком замерзли, чтобы это делать.

Хироши первым проснулся в свете утра. Или он и не спал. Круги под его глазами намекали, что он провел ночь, как Мисаки, глядя во тьму.

– Ты в порядке, Хиро-кун?

Глаза Хироши были налиты кровью, когда он посмотрел на мать. Он скованно кивнул. Та часть ее младшего сына, которая была ребенком, пропала.

Мисаки посмотрела на мальчика-нуму, держащего двух ее младших. Она не хотела будить его.

– Ацуши, – она нежно коснулась плеча мальчика. – Ацуши-кун.

Он пошевелился. Губы двигались.

– Каа-чан? – тихо сказал он, и Мисаки подавила волну вины.

– Нет, Ацуши-кун, – сказала она, пока он сонно моргал. – Это я.

Горе пробилось на его лице со смущением.

– О… Я… М-Мацуда-доно. Мне так жаль.

Мисаки хотела улыбнуться ему. Но ее лицо не смогло.

– Все хорошо, Ацуши-кун. Спасибо, что присмотрел за моими сыновьями.

Она склонилась за Изумо, но замерла, кривясь от боли в груди.

– Вы в порядке, Мацуда-доно? – спросил Ацуши.

– Да, – сказала Мисаки, хотя выдавить даже одно слово было больно.

– Я могу понести ребенка, если нужно.

– Я его заберу, – сказала другая женщина – младшая из двух Мизумаки, которые помогли нести малышей Мацуда ночью. Фуюко. Так ее звали. Ее отец и брат не вернулись из боя. – Если вы не возражаете, Мацуда-доно? – девушка протянула руки к Изумо.

– Т-ты… – ты не обязана, начала говорить Мисаки, но легкие не слушались.

– Мне не сложно, – сказала Фуюко и осторожно взяла Изумо на руки.

Мисаки дала женщине нести Изумо, жители деревни стали выходить из бункера. Она даже взяла Ацуши за руку, когда он предложил поддержать ее, остатки Такаюби выходили из убежища на свет.

Разрушение раскинулось перед ними, дымясь. Кабинет мэра возле входа в бункер был разгромлен, как и башня инфо-ком рядом с ним.

– Смотрите под ноги, мальчики, – предупредила Фуюко Ацуши, Хироши и Нагасу, поднимая край кимоно, чтобы переступить балку упавшей башни инфо-ком.

– Хоть для чего-то башни пригодились, да? – сказал Чоль-хи отцу на кайгенгуа. Он звучал подавленно.

– Причину не назвать хорошей, – сказал Тэ-мин.

Бомбы оставили зияющие дыры в некоторых домах, многие были полностью разрушены, стали щепками. Тела усыпали склон горы, многие были кусками, кайгенцы и ранганийцы смешались в крови и кусках костей. Пока они шли, Мисаки притянула Нагасу к себе и закрыла ладонью его глаза, словно могла оградить его от этого.

Авиаудар был разрушительным, но не был излишним. Судя по количеству тел в желтой и черной форме среди обломков, ранганийцы наступали по горе ночью, давая пилотам мишени. В результате деревню разгромили.

Оставшиеся жители Такаюби медленно расходились, вялые от горя и шока. Некоторые разгребали обломки домов, искали тела любимых. Некоторые просто стояли там, где они жили, растили семьи, лица были пустыми от потрясения.

Деревня была необходимой жертвой. Мисаки это понимала, с тактической точки зрения. Потому она не могла объяснить гнев и ужас, поднявшиеся к ее горлу.

Она уже видела разрушения. Она была в Ливингстоне во время правления ужаса Каллейсо, но тогда было не так плохо. Она поняла со стыдом, что те ужасы для нее принадлежали жестоким странам адинов, далеко за океаном. Не тут. Не в месте, где она баюкала детей и учила их первым словам. Не в месте, где она встретила Хиори, где она смеялась над шутками и блюдами Сецуко.

Много лет Мисаки думала, что ей не было места в Такаюби, но как-то, хоть она не заметила, это место стало домом. Кто-то бросил бомбы на ее дом.

Хиори, едва держащаяся на дрожащих ногах, рухнула перед черными руинами дома Юкино. Вырезанный символ Юкино из камня, который висел над дверями, теперь лежал, треснувший, в снегу. Пальцы Хиори гладили резьбу, дрожа.

Мисаки ощутила, как за пальцы потянули, опустила взгляд. Нагаса убрал ее руку со своих глаз. Он смотрел на останки дома Юкино, где он провел много дней, играя.

– Рёта-кун? – спросил он слабым голоском.

Хироши замер рядом с ними, проследил за взглядом младшего брата на дом Юкино.

– Думаю, Рёта-кун ушел, – медленно сказал он.

– Куда? – Нагаса перевел взгляд со старшего брата на мать с мольбой в глазах. – Куда ушел?

– Эм… нервно сказала Мизумаки Фуюко, – может, стоит увести ваших мальчиков отсюда, Мацуда-доно? – она посмотрела на Мисаки. – Может, в ваш дом?

– Нет, – Мисаки вытянула руку и не пустила Фуюко с Хироши и Нагасой в сторону дома Мацуда. – Там еще не убрали.

То, что Мисаки оставила в доме, было хуже того, что дети могли увидеть снаружи.

– Как…? – девушка гляделась. – Как все убрать? Нас так мало, и… – разрушений так много.

– Армия Империи должна скоро прибыть с помощью, – сказала Мисаки. Она не ждала много помощи от военных Кайгена, но было бы странно, если бы они не появились. Они хотя бы могли убрать тела.

Но первым делом помогло не правительство. Это сделали окружающие деревни. Рыбаки, фермеры и кузнецы, которые видели, как торнадо наступал с берега в их сторону, которые видели, где он остановился. Они появились, когда солнце прогнало туман. Когда жители Такаюби пошли встретить их, они увидели с надеждой, что некоторые волонтеры несли выживших с горы.

Ацуши первым нашел лицо, которое искал.

– Тоу-сан! – закричал он.

Котецу Каташи несли два рыбака. Он был почти без сознания, левой ноги не было ниже колена, но он все же смог широко улыбнуться сыну, подбежавшему к нему. Младший брат Ацуши и сестра тоже выжили, их несли две рыбачки. Один фина в синяках и пара испуганных детей были единственным выжившими в разгромленной западной деревне.

Мамору не было видно.

– Мы оставили нескольких мужчин ниже по горе искать выживших, – сказал старший из рыбаков.

– Хорошо, – сказал Такеру. – Спасибо за помощь.

– Это мы должны благодарить вас, Мацуда-доно, – мужчина встал на колени, и остальные волонтёры последовали примеру, низко поклонились в снегу Такеру. – Вы и ваш народ остановили эту армию, не пустив ее к нам. Мы не сможем никогда полностью отблагодарить вас.

Жители деревни со слезами воссоединялись с членами семьи, удивительно трезвый Котецу Каташи объяснил, что нуму, которые были на ногах, разбежались, когда ранганийцы напали. Конечно, многих поймали и убили, но пока ранганийцы ловили их, довольно много кузнецов смогли сбежать.

– Наш дом уничтожили почти сразу же, – сказал он, – мы даже подумать о побеге не успели. К счастью, малыши смогли выбраться из-под обломков и убежать раньше, чем фоньяки нашли нас.

Кроме Мацуда и Юкино, семьи кузнецов знали гору лучше всех. Брат и сестра Ацуши вместе с несколькими нуму укрылись в пещерах, которые не мог найти чужак.

Наложив на ногу шину, Каташи смог оттащить себя в ближайшую пещеру сильными руками. Камни Такаюби послужили убежищами от бомб, укрыли кузнецов не только от врагов, но и от авиаудара. Они скрывались под землей, пока не услышали голоса рыбаков, кричащих в поисках выживших.

Поразительно, трое мужчин выжили в резне на северном переходе: тридцатидвухлетний Гинкава Аоки, сорокатрёхлетний Икено Цуйоса и его кузен семнадцати лет Икено Шун. В бою с фоньяками Гинкава ударили по голове, он потерял сознание и лежал, его не задели другие атаки. Он очнулся в начале авиаудара и под бомбами смог пробраться среди трупов в поисках выживших. В темноте он утащил двух раненых Икено в убежище.

Он рассказал серьезно отчаянной группе жен и матерей, что больше бьющихся сердец во тьме не было. Икено Цуйоса потерял руку, а семнадцатилетний пострадал от множества ударов мечом, серьёзная травма головы привела к тому, что он бредил.

– Мы принесли его, надеясь, что тут есть медики для раненых, – сказал старший рыбак Такеру. – Может, здание для операций… – он огляделся среди дымящихся развалин главной деревни. – Мне очень жаль, Мацуда-доно. Мы не понимали, что это место было так сильно разбомблено.

– Мы устроим штаб в моем доме, – сказал Такеру, – указывая на оставшуюся половину дома Мацуда. – Придется убрать тела ранганийцев и подпереть крышу льдом, но, думаю, здание наиболее целое из всех в данный момент.

Такеру отвернулся от рыбаков, поднял джийю, где часть внешней стены дома была разрушена. Он сбил кирпичи, которые плохо держались, покрыл обломки дерева и камня плотным снегом, создавая тропу в ту часть дома, которая еще стояла.

– Ты и ты, – он указал на двух высоких рыбаков. – Помогите мне убрать тела и обломки.

– Да, Мацуда-доно! – сказали мужчины и стали выполнять приказ.

– Мы заморозим тела фоньяк во дворе, пока не представится случай избавиться от них, – сказал Такеру, не оглядываясь, мужчины шли за ним к дому. – Уберите как можно больше крови после того, как унесете трупы. Место нужно чистить, чтобы поместить тут слабых и раненых.

Рыбаки снаружи быстро стали помогать людям Такаюби создавать скамейки и укрытия изо льда у внешней стены дома. Для другого общества теонитов укрытие было бы первой тревогой посреди зимы на горе, но джиджаки Кусанаги были другими. Их джийя позволяла крови циркулировать, даже когда температура тела падала. Так Мисаки всю ночь провела босиком, не отморозив пальцы. Даже ребёнок, как Изумо, спал в руках Фуюко и не страдал от холода.

Конечно, даже хороший джиджака не мог выживать вечно снаружи зимой. Через пару дней у них начнет кончаться энергия, и они будут замерзать. Без еды это случится раньше. Одеяла доставали из обломков домов, накрывали ими ледяные скамьи, чтобы было удобнее сидеть пожилым и раненым, пока они ждали, что дом Мацуда уберут. Рыбачки создали колыбели для Изумо, Аюми и других детей, укрыли их одеялами и найденной одеждой.

Когда рыбаки устроились в доме Мацуда, прибыло больше волонтеров. Воины и кузнецы с двух гор рядом с Такаюби. Семья кузнецов Тецукаи привела врачей, из них двое учились в городе. Профессионалы тут же занялись предоставлением первой помощи, направляя других. Представители крепости Амено с соседней горы Тацуяма принесли корзины еды, привели дюжину воинов, чтобы помочь с поисками выживших.

Мисаки и детей увели в дом. Кабинет Такаши, который он редко использовал, стал госпиталем. Сецуко уже лежала на одеялах, все еще без сознания, два медика склонились над ней.

– Никто не ранен серьезно, – сказала Мисаки медику Тецукаи, когда он провел ее в комнату и попросил ее сесть.

– Простите, Мацуда-доно. Ваш муж настоял, чтобы мы осмотрели вас.

Из ран Мисаки тревожила настойчивая боль в груди от Лазо Лингун фоньяки с веерами. Если ее легкие были повреждены, это не исправить бинтами, но она дала нуму обработать и перевязать порезы на ее руках.

Как только медик стал проверять раны Нагасы, Мисаки встала на колени и притянула Хироши к себе.

– Следи за младшими братьями и кузиной, – шепнула она ему на ухо. – Каа-чан скоро вернется.

– Куда ты? – спросил Хироши.

– Я поищу твоего брата, – Мисаки опустила ладонь на его голову на миг, а потом вышла из комнаты и миновала коридор. Она замерла у выжившего чулана, чтобы скрыть ножны Сираденьи и взять себе таби.

– Здравствуйте, Мацуда-доно, – сказал Котецу Каташи, заметив, как она тихо пошла к задней двери дома. Ацуши и рыбак обрабатывали его раненую ногу, чтобы она не была заражена, а младшие дети сидели неподалеку. – Куда вы идете? – спросил он, стараясь звучать бодро, хоть потерял ногу и треть семьи.

– Я… эм…

Улыбка Каташи угасла, он опустил взгляд.

– Вы не найдете его на передовой, где умерли другие.

– Что?

– Ацуши, вроде, видел его последним, – Каташи посмотрел на сына, тот кивнул.

– В деревне кузнецов, мэм, возле нашего… того, что было нашим домом.

– Спасибо, – сказала Мисаки как можно теплее и выскользнула из дома.

Она не верила, что сольётся с другими волонтёрами. И она не была там единственной женщиной – жены и матери тоже искали своих воинов – но она была единственной аристократкой.

– Прошу, Мацуда-доно, – сказал рыбак, заметив символ на ее кимоно. – Вам нужно вернуться и отдохнуть. Мы принесем к вам мертвых и раненых. Это не место для леди.

– Я видела… – я видела лучше, хотела сказать Мисаки, но слова с болью застряли в горле.

Склон, ведущий к передовой, был ужасен. Тут лежали кузнецы, которые не смогли добежать до пещер. Дальше лежали тела воинов. Было сложно понять, прогнали их от северного перехода, или они поднимались сами, услышав крики жителей дальше по горе. Там был Амено Самуса, инструктор меча в начальной школе, который учил Хироши, а до этого – Мамору. Там был женщина-нуму, которая создала свадебные украшения Мисаки, рука об руку с мужем, который приходил раз в три месяца, чистил и чинил крышу дома Мацуда.

Волонтеры с надеждой замирали у каждого тела, искали признаки жизни, но пока им не везло. Любой, кого ранили тут, на открытых склонах, точно пострадал от пуль или обломков бомб императорской армии.

Мисаки видела расчлененные тела раньше, кровь и органы, разрубленных мачете людей. Но тогда она не чувствовала этого. Ливингстон в Карите был экзотической землей жутких диковинок и восхитительной опасности. Это было настоящей разницей между ней и Робином Тундиилом: для него трагедия трущоб Ливингстона была реальной. Для Мисаки, дочери неприкасаемого благородного дома в другой части мира, это была игра, трепет, утоляющий ее жажду приключений. Это не было настоящим.

Тут все было настоящим.

– Прошу, Мацуда-доно, – сказал рыбак, голос был далеким. – Леди не должна такое видеть.

– Нет, – тихо сказала Мисаки. – Никто не должен такое видеть.

Как она была такой надменной с жизнями, которые что-то значили для Робина? Как она стряхивала ужасы и звала это силой? Тут, на склонах ее горы, каждый труп был личной потерей, и она не ощущала себя сильной.

– Почему бы вам не вернуться к семье, Мацуда-доно? – спросил рыбак.

– Я ищу ее часть, – ответила она. – Мне нужно найти сына.

– Тогда… позвольте вас сопроводить, мэм. Части этого склона могут быть все еще опасны.

Мисаки не нужно было сопровождение, но она поблагодарила рыбака и позволила ему следовать. Он не мог приказать ей уйти в главную деревню, но манеры не позволяли пускать леди бродить после боя одну.

– Как тебя зовут, рыбак? – спросила она, пока они шли по тропе. Время для беседы было странным, но Мисаки не могла терпеть тишину. Так она могла думать о том, куда шла и что неизбежно найдет.

– Чиба Мизуиро, Мацуда-доно, – его голос звучал тревожно, мужчина редко говорил с членами высоких домов.

– Чиба, – Мисаки слабо улыбнулась, пытаясь успокоить мужчину. – Моя золовка – Чиба.

– Мацуда Сецуко-сама, – сказал он. – Да, я… слышал о том браке, – ясное дело. Это был скандал. – Моя ветка семьи… была близка с ее.

– Рыбацкая деревня у основания горы, – сказала Мисаки, – где торнадо ударил первым делом. В каком она состоянии?

– Она… ни в каком, Мацуда-доно. Ее нет. Если бы не кусочки дерева и старых неводов, нельзя было бы понять, что там вообще была деревня.

– Очень жаль это слышать, – Мисаки пыталась думать об этой трагедии, потере рыбацкой деревни и сочувствии к Сецуко. Мысль не была приятной – она причиняла боль, но в том был смысл – эта боль почти могла отвлечь ее от того, куда ее несли ноги. Почти. – Так выживших нет? – спросила она.

– Мы не смогли найти, – сказал Чиба, – хотя редкие из нас остались смотреть, те, что надеялись найти родственников.

Мисаки кивнула. Бедная Сецуко. Бедная Сецуко.

– Я видел торнадо, – сказал он. – Моя жена и дочери рыдали, когда он опустился. Мы думали, что мы все умрем.

– Мне жаль, – тихо сказала она. – Для вас это было ужасно.

– Прошу, не извиняйтесь, Мацуда-доно, – яростно сказал Чиба. – Если бы не вы и ваша семья, нас бы сейчас тут не было. Я жалею, что мы не можем помочь сильнее.

Мисаки взглянула на него, поймала его пылкий взгляд.

Мацуда Сусуму всегда жаловался, что простые люди и дома ниже на полуострове были не так верны, как когда он был юным. Он говорил о днях, когда все люди на Кусанаги уважали дом Мацуда, благоговели. Во время Келебы великие семьи Широджимы заслужили верность подданных, проявляя силу против врагов Кайгена. Дом Мацуда растил сильных бойцов каждое поколение после Келебы, но никто в поколении Мисаки не видел доказательства той силы… до этих дней.

Казалось, фрагмент древнего чуда пробудился, когда люди на берегу Кусанаги увидели, как торнадо пал от силы Такаюби. Верность родилась из восторга в глазах рыбака. И теперь коро двигались по горе, желая служить, как они могли.

– Ваш сын и брат вашего мужа… все, кто бился тут… герои, – сказал пылко Чиба. – Мы в долгу перед вами.

Она не знала, была рада или печальна, что Мацуда Сусуму не увидел, как эта верность вернулась. Она желала что-то чувствовать… хоть что-то, кроме неизбежности, с каждым шагом к концу ее мира.

Стало видно обугленные останки деревни кузнецов, они были ближе с каждым шагом.

– Я даже не побывала в других рыбацких деревнях этого региона, – сказала Мисаки слишком быстро, голос был сдавленным и высоким. – Расскажи больше о своей деревне.

– О, – мужчина был удивлен. – Но, Мацуда-доно, разве нам не нужно поискать вашего…

– Расскажи, – резко потребовала Мисаки, – о доме, лодке и семье. Расскажи о чем-нибудь, – забери меня отсюда.

Они обходили дымящиеся руины деревни нуму, знакомый запах горелого дерева и угля смешивался с жуткой вонью горелой плоти.

– Самая успешная рыбалка, – отчаянно сказала она. – Расскажи о ней.

– Хорошо, Мацуда-доно, – неуверенно сказал Чиба. – Эм… почти весь доход моей семьи не от рыбы. Моя жена умеет чудесно искать жемчуг. Она начала передавать навык дочерям. Мы продаем жемчуг нуму для украшений леди, как вы.

Мисаки пыталась слушать слова Чибы Мизуиро, а взгляд скользил по снегу в пепле и крови. Она пыталась быть с женщиной и ее дочерями в лодке, собиралась ловить жемчуг.

– Я переживаю порой за жену, она ныряет далеко во тьму в дни, когда вода жестока. Моя мать умерла, ныряя за жемчугом. Так со многими женщинами каждый год. Я переживал сильнее, когда старшая дочь стала нырять с моей женой. И когда мы решили, что младшая готова попробовать, я думал, что умру от нервов. Но вода была ясной в первый день, когда они нырнули втроем. Будто Нами была им рада, очистила берег от волн, акул и острых камней для них. Я едва поймал рыбу в тот день, но мои девочки достали горсти жемчуга.

– Звучит чудесно, – Мисаки пыталась изо всех сил ощутить радость семьи рыбака. Конечно, она не могла. Она никогда не ныряла за богатствами. Если она хотела украшения или заколки с жемчугом, ей их покупали. Она не думала о жемчуге или людях, которые рисковали собой, добывая его со дна океана.

– Думаю, в тот день я понял, что этот полуостров благословлён кровью богов. Горожане порой прибывают и говорят, что место умирает, но тут живет божественное.

– Божественное? – голос Мисаки доносился издалека. Ее взгляд упал на меч Мамору в снегу. Клинок был в крови.

– Я видел, как торнадо остановился тут, – говорил Чиба, – не дойдя до моей деревни. Думаю, это место чудес. Как моя мама говорила мне… за каждого забранного ныряльщика день идеальной погоды, когда она усыпает семью жемчугом и любовью.

Ноги Мисаки застыли в снегу, рыбак проследил за ее взглядом.

Солдат в черном перед ними был разрезан надвое решительным ударом катаны. И в шаге от него в снегу был Мамору.

Пули оставили дыры в его кимоно сзади, выжгли круги на бриллиантах герба Мацуда.

– Милосердная Нами! – воскликнул рыбак, не скрывая отвращения. – Пилоты расстреляли его! А если он еще был жив?

– Не был, – мягко сказала Мисаки. Слава богам за это. В ее сердце не было места, чтобы гнева было еще больше.

– Как вы поняли? – спросил Чиба.

– Из ран от пуль почти не вытекла кровь, – сказала скованно Мисаки.

– Что?

– Кровь не вытекла из ран от пуль. Его сердце перестало биться задолго до этого.

Рыбак тревожно смотрел на нее.

– Как вы можете знать…

– До того, как я попала в семью Мацуда, я была Цусано Мисаки. Я знаю кровь, – она заметила, что мужчина чуть отодвинулся. Суеверия. – Можно мне минутку с сыном?

– Да… конечно, Мацуда-доно. Просто… – Чиба Мизуиро встал на колени и поклонился телу, его лоб уткнулся в снег. Тихая молитва сорвалась с его губ. Он повернулся к Мисаки и поклонился так же еще раз. – Ньяма вам, Мацуда-доно, и вашему сыну.

– С божьей помощью, – шепнула Мисаки, и он ушел, оставив ее с телом, которое уже не было Мамору.

Мисаки сравнивала бункер с Адом, но это… эта ясность неподвижности была хуже. Странно, что Мисаки могла быть в Аду как дома. Хаос успокаивал ее. В бункере крики, пульс крови, выстрелы заглушали друг друга, погружали ее в туман. Тут не было течения крови или капания слез, чтобы отвлечь Мисаки. Эта кровь замерзла во что-то прочное. Не было движения, она ничего не могла исправить или разрушить. Была только замерзшая правда смерти сына.

Мисаки медленно опустилась на колени рядом с трупом.

Она разглядывала замёрзшие детали. Раны от пуль не истекали кровью, но много крови замерзло в карте мучений Мамору, ведущих к его смерти. Мелкие порезы усеивали его лицо и предплечья, кожа вкруг шеи покраснела, кто-то пытался его задушить, и его губа была рассечена от тупого удара по рту, но не это убило его. Было ясно, что смерть наступила от глубокой раны мечом в его боку.

Мисаки хотела бы не видеть такие раны раньше на жертвах мачете в Ливингстоне. Она хотела бы не видеть, как долго и мучительно люди умирали с этим.

Фоньяка напротив Мамору был рассечен пополам ударом меча, который тянулся от правого бедра до левой подмышки – такой удар убил мужчину мгновенно. Даже лучший боец в мире не мог встать после такой контратаки. Удар Мамору был последним… что означало, что ее мальчик боролся с раной, убившей его. Даже с жуткой раной в боку, лишающей его крови и отключающей важные органы, он боролся.

Его правая ладонь была без двух пальцев, и она коснулась левой, задела нежно разбитые костяшки. Когда Мисаки впервые держала Мамору крохой, она ненавидела ощущение его джийи, потому что она была как у его отца. От этого ей хотелось сжаться, ее мутило. Теперь она тянулась к ней, пальцы сжимали, чувства искали хоть каплю, но, конечно, ничего не было. Жизненная сила, которая делала его Мамору, ушла в другое измерение.

Всхлип вырвался из Мисаки. Ее пальцы во льду впились в кимоно сына, она желала всей грудью, чтобы ее когти могли вернуть жизнь в Дюну так же легко, как могли ее оборвать.

Следующий выдох был криком, а не всхлипом, и боль в лёгких от него была маленькой, по сравнению с отсутствием под ее руками. Она дала бы фоньяке вытянуть жизнь из ее рта, она отдала бы душу тысячу раз, только бы вернуть Мамору.

Ощутив кровь на пальцах, она отпрянула, поняв, что делала. Она так хотела ощутить пульс и ньяму Мамору, что ее подсознание потянуло за безжизненное тело. Это не вернуло настоящий пульс, конечно. Это разморозило артерии и заставило кровь вытечь из ран Мамору.

Мисаки в ужасе отпрянула на шаг от тела.

– Прости! – охнула она, вытирая кровь с рук об снег. – Мне так жаль! – она поклонилась, уперлась лбом в замерзшую землю, лед и камень впились в нее. – Прости.

Она долго так оставалась, прижавшись к земле, словно могла найти достаточно извинений, чтобы загладить то, как она подвела его. Закрыв глаза, она молилась Наги о силе и Нами о спокойствии. Ничего не появилось. Ладони в крови дрожали, когда она уперлась ими в землю в подобии стабильности. Всхлипы не прекращались, но она пришла сюда не смущать дух Мамору или тянуть его. Она пришла помочь ему, быть хорошей матерью, если Боги давали ей еще шанс.

Не нужно быть фина, чтобы понять, что сожаление было ядом для духов мертвых. Дух, который жалел, что не добился ничего в жизни, не мог пройти в покой Лааксары. Те духи застревали в пылающем царстве на краю Дюны, не могли умереть, их страдания усиливались, пока сожаления росли. Это было ужасное существование. И души тех, кто умер юным, посреди надежды, незавершенных дел и не исполненного потенциала, были в опасности.

Дрожа, Мисаки нашла голос, чтобы поговорить с сыном:

– Котецу Каташи и Ацуши выжили, – тихо сказала она. – Род Котецу живет, как и все знания, благодаря тебе, – это было первым, что ему нужно было знать: что он умер не зря. Для Мисаки жизни Котецу сейчас не были важными, но Мамору был лучше нее. Это было важно для него. – Знаю, ты сомневался. Знаю, ты переживал, что не знал, что делать. Но посмотри на себя… ты так хорошо сражался, – и Мисаки с горем ощутила и гордость в горле. Они сплетались с болью, усиливая ее. – Ты – лишь мальчик, но бился до конца, как мужчина. Ты постарался. Но я уверена, ты знаешь это… – уголки рта Мисаки дрогнули в почти истеричной улыбке. – Воин не мог бы биться с ранами, как твои, не будучи уверенным в себе.

Мисаки прикусила дрожащую губу, горло сжалось. Тут не было священников, которые могли идеальными словами проводить дух Мамору. Как его мать, единственный живой человек тут, Мисаки должно была найти слова. Это было последнее, что она могла сделать для него. Хоть ее тело дрожало, и было ужасно больно, она заставила себя говорить:

– Ты не подвел семью и страну, хотя, думаю, мы… плохо помогли тебе. Тебе не о чем сожалеть в этом мире. Не о чем.

Мисаки боялась не сожалений Мамору. Ее сын был честен с собой и другими. Он жил хорошо и умер с целью. Сейчас сама Мисаки была величайшей угрозой для духа ее сына. Сожаления любимых духа могли тоже его привязать. Горечь, которая поглощала ее, могла обречь его на вечность огня – если она не найдет способ быть лучше.

Вдохнув, она подняла голову и посмотрела на лицо Мамору, была удивлена, увидев там покой. Ужасный ущерб его тела не исказил его лица, бледные и чистые, как у его отца, но нежнее – словно яркие края луны были чуть смягчены туманом. Его челюсти не были сжатыми, он не хмурился от боли. Вместо этого невинное удивление было на его лице, словно он еще не до конца проснулся. Его глаза остекленели и замерзли, уже не работали, но где-то в месте между измерениями его дух еще видел ее. Он все еще слушал. Она смотрела в те глаза, закрепляя себя при этом на земле, и заговорила:

– Мамору-кун…

Звук ее голоса, дрожащего от неуверенности, вернул ее в первый раз, когда она поговорила с сыном по душам: на рассвете на крыльце пару месяцев назад, когда они смотрели, как восходит солнце. Она не знала, что сказать тогда, как ему помочь.

«Начни с малого», – сказала она себе. Верные слова придут, если она расслабит скованные за время губы.

– Помнишь то утро, Мамору? После того, как ты подрался с Кваном Чоль-хи и попросил моей помощи? Ты спросил… расскажу ли я тебе однажды о своих школьных днях, о своей жизни до Такаюби. Я была рада, услышав это от тебя, и хотела рассказать тебе истории, а теперь я думаю… может, те истории о Цусано Мисаки – Сираву, Тени – не были так ценны, как я считала. Может, их не стоило рассказывать или так держаться за них. Видишь ли, Мамору, в тех историях были люди, которые знали, за что сражались, благородные герои и силой воли, которых стоит помнить… как ты. Но я не была одной из них. Сираву была просто тенью. Это была чья-то еще история, и я проходила сквозь нее. Это… ты – моя история… и я была так эгоистична, так привязана к тени, что пропустила ее. И, сын мой, прости, что я так долго это понимала. Прости… – слова застряли в горле, душили ее, боль пронзила грудь, заставляя вытолкнуть их. – Я никогда не любила тебя так, как должна была.