Текст книги "Моя профессия ураган"

Автор книги: Люда и Игорь Тимуриды

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 46 страниц)

Все застыли, как стояли.

Я даже почувствовала, как у них по жилам течет мороз.

Юурга сдавленно ахнула.

– Где эта стерва, которая убила восемьсот тэйвонту!?! – выкрикнул этот непримиримый воин. – У меня приказ…

Я против воли начала нащупывать рукоятку меча. Радом задержал мою руку.

– Успокойся, я сам справлюсь… – шепнул он мне.

– Эта?!? – просто взъярился он, когда Тигэ и Рихадо ему показали раскрасневшегося, замурзанного и к тому же сейчас немного косоглазого мышонка. – Ты мне ответишь за все, Радом! Тебе не уйти, – непримиримо рявкнул он, – если ты думаешь воспользоваться своим положением и подставить какую-то куклу вместо себя!!! А сам выйти чистеньким… Ты много на себя взял! Снова смуту в Дивеноре задумал?!?

Он просто кричал, невменяемый.

– Они на меня напали… – хладнокровно сказал Радом. – Причем каждый раз по несколько десятков сразу… И в масках. Простая самооборона…

– На тебя ими подана жалоба королю… – холодно сказал Тэс, неожиданно успокаиваясь.

– Трупы подают жалобу?!? – я снова затряслась, несмотря на всю серьезность положения.

Тэс только остро глянул на меня.

– Жалобу подал Ниитиро от имени мертвого брата, прежде чем его убила эта кукла…

– Он удивительно последователен, – хмыкнула я вслух, будто Тэса тут не было.

– Он наш и не мог такого сделать, – сказал Рихадо о Ниитиро. – К тому же, они с Айроном были живы, когда я уезжал. Но в восстанавливающей коме. Полгода, и скорей всего будут на ногах, если у Ниитиро разум сохранится… – он посмотрел на меня.

Я презрительно хмыкнула.

– Видите, к чему приводит сентиментальность, – поучающе сказала я. – Не было бы жалобщика, никто Радома бы не вызвал. А жалобой бы подтерлись.

– Ты, молчи уже… – угрюмо сказал Рихадо. – Когда мозгов у тебя нет… Здесь старшие ведут беседу, а дети не мешайся…

– Я могу судить тэйвонту, – неожиданно спокойно сказал Радом. – Никто не отнимал у меня этого исконно королевского права. Так что можешь успокоиться – я отвечаю только перед Богом.

Дверь открылась, и вошли еще два холодные как сталь королевские тэйвонту. Это были враги. С черными метками.

Моя рука почему-то сама легла на меч, и я оказалась совсем случайно сзади Тэса. Совершенно случайно… Он не обратил на меня внимания…

Тэс неожиданно задергался.

– Ты! Ты! Ты все предусмотрел, да?!? Тогда ты ответишь лично мне! – выдохнул он, и, неожиданно выхватив меч, рубанул Радома. Молниеносно.

Но увы, за мгновение до того, как он дернулся, сверкнул совершенно иной меч. Я ужасная перестраховщица. Предпочитаю перерезать, чем недорезать. И на Радома только безвольно рухнуло гигантское тело, забрызгав кровью чужой плащ, так что он брезгливо отодвинулся.

Финал был таков – я вытирала окровавленный меч, а они все кудахтали вокруг двух разрубленных до задницы половинок Тэса, только не неслись.

И только сзади привалились к стене двое вошедших, пришпиленные к ней метательными ножами, пронзившими их сердце…

Глава 59

Они все ошеломленно взирали на меня.

– Радом, я не виновата, он первый начал! – скороговоркой зачастила я, думая, что меня обвиняют.

– Безнадежно, – сказала склонившаяся Тигэ. – У девочки удар без промаха.

– Может его еще сшить можно? – показывая свое широкое сердце, сострадательно спросила я. – Крючочками?

Они только хихикнули…

– Жаль Тэса. Помню его. Хороший был боец… Только с дожутами повязался… – сказал Рихадо.

Я нахмурилась.

– Радом, ты не сердишься? – виновато спросила я среди всеобщего переполоха.

Меня нагло, при всех, крепко прижали к себе и вместо ответа слились в ненасытном, жадном, нежном поцелуе. У него потом и всегда была такая извращенная реакция на прошедшую опасность. Точно всю взвившуюся энергию и остроту ситуации организм тут же перебрасывал на ближайшее и доступное маленькое и покорное, то есть меня самое. Ох, и натерпелась я когда-то в такие ночи!

Тигэ как всегда была на страже моей нравственности.

– О, локти мои, локти, – застонала я от боли, оставляя Радома и хватаясь за них. – И это в благодарность за чудесное спасение…

– Она что, тэйвонту? – ошеломленно спросила Шоа. – Тэйвонту охранник для

Мастера-настоятеля?

– А эти-то тебе чем навредили? – горько спросил меня Рихадо. – Хорошие были люди! Ну, побаловались в церковников…

– Но я то этого не знала! – защищаясь, сказала я. – И вообще их можно оживить!

– Куда ты их оживишь! – плюнул рассерженный Рихадо. – Если ты им в сердце по пять вершков железа вогнала. Гибло…

– Я думала, что у них под одеждой кольчуга! – оправдываясь, выпалила я, найдя абсолютно, с моей точки зрения, неотразимый довод.

– Девочка, когда кольчуга ты их бросаешь в горло или глаз… – легко опрокинул усталым голосом он мои оправдания. – Не ври хоть. Ты это не умеешь…

– Что! – возопила Шоа. – Это она-то не умеет врать?!?

– Я честна и чиста как ангел, – надменно сказала ей я, поджав губы, выпрямляясь и гордо тяня вверх голову. – Девочка, как ты смеешь…

Радом, смеясь, утащил меня.

– Пошли, а то ты еще Шоа укоротишь всего-то на двадцать пять вершков и глупой голове каюк… А не только волосам…

– Ты поедешь на этот страшный Совет? – спросила я.

Радом кивнул.

– Придется взять Рихадо, Тигэ и еще двух взрослых тэйвонту в гипсе как беспристрастных свидетелей. Теперь еще и за Тэса оправдываться…

– Но разве ты виноват?

– Нет, конечно. Но где ты найдешь того, который после всего этого в это поверит?

…Вдали Рихадо рассказывал, что произошло в стране, про панику, коня, гибель двухсот шестидесяти черных от кого-то, устроенную кем-то бойню черных в Храме, четырехсот с лишним убитых на базаре… Они ахали и косили на меня. Наконец уже про нападения на Радома на скале и в Храме… Тигэ протестовала, когда раздались предположения, что это я все натворила, конечно, рассказав им, что дожуты сами поймали виновницу первых убийств и казнили возле Амфитеатра, чем хвастались… То есть девочка честно защищала Мастера Радома и ее метода лишь похвальна… Поскольку сами пострадавшие, то есть дожуты, уничтожили виновника, то скользкий вопрос под взглядом Тигэ замяли… Хотя Рихадо что-то твердил о Нике… Но его клевета не нашла отклика…

– …А почему тэйвонту в гипсе беспристрастны? – не слушая эту злую ложь, спросила я.

– Потому что ты их достала, – шепнул он мне на ухо.

Я засмеялась. Щекотно же!

– Ты возьмешь меня с собой? – спросила я.

– Нет!

– Почему?!? – огорчилась я.

– Там тебе будет опасно. У слишком многих появится соблазн повесить всех собак на тебя, чтоб было видно, что преступник наказан.

– А почему бы мне действительно не стать твоим охранником? – невинно спросила я. – У всех остальных членов Совета твоего ранга по несколько тэйвонту. И среди них женщины, с которыми они спят без всякого брака, – горячо зашептала я ему на ухо. – И ты сможешь спать со мной без всякого попа… Уже сегодня, – соблазняла я его. – А с охранника какой спрос? Разве кто когда их наказывал…

Радом засмеялся, горячо прижав меня к себе. Я прильнула, но вдруг отскочила, жалобно ввизгнув.

– Тигэ, – возмущенно закричала я. – Я делаю ему предложение!

– Я слышала, – невозмутимо ответила она. – За такие вещи тебе вообще надо оторвать уши… И отходить одно место так, чтоб ты неделю спала не с Радомом, а только на спине…

– Слава Богу, тебя со мной не будет! – громко сказала я.

– Ты хочешь сказать, что ты ляжешь под первого же встречного, когда я уеду с Радомом? – удивилась она, делая большие глаза.

– Радом, она оскорбляет твою жену! – закричала я.

– Тигэ, не надо говорить такие вещи, – сказал он. – Это ранит!

– Пусть она следит за своей речью…

Я долго успокаивалась.

– Я тебя люблю, – наконец сказала я Радому. – И никогда не бойся – моя верность не поколеблется и идет за твоей верностью… Разве что предательство твое может меня убить.

– Я не предам, – твердо сказал Радом. – Но отныне ты советуйся, прежде чем убивать тэйвонту.

– Обязательно! – сказала я. – Только попрошу его меч слегка подержать, пока я у тебя все выясню…

Он засмеялся. Остальные тоже засмеялись. Я тоже засмеялась.

– Тэйвонту часто нападают в шутку… Просто, чтобы попытать силу. А ты можешь не понять и убить…

– Я видела, – сказала я. – Баальшие шутники!

Потом помолчала.

– В замке тебя может ждать опасность – не только словами, но и глазами говорила и упрашивала я. – Что-то не верю я такому королю…

– Я поеду не сам.

Я долго сосредоточенно молчала.

– Ну, как знаешь… Я боюсь…

– Не бойся… Я слишком крупная фигура…

– Крупные фигуры едят первыми, – вздрогнула я.

– Это не так легко. Я как ладья.

– Тогда я ферзь… Я королева! – сказала я коварно.

Он потерся о мое лицо своим.

– У меня жена высочество?

– Ах… – я только молчала.

Потом несчастно спросила.

– Ты оставишь меня среди них одну? – я показала на этих суетных людей.

– Не-а, – покачал он головой. – Как оставлять тебя одну в этом муравейнике?

Слышавшие это тэйвонту оскорбились.

– Этим ты не по силам, – сказал он.

– Мы ее свяжем! – раздались крики. – И вручим тебе как целенькую…

– Попрошу Рики, Юургу и Гая отвести тебя на другую заимку, – не слушал их Радом. – Большую. И пусть остальные проверят все вокруг сами, может где обнаружатся следы твоего пребывания… Это будет им поиск-эс-тренировка…

Я вздохнула.

– А потом заберу тебя сам.

Я подпрыгнула и вздохнула на этот раз совершенно счастливо.

– Только быстрей…

Так бы и стояла около него всю жизнь, не замечая ни сумерки, ни закат, ни людей…

Но у всего бренного есть конец.

– Юурга! – позвал Радом.

– Что отец? – мигом, бросив все, она была рядом.

– На этот раз ты хоть выполнишь мою просьбу не оставлять и охранять ее? Ту же?

– Я должна охранять бойца, убившего двести тридцать тэйвонту? – коварно сказала она. – Или же я должна следить за ней и охранять ее нравственность, следя, чтоб она ни с кем не спа…

Я не выдержала и напала на нее, дав по шее. Мы схватились, хохоча и борясь. И я была тут же наказана за свою самоуверенность. Поскольку я почти ничего не помнила и не знала, то мгновенно оказалась взятой на прием. И с заломанными руками за спину, была ткнута носом в пол. Юурга сидела на мне и, хохоча и смеясь, приговаривала:

– Будешь?! Будешь?!

Я стонала не отвечая.

– Радом, помоги… Больно же!

– Слабовата ты для двести тридцати тэйвонту что-то, – снисходительно сказала Юурга, похлопав меня по плечу.

– Уже на три больше и одного настоящего дожута! – хладнокровно сказала подошедшая Тигэ. На нее вскинули удивленные, неверящие глаза.

– Дожута?!

– Именно настоящего дожута. И никого иначе. Со знаком… Как магнит всю пакость к себе притягивает…

Все метнули взгляд на Радома и захохотали. Радом пригрозил им кулаком.

– Ты, Тигэ, доиграешься когда-то со своим языком, – предупредил он.

– Она словно чует опасность, – продолжала Тигэ.

Я гордо улыбнулась.

– И потом безошибочно лезет туда, как свинья в грязь…

Я угрюмо взглянула на нее из-под руки Юурги.

– А насчет техники… Она с тэйвонту не возится, а просто уничтожает, опережая. Так что вы помните, и не обманывайтесь ее невинными наглыми глазами.

– Сама ты наглая! – завопила я, но была тут же ткнута носом в грязь и накормлена мусором.

– У вас тут не мыто, – пожаловалась я.

– Это она при Радоме такая тихая, – сказала Юурга. – Притворяется. А уедет, она слона будет изображать и на ушах пикировать.

– Хозяйственная! – с чувством сказала Шоа. – Пол вылижет.

– В ближнем бою она не сильна, – заметила Юурга.

– Ниитиро она убила ударом кулака, – холодно сказал Рихадо. Они ахнули. – Не обманывайтесь, иначе это уже поражение. И вы, девочки, были бы уже мгновенно убиты, если б она перед Радомом пай-девочку не ставила… Когда убивает, она не медлит и долго не думает…

– Но мне действительно больно! – взмолилась я.

– Еще бы, когда тебя взяли в захват!

Радом вежливо, но твердо освободил меня.

– Юурга, ты не ответила…

– Я пошутила – конечно, сделаю. Глаз с нее не отведу. В одной постели спать буду… Никого из врагов не подпустим… Бить врагов буду по рукам вместо нее, если потянут к ней свои темные лапы… – пообещала она. – Только мне надо в

Ехане на денек заглянуть, а потом я уже дам обет, ибо телохранителю отлучаться настолько уже нельзя…

– Хорошо, – разрешил Радом. – Все всё запомнили? Выяснить кто она и откуда!

Это задание! – это жестко, как настоятель. – А то вы все тут разленились. Коней боитесь, девчонку столько раз упускали, что стыдно, нападение отбить не сумели…

Тэйвонту обиженно загалдели.

Но Радом уже прощался со мной.

– Может, поедешь утром? – положив ему руки на грудь, жалобно спросила я.

– Совет не станет ждать. Да и подготовиться надо. Зачем его дразнить?

– Удачи и победы, – шепнула я. – И помни – здесь всегда тебя ждут… И если тебе нужна будет помощь, позови… Мне кажется, я начинаю чувствовать твои мысли… Или передай другими. Я приду хоть на край света, в ад и пургу…

Я взяла его руку и положила себе на грудь.

– Слышишь, как бьется сердце? – Оно твое. И я твоя… – прошептала я, обмякая и совершенно не желая его отпускать. Не хотела и все… И плакала. Радому пришлось осторожно разъединить мои руки, ибо я не хотела их разжимать.

Когда он ушел, чтоб уплыть, ибо они плыли по реке, ибо среди них были раненные, я смотрела вслед нему заплаканными глазами, а потом разревелась как девчонка…

– Радом, я тебя люблю, – прошептала я. – Не покидай меня!

Глава 60

Ужасно, но я уехала с заимки еще до того, как уехал Радом. Никаких фокусов я не выдумывала. Просто обогнала его, распрощавшись, взяла одну из лодок, пока он на мгновение задержался с ребятами, и поплыла в темноте. Подозреваю, что я для них будто исчезла, когда они проводили Радома, но что же из этого. Я всегда делаю то, что самое простое. Зачем мучиться, выкидывать штуки?

Зачем прятаться где-то, если у меня есть работа на самом виду, в театре?

Неужели я стала бы ждать, пока без Радома придет приказ меня казнить? Да и у меня были странные подозрения насчет своей дочери – каким образом она похожа на него, а он об этом не знает?

Вспомнив о дочери, я снова разревелась. Как мне туда в Ухон до нее добраться?

Может, она придет на премьеру? Чудовищную премьеру, которую мы готовили?

Как Ника я то ли жила, то ли металась. Только репетиции и спасали меня. В остальное время я неподвижно лежала, без движения тупо смотря в одну точку сухими глазами. Ах, Радом, Радом. Почему ты, холодный тэйвонту, свел меня с ума?! Я люблю тебя! Как я ненавижу тебя! Думаю о тебе ежечасно, ежесекундно, постоянно… Думаю безумно, безрассудно, обожающе, до боли, до горя, до слез… Что бы я не делала, не думала, не хотела, все равно я думаю о тебе…

Ты присутствуешь во мне, как тень, ты есть, ты тут, наполняешь все. Каждая твоя черта врезана в мою память, и ночью ты снова склоняешься надо мной.

Почему я тебя ненавижу? Я не знаю… Я бы лучше умерла на твоей груди, такого злого… Ты даже не женился на мне… Я ничего не знаю, не помню, я тоскую и боюсь… Почему мне кажется, что она моя дочь? Почему мне хочется биться о стену головой?

– Чего тоскуешь? – прерывает меня голос Эфраимоса.

– Не знаю… – тихо отвечаю я.

– А мы тут чудо-балет затеяли на праздники… – довольно говорит Эфраимос, потирая руки. – Развеешься перед праздниками! Это же будет Премьера! Всем премьерам Премьера! – он закатывает глаза. – Про королеву Маэ! Король совсем сошел с ума, если приказал это, но мы должны выполнять его приказы, должны… – он опять довольно потирает руки. Скандал, который случился на прошлой неделе, еще не утих. Сам король решил почтить страшную память своей погибшей жены Маэ после таких знамений. Почти полная гибель – четыреста черных тэйвонту – на площади перед Храмом – произвела безумное впечатление на народ и людей.

За всю историю, когда погибал хотя бы один тэйвонту, это был траур в конкретном княжестве, невозможное событие. И убийство четырехсот тэйвонту стало шоком для всех. Нация была в шоке до сих пор. Не оттого, что их убили, а что это была такая чудовищная цифра. Считалось, что настоящего тэйвонту убить невозможно. Никто не верил, что это возможно без божьего вмешательства. Было тщательное разбирательство, опрошено тысячи свидетелей, и установили, что именно черные тэйвонту открыли войну в Храме. Это было невозможно. Это было почти кощунство. От такого кощунства от них отвернулись почти все. Даже слабоумный король вспомнил о своей жене…

– Церковь допустила это помутнение рассудка короля только потому, что они на все сто уверены, что виновница смут погибла… – хладнокровно сказал Эфраимос. – Некого больше бояться. Чего уж тут, уже можно и вспомнить маму… Да и никакой возможности никому захватить власть, даже теоретически нет…

Безнадежно… Положение королевства прочно как никогда. Аэна склонилась, Славина присоединена… Везде страх, страх, страх… Мне кажется, церковь специально хочет дать этот балет, чтобы выявить недовольных и уничтожить их…

Я уже слышал, что после нашего выступления выступит священник и объявит, что Бог карает тех, кто нарушает традиции – отец безумен, мать мертва, дочь убили…

Я молчала.

Пьеса была про бывшую жену короля. Жену не малолетки сына-королевича, а жену безумного короля, который затеял мятеж, победил, и сам же мятеж и убил. Пьеса ставилась по дневникам самой королевы, когда она еще не была ею, и по документам, оставленным тэйвонту. Каждый тэйвонту обладает абсолютной наблюдательностью, полной памятью, четкостью к выражению мысли. Все крупные события в Дивеноре обычно зафиксированы дословно, до мелочей, в многочисленных точных документах.

Я молчала. Я даже не знаю, почему я себя так странно чувствую по отношению этому балету. Потому молчу. Что-то бьется внутри страшное. Будто я и не зритель вовсе, а прямой участник. Каждый раз, когда я начинаю читать дневник, на мои глаза снова наворачиваются слезы. И я представляю, представляю, представляю…

– Ты, как обычно, изучаешь все материалы по балету… – говорит Эфраимос. – И опять твоя небольшая партия затмевает все, что делает прима… Один твой выход чего стоит… – он сделал смешливое лицо и показал, будто падает в обморок. – Даже наша массовка валится, а набежавшая ребятня из кордебалета описалась, когда мы репетировали кусок… Но это никуда не годится! Хоть мы с тобой готовили и рисовали весь балет, это не гоже, что все седушки описаны.

Я печально улыбаюсь – так он старается меня развеселить.

Я не могла сказать ему, что книга, или воспоминания, по которым ставится балет, оказывают на меня странное действие. Нет, я не была столь наивной, чтоб считать, что это про меня, раз я потеряла память. Воспоминания маленькой дикой нищенки и убийцы никак не походили на возможность происхождения из королевской семьи. Я уже убедила себя, что, как бы это ни было наивно, я была обыкновенной авантюристкой, убийцей и преступницей, которых сотни. Да и никто и никогда из принцесс не был тэйвонтуэ, это невозможно… И не чувствовала я себя Маэ…

Но что-то задевало мое сердце в этой истории. И я читала все документы тэйвонту о времени, про которое сумасшедший король захотел поставить пьесу, с каким-то надрывом… Я просто плыла в какой-то легкости, читая этот дневник…

Балет, поставленный по дневнику?

…Прима вела на репетиции свою партию очередной раз, когда вступила я. Но она не смогла отвести от меня глаз. Не знаю, что со мной случилось. Сюжет снова захватил меня, и я поплыла прямо на репетиции, а не на представлении.

Дьявольское вдохновение забрало меня жестоко, и я забыла все, забыла обо всем, и начала свой танец. Долженствующий лишь подчеркнуть ее, ибо это был наш танцевальный диалог. У нее была ведущая партия даже в этой сцене. Я слишком поздно поняла, что прима не отводит с меня глаз, когда я танцую, и что она сбилась со своей партии. И даже не замечает, что механически оказалась в танце возле самого края рампы, словно завороженная, неприлично уставившись на мой танец… На то, какая я была… Легкая, беззаботная, беспечная, неприличная, флиртующий ребенок, я плыла в веселье и была на седьмом небе на небесах – именно такую роль подруги принцессы Ришки дал мне неблагодарный Эфроимсон, чтоб я была на сцене. Там не на что было смотреть… Но прима была слишком заворожена, как и все, автоматически продолжая свое делать па и находясь по замыслу режиссера слишком близко к рампе, чтобы заметить, что она сбилась влево, и нога ее идет мимо сцены. Я мгновенно пришла в себя, и крикнула ей, но было уже поздно – она рухнула с нескольких метров и нога ее нелепо крюком выгнулась так, как никогда бы не смогла в нормальном состоянии…

Она отчаянно плакала, когда ее выносили – у нее была сломана нога и пальцы на руке.

Внезапно она дернулась и положила ладонь мне на руку.

– Я так боялась играть Маэ… – почему-то тихо и виновато, пожаловалась мне она… как-то жалко и по-детски. – Я не завидую, не верь. А ты меня все равно лучше… – она вздохнула, и снова разрыдалась.

И не было в ее словах ни зависти, ничего, будто больной ребенок доверчиво прижался ко мне.

Я тихо успокоила ее. Я знала, что она меня любила… Правда, я так и не поняла, почему она именно мне сказала про роль Маэ…

Эфраимос рвал и метал. Заменить ее было некем, да и не было времени… И тогда его взгляд обратился на меня… Ведь я всегда знала танец абсолютно всех танцовщиков, мало того, на мне же его и испытывали. И тогда он, не слушая никаких возражений, дал мне главную роль, сделав меня примой… У него просто не было выбора… – приближался праздник, на который собирались люди со всего Дивенора… Праздник, которого всегда ждали все.

И начались бешеные репетиции, ибо роль мою тоже отдали Риле, ее – другой юной балерине… Но, слава Богу, Рила роль знала, ибо она ее работала вместе со мной… Для меня не было особой сложности, ибо именно эту героиню я особенно любила… Внешняя канва – я ее знала… А внутренняя – я над ней работала, вынашивая до самого крошечного, почти невидимого штриха, еле видимого движения губ, характерного взмаха рук… Ибо совершенно по разному ходит молодая девочка и молодая женщина даже когда просто идет, совершенно по разному люди движутся в радости и горе, а для того, чтоб понять и уловить отличия и выделить их, нужна не только безумная наблюдательность и длительные накопления опыта, но и Разум, синтез… И тогда одними микродвижениями ты превращаешься или в легкую, порывистую, невесомо спешащую девочку, или в величественную осадку матери, или в Воительницу, сурово отдающую приказы, оставаясь той же девочкой… Прежде чем играть нужно суметь выносить это в Сознании даже чисто внешне, а для этого нужны и наблюдательность, и Разум, и подвижность ума, и умение мыслить…

По какому-то трагическому чувству героиня балета была созвучна мне, хоть она и не теряла любимого Героя в бою… Но он знал, что, выбрав ее, он на самом деле пошел на гибель. И дерзко улыбался этому, хотя в балете все кончалось счастливым моментом…

Эфраимос тайно принес мне икону и смущенно дал мне. Он знал, на что я шла.

– Она тебе понадобится, – сказал он, вздохнув. – Не знаю, переживем ли мы эту премьеру. Лучше выйти под стрелы.

Я промолчала. Я знала, что Церковь приказала ему сорвать премьеру. И знала, что он упрямо шел вперед, закусив удила. Что было странно для этого всегда веселого толстяка. Он похудел, на лице его была какая-то печать упорства, темнота и злое упрямство без привычного веселья и шуток. Его спасало только то, что Церковь думала, что новая прима растеряется, играя в первый раз главную большую роль, да и репутация Ники, как проститутки с претензиями, поддерживаемой и продвигаемой лишь князем, создавала совершенно ложное впечатление. Все, кто видел ее раньше, в прошлом году, были совершенно уверены, что меня выдвинули нарочно, чтобы сорвать. Что я, как бы не пыталась, провалюсь.

Я медленно взяла в руки икону.

– Смотри Ника, – сказал Эфроимос. – Это вечная тема. Герой пожертвовал собой за Идеал. Рядом мать и любимая женщина, которые так или иначе тоже принимали участие в его подвиге, и таким образом тоже стали героями. Никто не может измерить чувство матери или чувство любящей Женщины. И, может быть, в какой-то момент, горе матери и жены больше, чем страдания самого героя. Но именно они, Любящие, вдохновляли его на Подвиг. И в этом несказуемое величие и благородство, честь женщины, честь Любящей. Это то, что повторяется в жизни все время и всюду. И мы должны помнить, что не только один Герой совершал поступок, но было множество нитей Любви, именно Любви, которые его поддерживали и вдохновляли, и остро переживали этот героический поступок. Чье самоотвержение больше – самого ли уже погибшего Героя, или Любящей его, которая идет на это, вдохновляет его благородство, зная, что теряет его в жизни, теряет своего Любимого навсегда? Кто поддерживает и направляет его, думая об Общем Благе, а не о своем удобстве? Поддерживая его во всем? Разве не то же у нас? Как трагичен момент их триумфа! Они смеялись! Они были молодыми. Ведь оба они знали, что завтра начнется беспощадный бой на выживание, безнадежный бой до конца…

Это была рискованная пьеса-балет. Создана она была по автобиографии известной королевы, погибшей пятнадцать лет назад. Эфраимос, наверное, сошел с ума, когда решился ее поставить. Только чудовищное, невозможное, поголовное убийство школы Ахана прямо в Храме и на плацу перед Храмом сделало возможным это. Говорили, что Церковь даже хочет таким образом выявить всех колеблющихся, и тем избавиться потом от них, что это явно провокация. Многие боялись. Но еще больше были уверены, что балет ждет провал. Что это будет торжество церкви.

Я же не слушала это. Я была так занята самой книгой и балетом. Я буквально купалась в книге воспоминаний, на которых и был создан балет, и видела только ее, слышала только ее, жила только ею.

Я играла Маэ.

Ночью я валилась с ног, и все равно открывала ее дневник, который достался мне в оригинале. И снова забывала все на свете, читая заново эти строки:

"Рукопись о моих счастливых днях, написанная мною, Властительницей Маэ, моей собственной рукой".