Текст книги "Моя профессия ураган"

Автор книги: Люда и Игорь Тимуриды

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 46 страниц)

Глава 55

Притащенный откуда-то аэнский доктор по нервным болезням вытянул меня…

– У вас была нервная горячка… – говорил он мне. – Если б не ваша подруга, вы могли бы и не оправится… В момент кризиса она буквально вытянула вас оттуда, откуда уже обычно не возвращаются… Вы сильная натура, но вы очень сильно все переживаете, и это может погубить вас… Вы должны научиться сдерживать свои чувства и владеть ими, иначе вы просто рискуете сжечь свои нервы при любом сильном переживании…

Я молча слушала его.

Я постепенно отходила и начинала даже смеяться иногда шуткам Рилы или отчаянным попыткам Эфраимоса развеселить меня… Но я изменилась… Я стала острей чувствовать людское горе, умерло много легкомыслия, жестокости, поверхностности, беспощадности – мне уже было не просто так ударить человека. Я знала, что изменилась, и печаловалась и радовалась этому… Все мы когда-то взрослеем, становимся более серьезными и суровыми… Меня заинтересовали духовные проблемы, и я с интересом лежа вчитывалась в гору аэнских, славинских книжек, воззрений Древних, воззрений тэйвонту, Учений Жизни, духовного опыта…

– Девочка моя, если б ты знала, как я переволновался… Кто бы думал, что под этим толстым слоем грима скрывается совсем дитя! – риторически спрашивал он. – Мне даже стыдно, что я за тобой, такой толстый старик, тогда ухаживал…

Я улыбалась, но не говорила… Но он знал, чем увлечь меня… Он принес задумки нового балета, книги, рассказывал и показывал, зная, что я рисую все в воображении, и постепенно втянул меня. Я подозреваю, что он специально взял ставить мою любимую пьесу, чтобы втянуть менять…

Он так привык приходить сюда и обсуждать тут у моей постели, что скоро перетащил сюда маленький клавир, и стал репетировать с Рилой прямо у моей постели, где образовался скоро целый клуб…

Конечно, это не могло не сработать – очень скоро я захотела тоже повторять, и через неделю я была уже в репетиционном зале… Эфраимос лукаво на меня посматривал, но я ему была благодарна, за то, что он сделал для меня… Я на людях являла образец полнейшего благоразумия… Только ночью, подушке, когда никто не мог меня услышать, я могла доверить порыв своего детского горя…

Но работа увлекала меня все больше, и заставляло забывать о себе, о своих чувствах… Меня мучило другое – как одухотворить танец?!? Я думала об этом непрерывно, в сотый и тысячный раз прогоняя танец в воображении и наяву, и словно приковав свою мысль к этой проблеме… Эфраимос сначала смеялся такой одержимости, потом привык, потом стал уважать, потом сам стал мучиться этими же вопросами… Меня интересовало, есть ли еще какие-то способы, кроме прямого воздействия твоей ауры и чувств, чтобы одухотворить и возвысить зрителей, и как сочетать это с танцем, превращая его в восхождение… Ведь он куда более выразителен, как и музыка, чем драма, почему же в драме есть гениальнейшие актеры воздействия, а танец, в отличие от музыки, до сих пор легкомысленен?

Только Рила знала, приходя и пробуя рукой подушку, что на самом деле происходит… Для других я снова была прежняя… Разве что чуть более серьезная и глубокая. Но рана на душе была слишком глубока и еще кровоточила…

Когда Рила в очередной раз обнаружила мокрую подушку, она пошла ва-банк.

– Не пора ли тебе выговорится хоть кому-то, а не держать все это в себе? – спросила она. – До тех пор, пока ты будешь бегать и вариться в собственном соку, до тех пор ты не успокоишься… Выговорись – ты увидишь, что жить станет легче!

Я улыбнулась:

– Горе лучше хранить в себе, тогда из него может выковаться жемчужина сердца… Ты знаешь, грубо, но оно открывает сердце…

– Лучше бы ты открыла душу другому…

– Я уже открыла раз, – печально сказала я, и тоска захлестнула мне душу…

– И что…

– Ее убили у меня на глазах, – запинаясь, сказала я. – Я опасный человек, Рила, возле меня стреляют… И я боюсь за тебя, – честно сказала я. – Ты многого обо мне не знаешь…

– Не хочешь говорить, не надо, но я и так знаю, что ты тоскуешь по Радому…

Что, не так?

Я как раз подносила чашку с чаем ко рту, но тут она застучала мне о зубы, и я отставила ее в сторону…

– Ты о чем? – хмуро спросила я.

– О том, о чем ты только и говорила в бреду – о Радоме… Одно не могу понять, где ты с ним виделась?

Я нетерпеливо дернула краешком губ.

– Еще кто-нибудь это слышал? – нервно спросила я, завязывая и развязывая руками узлы.

– Только Эфраимос и аэнский лекарь…

Я побледнела.

– А ты уверена, что это был аэнский лекарь, а не тэйвонту?

– Уверена… – она обернулась на кровати и сблизи заглянула мне в глаза. – Эфраимос может и не всегда тактичен, но он не такой дурак, чтобы привести сюда тэйвонту… Ему достаточно было увидеть твое лицо без грима, чтобы сделать выводы…

Я была слишком устала и слаба, чтобы сопротивляться…

– Мастер Радом, это тот Радом, с которым ты встречалась?

– Да… – тихо сказала я.

– Он тот человек, известие о женитьбе которого чуть не убило тебя?

– Да… – сказала я тише.

– Он тот человек, о котором ты плакала по ночам, думая, что никто не знает?

– Да… – совсем тихо одними губами прошептала я. И внезапно отчаянно и безнадежно заплакала.

Рила осторожно прижала меня к себе, утешающе разметывая мои волосы и поглаживая по голове как дитя…

– Поплачь… Все наладится, увидишь… (…) Господи, какой ты еще ребенок…

Мне казалось, что я открыла один из секретов зрительного воздействия в танце… Небольшой… Это лицо… Просматривая зарисовки всех известных танцовщиков, я обнаружила, что у всех у них лицо живет своей собственной духовной жизнью, при которой танец – это словно естественный жест, отражающий жизнь духа, но несказанно более прекрасный… Жест! Естественный жест как танец… Нет – самый сложнейший танец должен стать для тебя жестом, природным естественным движением духа…

Надо настолько отработать движения, чтоб ты могла полностью сосредоточиться на духе… Посмотрите, какое отвратительное впечатление оставляет танец, когда человек сосредоточен на теле, на том, на чем танцует… А если он еще и поглощен своим танцем, не музыкой, а собой… Механическое, как робот, какое-то страшное… Даже неприятное… Мы всегда сосредоточены на лицах…

Даже в танце мы прежде всего смотрим на прекрасное лицо танцующей женщины, на его чувства, мы питаемся ими – остальное фон, очень хороший, но фон… Именно танцовщица должна настолько отточить самый сложнейший танец, изумительный фон вязей, чтобы как бы встать над ним, подчеркнуть движение духа, а не не иметь танца вообще, как думают профаны от драмкружка… Она должна стать над ним со своей грустной, шаловливой или детской нежной улыбкой, переливами чувств, то есть это новый, как бы более высокий виток спирали, включивший в себя танец…

Танец должен тысячекратно усилить улыбку своим ритмом, движением, красотой, выпятить ее… В этом победа мастерства… В этом его привлекательность… Для этого нужна мощная жизнь духа и мощное же, могучее, фантастическое мастерство… Полное покорство тела, покорство тут же рождаемой мысли… Но для этого нужно утвердить и покорство мысли, чтобы мыслью вести воздействовать… А лицо… Лицо танцовщицы должно жить своей насыщенной духовной жизнью, оно должно быть постоянно открыто и прекрасно в своих чувствах… Посмотрите, как все великие и гениальные танцовщицы, незабвенная Уланова играют лицом… Ты так должна отработать танец, что это как бы в жизни, когда ноги сами несут тебя, а ты не думаешь об этом, а сама отдаешься чувству любви… Чувству… В постановке танец просто должен стать твоим жестом, то есть естественным и не замечаемым, как обычный жест, лишь выражающим чувство…

– Попробуй настолько выучить свою партию, чтобы подставлять свое прекрасное лицо, совершенно не отвлекаясь умом на танец… – говорила древняя Гения танца. Насколько она понимала его смысл! Будто знала, что взгляд вернется к глазам и скользнет по женскому лицу… Может, поможет пример музыканта гитариста, который идет по улице, играя, но улыбаясь девушкам при этом, самозабвенно поя, руки которого словно сами играют… Но не механически!!! А отдаваясь тому же чувству, переливаясь с ним, просто партия уже настолько отточена, что уже стала его сущностью и он может полностью отдаться песне и жить в ней, его лицо живет чувством, тогда как руки исходят словно сами исступлением танца, сами находя и устремляясь, словно это отдельный человек аккомпанирует ему, исходя исступлением счастья… Жест! Это стало уже таким же жестом, каким я пожимаю плечами, заливаясь смехом от улыбки любимого…

Жест… Лицо танцовщицы должно быть одухотворено и прекрасно и жить своей жизнью… Она отдается танцу, но не поглощена телом, процессом, как женщина, отдающаяся любимому, знает лишь любовь, а не поглощена половыми органами…

Или задумавшийся музыкант напевает и выстукивает пальцами звучащую в его сознании мелодию, задумчиво смотря в окно, но не психбольной, который, ни на кого не обращая внимания, поглощен своим дерганием, и увлеченно пыхтит и стучит, никого не замечая… Лицо живет своей духовной жизнью… Танец как жест! В этом смысл танца… Конечно, это самые примитивные азы танца, но и их даже многие не знают… Потому танец должен быть отточен до такого абсолютного совершенства, что ты не должна его видеть, отдаваясь танцу…

Я много работала, вынашивая в уме свою роль… И не только свою – всю пьесу…

Я работала до тех пор, пока моя роль вся не жила в уме как мыслеобраз и воображение как единое целое, то есть я охватывала ее всю словно одной точкой, одним взглядом… Из этого мыслечувства-мыслеобраза роли, где чувство и воображение внешнее соединены и охвачены чувством в одной точке, я и рождала свой танец телом… Это было то самое чувство, которым я в бреду охватывала целые периоды жизни с их чувствами и переживаниями… То есть я не вызывала эти чувства последовательно физиологически, как плохой актер, не сливалась со своей личностью, я их держала в сознании, все яркие и могучие чувства роли, странно живущие в одной точке, поскольку это и было Сознание… Оно – Сознание – чувство – и оно может в мыслечувстве так же охватывать человеческие чувства целыми периодами, как охватывает протяженную симфонию или период истории… И это уже не животное чувство – это Мысль, – которая мощно воздействует на зрителя… Ибо это чувство сердца… И это Мысль, Синтез, единое целое… И ты передаешь зрителю это чувство, облегчая ему восприятие твоего посыла духа внешним проявлением, дающим ему направление сознания…

Опыт бойца, наблюдателя, ученого, певца позволял мне наблюдать и вычленять лучшие условия воздействия на зрителя, находить законы там, где для других была лишь пустота… От спектакля к спектаклю воздействие мое становилось все сильнее, и мне часто было просто стыдно, что многие ждут именно моего выхода, чтобы пережить радость духовного восхищения и чистоты, дуновения первой любви или порыва мужества, хотя я так старалась раствориться в пьесе и направить свое умение, чтоб именно подчеркнуть и усилить пьесу, а не себя…

– С тобой хотят увидеться дети тэйвонту… – сказала Рила, когда я валялась в гримерной после спектакля.

– Это люты… Люты это не дети тэйвонту, – поправил ее вошедший Релком, напарник в этом балете. – Это просто ученики тэйвонту, первая ступень в замке Ухон.

– Но они хотят выразить ей почтение, – лукаво сказала Рила. – Она их потрясла.

На вашу пару смотрели больше, чем на приму, хоть ты танцевала в маске!

Неведомая легкость, ты просто парила в воздухе постоянно, точно у тебя нет совершенно веса, нечто легкое и невесомое, все время там, рядом, будто гипноз, вуаль, дым… А еще эта маска!

– Ужасно… – честно призналась я. – И извинись, скажи, что я ужасно устала…

– Делать мне нечего! Их привезли на приближающиеся праздники показать все достопримечательности. К тому же они будут крутиться среди местных детей, препятствуя образованию детских банд и хулиганству на праздники… Дети царят среди детей… Они уже с детства знают всех и учатся устранять негативные моменты, управлять людьми и объединять детские коллективы вокруг себя, а не вокруг бандитов. Когда они вырастут, они уже будут не только всех знать, но и командовать всеми… Никакой мальчишка не пикнет, а для них это уроки и отработка приемов… Вместо банд – детские коллективы во главе с маленьким драчливым люты, который воспитывает их, подражая наставнику, и контролируется им…

– Как интересно! – воскликнула я. – Но…

Послышался топот детских ножек за дверью.

– Построиться! – скомандовал мальчишеский голос. – Равняйсь! Равнение! Сейчас я спрошу разрешения, а вы пока постойте вытянувшись и не подведите меня!

Я со смехом представила тянущихся к небу изо всех сил маленьких ребят, гордо стоящих с руками по швам в рядочке в форме, чтоб произвести на меня впечатление. Я не могла им отказать и разочаровать их. Сама такой была лисичкой.

Когда я смотрела на их мордочки, сердце сжималось от каких-то воспоминаний.

Улыбнулась им, извинилась… Постаралась не разочаровать их, рассказывала, смеялась. А потом обратила внимание на крошечную девочку, неподвижно стоящую в углу, в отличие от всех, и не отводившую от меня глаз.

Я еще раз взглянула на нее, и сердце мое ухнуло в пропасть. Окружающее словно выключилось, звуки растянулись и завизжали.

У нее были большие, мои громадные глаза и такие, знакомые мне, родные черты…

Не мои!

Того, Кого я Так Хорошо Знала…

Я еще не вспомнила его Имя, но оно уже билось во мне, как пульс, как птица, как моя кровь. Оно отзывалось в висках и горело бешеным пламенем в сердце.

Даже тело знало Его, оно было в его сжигающей истоме, оно кричало во мне навстречу Ему и наполняло каждую мою клеточку.

Того, о Чьей гибели мне рассказали другие, отводя страдающие глаза…

Точно вспышка, взорвалась в памяти картина…

Феерически кружащийся мир и губы, сплетенные в поцелуе… Он тогда меня догнал… За что-то разгневавшись на меня… Осенью… И, совершенно не подумав, схватив в охапку, разворачивая к себе… И дальше мы уже не помнили, ибо закружилась небо и земля… Мы падали, падали и не могли упасть, воспаряя к небесам…

…Я обессилено откинулась на стенку и только молча смотрела на Нее. Только смотрела, смотрела и не могла наглядеться. Стояла и смотрела, и даже не могла слова Ей сказать. Как смешно она ходит, как знакомо улыбаются ее надутые губки. Как она уже горда своей формой… По лицу моему катились слезы, а я их не замечала…

– Ты чего? – удивленно спросила меня Рила, увидев мое лицо.

Я же только плакала и пыталась что-то сказать…

А потом, взглянув на девочку, Рила сдавлено ахнула, побледнев, как стена…

– О Боже…

Она все поняла…

Глава 56

Я поехала за ней. Плевать. Меня уговаривали. Меня просили. Меня стыдили.

Плохо, что группа люты обнаружила слежку. Но я была невменяема. Я готова была воровать, только чтобы идти по ее следам. Они, очевидно, направлялись прямо в замок Ухон. Но я их потеряла. Наверное, вспугнула.

Я кричала от отчаяния и боли. Я знала только ее имя. И все. Я не знала ее жизни, не знала, как она думает, как живет… Я тихо сходила с ума.

Я даже не запомнила, как я нашла Дара. Или как меня нашел Дар, мой конь. Где я купила меч. И купила ли. На нем была кровь. Чья?

Только чьи-то крики о помощи вывели меня из апатии.

Дальнейшее все разворачивалось очень быстро. Тут меня словно подменили – дальнейшие действия стали профессиональные – чеканные, хладнокровные, хирургически точные и рассчитанные до безжалостности. Точно не девочка, а безжалостный инструмент смерти.

Взгляда хватило мне, чтоб оценить ситуацию. Около ста пятидесяти бойцов в черных костюмах с техникой и реакцией тэйвонту, но все в черных масках, грамотно штурмовали одного, в белой униформе тэйвонту, засевшего в расщелине.

Он был явно сильней их в технике; и тоже, похоже по ней, сам тэйвонту. Но, было очевидно, что он попался. Их было слишком много, и они были слишком спаяны друг с другом. А он мне был со спины чем-то знаком и тепел. Бойцы же были холодны, и от них веяло темнотой и холодом. Злобой и холодом. Не знаю, как я ощущала, я в бою не анализировала. Мне главное знать, кого рубить. На этих черных я почему-то сразу взъярилась. Опять. Гнев без причины это уже опасно. Все, что я пережила за эти дни, выплеснулось в этой вспышке сознания.

Если увидишь предателя и змею, сначала убей предателя, потом змею… Именно это сравнение мелькнуло во мне как молния, когда я убила первого из них.

Я так никогда и не смогла понять, почему, вместо того, чтобы убегать от такого невероятного числа мастеров боя я безумно, даже не задумавшись, одна, крошечная, после болезни, атаковала их. Мне было плевать. Атаковала, задыхаясь от ярости, захлебываясь в яростной, безумной, безумной атаке стопятидесятикратно превосходящего врага, который раньше охотился за мной. Я даже не задумалась – просто увидела, поняла и атаковала… Только холодная ярость полыхнула во мне – и я потеряла себя. Я даже не остановилась, не на секунду не замедлила бега коней, только холодно дерзко оценив, как их надо убивать. Это было безумное по дерзости мероприятие. Но и я, наверное, была тоже безумна и яростна…

Я просто ринулась на них. Одна!

Я не стала выяснять, правильно ли я поступаю – надо было спасать человека, потом думать. На доброе дело маски вдесятером не надевают. Хотя я иногда и использую. Да. Только тогда я об этом не думала.

Я как скакала во всю мощь, – так и продолжала. Мысленно я отдала приказ коням – убивать всех, но не белого, – и прямо с ходу ударилась в эту массу. На все про все, оценку и разработку боя ушло мгновение, в котором я ни на мгновение не задержала свой ход к месту битвы.

Обстановка способствовала мне – ложбинка, в которой они были растянуты более менее цепочкой, атакуя тэйвонту, не позволяла им рассосредоточиться. И они вроде прикрывали друг друга сзади, потому не слишком беспокоились за свои спины. Опять получилось так по-глупому просто, что скажи – и не поверят. Никто ведь не подумал бы, что одинокая девчонка осмелиться атаковать такое безумное количество тэйвонту, которого хватило бы, чтоб уничтожить армию!!!

А я атаковала!

Я расстреляла все десять арбалетиков, что я забрала из тайника, уезжая, еще до того, как ворвалась их в массу… Со свойственной мне четкостью и мгновенностью, беспощадно и точно…

Тридцать человек даже не успели опомниться…

Они сначала не среагировали даже, увидев одну незнакомую девчонку на конях в черном плаще. У меня всегда был непрезентабельный вид – это меня выручало. Да и мой табун не походил на гарпий. Да и мозгов у меня не было тогда…

У Дара слишком бешеная скорость – они не ожидали увидеть меня там, где я была, запаздывая оценкой, когда я буквально вонзилась в толпу, полосуя с обеих рук двумя аэнскими мечами. Черным они так и не достались – они не нашли моего тайника. Зато они достались им по полной сейчас. Каждому. Вместе с ножами.

Кучу которых я выкинула еще до того, как доскакала до черных на длину мечей, еще пока я ворвалась в них… А потом пошла полосовать, перехватив по ходу мечи, двумя руками не останавливая ход. Аэнский меч всегда отличался своей повышенной "проходимостью", он безумен по остроте и, кажется, не тупится, когда он легко рубит все – потому они так и ценятся. В руках тэйвонту с их безумным адским по мгновенности и силе ударом – это страшное оружие, рассекающее все, через что он проходит. Потому мои молниеносные полосующие удары были почти не видны – я всегда отличалась скоростью и точностью…

Ужасно думать, как все просто получилось – я просто промчалась на Даре сквозь них до самого конца этой длинной расселины, ибо она была узкая, на длину двух мечей и уже, мгновенно прорубив полосу до самого камня и срубив даже атакующих самого тэйвонту в белом. Которого я отсюда видела только в куске спины. Дар, словно поняв, даже не замедлил ход, ибо удары мои были слишком молниеносными и почти невидимыми… Я срубала по несколько голов или тел одним мгновенным ударом меча с коня с каждой стороны, полосуя, как мельница, крылья которой невидимы… Как раз и смогла срубить их на всем скаку, ведь аэнский меч так хорошо режет…

Меня всегда упрекали, что из всех решений, я избираю самое простое, которое просто не может прийти никому в голову. Просто реакция и скорость Дара опередила их ожидания – мы оказывались не там, где они ожидали нас увидеть.

Это притом, что половина вообще не подозревала, что их атакуют. А часть, как я позже поняла, приняла меня с мечом в плаще за кого-то своего, ибо они же его у меня отбили. Да и меч Эльсинор узнаваем; а еще многие были уверены, что их прикрывают со спины, и что это кто-то свой едет – меня спасла молниеносность… Все обострилось в бою – время словно замерло. Я не знаю, сколько ударов сделала, и как я смогла их сделать, не замедлив скорость – это было безумие и свойство схватки, когда уже не мастерство, а нечто над ним полыхало ударами – я теряла себя, я успевала сделать на двоих по удару, благо они были без доспехов… Тэйвонту обычно не носят доспехи, и меч проходил сквозь них даже не как сквозь масло – я сметала их столько, сколько могла достать ударом меча – даже разрубленная половинка головы дожута, задетая артерия, прорубленная грудная клетка в области сердца, снятая шея – этого было достаточно… Чисто инстинктивно я пускала меч так, чтоб задеть или вывести из строя большее количество дожутов…

Безумие боя охватило меня – я уже сказала, что до самой скалы, срубая их мечами с коня, сохранив темп боя, я дошла на бешеном скаку. Я опережала сейчас

Дара и выложилась до безумия, благо рубать – не сражаться…

Я сама не помню, как я прошла этот проход… Просто проскакала ее на всем ходу, сумев справиться, не замедлив бешеную скорость Дара. Эту длинную, словно подставившуюся мне цепочку… Может показаться странным, но я не только рубала мечами, но и била с коня ногами… Не считая того, что и Дару приходилась скакать, ломая их спины копытами…

И все словно послужило в мою пользу – даже то, что те, кого я пропустила, отвлекались на меня, и не видели, что за мной шли в атаку боевые кони, воспитанные Даром, сметая отвлекшихся на меня, то есть повернувшихся к ним спиной…

Начало боя и эта безумная скачка без сбавления хода сквозь плотный строй тэйвонту были каким-то безумием, так все мгновенно и четко было сработано… Я себя не контролировала – вспыхнула беспощадная сущность закаленного с младенчества бойца…

И только когда я подняла Дара на дыбы у скалы в скоплении тэйвонту; когда я, бешено визжа для создания паники, полосовала во все стороны в образовавшейся толкучке; а от ударов копыт Дара люди летели во все стороны; а от одновременных ударов моих ног прямо с коня, не прекращая ударов мечом, ломались их шеи – только тогда я осознала, кого я так безумно и бесшабашно атаковала, сколько человек, – но я только смеялась, пьяная напряжением боя…

…Я помню недоумение в глазах старшего из них, когда я прямо с коня ударом сандалии ему в подбородок, развернула ему голову на сто восемьдесят, так что он от непривычки щелкнул. Второго я срубила прямо мечом из ножен из-за плеча одним махом, куда я на секунду убрала ставший ненужным меч, метая ножи – слава богу, хоть рубящий удар с коня отработать до абсолютной молниеносности хватило фантазии. Кони мои, налетевшие на их спины, – тэйвонту даже не соизволили обернуться на такой балаган, уверенные, что стадо не поскачет прямо на стенку и камни – развлекались как могли. Но, вообще-то, другой рукой, под прикрытием якобы работы мечом – я вообще-то еще им плохо владела, вернее не вспомнила, если только не просто рубить, а не сражаться на мечах – я бросала ножи прямо из плаща из обойм метательных ножей, которыми была напихана под завязку.

Впрочем, и меч-то был вытащен лишь на десяток ударов в толчее – очень уж красиво получалось, когда голова распадались на две половинки. Дальше меч уступил место более прозаическим метательным лезвиям, которыми я охватывала большую территорию в обыкновенном бою. Я метала сейчас их с коротким щелчком воздуха, полностью отдавшись ситуации и контролируя ее всю вокруг; звук был будто всхлип арбалетной стрелы.

Это был безумный водоворот вспышек ситуаций… Когда надо было опередить врага… Но их словно охватил шок, когда они увидели, что это одна девчонка, странно смеющаяся плачущим от упоения и наслаждения боем всхлипывающим дрожащим смехом… А я кричала от радости и наслаждения, обрушивая на них смерть, и чудовищные удары и раны лишь усиливали безумие и восторг битвы… Я плыла… Я что-то пела в этом безумии, и на глазах моих были слезы радости и наслаждения…

Я видела в расширенных зрачках страх, ужас, шок…

Приходилось защищать расшалившихся моих коней от бойцов профессионалов.

Впрочем, я делала это бессознательно, словно видя в едином зрении перед собой весь бой… Не знаю как мама, но у меня это было кастовое.

На самом деле все было очень просто и очень быстро – я просто воспользовалась предоставленным преимуществом, уничтожив их почти без боя, порубив, а потом было поздно. Они просто подставились, вытянувшись в цепочку и не сразу среагировав на атаку, уверенные в прикрытии. Ну и для настроения я еще отчаянно визжала… Потом… На самом деле, все это не заняло и двух секунд с тех пор, как я вихрем ворвалась сюда. Но хаос и неразбериха!

Если и был бой, так это возле скалы… Там пришлось выложиться так, как и представить было трудно… Лишь позже я поняла, что только адское мужество помогло мне уцелеть в дьявольском месиве вспыхнувшего боя, но тогда я об этом не думала. Помню только, как трижды ударила ногой и никогда не пожалела об этом. Старалась, конечно! Каждый раз так выдала каждому, качественно, не скупясь, резко, чтоб шея щелкнула. Работала, работала для них, как говорится, бескорыстно. Не надо мне иной награды, чем пустой звон. За щелчок!

Один из раненных Даром перед смертью обернулся ко мне и потрясенно прошептал:

– Ты! Ты жива…

Дальнейшее я видела лишь по губам в периферийном зрении, ибо он шептал.

– Значит, он не выполнил приказ… И не убил тебя… А спас и укрыл, и по прежнему служит тебе…

И умер.

Бредит – подумала я. Как Дар мог не выполнить приказ, если он никого не слушает? Или, может, он раньше принадлежал этому человеку? Или кому-то подобному этим? И сейчас ему дали приказ, но он не менял хозяина в бою? И глушил черных, как и красных и белых одинаково?

Без коней моих, я не знаю, справилась бы я с ними. Скорость и реакция Дара выдали мне преимущество, которое я холодно претворила в победу, соединив с собой. Но это были черные бойцы профессионалы. И лишь внезапность, нет – адская дерзость простого замысла, неожиданность, скованность части их тем бойцом, выручили меня – пока я добралась до скалы, большинство из них были мертвы, и лишь десяток еще оставался после того, как распался водоворот вокруг кружащейся у скалы меня…

Я еле увернулась от стрел в голову, когда кто-то все же разрядил в меня арбалет, прежде чем Дар убил его копытами… Еще два ножа ушли сразу с обеих рук, потом я, опрокинувшись назад колесом на коне прямо за круп Дара, уходя от стрелы, срубила прямо из-за плеча из ножен широким ударом назад кинувшегося оттуда бойца… Который, очевидно, подумал воспользоваться тем, что я уклонилась… Я аккурат достала бросившегося мечом, срубив его в этом развороте тела вниз на две части… То есть, опрокинувшись назад вправо, я по ходу вытащила правой рукой меч из-за левого плеча, рубанув в этом уклоне широкой назад…

– Хорошо, – выдохнула я, и, с трудом резко выпрямившись на рванувшем Даре, перекинув меч в левую руку, срубила уже перегнувшись вперед того тэйвонту, который в меня стрелял… Он аккурат отпрыгнул от Дара. Но не от моего удара, – я потешилась каламбуру…

Свободная рука в это время дважды бросила нож, пока выпрямлялась… Белочка и другие кони, атаковали остальных, и мне осталось добить их жертв, которые яростно отбивались…

Кровь заливала мне лицо…

Внизу осталось еще только двенадцать…

Но несчастного бойца, который сражался так яростно, все-таки достали, – четверо теснили и уже побеждали его, оружие было выбито, а один кинулся сзади.

Он обернулся…

Я ахнула и похолодела…

Он был мне не незнаком…

– Радом, сзади! – отчаянно завизжала я, не понимая, что делать от страха.

Он резко обернулся и, отбив того ногой, и буквально вылетел прыжком на скалу.

И тут поняла, что такое амнезия. Это когда в опасности оказался любимый человек, а ты проявила все признаки идиота. Я слетела с коня и заметалась, бессмысленно и суетливо, не зная, как ему помочь – они все были вооружены клинками. Тыкаюсь туда, сюда, визжу от страха за него, руками махаю…