Текст книги "Моя профессия ураган"

Автор книги: Люда и Игорь Тимуриды

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 46 страниц)

Глава 14

Я совершенно не помню, что было. Было и горько, и все почему-то сладко ныло, когда меня касались его сильные руки… Никогда такого не было… Я спала.

Глупости, конечно, но они были мне приятны… И сквозь сон успокоено шмыгнула… Он что-то втолковывал, будто малому и глупому дитяти, точно успокаивая перед чем-то и чувствуя, что его голос меня успокаивает. Но я не слушала… Просто наслаждалась им… И тепло разливалось по сердцу.

Не знаю, сколько я проспала в блаженной неге… И, почему-то, отчаянно, отчаянно ревела во сне.

– Все хорошо… – очнулась я от его слов. Он осторожно вытирал мои слезы, все еще бывшие на щеке. Или это были капли дождя, попавшие на мое отчего-то счастливое детское лицо? Мне казалось, что я вернулась в детство, что я дома, и что сейчас войдет мама…

– Я принес Вас к себе домой, пока к Вам не вернется память… – сказал он. – Уже видна наша заимка, вернее ее ориентиры… Здесь за Вами присмотрят и вылечат… Нечего бояться урагана. Вам восстановят память и вернут отцу.

Я вздохнула. Я ничего не понимала, что произошло. Он говорил так, будто ничего не было, я не кричала и не билась, и я просто проспала у него на руках. Ни мыслей, ни кошмара. Просто уснула, когда он взял меня на руки, а теперь проснулась от страха. Это был просто сон. К тому же он мгновенно исчезал, как всякий сон, и я почти ничего уже не могла вспомнить – ни что я с ним делала во сне, ни… Ужасно…

– Да ты уснула! А я тебя разбудил. Не спишь? – он осторожно прижал меня к себе, встряхивая. – Вот и хорошо… Мы уже почти дома… Не плачь…

Что-то выглядело в его поведении странным.

– После того, как мы встретились, ты уснула… – уловив мой взгляд, сказал он. – Тебе, наверное, приснился какой-то кошмар? Урагана больше нет, никого больше нет, я защищу тебя, я найду, кто ты, только не реви!

Когда хочешь кого-то успокоить, явно не стоит говорить – "не плачь" – это издевательство. Ибо даже если у него еще сухие глаза, и он совершенно не собирался плакать, стоит "посочувствовать" ему – не плачь, ну не плачь.

Достаточно просто спросить: ты не плачешь? Этого обычно хватает. У тебя против воли покатятся проклятые нелепые слезы, ты разрыдаешься против желания.

Так и его успокоение оказало прямо взрывчатый эффект на мои расшатанные полусумасшедшие и самостоятельные чувства. Я по-глупому, как противный капризный ребенок, снова заплакала и заныла, не в силах остановиться. Хоть и пыталась, сознавая идиотскую глупость своего поведения. Я сейчас была почти как младенец. Что хочет – не знает, и возможности сказать об этом не имеет, разве только слезами.

Смех и горе, кто бы подумал! Но я не могла контролировать свое поведение, как не издевательски это звучало. Это была не я, а какой-то ребенок… И всю глупость и бестактностью своего поведения я не понимала. Я даже не сознавала этого.

Я снова тщетно беззащитно прижималась к нему, потеряв всякий контроль, инстинктивно ища у него помощи и защиты. Я не могла себя заставить. Руки сами тянулись к нему и гладили его волосы автоматически, будто всегда так делали, забыв, что так нельзя вести себя с незнакомыми людьми. Они вели себя автоматически, выскальзывая из-под контроля. Я забыла даже, что я встретила этого человека впервые всего два часа назад. Я пыталась это все прекратить, честно. Отчаянно сжимая руки в кулаки, сжимая в линию вздрагивающие открывающиеся губы, кусая их, пытаясь прекратить рев, но не тут-то было…

Сколько раз я потом, улыбаясь, вспоминала эту сцену. В тот раз я единственный раз за всю свою прошедшую жизнь плакала по настоящему. Искренне. Сама не зная почему… Еле сдерживая рвущиеся рыдания. Нервы… Они совсем расшатались, и вела себя я совсем некрасиво, противно и выглядела заревано… Противный малый ребенок. Изо всей силы вцепившись в него руками, обильно смачивая слезами.

Наверное, он имел дело с детьми… Ибо постепенно, я даже сама не заметила как, меня успокоили и даже развеселили. Я была полностью счастлива. На десятом небе блаженства… Я заливисто смеялась у него на руках, когда он слегка щекотал меня или пытался развеселить детской невинной шуткой… Этот человек явно имел дело с малышами и знал, как ладить с испуганным ребенком… Пусть этот ребенок – уже почти девушка.

Я широко вздохнула, прижавшись к нему, вытирая о его грудь последние все еще чуть катящиеся сами по себе слезы. И недоверчивая улыбка и слезы… Не знаю почему, но мне захотелось петь…

Я и сама не поняла, что уже пою… Со мной это иногда случалось в минуту большой радости… Мысль и ее исполнение у меня почему-то не отделяются перерывом… Почему-то вспомнилось, как кто-то из близких говорил мне, что мы, женщины, поем, когда любим… Я снова с ним, и меня не разлучат годы! И что я часто начинаю незаметно для себя петь, когда сердечко мое вдруг набухает прорвавшейся любовью, задыхаясь от любви, верности и преданности. Как птица весной. И звенит тонким хрусталем моего голоса.

Почему-то я немного испугалась таких дурацких мыслей, но меня всю полностью захватила песня, рассеяв все. И я уже забыв про все пела, привычно переливаясь душой вместе с песней… Став песней… И все ушло прочь… Все осталось где-то далеко…

Полудетский голос у меня оказался очень прозрачным, высоким и чистым, как хрустальный звон… И в то же время мог легко брать любую ноту в диапазоне четырех октав… Поглощенная легко взмывшим в небо пением, выпевая и насыщая теплом и сердцем, нет – кристальным, искрящимся прохладным духом каждую ноту – так я ощущала, я даже не обращала внимания, что пою… А пела я странную старинную аэнскую песню…

– Мой друг, – пела я, – я даю тебе свою руку! Я даю тебе мою любовь, всю любовь моего сердца, самое драгоценное, что у меня есть – она дороже мне всех сокровищ; я даю тебе себя саму раньше всех наставлений и заповедей. Ну а ты отдаешь ли себя? Свое сердце? Пойдешь ли вместе со мной в дорогу? Будем ли мы с тобой вместе неразлучны до последнего дня нашей жизни?

Я честно клянусь, что поглощенная словно неоткуда взявшейся во мне песней, я даже не сразу поняла, что пою, и кому пою… Что он незнакомец. Я не хотела!!!

И очнулась, только когда поняла, что он, затаив дыхание, стоит со мной на руках и прислушивается к моему пению…

Я покраснела до корней волос и оборвала песню…

– Вот ты какая… – заворожено сказал тот же голос. Я краешком глаза стрельнула в него и уткнулась ему в грудь, пряча заалевшее лицо. Я чуть снова не заплакала от стыда. Как он был красив!

– Я… я… забылась… Я не такая… – сквозь нахлынувшие слезы, запинаясь, еле выговорила я. Так опозориться перед незнакомым человеком! Что он обо мне подумает!

– Ну вот, мы снова заревели! – огорченно сказал он. – А я уже думал, что ты райская птица…

– Вы… вы не думайте обо мне плохо… – ревя и поднимая вверх заплаканное лицо, сказала я. Но увидела только осторожно закрывший от снова хлынувшего дождя меня плащ и его подбородок, ибо он смотрел на небо… – Я не хотела… Я забылась… Я забыла, что я не сама… – путалась и пыталась объяснить я…

– Я не для вас пела!

Он рассердился.

Я только хуже заревела.

– И сверху дождь, и под плащом дождь, – весело сказал этот красивый голос… – И если ты будешь так реветь, я вытру тебе слезы платком, – пригрозил он. – Не бойся, я ничего не слышал…

– Ага, – шмыгнула носом я. – Разве что глух на два уха…

Но, испугавшись угрозы, слегка затихла, оставив рев и только всхлипывая…

И потихоньку снова задремала, во сне незаметно крепко обхватив его за шею и лишь иногда пуская слезу… Для порядка… Чтоб он не очень задавался и успокаивался…

Я то снова встревожено и напряженно просыпалась, слушала стук его сердца, вдыхая его запах кожи и волос и еще каких-то трав, то, утешаемая его голосом, дрожа, снова погружалась в странную, охватившую меня, непривычную мне полудрему и слабость. Я прижималась к нему, как к опоре и защите… И мне почему-то казалось, что так начинается наше счастье…

Только, мне кажется, что мы дошли что-то очень быстро… Четыре часа – так мало!!!

Но как ни длится счастье, оно кончается. Мы, наконец, вышли из леса… И, судя по всему, уже попали в дом… И меня осторожно поставили на ноги. Как пугливая птица, я осторожно оглянулась, не решаясь выпустить из рук своего спасителя и грозясь снова заплакать.

– Ну-ну, – добродушно сказал он, – если вы собираетесь опять меня заплакать, то я, пожалуй, надену лучшую рубаху. Смелее! – приободрил он меня.

Я крепко стала на землю, все так же держа одной рукой его на всякий случай за шею, внимательно осматриваясь, не грозит ли мне из темных углов невинных уютных стен этого крошечного замка, какая-либо страшная опасность…

Людей я совершенно почему-то не боялась. Выросшая в таком месте, где абсолютная честь и уважение к женщине были таким же незыблемым законом природы, как ежедневный восход солнца, я скорей бы поверила в то, что мир обрушился, чем в плохое отношение взрослого. В моем мире женщина или девушка, идя через темный лес, увидев ночью незнакомого мужчину, доверчиво догоняла его, радуясь, что не будет идти одна и не будет так страшно. Мужчина, рыцарь, всегда охранит от диких зверей и прочих опасностей. Чисто мифических, честно говоря. Почитание женщины и чести, утверждение святости любви и священного таинства брака, охраняли женщин лучше десятка наемных телохранителей. Ибо не существовало доступных женщин, этого дьявольского проявления, а значит и самой возможности для распущенности и проявления блуда. При этом распущенность мужчины была бесчестием. Грязные мысли были позором, подлость и грязь – подлостью и грязью, а не донжуанством. Уже то, что он на это способен отталкивало от него людей похуже копошащихся паразитов и резкого отвратительного запаха. Нечистоплотность в отношениях с женщиной граничит с подлостью. У нас так называемый "разврат" был тем, чем он и являлся – бесчестием и неблагородством, полной деградацией до самого грубого скотства, вещью, совершенно невозможной для мужчины. Противоестественной и позорной.

Даже предположить о том, что например дядя Жэн или муж Анэ способен наедине причинить что-то девушке или женщине, являлось бы для них чудовищным оскорблением и глумом, смываемым кровью…

Одна священность понятия Любви между мужчиной и женщиной делала это просто немыслимым. Так же, как не приходило в голову нормальным людям, что в страсти есть что-то грязное. Ибо, осененная любовью, она была пламенением и возвышением тела, певучим жаром чистой энергии и пробуждением мощной силы в нас, несущей чистую радость близости и любви, человечности, настоящего блаженства и экстаза. Экстаза от каждой минуты бытия рядом с любимой.

– Ну, леди, смелее! – сказал мой избавитель, осторожно, словно чтоб не задеть меня, бывшую впереди его, открывая дверь. – А то придется всю жизнь вам быть в моих объятиях, если будете так бояться!

Я шмыгнула носом и улыбнулась.

– Теперь-то вам ничего не грозит, даже ураган, чего волноваться… Добро пожаловать в наш дом, здесь вы под защитой нашей чести, даже если б вас преследовали. Пусть наш дом и моя семья будет вам родным очагом и защитой, пока вы отойдете и вспомните, кто вы и откуда. Вас всегда защитят и приветят в этом жилище, пока вы не найдете свое. Мои дети и воспитанники защитят вас.

Я улыбалась. Впереди у нас было все только прекрасное…

С этими словами он распахнул дверь. Я заглянула в нее. От ужаса у меня просто отнялись руки и по груди расползлись ледяные когти. Надо же, как по глупому погибнуть. Это был хороший дом.

Тэйвонту, Псы короля, беспощадные бойцы и пожизненные телохранители знати, попадали в тренировочный монастырь с младенчества и жили одной большой семьей как братья и сестры до того, как становились тай, то есть прошедшим испытания, и давали клятву какому-то принцу. Они всегда всем рады были помочь, только вот люди их боялись как огня. Их базы были в избытке разбросаны по всей стране.

Это был очень хороший дом. По дивенорски Сюитэ.

В доме были тэйвонту.

Это был их дом.

По дивенорски база тэйвонту называлась Сюитэ – место дьявола…

Глава 15

С минуту я бездумно и молча пятилась назад, пытаясь сдвинуть своего спутника, не видя полной безнадежности и бессмысленности этого предприятия. В любую секунду мог раздаться арбалетный выстрел в упор или в затылок, и я бы беспомощно скорчилась со стрелой в голове на полу как ребенок…

На меня с удивлением и интересом уставились пять пар гляделок молоденьких тай, среди которых было две девчонки, и один старый тэйвонту, очевидно их тренер.

– Мастер Радом, вы уже вернулись с монастыря? – раздались юные голоса.

– Кто это?

– Ты поймал раненного олененка? – это доверчиво спросил совсем малыш.

– Господи, какие глаза! – сказала юная тэйвонтуэ. – Хочу такие же!

– Кого ты привел? – спросил старый воин.

А я все пятилась и пятилась назад, будто видела перед собой ужей, а не милые дружелюбные мордашки совсем юных тай, словно вырезанные из стали. Себя я сейчас не контролировала. Все мои чувства были на лице, как на ладони.

Не к месту вспомнилось, что все тэйвонту живут будто настоящие братья и сестры словно одна большая семья. И не просто считают, а так и относятся к друг другу, сильней, чем кровные родственники, ибо уже маленькие люты – дети которых забирают из приютов в монастырь Ухон – совершенно естественно считают, что это их семья. Братство и взаимопомощь не просто культивировалось среди будущих бойцов-профессионалов, оно просто внедрялось, врезалось намертво в их головы всем уставом и способом жизни в Ухон. Иначе они не могли бы абсолютно рассчитывать на руку друга в бою.

Они должны были быть абсолютно уверены в соседе по строю, чуять его мысли, действовать синхронно с ним – на этой фантастической спаянности, недоступном другим взаимодействии друг с другом во многом основывалось преимущество тэйвонту в большом бою. Кто не видел этой их чудовищной согласованности, будто они представляют собой один разум и словно единое тело, в котором каждая клеточка действует согласованно с каждой другой, будто вся сотня тэйвонту представляет из себя одно особое орудие, тот не может этого даже представить.

Будто невидимые нити связывают их, они, не глядя, чувствуют другого и его действия в бою как самого себя. Вернее, они уже приучены видеть, но ощущать уже бессознательно действие другого словно это ты сам, уже не думая и не рассуждая об этом, а только имея его в поле зрения. Или сознания. И действовать с ним синхронно. Им не надо было рассуждать – достаточно было быть в поле его зрения, вообще в периферии, чтоб они были с друг с другом одно в бою так же бессознательно пригнаны… Не говоря о том, что пригнанные с детства, они приучены чувствовать мысли и направления чувств и намерений другого, без слов угадывать его план, по одному слову восстанавливать соседскую мысль. Все это своровано было из древнего великого Учения, остатком которого и является их в некоторой мере выродившийся монастырь. Может, поэтому он и выжил? В результате особой дисциплины все тэйвонту одного выпуска становятся как бы пригнанными умом к своему боевому напарнику, словно представляя один большой ум. Потому в бою фактически совершенно непобедимы.

Только Даррин бил их, да и то, потому что его армия еще спаянней и тренированней.

Откуда у меня эти мысли? Значит, я знала тэйвонту?

За честь свою как женщина я могла бы тут не опасаться, особенно среди юных монахов и монахинь. Случись что со мной, обвиненный тэйвонту покончил бы с собой. А на монастырь Ухон пало бы пятно несмываемого позора. По крайней мере, в их глазах…

– Она боится нас! – восторженно воскликнул младший из детей монахов.

Я все еще упорно пятилась, как упертая овца, потихонечку двигая стоявшего за мной мастера Радома как шкаф к двери. Тот только медленно скользил к двери. Я двигалась, будто мой разум немного тронулся и отключился. Впрочем, почему немного? Тю-тю…

– Что ей такого наговорили о нас, что она работает ногами, как тягловой мул при вспашке? – тряхнув кудрями, спросила в пространство та девушка тай, которая справа.

– Живьем младенцев кушаем, небось? – мечтательно предположил сидевший рядом парнишка.

– А лицо зареванное!

– Шкуру, небось, с молоденьких девочек снимаем и делаем перчатки, – веселились юноши. Один из них похвалялся передо мной своей кожаной перчаткой, махая ей перед моим носом туда-сюда.

– Кровь пьем? Я больше, клянусь, ничего не могу придумать…

– У тебя нет фантазии! Какой ты воин! Ууу… – приставив ладони к ушам, младший сделал страшное лицо, завыв. Старый тэйвонту сильно ударил его по затылку.

– Ооо… За что?! – возмутился тот, охнув.

– Не пугай дитя, – спокойно сказал тот.

Я против воли поджала губы, но от этого стала, наверное, выглядеть еще симпатичнее.

– Ей от силы шестнадцать лет, – профессионально оценила мой возраст тэйвонтуэ.

– Совсем девочка… И лицо растерянное, замурзанное и испуганное. А глаза громадные, напуганные и нечеловечески бездонные, как у маленькой феи.

Мастер Радом, принесший меня, не стал толкаться со мной или пытаться перетолкать меня, а просто опять подхватил на руки. Но моя голова, очевидно, просто перегрелась на ветру. Совершенно неожиданно я отчаянно и безутешно разрыдалась от горя у него на руках за такую издевку судьбы. За то, что все оказалось не так, за то, что скоро умру, за вдрызг разрушенную очередную иллюзию. Я попала в руки к своим палачам. В голове все совершенно перемешалось. Если они заподозрят…

– Ну, опять… – недовольно сказал мастер Радом. Мастер – это главный над тэйвонту. Глава карающего и военного органа в Дивеноре.

Постояв так немножечко, и, дожидаясь, пока я успокоюсь, мастер Радом, внес меня в комнату через порог и прямо со мной на руках сел у огня, как с ребенком.

Показалось мне это, или нет, что по лицу молодой тэйвонтуэ мелькнула тень ревности. Даже сквозь слезы я пренебрежительно на мгновение оскалила в ее сторону зубы.

– Она притворяется! – воскликнула тэйвонтуэ.

– Не думаю, – хладнокровно ответил старый тэйвонту. – Просто дитя тешит, что ты возревновала ее к настоятелю.

Та отвернула голову, фыркнув.

Я с силой втянула воздух, на секунду передохнув от рева, не слезая с рук.

– Беда и только… Она все плачет…

– Так это просто, – ей слезы вытереть рядном, а девку – выпороть, – сказала хладнокровно тэйвонтуэ. – Чтоб неповадно было наших мужиков дурить…

Я только расплакалась сильней…

Господи, какая я дура несусветная. Мало того, что удрала от одних тэйвонту, чтоб кинутся прямо в руки другого, да еще и мастера, так еще и реву, как паровоз, и не могу успокоиться. Один случай на миллиард, что такое могло произойти. Но со мной, видать, все может случиться…

Меня успокоили, вытерли, обогрели, накормили разными вкуснятинами, развлекали…

Никто не задавал никаких вопросов, просто рассматривали меня.

– Так зачем ты ее притащил? – недовольно спросила тэйвонтуэ. – И зачем ты вернулся? Чтобы познакомить нас с этой дурнушкой, которую ты уже час все время держишь на руках?

– Она потеряла память, – хладнокровно ответил Радом. – Не помнит кто она и откуда. Это – правда. Я это вижу по излому излучений.

И только тут все обратили на меня снова особое внимание. И хорошо. Плакать, когда на тебя не обращают внимания – неприлично.

– И когда я ее встретил, безутешно рыдала как сумасшедшая девочка, – продолжал

Радом, – не видя ничего и першись прямо в замок Хайда. Прямо в руки этому работорговцу и его бандитской своре, известной склонностью к женщинам.

Все ахнули. Я подняла глаза и попыталась что-то сказать с полным от разной сладкой еды ртом.

– И к тому же чувствую у нее слабую степень умственного помешательства…

Я ахнула, подавившись едой, которую, частично успокоившись, отчаянно прямо таки поглощала тарелками, сидя прямо у него на коленях… Еще бы – сутки минимум не евши, да еще переволновавшись.

– Ну, спасибо, – наконец сказала я, закашлявшись и пережевав, наконец, еду. Я этого не забуду. Но с коленей как сидела, так и не слезла. А просто хладнокровно принялась дальше за еду. Была настолько голодна, что очередное предательство "моего мужчины" меня не тронуло. Я иного от него уже не ожидала.

Я даже слегка откинулась назад, чтобы почувствовать его мощную мускулатуру грудной клетки и что он никуда не делся.

Зато с тэйвонтуэ произошла поразительная перемена. Она засуетилась вокруг меня.

– Ах, милочка, как же ты так… Видно испугалась урагана, да? Ударило ее! А я-то думаю! Бедная, бедная маленькая сумасшедшая! – она покачала головой.

Я ее чуть не прикончила, даже есть перестала, раскрыв рот. Ах, милочка! Змея ты этакая! Глянула на нее так, что убить была готова.

– Девочки, девочки, не ссорьтесь! – тут же вмешался старый тэйвонту.

– Она сейчас ее убьет! – ахнул самый маленький из присутствующих. – Конечно, это фигурально выражаясь, но вид! – весело удивился он.

– Успокоилась? – наклонился ко мне Радом. Просунув руки мне под мышками, он потрогал кончиками пальцев мои глаза. – Не будешь больше плакать?

– Буду! – твердо ответила я.

– Вот видишь! – сказал он. – Ничего страшного в тэйвонту нет…

Я глубоко вздохнула, искоса оглядев сидящих за столом. И вправду – сама не зная как, я уже с ними подружилась. Немножечко. Но участие их было искренним – я могла бы за это прозакладывать голову. А в определении помыслов людей я пока не ошибаюсь – профессия такая. У них охранять, у меня…

– Я оставлю тебя на их попечение, пока ты будешь вспоминать. Они же тебя и охранят. Мне же надо срочно ехать по делам, – быстро добавил он, предвосхищая ответ на мой вопрос.

– Возьми меня с собой! – вдруг попросила я, не обращая внимания на ошалевших от такой наглости тэйвонту. Какое-то непахшее неуловимое чувство предупреждало не оставаться здесь среди этих тэйвонту. Пахло еле скрытой опасностью. Старик тэйвонту почему-то нервничал.

Радом задумался. Я почувствовала, как напряглись его руки у меня на теле.

Почему-то я потянулась к ним – так хорошо стало…

– Она же сумасшедшая и ничего не понимает! – почему-то гневно сказал молодой тэйвонту.

– Радом, ты тоже тронулся? – рявкнул старый.

– Я могу посадить тебя на колени… – со значением проговорила ему та самая кобра, что так сочувствовала мне. Милочка!

– Не, – с сожалением покачал головой Радом, не обращая на них внимания. – Не могу… Нужно срочно ехать в монастырь на скале, по солнечному телеграфу передали что-то недоброе, – это все говорил он мне.

Он попытался повернуть мое лицо к своему, но я обиженно отвернулась, гордо задрав голову – не надо нам вас таких! Знать вас не хочу, раз так.

Я чувством почуяла, как он заколебался, и нажала на него, чтоб он меня забрал, ненароком подавшись назад, чтоб теснее прильнуть к нему спиной.

– Радом! – предупреждающе сказал старый тэйвонту. – Ты настоятель! Как же ты будешь смотреть в глаза воспитанникам, если возьмешь с собой эту…

Я так посмотрела в глаза ему, что если этот старикан не умер, то это не моя вина. Я же задушить его почему-то была готова бесплатно. Чего не сделаешь для людей!

Мой явно боролся с искушением, но победил его.

– Отвечаете за нее головой, – сказал он молодым. – Я оставляю ее на вас. Рики, ты старший, – обратился он к старому тэйвонту, – досмотри, чтоб не было никаких эксцессов, и помоги ей вспомнить. Надо выяснить, кто она. Если же это невозможно – помогите ей вернуться в нормальную жизнь, научите всему заново и доставьте в замок Ухон в целости и сохранности. Покажи ее лучшим врачам и специалистам из наших. Может, кто узнает, а кто и сумеет помочь. Но пока она не будет здорова и здраво вести себя, полностью отвечая за себя, ее ни в коем случае не отпускайте.

Я глухо заворчала, ну точно волк. Тэйвонту резко вскинули на меня глаза, вдруг неожиданно как-то вздрогнув, и вовсе по иному, как-то тревожно горестно всматриваясь, будто вдруг показалось, что это кто-то близкий хочет обмануть тебя, подшутив, иль давно ушедший брат чудится в другом человеке, но Радом не обратил на это никакого внимания.

А я не обратила внимания на это, ибо мысль была поражена другим:

– Ни в коем случае не отпускайте, – отдалось эхом в моем мозгу последнее предложение.

– Задание понятно? – спросил он, и в голосе почувствовалась сталь, как-то совсем не соответствующая строгости момента. Я насторожилась. Мне все это очень не понравилось. Похоже, им приказали вовсе не то, что я услышала.

Те по военному кивнули, склонив головы в знак усвоения приказа.

– Похищение детей карается смертью, – запинаясь, проговорила я сдавленным голосом. Разве что не пропищала от такого оборота. Такой поворот меня убил.

– Вот мы и караем, – повеселела тэйвонтуэ. – Мы и есть органы.

Я только что прикусила язык, что коротко не сказала, какие. Разве что девочкам это знать рано…

Радом осторожно пересадил меня на руки соседнему тэйвонту и хотел попрощаться со мной, но я холодно отвернула голову, неотрывно смотря в чудом сохранившееся окно. Будто там было для меня нечто интересное. Ураган совсем кончился.

Подозрительно вздрагивая плечами.

Радом недолго постоял возле меня, а потом резко повернулся и быстро вышел, будто разрывая какие-то путы, точно боялся передумать. Я даже не повернула головы.

За ним вышел старый тэйвонту и девушка. Он там им дал какие-то указания.

– Юурга, – позвал оттуда он. – Иди сюда.

Небольшого роста девушка, но в отличие от своей подруги какая-то серьезная и молчаливая, с большими серьезными глазами, охотно встала и вышла в коридор.

– Юурга, я воспитал тебя, могу я попросить тебя?

– Конечно, – та даже вытянулась в струнку от такой просьбы, смешанной обиды и охотной готовности выполнить приказ. Было видно, что она любит его больше чем отца и рада хоть чем-то услужить ему и порадовать его.

– Я не могу тебе приказать это. Ты можешь отказаться, и не поставлю тебе это в вину, – как-то неожиданно тепло сказал Радом, – но я прошу тебя – побудь это время, пока я не вернусь, ее тэйвонту по настоящему. Сбереги ее, пока я не приду. Дай ей временный обет тэйвонту, чтоб никто не мог отослать тебя от нее или пользуясь старшинством приказать причинить ей какое зло. Или сказать не мешать ему. Чтоб ее защита была твоя честь. Чтоб ты была полностью ни от кого независима, охраняя ее, или даже уча и помогая ей. Хорошо?

– Да, отец, – тихо сказала она. И было видно, что она выполнит сказанное всем сердцем. Не в службу, а в охотку. Легко и радостно. – Только тебе достаточно было просто сказать, – попеняла она ему. – А то ты обижаешь меня, думая, что я не выполню твое слово. Неужели мы такие плохие дети и тэйвонту?

– Очень даже хорошие, – хорошо рассмеялся Радом и притянул ее к себе. Я почему-то возревновала. – Только я не могу пользоваться властью в личных целях, иначе потеряю Право. Ты сделаешь? Я все-таки злоупотреблю своей властью и даю тебе на это разрешение.

– Так-так, – сказал старый тэйвонту. – Злоупотребление властью настоятеля в особо личных целях в особо крупных размерах.

– Не такая уж она и крупная, – ухмыльнулась более старшая тэйвонтуэ, милочка, глянув на меня. Но и она, по-моему, не могла на него обижаться, только была чуть печальна.

– Неужели на мужчин так действуют такие простые женские штуки, как надуманная беззащитность как у ребенка, слезы, глупость, страх, просьба о помощи? – печально спросила она. – Немного болезненной придурковатости? (я болезненно зашипела, буквально вытянувшись в ее сторону и чуть не пронзала ее глазами, не в силах соображать что-то иное.) Пару штучек, чтоб тебя пожалели, как красивого ребенка, что чуть повредился в уме? Чтоб заныло сердечишко мужчины от твоей беззащитности и трогательного сумасшествия – бедная девочка, она даже сама не соображает, что сошла с ума? И все – готово! Бери сердце мужчины голыми руками…

Радом, которого мне отсюда не было видно, только насмешливо фыркнул…

…Пока они болтали, Юурга подошла ко мне. Не знаю чего, но мне на сердце вдруг стало тепло от ее присутствия.

– Я тебя знаю? – растеряно спросила я, слушая в пол уха.

Та только покачала головой, хорошо улыбнувшись. И отмахнулась – не мешай слушать. Я тоже прислушалась… Взъярилась и обиделась… Что говорила и предполагала ее подруга тэйвонтуэ обо мне, та "кобра"! Нет, это надо было слышать!

Она пыталась вслух определить, почему это не любовь!!!

– …Это родительский инстинкт, – подсказал ей самый младший через дверь, объясняя, почему это мужчины свихнулись.

Я увидела, как посветлело лицо тэйвонтуэ, совсем самой еще девушки.

– Точно! – сказала она. Слышали бы вы, как это было сказано! Будто это обесценивало мои победы. Словно у Радома не симпатия, а просто проблеск обостренного отцовского чувства. А я чурка, а не женщина. И облегчение, что на моем месте могла быть любая калека. Так я ее поняла. А я так себе, маленькое нечто, от чего зря только расстраиваются и к которому мужчины питают чисто отцовское чувство… Родительский инстинкт. Непонятно почему, но это меня совершенно взбесило.

– Не ревнуй, Шоа, – сердечно попросил Радом, поцеловав ее в лоб. – Я вырастил тебя.

– Может, поэтому ты и не обращаешь внимания, – печально сказала она. – Служащие тэйвонту твоего возраста все пялятся… Потому что служили вне замка… И они вроде как чужие для моего выпуска, чужие и незнакомые, потому они могут увидеть в нас пару… Зачем ты не служишь?

– Тогда б ты тоже на него не обращала внимания… – ухмыльнулся один из тай.

– Не могу понять – тэйвонтуэ все красивые, стройные, мужественные, бесстрашные, умные. А защитный инстинкт сработал – и человек уже видит только глуповатую простушку, в которой ума и грации, как у утки… Никак не могу себе представить, как я б залезла и уселась на колени к Радому! – растеряно сказала она.

Вот поэтому на них сижу я, а ты сидишь в углу, – мстительно подумала я.

Раздался хохот. Смеялись все, даже самый маленький.

Я растеряно заметалась, озираясь по сторонам. Неужели я, потеряв контроль над собой, сказала это вслух? Судя по их широким улыбкам и добрым насмешливым взглядам на меня, я это ляпнула.

– Слыхал, Радом, – злорадно сказала Шоа, – она просто наглая кокетка!

Но тот только от чего-то радостно рассмеявшись, растрепал ей волосы. И по военному четко вышел, повторив свои указания.

– Я вас догоню после, – только и сказал он.

– Что происходит! – растеряно сказала Шоа ему вслед. – За всю жизнь после гибели Эльфа, той девчонки, я его таким не видела и не помню, – и покачала головой. – Неужели? Это чтобы Радом?!? И кошку эту?

И тут я не выдержала. Кошку не выдержала! Хватит с меня и того, что я смотрела, как она вешается на моего мужчину! Первое попавшееся под руку полетело ей в голову, совершенно не соображая, что делает.

К сожалению, это оказалось куриное яйцо в вазочке, которое почему-то (я не виновата, клянусь!) лежало там сырым и тухлым. Просто говорят, что сырые яйца пить полезно. Вот и положил там кто-то, чтоб молодые атлеты ели полезно.