Текст книги "Моя профессия ураган"

Автор книги: Люда и Игорь Тимуриды

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 46 страниц)

Глава 56

Когда я очнулась, я была с ног до головы закутана в плащ Радома.

– Радом… – благоговейно и благодарно прошептала я, целуя плащ. Я поняла, что, сам угрожаемый, он отдал его мне, чтоб я была в безопасности.

Впрочем, оказалось, что сам виновник торжества сидел рядом, усталый и измученный… Я поняла, что он не отходил от моей постели, и сердце мое наполнилось горячим, жгучим теплом к нему. Не выдержав, я бросилась к нему на шею…

– Радом, ты жив… – выдохнула я. – Как же ты мог отдать мне свой плащ, если сам в опасности! – упрекнула я его. – Невозможно быть таким легкомысленным.

Как можно так рисковать собой, когда в постели я в безопасности… Ты совсем не думаешь о себе, как все мужчины. А случись с тобой что, когда меня не будет? Как же мне придется страдать и плакать! Как же можно было так рисковать?! – строго выговаривала я ему.

Но он только счастливо смеялся, обхватив меня. И целовал меня в глаза, бережно пытаясь положить обратно. Но я только, смеясь, гладила его волосы и целовала по детски все его лицо, отчаянно сопротивляясь и пытаясь повалить его самого, но уже на пол… И закатать его в собственный плащ…

Наконец он не на шутку встревожился.

– Тебе нельзя! Ты больна! – начал он уговаривать меня, словно малого ребенка.

– Я здорова, как пантера! – возмутилась я, вскакивая и нападая еще сильнее, мощнее, дерзче своим молодым, пышущим здоровьем телом.

Но, видя, что он действительно боится за меня, коварно покорилась, и дала себя уложить обратно. Правильное отступление часто начало победы… Я отступила, резким рывком опрокинув неожиданно его самого на постель и накинувшись сверху, бешено смеялась и целовала его до умопомрачения, не давая ему встать. С минуту он боролся со мной, но не тут то было. Ибо я, всем своим весом навалилась ему на грудь, поджав ноги и обхватив его голову, поцелуями и растрепавшимися по плечам длинными волосами закрыв его полностью.

И целуя, целуя, целуя…

Неизвестно от чего, может оттого, что я так пыталась закутать его в плащ, он постепенно оказался почти раздетым, освобожденный мной от лишних вещей…

Не знаю, сколько мы так боролись, постепенно теряя ненужную и неудобную одежду и из шутливой борьбы переходя в исконную, священную близость начал, божественное исступление страсти…

Помню только, что когда он перевернул меня на спину, я почему-то вдруг разом растеряла свой пыл, и обессилено истомлено обмякла, почувствовав какую-то безвольную дремотность, не в силах пошевелить ни одной мышцей, ни двинуться, ни повернуться, ни крикнуть, только сдавленно вдыхая в ритм моего сердца, словно после долгого бега. Оказавшись, полностью, безумно, абсолютно, в его могучей сладкой власти…

– Радомушка, – задыхаясь, прошептала я. – Родной… Муж мой… Люблю тебя… больше жизни…

Но тут нас так нагло, бесстыже, хамски и бесцеремонно прервала вошедшая старуха Тигэ, начав лупить нас палкой по спинам куда попало, что я ее возненавидела.

Ох, нас и били. Справиться с проклятой бабой оказалось потруднее, чем с отрядом дожутов. Никогда не думала, что простенькая деревянная палочка, попадая по рукам, может превратить твою жизнь в ад…

Наконец, я забилась в угол, завопив о помощи. Радом позорно удрал.

– Бесстыдница! Греховодница! Срамница! – вопила старуха, пытаясь достать меня из-за кровати. Я отчаянно огрызалась, визжала, зовя на помощь.

Сбежавшиеся на мой крик тэйвонту откровенно потешались этой картиной, даже не думая мне помогать и во что-то вмешиваться…

– Остановите ее, я больна! Это нарушение прав человека!

– Я тебе покажу права человека! – вопила старуха, потрясая дрючком.

– Ну, помогите же! – взмолилась я тэйвонту.

– А чего ей помогать? Тигэ и сама справится, – меланхолично ухмыльнулся Рихадо.

– Видели бы вы, чем они занимались! – завопила старуха, взывая к сочувствию окружающих.

– Чем?? – в один голос спросили все, и в глазах их проявился совсем уж ненормальный подозрительный блеск.

Старухе такой подозрительно сильный познавательный интерес почему-то не понравился, и она начала лупить их всех дрючком. Со смехом, криками и визгами все разбежались кто куда, вопя:

– Караул! Убивают!

Но мне то было не до смеха. Тэйвонтуэ не понимала меры, а может, приученная к боям и боли, и не знала ее, и била не понарошку…

Наконец я, видя, что судьбы не избежать свернулась клубочком, закрывая все открытые кости и углы рук и ног, куда могла попасть дубинка, презрительно гордо повернулась к ней самой мясистой частью тела. То есть задницей. Чтоб не было так больно, как по костям. Из всех зол выбирают меньшее.

Ох, и попало же мне! Меня так отходили как дитятю по мягкому месту и по спине, что еще полчаса спустя я подвывала от боли и обиды, лежа только на животе и держась за горящую адским огнем спину.

– И это значит такое у тэйвонту лечение! – жаловалась я стенке.

– Лечим сердечные раны вроде иглоукалыванием, – хулиганистым молодым голосом ответила мне стенка. Я совсем забыла, что там, на страже меня, стояли молодые тэйвонту за тонкой резной стенкой… – Набьешь палками по пяткам, и вроде здоровей становишься… Ты вроде лупишь одну точку, чтобы душа оздоровилась…

– Я вас счас оздоровлю! – не обещающим ничего хорошего голосом пообещала я, и, случайно дернувшись, взвыла от снова пронзившей меня боли. – Уууу… Дайте, только доберусь до вас!

На этот раз я выздоравливала тяжело, болезненно и бестолково…

Почему-то я стала бояться, когда меня покидал Радом и или впадала в истерику или в прострацию, тупо уставившись в стенку. Даже Рихадо стал бояться за меня.

Радом не выдержал.

Уговорами, не отпуская его от себя, безумием я добилась того, чего так и не смогла в бодрствующем состоянии – Радом, плюнув на все, засыпал в моей постели, ибо только тогда я успокаивалась и крепко спала, не мечась, не бредя, а спокойно и счастливо улыбаясь.

Конечно, старушка Тэги нас не оставила. Она ложилась или рядом со мной как предохранительный пояс верности, а потом и между нами. Видно как противозачаточное средство. Весь Храм потешался над этим. Ибо Радома это не останавливало, и он притягивал и обнимал меня прямо через нее. Сжимая старушку, будто портрет любимого брата.

Конечно, нравилось мне это не то чтоб слишком. Когда я немного оклемалась и выплыла благодаря спокойствию из-за присутствия Радома, взбешенная до глубины души такой старушечьей бесцеремонностью, я ехидно сказала:

– Это она, Радом, к тебе заигрывает. Другого пути у нее нет, поскольку старая, вот она и придумала. Чтоб хоть немного к тебе потискаться… Она ревнует. Ведь многие тэйвонтуэ по тебе вянут…

– Ааах!!! – ахнула старушенция. – Так ты, значит, все притворяешься? – сказала она тоном, не вещавшим мне ничего доброго и вечного.

Конечно, я была наказана… Радома тут же выпроводили…

– Она же здорова, как бык, чего ты тут крутишься! – потеряв совесть, рявкнула разъяренно Радому Тигэ.

Нас теперь даже видеться не допускали наедине, как опасных малолетних.

Конвоировали.

Впрочем, я и сама хотела вырваться отсюда.

Надоело слушать умиленные возгласы:

– Ах, что за милое дитя? – и улыбки обращенные ко мне.

– Это дитя в считанные дни убило почти всю школу черных тэйвонту, за исключение трех человек с настоятелем, которых никто нигде не может найти…

Лицо мужчины медленно вытягивалось.

– Откуда взялся этот чертов монстр!?

Но я чуть не плакала – я-то не была монстром!..Слишком уж дикие слухи пошли.

Говорили даже, что тэйвонту прячут вурдалака… И толпы маялись возле Храма, в надежде на него взглянуть хоть глазком.

– Научи меня владеть мечом, меня же чуть не убили! – моляще сказала я. – Я чувствую себя такой беззащитной…

Тэйвонту, охранявший нас с Радомом на прогулке, поперхнулся.

– Ты знаешь, я надеялся, что тебя кто-то из наших здесь узнает… Или же выясниться действительно, что ты принцесса. Но нет. Агин, он видел всех прибывших, говорит, что тебя среди них точно не было…

– Ты жалеешь, что я не принцесса, – взглотнув, жалко спросила я.

– Дурочка моя, – Радом притянул меня. – Лучше тебя в мире нет, что там принцессы!

Я обмякала, поддаваясь его лести…

– Но все же, я так беззащитна…

– Так-так, и это говорит человек, убивший неделю назад свыше двух сотен человек, практически всю школу Ахана!

– Уже немножечко и переборщить нельзя, – возмущенно сказала я. – Что ты за джентльмен! И… – тут я коварно поднялась на цыпочки, – кто отрубал им головы?

– Каюсь, грешен! – Радом усмехнулся. – Пигалица моя… Рубал, даже не заглядывая под маски… В гости так не ходят…

– А может они решили украдкой посмотреть на твою невесту? И не хотели, чтоб их видели?

– Жену, – поправил Радом.

– Невесту, – сказала Тигэ.

– Мою жену! – уперся Радом, и этот разговор вскоре был оставлен из-за его бесперспективности, а я просто поплыла, ухватившись крепче за него и сияя от благодарности.

– Правда? – обратился он ко мне.

Я с благодарностью счастливо кивнула, не в силах говорить, держась за него будто за бастион.

– Но остались еще трое самых опасных, ибо среди них сам настоятель Ахан.

Никогда не подумал бы, что он все же решится на открытую войну… Без чьего-то одобрения он бы не дерзнул, хотя и желал бы моей гибели и расцвета своей маленькой школы…

Я благоразумно промолчала, что с того света он уже ничего не может желать.

Зачем же все говорить человеку? В тебе должна быть какая-то тайна, очарование…

– …Есть еще один из наших воспитанников, брат Ахана… Ниитиро, я тебе говорил. Один из лучших бойцов… Но не скажу, чтоб воспитанный… Подозреваю, что он специально пытался взять все лучшее из Ухон, взять у меня все, что можно, чтобы потом дополнить школу брата… Он так и не перешел открыто в вторую школу… Но и от нас отстал. Хотя он служит принцу, то есть дал обет, как и все тэйвонту, кто достигает состояния тай, и сейчас ему вся возня между школами все равно не близка.

– Возня между школой тэйвонту и Аханом, – въедливо поправила старуха Тигэ. – Ты забываешься, что никакой второй школы нет… По крайней мере – уже нет… А есть Ахан со своими амбициями…

– Уже нет… – подумала я.

– И я не знаю, чью сторону примет Ниитиро. Все же он тэйвонту, хотя и жесток, и я даже запретил ему появляться в Ухон Баэро… Они с Айроном – тот тоже служит, два сапога пара… Но выросшие в замке, прошедшие юность в одной связке не так легко забывают это. Вряд ли он нападет на меня, хотя и это может быть, но на тебя постарается даже из спортивного интереса… Он тоже гигант, и очень похож на брата, только молодой… И очень хороший боец… Реакция бешенная… И он много перенял из воспитания… По-моему, он даже рассчитывал основать свою собственную школу… Ты должна знать и быть настороже…

Я мгновенным ударом кулака вправо, с разворота, убила в висок молящегося человека в обычном плаще, мимо которого мы проходили, показавшегося мне тоже знакомым. Ловко скрывавшего свой высокий рост. Он легчайшим образом отдернул голову, будто у него была реакция равная моей, но вот только не учел, что направление моего удара было направлено таким образом, что с другой стороны его виска оказался острый угол подставки одной из скульптур святых.

Так что мой кулак вмял его голову виском в угол. А материал у подставки был крепкий, один из самых известных по крепости в Дивеноре – Храм строили на совесть – крепче, чем голова. Голова его осталась с вмятиной и проиграла соревнование.

Он медленно сполз на пол, встопорщив под плащом меч. Поскольку мне оружия не давали, я вытащила у него меч из-под плаща. И, примерившись, рубанула по шее, стараясь во всем подражать Радому. Я же видела, как он во время драки с отрядом дожутов наверху Храма отрубал головы убитых или раненных, чтоб не пропустить затаившегося убийцу и не дать им регенерировать. Нужно разделить у них голову и сердце, отрубив или разрубив их – приговаривал он. Иначе оживут.

Я сама видела, как тэйвонту раны затягивали буквально на глазах. Прямо на земле. При сильных повреждениях и отключениях сознания только время больше, ибо сознание в коме. Даже при видимой смерти организм у них иногда мгновенно "консервирует" себя, и может месяцами, шажок за шажком, осторожно восстанавливать себя, что ему по силам, или же ждать помощи извне.

Меч отскочил и чуть не убил меня саму. Хорошо еще, что я сумела увернуться от своего собственного "орудия". Растяпа чертова.

– У него аэнская кольчуга с воротником под плащом. Видишь, – Радом отвернул плащ, – это не высокий воротник, как у женщин, а защитный стояк из сверхлегкого и сверхкрепкого сплава. Дай покажу, как надо рубить головы в таких кольчугах…

Он вынул свой меч и примерился.

– Радом, ты что совсем сдурел, – раздался отчаянный рев Рихадо, бросившегося под меч и тем остановивший его. – Школу Ахана убил, теперь за своих взялся!

Это же наш, наш воспитанник!

Он поднял голову трупа.

– Ниитиро это!

– Был, – хмыкнула я.

– Ого! – сказал Радом, опомнившись.

– Что он вам сделал!?! Стоял человек и молился! Ну, у этой, понятно, в голове пусто, один ветер да мужики дуют, дай только порубать, а ты то, ты то…

Пожилой и мудрый человек… (Такая похвала – пожилой, мудрый – Радома порадовала настолько, что он скривился)

– Стоял человек и молился, – сказала я, поднимая плащ и показывая зажатый в руке арбалетик, а в другой – метательный клинок.

Я вынула клинок, подкинула его на руке, и… изо всех сил всадила его в соседа этого молельника, стоявшего метрах в двадцати справа. Такого же молельника…

– А это кто? – подошла к нему я, но на этот раз постаралась ударить мечом быстрее, пока мне не помешали. Но рывком оказавшийся тут Рихадо мгновенно закрыл его собой.

– Это Айрон! – зарычал он. – Радом, забери свою собаку! – завизжал он, видя, что я заношу меч…

Радом подхватил меня на руки и унес, брыкавшуюся, целуя. Право, я даже все забыла, и перестала скоро обращать на все внимание, бешено целуя его в ответ.

Я так изголодалась по его близости и ласкам! Но на это никто сейчас не обращал внимания. Из двух зол, как известно, выбирают меньшее…

Под шумок их быстренько унесли…

– Надеюсь, что они сдохнут! – гордо крикнула я, как настоящая леди, на секунду оторвавшись от Радома и обернувшись…

Да, питала я искреннюю надежду, что к жизни они уже не вернутся…

Предположение, что я их не убила, а только подранила, ранило мою душу… Я их убила, а не ранила… Но слишком уж много веков насчитывает реанимация у тэйвонту, чтоб можно было сказать что-либо определенно…

Впрочем, мне было не до этого.

Как истинный боец я попыталась тут же использовать все выгоды ситуации, и своего положения (на руках), в которых никто не препятствовал моим поползновениям…

Но как же я жестоко ошиблась! Старуха Тигэ была тут как тут. Как оказалось, в смысле того, что делать с отступниками и отщепенцами, она была со мной полностью солидарна. И судьба их ее вовсе не беспокоила. Она даже попыталась отделить им головы от бренного тела, но Рихадо успел и не дал. И в бою с дожутами она хладнокровно обезглавливала их, даже не глядя под маски, тем более, что никого из них она не знала и знать не хотела. Как и Айрона и Ниитиро.

А вот за моей нравственностью надо было смотреть.

– Ну что тебе мое поведение? – чуть не плача сказала я. – Что, у тебя убудет, если у меня живот прибудет.

– Береги честь смолоду, – хладнокровно ответила та.

Я не выдержала.

– Ты ведешь себя как нянька при молодой королеве! – крикнула я. – Везде суешь свой нос. Что тебе поведение обычной девчонки?

– А может ты и есть королева? – цинично ответила Тигэ. – Повадки у тебя ну точно у этих блядей…

Я ахнула и попыталась ее чем-то ударить.

Не знаю как реакция, но боевой опыт обращения с принцессами у нее точно был богатый, потому что она увернулась еще задолго до моего удара.

– И твой отец узнает о моем благородстве и благоразумии, и возьмет меня в тэйвонтуэ для тебя, – продолжала Тигэ.

Я аж ойкнула от такой гадкой перспективы и подпрыгнула, рыча…

Радом смеялся.

– Радом, забери меня отсюда, – жалобно жаловалась, разрыдавшись, я. – Я не могу больше… Тут все против меня… И лупают глазами…

И потом уже, когда меня утешили и обласкали, серьезно добавила.

– Тут воняет опасностью, и я чувствую, что она накапливается, как заряд. Я вовсе не желаю быть козлом отпущения за чужие грехи…

– Слушаюсь и повинуюсь, моя маленькая королева… – сказал он, унося меня. – Уезжаем сейчас же…

Я вытянулась.

– Да и безопаснее тебе в диком дремучем безлюдном лесу больше, чем в столице…

Глава 57

Я скакала на Даре, опережая всех. Никто не мог меня догнать. Да и не пробовали это сделать, ибо Дар был ревнив. С нами были только старуха Тигэ, которая самозвано присвоила себе обязанности нечто вроде добровольной няньки и дуэньи при мне, тщательно следя, чтоб меня никто из этих мерзавцев не обидел. Имеется в виду, не обрюхатил. Никто – это Радом, конечно.

Впрочем, об этом я, как и все маленькие девочки, только мечтала… Как буду носить и укачивать маленького человечка, так похожего на того, кого я люблю…

Как буду стелить постель, выбирая и разглаживая белые, чистые, накрахмаленные простыни… Чтоб подчеркнуть бронзовый загар двух сильных, гибких, ловких… супругов… Еще не испытанное, это манило меня как ребенка конфетная лавка…

Старик Рихадо сказал, что он предпочтет водный путь на лодочке, ибо он хотел по дороге кое-куда заехать, чтобы выяснить, не известно ли что обо мне в других местах…

– Я думаю, я прибуду точно с вами, – ухмыльнулся он.

– Ты не можешь обогнать моего Дара! – возмутилась я.

– Твоему Дару придется объезжать озера, а я поплыву по прямой, – невозмутимо улыбнулся тот. – И вообще, не спорь со старшими.

И теперь, пользуясь тем, что никого не было, – не считать же за людей старуху Тигэ! – а на Даре я была неуязвима для нее, я изредка скакала на лошади полностью обнаженной, нежась под взглядами Радома. Зажав коленями спину Дара и откидываясь, повисая, будто убитая головой и своей разметавшейся гривой вниз, на самом деле отдыхая и сонно выгибаясь и краешком глаза наблюдая Радома.

Врожденное чувство меры и красоты, воспитанное годами, никогда не изменяло мне, хотя казалось, что я опрокидываюсь и гляжу на небо произвольно, но на самом деле я не допускала ни одной позы, которая могла выглядеть пошло, вызывающе, фривольно или похотливо… На самом деле это был ритмически точный и сложный чистый танец тела, только вот Радом этого не видел…

Я ведь себе загорала, ни на кого не обращая внимания…

Он видел лишь точеное тело, случайно меняющееся на скаку в бесчисленных рисунках и вязях скачки коня, чеканые, литые прекрасные бедра и сильные ноги – сильные, спортивные, изумительные по внутренней силе, но без излишеств… Я танцевала для Радома, в воображении рождая и извлекая из ситуации тысячи мгновенных картин, тут же реализуя их. Смысл был в том, чтоб использовать мгновенно меняющийся фон окружающего и мышц бешено скачущего коня, чтоб получилось прекрасно. Чтоб наложились сложные, пробуждающие дух ритмы узоров в их рассыпчатых пульсациях и непрерывной смене и крошечных струящихся изменениях мышц. Нужно было не только усмотреть возможность, но и мгновенно решить и воплотить ее, пока она тут же не исчезла навсегда, как красивее…

Даже в сильный священный танец тела я вкладывала для любимого все чистое сердце… Странно, но ни одной мысли о страсти почему-то не рождалось у меня, когда рядом был Радом. Я видела только его, и только его, и тонула в нем… Он как магнит поглощал все мои восприятия, и теплая волна в сердце буквально кидала меня к нему, рвала, тянула, крутила… Я физически ощущала это притяжение – лицо, нет сильный лик его, словно врезались мне в мозг…

Я танцевала для любимого, больше – для мужа… Сильное, гибкое, но женственное и прекрасное тело – в этом у меня, как и у всех тэйвонтуэ уже не было промахов. Правда сейчас слишком юное и тонкое… Тело было совершенным – женщины, в отличие от мужчин, допускавших иногда переразвитие иных боевых мышц ради силы в ущерб красоте, никогда не допускали подобного… А женские гормоны естественно формировали лишь женский абрис тела, несмотря на тренировки…

Странно и удивительно наблюдать, как тело хорошо тренированной женщины, несмотря на то, что она работает как мужчина, не бугристое в обычном состоянии, а словно полностью гладкое, удивительное, литое, как из воды вышла.

Надо увидеть такое абсолютно гладкое тело, без малейшей капли жира или провисания, но со смягченными линиями мышц, чтоб понять всю его бешенную, невыразимую красоту и очарование… От вида этих гладких, плавных, но невыразимо крепких форм, мужчины шалели… Так работал женский гормон и женский аппарат, не дозволяя людям уравниваться, а лишь выявляя все особенности пола при тренировке. Хотя мы, женщины, явно предпочитали тренировать выносливость и ловкость силе – техника приемов и оружие скрадывали преимущество в силе, и, наоборот, давали преимущество тому, кто ловчее и быстрее, а не сильнее… Женщина тэйвонтуэ была часто опасней мужчины тэйвонту – в этом я убедилась на примере с Тигэ.

Я не испытывала смущения.

Я была в моем представлении жена, которую муж почему-то не хочет, и мне от этого было мучительно больно и стыдно перед людьми… И я даже желала его соблазнить, раз так, будто меня отвергали…

Сколько раз Радом не выдерживал, и, подскакав, начинал меня ласкать, а я просто лежала на спине летящего во весь опор коня и нежилась в его любви, спокойно и отрешенно глядя на него, не сводя с него больших, широко раскрытых и чуть испуганных раскосых глаз.

Надо сказать, что я была еще больше по-детски скорей напуганной этим, чем что-то ощущала, кроме его большой и теплой родной руки, за которой я тянулась… Моляще и испуганно жалобно глядя, когда его сильная рука властно ложилась на мое четко очерченное лоно… Я позволяла ему это потому что он хотел, и доверялась ему, поверив ему все, свою честь, а не потому, что сама этого хотела… Самой мне больше хотелось прильнуть к его груди, чтоб он меня взял на руки и мы сидели вместе, успокоено глядя на небо и наслаждаясь тишиной сердца, ощущая стук наших объединившихся сердец и замирая от теплой подымающейся волны в нем, рожденной близостью любимого… Чистоту моего сердца, рождающуюся при виде его, ничто не могло затронуть…

Впрочем, Тигэ была тут как тут. Каким-то образом она оседлала одну из кобылиц и объездила ее, несмотря на все ее выходки и штуки. И ездила на ней, вместо того, чтобы скакать сзади на своем старом мерине, которого я специально купила для нее из уважения к ее старости. Я ж ее предупреждала!

– Девочка моя, не родился еще тот, которого не может усмирить старуха Тигэ, прожив всю жизнь с принцессой и ее отпрысками… – хладнокровно ответила та.

Я только фыркнула.

– Ну, смотри, – сказала я. – Я не виновата. Мне только лучше, если тебя повезем поперек седла…

Но пока поперек седла часто возили меня, ибо Тигэ беспощадно и бесчеловечно меня скручивала, пользуясь тем, что я еще не отошла от болезни, и безжалостно меня порола за каждую мою выходку. Я только жалобно вопила:

– Радом!

Но Радом не вмешивался. Тэйвонту не вмешиваются в действия женщин, к тому же старых. Это их волчий закон. Их женщины и сестры могут лупить их как угодно и делать что угодно, тузить их, а они, только прячут болезненные места и не сопротивляются. Впрочем, последнее часто бесполезно, ибо женщины более ловки в обращении с оружием, еще и с таким садистским, типа железной палочки с локоть.

Мужчина лишь уходит и пытается ускользнуть от разъяренной женщины. Только в спарринге в учебном бою, понарошку, тэйвонту сражается с женщиной. Или в настоящем бою, если она на вражеской стороне. Но этого не бывает, ибо тэйвонту издревле между собой не сражаются, даже если состоят во враждебных партиях – все знают этот закон. А у дожутов нет женщин. Потому – все для блага Дивенора, нет розни!

И даже принцы, изредка грызясь между собой, никогда не втравливали в свои распри тэйвонту… Те охраняют и помогают им, и только.

Потому Радом женские отношения предоставил мне самой. Тем более, что угрозы жизни та не несла…

А скорей была доброй и заботливой бабушкой…

Боже мой, как она меня била! А я же уже взрослая! Меня же никогда до этого не били! Ибо ребенок лишь обозлится на родителей и возненавидит их, и замкнется на пороке.

Да и не было нужды – при нормальном воспитании ничто ненужное не придет в голову и ребенок доверяет родителям и подчиняется им из любви. Обычно ударами пытаются исправить свои собственные огрехи…

Но лишь забивают их внутрь, возводя стену между детьми и собой, и сея семена ненависти и зла в семье. Ребенок, который был наказан силой, у того, у которого он должен искать защиты, никогда уже не будет прежним… Можно наказать, лишив лакомства или даже посадив целый день чистить сапоги, хотя это не поможет, но никогда нельзя допускать унижение детского достоинства. Ибо вы его защита!

Достоинство не должно быть унижаемо ни при каких условиях, иначе скоро при взрослении вы рискуете увидеть в глазах ребенка равнодушие, чуть только он станет старше и самостоятельнее. Сколько матерей, жалующихся, сделавших себе старость одинокой своими собственными распускаемыми руками. Ребенок охотно послушает вас, если вы будете с ним, и будете заниматься! Ох, как послушает!

На какие только жертвы он не пойдет, чтобы заслужить ваше внимание!

– То-то твоя принцесса была избалованной, – злорадно сказала я, после того, как была в очередной раз выпорота. – Ты спутала суровость жизни ребенка, где царит тренировка, труд и напряженная суровая дисциплина обстоятельств и жизни, с жестокостью обращения. Выражение "кто жалеет ребенка – тот губит его" относится именно к условиям его жизни, когда все делают за него, окружают его роскошью и смотрят ему в рот, вместо того, чтоб окунуть его в суровый труд и даже полуголодную суровую жизнь тренировок и испытаний без излишеств. Но, наоборот, выявляя ему полную любовь. Воспитывать должны обстоятельства и традиция, дисциплина и строгость тренировок должна уже быть как бы закачана в учебное заведение, как нечто незыблемое, а учитель должен быть очагом света и любви, магнитом сердца, вдохновляющим и подымающим ученика. Это не он заставляет и утверждает военную дисциплину и повиновение, а традиции и обстоятельства. Только при таком двухстороннем давлении можно достигнуть правильного воспитания без расхлябанности и попустительства. И ребенок не станет отлынивать у любимого учителя, ибо с другой стороны ему жгут пятки, чтоб он не медлил. Как в замке Ухон. Где чудовищность суровой жизни, тренировок, испытаний сочетается с настоящим братством настоятелей, учителей, мастеров и учеников. Устав должен быть незыблем, он не может быть нарушен, но внутри его ты должна являть любовь. Там где порка, там ненависть и тупая казарма, калечащая и развращающая души. Вот!

Я показала ей язык.

Тигэ неожиданно улыбнулась.

– То-то я гляжу, что-то не то с тобой происходит! Становишься совсем принцессой!

Я взмолилась.

– Тигэ, обвенчай нас! Не заставляй меня так унижаться перед Радомом, как я и представить себе не могла! Говорят, ты получила сан! Зачем ты нас мучишь?

– Аэнский! – сказала Тигэ.

– Один черт, – махнула рукой я. – Лишь бы Радому было легко на душе…

Тигэ тихо наклонилась ко мне.

– Девочка, я замужем за Рихадо…

– Ах! – охнула я. – В сто лет? Чем же вы занимаетесь?

– Не важно, – махнула рукой Тигэ, – главное, что я кое-что вижу, чего не сказала Радому и чего ты еще даже не видишь сама, – тихо сказала она, пользуясь, что Радом отъехал. – Хотя у тебя голос и фигура девчоночьи, но с самого начала ты даже не замечала, но вела себя и говорила с другими мужчинами и парнями как это делает долго замужняя аэнская и славинская женщины. В этих странах высокой и непоколебимой этики у них вырабатывается определенная реакция и свои жесты, почти сразу предупреждающие мужчину, что она замужем. И потом, есть определенные линии поведения… И ты делала это бессознательно, долгой привычкой – я видела вас с Радомом – еще даже до того, как вы пытались пожениться. Это не было от ума – это была просто долгая привычка, вкрапленная годами брака…

Я ахнула, зажав рукой рот.

– Не говоря уже о том, что у тебя на двух пальцах многолетние следы от брачных колец по аэнскому и Славинскому обряду одновременно… Это бывает, когда славинки или аэнки женятся на иностранцах. А они любят это делать из этих двух стран обоюдно, усиливая связи… Следы остались, хотя ты уже месяц носишь кольца на других пальцах… И отпечаток поведения кроме как с Радомом у тебя всегда типично женский, замужний, хотя ты этого даже не понимаешь и не замечаешь… И это не новое… Но глаз замужней тэйвонтуэ трудно обмануть… Ты была замужем! И есть, если быть точной!!!

Она еще много чего сказала, объяснив… А я потом, отъехав, горько и отчаянно плакала. Встревоженный Радом только пытался добиться от меня причины, что я плачу уже второй час, но я, отчаянно замахав головой, отвернулась, оттолкнув его, и дальше избегала его. Он попробовал вытряхнуть разъяснение у Тигэ, но там натолкнулся на стойкое молчание.

Весь день бродила я, печальная, вдали от Радома. Уходя от него всякий раз, когда он делал попытки приближения, и всплакивая при этом. При виде его мощной гордой фигуры, безнадежно потерянной для меня, у меня всякий раз сжималось сердце.

Наконец он не выдержал:

– Любимая, что случилось? – моляще спросил он. – Что сказала тебе эта старая ведьма?

Я расплакалась у него на груди.

– Ты… Ты… больше не будешь любить и уважать меня… Я не могу выходить за тебя замуж… Тигэ сказала, что я уже скорей не девочка и уже была замужем… и может даже беременна… и… может один раз рожала, – я совершенно разревелась, пытаясь оттолкнуть его.

Но, к моему удивлению Радом явно повеселел.

– Всего-то?

Я подняла заплаканную голову.

– К-как я могу выйти за тебя замуж? – трясясь от плача и заикаясь, спросила я.

– Можно по основному обряду, – лукаво ответил Радом. – А можно и самому древнему… То есть, когда муж берет жену прямо в Храме, доказывая, что он еще на что-то годен, на что способен и что он способен, и что отныне она его жена при свидетелях…

Я сквозь слезы засмеялась.

– Ты не сможешь на такое решиться…

– С тобой я готов на все, – решительно разворачивая меня к себе и прижимая к большой груди, ответил Радом. – Хотя я не сказал бы, что то, что у тебя кто-то был до меня, мне нравиться.

– А ребенок? Вдруг я действительно была беременной? – спросила я. – Я ничего, абсолютно ничего не помню…

– Ребенка я усыновлю! – решительно сказал он. – Если таковой действительно был… – тише добавил он. – Я тоже не без глаз, и, по-моему, ты просто девочка… – он помолчал. – Впрочем, это мы скоро проверим… И будем воспитывать его вместе прямо в замке Ухон. Пусть растет будущий тэйвонту!