Текст книги "Моя профессия ураган"

Автор книги: Люда и Игорь Тимуриды

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 46 страниц)

Глава 27

Огонь цветет… Эти умноженные в бесконечность рассеченной психикой цвета заставляют меня кричать… Кто-то подносит мне воду, я захлебываясь пью, но ничего не вижу – в голове ослепительные, в нечеловеческих красках, словно слепящие зеркала, пылающие протуберанцы, странные облики такой небывалой утонченности и красоты… Я кричу… Я испытываю страх перед собственным воображением, рисующим мне картины такой немыслимой красоты, от которых можно сойти с ума и забыть прошлое… Даже если всплывали мои собственные воспоминания, они словно утончались, теряя насыщенную грубость, и становились чистым прозрачным светом… Чистым безосновным, струящимся и пронизывающим светом бесконечной глубины, и этот свет захватывал с собой сердце… и от этих красок я испытывала почти телесно ощутимую, тянущую сердце радость, и радость, иногда переходящая в экстаз, заливала тело горячей и сладостной волной… Вся моя жизнь оказывается тут, в одной точке, ее можно взять рукой… Я смеюсь…

Как просто… Это я! Вся моя жизнь, все мои мысли – они здесь, одна точка, которую я охватываю всю… Огонь цветет… Он становится вдруг бесконечным морем, трепещущей радостью, и по этому морю плывет, захлебывается брызгами убаюканная покоем душа, отдыхая в блаженном трансе… Но кровь бьется в виски, а вымотанный, усталый мой мозг ревет на бешенном ходу, перейдя все грани реального… И я кричу… Огонь цветет… Инерции бесконечных направлений движения Сознания, что имели место за всю жизнь, вдруг воскресли, ожили все направления мысли… Вся жизнь вдруг вместилась в один миг, момент, точку всеми своими плоскостями и гранями, всеми своими деталями, всеми своими звуками и красками… Я не могла пошевелить головой, ни даже приподнять ее, задыхаясь, но это только для тех, кто смотрел со стороны… Мне же казалось, что я бешено устремляюсь, как комета, в межзвездных просторах, качаюсь, плыву, по огненному морю, живу так, как еще никогда не жила среди радужного шаления, урагана, в блаженном божественном мерцании… Будто попав в космический простор в шале огненной, радужной феерии огней…

Смутно сознается, что кто-то пытается влить мне лекарства, держит мои руки, пытается успокоить, когда я мечусь, встревожено склоняется надо мной, и я вижу такие родные усталые глаза… Они встревожено приближаются, они что-то ищут в моем лице… Кто-то отчаянно кусает губы, когда мне тяжело, когда наступает кризис, и силы покидают меня… Я вижу глаза, наполненные горем, кто-то что-то кричит, все мечутся, суетятся… Пытаются втолкнуть в рот ужасно горькую гадость… Но я качаю головой, вернее мне кажется, что я качаю, я кривлюсь – мне не хочется отвлекаться сюда, куда зовет меня чужая боль…

– Кризис, – я слышу чей-то холодный голос. – Она или выживет или… Скорей всего "или"… – говорит он устало.

– Доктор, сделайте что-нибудь! – отчаянно, в муке и так безнадежно, словно теряет все, кусая губы, говорит какой-то человек, протягивая к нему руки.

Кажется, по лицу у него текут слезы, но он их не видит… Никогда я еще не слышала, чтоб в суровом мужском голосе было столько горя и терзания.

– Я попробую, но это очень опасно, – наконец неохотно говорит он. – Она может погибнуть…

– Я сделаю все… – тихо говорит человек.

Я спала? Или бредила? Для меня это не имело значения… Здесь все было стянуто в одну точку – и вся моя жизнь, которую я охватывала одним чувством со всеми ее бесчисленными подробностями, и все мои мысли, даже детские, которые были не когда-то, нет, а здесь и сейчас, и все мои чувства за всю мою жизнь сияли, будто и не гасли… По желанию я могла выделить любой протяженный участок чувства на любом времени, просто обратив больше внимания, но и тогда оно просто становилось ближе к сердцу… Я и переживала, нет – я охватывала прошедшее, переживая его в одной точке, в которой не было не прошлого, ни будущего, а здесь и сейчас… Все было неслыханно ярко, ощущения были острыми, какими никогда не были в реальности… Но они были здесь, и были в сознании здесь, здесь и сейчас… Так смешно было ощущать протяженность, сжатую в точку, но времени там не было… Я охватывала периоды времени, переживая их, но это переживание было, при всей яркости, в одной точке, в одном тянущем чувстве – я могла тянуть его сколько угодно, переживая целый период, при последовательном разворачивании в точке и в целый период… Я видела и переживала свое детство, видела свои собственные детские мысли, но они были здесь, со мной, сейчас… Это было мое Сознание…

Что я еще помню? Чьи-то ласковые руки переодевают меня, но я так слаба, что у меня есть более яркое, более интересное… Все обычное кажется бессмысленным и бесцельным… Но меня слишком много, чтоб быть в одном этом месте… Меня ласково уговаривают, словно маленького ребенка, а когда я начинаю метаться – меняют компрессы… И тогда я вижу, насколько устали эти родные руки… С характерным шрамом на левой руке… Но все это зыбко, нереально, и оно исчезает, нереальное, будто дым…

Все, что я когда-либо видела, все облики и картины красоты, все чудеса искусства были передо мной… Одновременно, одним целым, сливаясь и переливаясь… Точно никем никогда не созданная гигантская энциклопедия искусств… Все виденные за жизнь шедевры были такими яркими, такими четкими и такими волнующими, какими никогда не были… Время шло. Что такое время идет?

Для меня время не шло. Оно сошлось тут и бурлило, вихрилось в водовороте, кружилось, как смерч… Все время сошлось в одну точку, но жило… Все время, с самого начала было и жило тут… Со всеми своими красками, звуками, запахами, словно в неком новом измерении, и с теми измерениями мысли, чувства, радости, экстаза, что никакими красками не вообразишь… Дух мой играл этим, переливался, как капля росы, всеми цветами радуги, отражая в себе все время, весь мир, все жизни людей… И в то же время оставаясь каплей, самостоятельной каплей, которая жила, смеялась, творила…

Кровь бьется в висках, кто-то пытается разжать ложкой мои упрямо сжатые губы, но я смотрю мимо его – мне смешно… Тело, тело, где-то далеко, оно словно и не я… И действует самостоятельно… Как, похоже, действует всегда…

Все это описывать долго, но на самом деле во мне просто не было времени… Не было и все… Оно отсутствовало как факт… Здесь и сейчас… Одно Сознание…

Оно было все… Синтез… И мысль тоже была чувством… И звук… Краски были и звуком… Невозможно было ту грань определить, где кончалась краска и линия, и начинался звук – они просто были… Каждый цвет из бесконечности цветов звучит, и звучит каждая линия за каким-то сложным законом гармонии…

Но и звук не прост… Это даже не звук – это качается в море звука тоска, жгучий безрадостный гнев и нежная печаль, что разрывают сердце… То звучит колокольчиками изумительно чистым кристальным звоном радость… Звуки четкие до галлюцинации… Можно различить тончайшие нюансы…

Море звуков… Море звуков качается… Трепещет… Переходит бесчисленное количество градаций… Они все тут… Все, что я видела и слышала за всю свою жизнь… Есть только звуки для сердца более близкие, и для сердца дальние…

Есть, что рождают бурю, есть, что рождают печаль и светлую тоску… Это море бесконечно… Оно все тут, как видимые различные волны… Только в охвате времени и чувства, но такие же спокойные и могучие, простые, они здесь… От величественного средневекового Некау с его хоралами, до трепетного Хайге… До несравненного Дайки, мастера клавира… До щебета жаворонка… До шума ветра, дыхания хлебов, шума дождя…

И нет, кажется, ничего странного в этом единении, оно просто, как ты летним днем слышишь и шум цикад, и говор крестьянина, и жару, и дуновение ветерка в шелесте молодых листьев… Нет ничего странного, что Сознание расширилось и охватило всю свою жизнь во всех своих измерениях также просто, как оно охватывает бесконечное море с тысячью волн…

И чье-то осунувшееся постаревшее лицо, из которого на тебя глядят любящие глаза…

И снова обострение болезни… Я ощущала только, как кто-то сидит рядом со мной… Он то укачивает меня, то берет мои пышущие жаром руки, ласково уговаривая меня то принять лекарство, то успокоиться, когда я дралась в бреду, то говоря, что мне нечего бояться… Я была так слаба, что мне было как-то все равно, кто этот человек… И почему он мне знаком… Я помнила смутно только то, что он ворвался, как вихрь, в самом начале болезни, разбросав окружающих, и склонился, напуганный, надо мной… И как его сюда не пускали, это опасно, он тоже может умереть… Что это не целесообразно, так рисковать собой…

Несколько раз я слышала неодобрительные голоса, говорящие о том, что "эта вертихвостка", которую он, к тому же, не знает, совершенно не стоит того, чтоб подвергать себя смертельной опасности…

Именно его руки приподнимали меня, чтоб накормить бульоном, осторожно мыли мои руки и лицо, поднимали и переворачивали меня, чтоб сменить постель, меняли промокшую от пота рубашку… Именно за него я держалась в бреду как за спасительный якорь, если вдруг начинались кошмары… Он же склонялся надо мной, успокаивая, ночью, когда я что-то бессвязно лопотала в бреду…

Потому, когда я, наконец, очнувшись, увидела перед собой Радома, я не удивилась… Только внимательно разглядывала его усталые черты, пользуясь тем, что он заснул… Он устал! Он меня выхаживал! – с восторгом подумала я, и сердце залила теплая волна благодарности. Я захлебнулась от восторга и счастья… Захотелось взять его руки и целовать, целовать без конца… Но ни за что в жизни я б не согласилась, чтобы кто-то узнал о моих чувствах… От одной мысли, что Радом может их угадать, мне стало жарко до костей…

И тут я вспомнила ясно, что же я наделала и вздрогнула… Он тут же очнулся и раскрыл глаза… Увидев, что я на него осмысленно смотрю, глаза его широко открылись, и он рывком склонился надо мной… Странно, в них радость, облегчение, и странное, счастливое, таящееся где-то в глубине тепло… Я отшатнулась, пытаясь вжаться в подушку, вспомнив про обезглавленных черных тэйвонту…

– Ты будешь меня убивать? – испуганно, по-детски спрашиваю я, уверенная, что теперь-то с меня спросят за все проделки.

– Ты опять что-то натворила? – весело взметываются вверх брови.

– Не знаю, но собираюсь, – честно отвечаю я. Мы оба смеемся, и я облегченно засыпаю, ухватившись за его руку…

Глава 28

Все это похоже, скорей, на сон… Я даже не знаю, не приснился ли мне Радом – я стремительно выздоравливаю, но его нет… А спросить я боюсь – вдруг это была галлюцинация… Но мучительно каждый день ожидаю – что вот-вот, он войдет, и окажется, что это был он. И улыбнется мне!

Но день проходит, а я все тоскливо и мучительно смотрю в окно, и на глазах моих слезы… Я сжимаю зубы до отчаянья, до той степени, что у меня начинают белеть скулы, но не сдаюсь…

Младший лекарь, единственный, кто заглядывает ко мне в маске, со мной принципиально не разговаривает и тщательно моет руки у меня на виду… Он никак не может простить мне той вещи, которую я с ним сыграла, и упорно считает меня сумасшедшей, что-то глухо ворча…

Так как делать мне нечего, а сил уже предостаточно, никто меня не видит в этом отдельно стоящем помещении, я потихоньку начинаю отрабатывать удары, возвращая себе форму… Упорно, удар за ударом, насыщая их мыслью и учась бить плавно, словно переливаясь в пространстве, ломая слабость… Когда удар подчинен мысли, когда это не рывок мускулов, – он не механичен – он превращается в танец… Странная вязь движений словно вспыхивала в уме сама собой, и я мягко повторяла ее, следуя мысли бездумно, словно привыкая мгновенно повиноваться вспыхнувшей мысли без слов, отображать само воображение, чтобы только помысленное уже было воплощено телом, и мне надо было только думать… Этот странный танец, мягкая вязь ударов, разворотов и блоков в маленькой комнатушке продолжался с утра до вечера и выглядел бы странно, если б кто увидел… То ускоряясь, то замедляясь, я скользила от стен к стенам в неслышных разворотах, мгновенных атаках, вспышках ударов… Прежде, чем начать тренироваться, надо было поставить удар до мелочей в мысли, а потом воплощать его… Я заново учила тело повиноваться мысли, а ум – решать ситуацию в мысли… Здесь была двойная задача – сначала научиться решать эту задачу (сложившуюся ситуацию) в уме и воображении с точностью до мелочей, как решают обычную задачу, а потом научить тело повиноваться мысли, отображая ее… Вначале ты, опережая тело в воображении, как бы отпускаешь его повторять мысль, не думая, словно имитируя воображение… Словно само оно повторяет, отображает мысль… И довести оба способа до мастерства – мгновенного счета… Причем первое – в уме – и самое трудное… Много лет уходит на отработку в уме умения мгновенно решать не задумываясь, и много лет на тренировку тела, позволяющую без труда повторить любое движение разума в тот же момент, не задумываясь, как ты это делаешь…

Откуда-то я знала, что чтобы поставить удар как букву будущих слов, чтоб произносить ее не думая, я должна была с полным вниманием отработать каждый удар миллион раз. Всего миллион!

Но не диво механически оттарабанить миллион. Тут секрет. Который я откуда-то знала сердцем. Нужно каждый удар опередить мыслью. Тут трудно объяснить это, пока сам не почувствуешь. Но начинающему нужно сначала увидеть мгновенный четкий удар мастеров, и запомнить его в воображении. Его быстроту и скорость, четкость, стройность. И каждый свой удар в момент удара словно предварять, нет, даже сопровождать этим образом нанесение удара. Только в том смысле, что это ты так бьешь. Не механически пыжиться от бедра или контролировать мышцы, так что удар вялый, тупой и некрасивый и невозможно сделать быстрей, а образ мощного, жестокого, молниеносного и сокрушающего удара. Ибо волевое усилие, заставлять себя бить, и образ мгновенного удара – это две разные вещи. Второй – заставляет комплексно работать подсознание и намного быстрей. И так каждый свой удар!

Идеальным представлением, представляя, что ты сделал удар как мастер – мгновенно и с силой, нанося свой. Словно имитируя этот образ.

Практик живо оценит преимущества этого. Дело в том, что если мы будем думать, как рукой взять стакан, какие мышцы включить, то движение получится идиотским и неумелым. Или если мы будем думать, как глазами смотреть, то рискуем и вовсе окосеть. Или если мы будем думать о походке, то более нелепого и неестественного пердуна не увидите. Если мы будем думать волей, как бить, волей напрягая прямо мышцы, как делают все начинающие, удар будет медленным, неестественным и слабым. Дело в том, что наше сознание построено иерархически, и каждой маленькой мышцей управляет свой маленький разум, над которыми стоит больший, который управляет уже группой, потом еще больший, который управляет уже рукой, а потом идет уже наше сознание. И пытаясь строить движение снизу, а не сверху, постепенно проникая сознанием до малейшего движения мускулов, мы дезориентируем всю систему. Как сороконожка, что задумалась, какой ногой ходить. Такой удар, идущий от мышцы, тупой, надсадный и механический, резкий…

Но дело даже не в этом. Иногда человек думает, что суть в тренировки в том, чтоб механически поднять сотню раз груз и тем "накачать" мышцы. Мол, они от этого накачиваются. Нет горшего заблуждения! Ибо вся суть тренировки состоит в том, чтоб заставить, закрутить наш внутренний разум достраивать мышцы, или же перестраивать их для большей выносливости! В дьявольски сложном боевом аппарате-теле обычного человека нет ничего механического. Даже самые тупые качки, мечтающие о титуле, знают, что с каждым качком они должны давить образ желаемого результата, а по возможности и прочувствовать каждое качание, каждое напряжение мышцы. Только с каждым движением вгоняя в психику образ того, под что она должна подстраиваться, они могут достигнуть намеченного рисунка. Иначе, сколько не качай, а цыпленка ели и будут есть. Хо!

Когда мне приносили еду, я отвлекалась и имитировала пай девочку, которая честно выздоравливает… От слабости еще не может ходить и все такое… Я нагло пользовалась тем, что коттедж (домик) мой стоял в глубине сада и к нему запрещено было подходить всем… Да и не затянуть сюда людей было даже калачом – даже любопытные мальчишки десятой стороной обходили дом… А я шуму особенного не производила – голые руки и обнаженное тело, конечно, щелкают при страшном ударе, до которого я доводила свое тело, но я пыталась подгадывать их в ритм доносившегося городского шума, угадывая начало звука и заодно тренируя умения ступать неслышно, то есть шум в шум…

В сущности, я не боялась осложнений после болезни – по сути, я давно выздоровела… Телом, но не сердцем… Сердце, проклятое, все ждало Радома, и все оглядывалось на дверь, даже когда я занималась…

Образ в психику давим не просто яркий, четкий, соблазнительный, чтоб даже самая куриная мышца поняла, чего от нее требуется, ибо она слов не понимает. А еще и наполненный чувством. Ибо первичный разум (хокасин) сам чувство, которое детализируется в образе, и другого не понимает. Чтоб затронуть его глубины надо сильное чувство. А потом добивай ярким образом. И так миллион раз.

С навыком то все это нужно сильней в тысячи раз, ибо он то в основном и зиждется на сознании. Образ, под который должно подстраиваться наше подсознание (имеется в виду не картинка, а движение-удар мастера) должен быть ярким и четким. И исходить из чувства, которое осознает его в единое мгновение. То есть это образ, но в чувстве. Это сложно. Это приходит с опытом.

Как Моцарт, который слышал всю симфонию в одно единое мгновение-чувство, осознавая ее тут и сейчас, сразу. Но без этого не станешь мастером.

Образ-идеал, которым сопровождают удар, воины моей страны называют "люши".

Это не картинка, а фильма виденного движения мастера. Такая же четкая и мгновенная, только переписанная на нас. Это мы так бьем!!!

Ибо именно под этот образ психическая энергия (подсознание) подстраивает наш аппарат и малые разумы, создавая навык, подчиненный сознанию. То есть, мы не бродим кругом да около, и наш внутренний разум не недоумевает, чего же мы мучаем свое тело и чего хотим.

Чтоб понять это, надо знать, что Высокие Йоги, подчинив внутренний Разум, одной волей могут достраивать свое тело в любом направлении без всякого глупого и бессмысленного "качания" и заставлять свои органы работать в любом режиме и любой силы. Сила их так велика, что он может раздавить камень рукой или выжать сок из сорванной ветки. А навык они ухватывают с одного движения, вот почему среди них встречаются феномены по количеству владения ремеслами.

Моя болезнь теперь называлась просто – симуляция. Мне не нравилось обманывать, потому я предоставила этому презрительно относящемуся ко мне лекарю обманываться самостоятельно… Уставшая от тренировки, я ложилась в постель, потное горячее тело, расслабленный, ничего не замечающий взгляд, когда я отдыхала, расслабляя мышцы и очищая мысли…

Он брезгливо касался меня и делал выводы сам. Я же, наоборот, говорила ему, что я уже здорова (тихим сдавленным голосом), но он знал лучше… Лучше так лучше… Я, конечно, ему не мешала… Чем более подготовленной я выйду отсюда, тем для меня было лучше… Мне очень не нравился этот мир, хотя некоторые люди очень понравились…

Я с интересом ждала, когда же, наконец, этот "лекарь" распознает, что я абсолютно здорова…

Наконец, мне это надоело, и я сказала, что я хотела бы расплатиться за все, и за лечение, чтобы не иметь никаких долгов…

– Хорошо, – первый раз за все время сказал он. И ушел. А через некоторое время вернулся и назвал сумму…

Я сдавленно ахнула. Вот уж когда придуриваться совсем не было нужно… Голос мой стал хриплым от волнения сам собой…

– Хорошо, тогда возьмите треть из тех денег, что у меня были, – хрипло сказала я. – Остальное я принесу позже…

– Каких денег? – удивился тот. – У вас никаких денег не было!

Вот тут уж я действительно села, обессиленная.

– Как это не было? – сдавлено тихо спросила я. – А что же мне делать?

Тот пожал плечами.

– Не знаю… Будете работать при больнице, как это принято, пока не отработаете долг… – он скривил губы.

– А где мой плащ? – спросила я.

– Вашего теперь ничего нету, – холодно сказал он. – Вы считаетесь рабом, пока не отдадите долг…

– А если у меня есть, чем заплатить, но мне надо уехать, чтобы достать деньги?

– Тогда назовите свое имя и докажите это… – равнодушно ответил он.

– Прелестно, – сказала я, развеселившись. – С каждой минутой все лучше и веселее…

– А жеребенок?

– Какой жеребенок? – удивился он…

– Так-так-так, – постучала я пальцами по стене…

– Учтите, что теперь вы не можете уйти, ибо вас вернут как беглого раба, а тэйвонту живьем снимут с вас шкуру за побег, ибо все города будут предупреждены… Не пытайтесь бежать, ибо раб не имеет прав… – злорадно просветил меня он на прощанье… – С новой луны, наверное, вам придется начать работу…