Текст книги "Моя профессия ураган"

Автор книги: Люда и Игорь Тимуриды

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 46 страниц)

Глава 61, Ри

Когда приблизились Великие Праздники Рождества, на которые съезжался весь цвет Дивенора, все Властительницы, принцы, князья, аристократы, напряжение стало буквально ощутимым. Что-то висело в воздухе. Церковь намеревалась превратить все в свой триумф. Несмотря на гибель черных тэйвонту и падение своего авторитета, она контролировала все. Говорили, что это просто провокация, чтоб вызвать бунт и наказать город. Власть их крепка как никогда, король сумасшедший, но полон сил, то есть правят верные соратники и государственные чиновники; его сын – еще глупый юный развращенный малолетка, полностью под влиянием советников, и неспособен, да и не имеет права при живом отце править по возрасту; враги уничтожены, пусть и жестокой ценой; осталось подавить сопротивление и разбить глупые иллюзии.

Кто-то из маленьких тэйвонту – люты – все время наблюдал за нами – я заметила, как они подсматривали в щель в дальнем углу на репетиции, ибо официальное присутствие посторонних запретили.

В день премьеры родители девочки, исполняющей роль дочери Маэ отказались от участия и забрали дочь, запуганные угрозами. Никакие штрафы не помогли – у них оказались откуда-то деньги. Эфраимос бегал по сцене с отчаянным лицом:

– Что делать, что делать, проклятье! – сквозь зубы без шуток застонал он. – Ее замена из второго эшелона вообще исчезла, а ведь это ребенок! Его не научить быстро. Это одна из ключевых фигур! Это заранее подготовлено, чтоб сорвать впечатление плохим исполнением. Это конец… Сделать ничего невозможно, а дети балерин вообще не пришли… – лицо у него было перекошено болью и отчаяньем.

Вся группа застыла в отчаянье от такого известия. Вот это был действительно провал. Найти в таких условиях опытного маленького ребенка танцовщика, не смутившегося бы на сцене под взглядом враждебных миллионов громадного амфитеатра, научить сложной партии за оставшиеся тридцать минут было бы невозможно. Возникло гробовое молчание.

Я улыбалась.

Они подумали, что я сошла с ума.

– Все пропало… – тихо заплакала Рила. Танцовщицы плакали.

Я же, улыбаясь, медленно повернула голову в дальний угол зала, и долго молча пристально смотрела туда. Точно в щель вдали зала.

Они все подумали, что я свихнулась от несчастья.

– Когда тут у меня тут были для беседы маленькие тэйвонту, – очень четко и властно сказала я, – они заявляли, что хотели бы танцевать со мной хоть маленький танец… И всегда готовы помочь, если с маленькими танцовщиками что-то случится… К тому же, я уверена, что они все запомнили, оценили, и даже говорили, что они вот могли бы лучше…

Наши балерины теперь были уверены, что я чокнулась, ибо говорила с пустым залом.

Там же вдруг послышался ребячий гомон и спор.

Как только Эфраимос уловил детский голос, он тут же преобразился. Как по мановению палочки он утратил грусть и так идущую ему горечь и отчаяние, и появился снова толстый шутник.

Остальные же заплакали. Ибо я свихнулась! Так жаль!

Вместе с Эфроимосом.

В это время послышался шорох, что-то отодвинулось, и из отверстия в конце амфитеатра показалось два отряда вихрастых маленьких люты, во главе с уже моим знакомым маленьким командиром. А я, до этого спокойная, вдруг застыла – я как-то уже поняла, кого я опять увижу. Когда я обратилась, у меня как-то выпало из головы, кто может с ними быть.

Малыши отчаянно ругались.

Я же никого не видела. Я опять начала вздрагивать. Рила, заметив, птицей кинулась ко мне, закрыв меня руками.

Эфраимос мигом был у них, и что-то выяснял.

А потом они, поняв, что со мной что-то происходит, уже все вместе, притихшие, оказались около меня.

– Ника, что происходит!? – с истерикой выкрикнул Эфраимос, думая, что и со мной что-то случилось. И тряся меня.

Я же его не слышала.

Он яростно закричал. Я его не видела.

Я со страхом отвела руки от глаз.

ОНА была здесь. Дочь. Все взорвалось теплом.

– Ничего, – со слезами еле выговорила я, приходя в себя, стараясь не смотреть туда, но замирая от глупого счастья. – Это у меня истерика!

Я снова смотрела на нее, скосив глаза.

Их было четыре звена люты.

Раздался удар колокола.

– Время идет… – тихо сказала я.

– Осталось двадцать минут… – простонал Эфраимос.

Я очнулась. И стала сама собой – уверенной, решительной, четкой, мгновенной и жесткой.

– Вы будете играть? – уже властно и сурово спросила я маленьких детей.

И опять удар.

– А кого вы выберете? – запинающимся голосом спросила ОНА.

Я не выдержала, и взяла ее на руки, наплевав на все. Я взяла ее открыто. Слезы текли у меня по щекам.

– Как тебя зовут? – тихо спросила я, прижимая ее к себе.

Она покачала головой.

– Ника, скоро начало! – как ударил Эфраимос, приводя меня в чувство.

– Если вы согласны, – оставив ее на руках, сказала я детям, – то я хотела бы, чтоб сейчас попробовали повторять за мной вы все… что я буду делать в ускоренном темпе. Я имею в виду девочки. Я протанцую вам партию Савитри раз в двадцать быстрей, запоминайте. У вас двадцать глаз. Затем продемонстрируете. Потом я выберу лучшую… – я осторожно опустила девочку на пол.

Она ужасно нахмурилась.

– За быстрым танцем я покажу все сложные элементы в медленном темпе… – спокойно закончила я. – Что непонятно. Вы будете помогать героине разучивать эти элементы совместно, а также учить их сами… – я помолчала и тяжело добавила. – Мне нужны дублеры роли ребенка, чтобы, в случае, если выбранная девчонка растеряется на сцене, – я не смотрела на своего ребенка, – ее тут же сменили, и так далее, не испортив балета… И еще, – я помрачнела и замолчала.

Долго молчала. А потом все же решилась и твердо тихо выговорила: – А потом, исполнительницу роли Савитри могут убить.

Запала оглушительная тишина.

В абсолютной тишине я начала роль Савитри. Я всегда знала все роли балета.

Жестко, почти в полную силу своей реакции, не скрывая теперь своих способностей. Превращая и этот ускоренный показ в прекрасный парящий легкий танец. Они замерли еще тише, раскрыв рты.

Потом я быстро, прямо с ходу показала довольно медленно все сложные элементы, раскрыла секреты движений. Надо учесть, что в замке Ухон среди девочек тоже был популярен балет, они владели азами и ставили балеты для себя. К тому же я была уверена, что они не только подглядывали, но и спорили и показывали детские и взрослые подсмотренные роли где-то у себя в компании, хвастаясь и проверяя. Уже дети тэйвонту должны были обладать абсолютной памятью, зрительным воображением и цепкой наблюдательностью.

Потом снова показала первую сцену с Савитри в нормальном темпе, радостно, легко, блестяще, светло, любяще, почти зависнув в воздухе… И резко оборвала.

– А теперь давайте! – холодно сказала я, оборачиваясь и пристально смотря на них. С жесткой отстраненной оценкой, как командир и правитель.

Боже, как они бросились выполнять! Как тянулись изо всех сил! После моего танца они словно обезумели – так стремились повторить. А как работала моя девочка! Она, очевидно, с ужасом поняла, что ей ничего просто так не светит, и она вообще вполне может ничего не получить. Что все будет зависеть только от ее мастерства. Моя неожиданная суровость была для нее шоком. Возможно, она и уловила, что я на нее странно смотрю, но это было и только.

Когда я плавно и напевно начала свою собственную партию Маэ, рвение их достигло апогея. На меня было обращено такое количество безумных детских глазок, горевших яростным огнем серьезной надежды, что выберут именно ее, что я мгновенно успокоилась. Савитри есть. Я протанцевала первую партию с партнером и Савитри вместе со всеми маленькими танцовщиками, зорко наблюдая за всеми и оценивая их согласованность. Иногда я вырывалась и вплеталась непредусмотренной импровизацией в танец то одной, то другой люты, не нарушая их танец, но заглядывая с теплом в глаза, чтобы понять, могу ли с ними сплестись сердцем в танце, ободрить маленькую актрису, раскрыть…

Мне казалось, что они обезумели почему-то. То, что они вытворяли, трудно было назвать танцем. Они буквально рвались из своих глаз ко мне, выпрыгивали душами из своих тел, а моя маленькая делала все прямо с неистовостью, оставляя свое тело и кружась душой на сцене. Я поняла – они меня обманывали – они, очевидно, выучили и подсмотрели все заранее наизусть, просто яростно мечтая, что однажды, может, смогут танцевать, но боялись сказать и боялись признаться даже себе. Наверняка танцевали сами с собой наедине, никому не показываясь. Ах вы маленькие обманщики, – с любовью усмехнулась я кончиками губ детям, – не сами ли вы это подстроили? Девочка моя, ты ведь просто рвешься из жил, глазки твои кричат, какое там равнодушие, притворщица ты этакая! И родинка у тебя на плечике трехугольная!

Они замирали на мгновение, когда им доставалось протанцевать вместе со мной, соприкоснуться в танце, выполнить совместное па, синхронно сплестись жестами в точный рисунок на расстоянии как одно целое мыслью… Только танец и ничего в мире… Я танцевала, как в сказке.

И вдруг все рухнуло. Все замерли, со страхом виновато смотря за мою спину. Сердце мое упало.

Я медленно стала оборачиваться, и, прежде всего, увидела большое плечо тэйвонту с трехугольной родинкой.

– Так-так, – раздался у меня за спиной ехидный голос Радома, и руки у меня упали, и я застыла. Видимо, он давно там стоял и наблюдал, как я самозабвенно с ними играла, и как они делали то, на что не спросили разрешения, тем более в столь щекотливой ситуации. – Вот, значит, кто прима! Не лучше ли нам познакомиться, госпожа? Если б Рихадо не сказал, где моя жена, я б бегал по всему Дивенору как конь. Я прихожу, а моя жена удрала… Я приезжаю, а она испарилась бесследно… И теперь уже подбила тэйвонту на неповиновение…

Лицо моей девочки исказилось от боли.

Я обернулась, и подхватила ее на руки, заслоняя ее собой, ибо мне показалось, что он может ей угрожать. И застыла, сжавшись, готовая защищать ребенка. Она крепко прижалась ко мне, вызывающе смотря на него.

Странная волна прошла видевшими нас людей – они почему-то замолчали.

Радом поднял на нас глаза и замер. У него глаза как-то странно раскрылись. Он просто стоял и молчал. Вообще молчал. Ничего. В абсолютной тишине. Только рука механически закрыла такую же родинку на открытом плече, как у нее. И широко открытые глаза замерли со слезой на наших лицах.

И в это время ударил гонг. Ровно через минуту начнется балет. Это была традиция, которую не нарушали, иначе группу просто меняли.

Радом просто подхватил нас на руки на это мгновение, когда мы отвлеклись и не ждали этого. И так же молча крепко прижал к себе.

– Родные мои… – тихо шепнул он одними губами.

Я услышала подготовительный звонок к выходу, успокоила его, поцеловала, пошевелилась. И тихо сказала, слазя.

– Вы, вы, и вы, – показала я, назвав девочек-люты по именам, выбрав из них троих самых лучших вместе со своей девочкой. – Пока мы идем на сцену, вы будете репетировать партию Савитри со вторым составом. Пока одна девочка на сцене, двое других репетируют по очереди свою роль. Выходить будете в таком порядке… – я помолчала и назвала порядок, в котором проявились бы их лучшие особенности. Гримируйте их всех одинаково и заранее… Остальные репетируют вместе с ними… Они могут понадобиться… Но лучше они бы не понадобились…

Хорошо бы достать детям и мне аэнские кольчуги… Я надеюсь, дети, что вы справитесь… Не струсите, и не подведете…

– Мы все умрем… – тихо обреченно сказал кто-то из люты.

Я быстро переоделась в свой костюм, пока Эфраимос гримировал меня прямо здесь.

– Музыку!

И для меня прямо на глазах, все они перестали существовать. Как и для остальных танцовщиков. Я ожидала своей партии, и настраивала душу…

Я даже не помню, как наступила секунда выхода для игры на публике… Для меня времени словно не было… Радом что-то быстро говорил и организовывал, но я этого уже не помню… Кто-то командовал. Забегали взрослые тэйвонту, прикрывая сцену и первые ряды… Но я помню, что с утра ничего не ела, ведь я уже за много часов была на сцене, еще и еще раз проходя в уме элементы роли… Когда я перед выходом на сцену взглянула на набитый как бочка амфитеатр на почти сотню тысяч человек – мне стало дурно… Они волновались, как море.

Все смешалось…

Я чуть не пропустила начало…

– С Богом, – шепнула Рила, подтолкнув меня. Но я уже этого не слышала – я была там!

Радом был тоже уже был в первом ряду, и я вся дрожала… Я волновалась…

Но как только я оказалась на сцене, мной овладело удивительное спокойствие и тепло… На меня устремились тысячи враждебных глаз.

Но мне уже было все равно. Я засмеялась… Что-то случилось, со мной…

Дьявольское вдохновение захватило меня, и вместе со мной вдруг поплыл даже враждебный зал…

Я дерзко подняла голову, и мой дерзкий облик поплыл над городом, в первый раз усиленный в миллионы раз, искаженный болью…

И я сделала первое па…

Я почувствовала, как ринулись навстречу сердца и глаза зрителей. Я была Маэ, я снова жила на земле, и моей жизнью сейчас пульсировали все сердца собравшихся здесь. Я как бы ласкала слушателей своим сердцем, которое переполняли сейчас токи горячей ощутимой любви, пекучее огненное тепло, подымавшееся из самых его недр. Ласкала песней танца. Я ничего не боялась. Мой танец коснулся их сердец.

Я не знала, сумела ли сейчас донести до людей в полной мере чистоту и прозрачность Великого Чувства, но не останавливалась мыслью на этом, осторожно и бережно подымая потоки чувства, идущие ко мне от зрителей… Поистине – я была сейчас Жрецом и ткала тонкое мастерство просветления их духа.

Я плыла… Я видела их огромные глаза…

И пьеса, роль, танец, только усилились струями внимания и мысли миллионов людей, я росла их энергией, а не страдала от нее; я брала ее у них и возвращала к ним же, возвысив и облагородив ее, где я была нечто вроде фокуса и перерабатывающего центра…

Но уже после первого выхода случилось нечто странное… Не было обычных бурных аплодисментов, взрывов восторга, любви… Какое-то абсолютное, полное, молчание… Ни одного звука не доносилось из зала, ни хлопка, ни крика браво, даже дыханий. Они лежали, устремив глаза вперед на сцену, и не дышали. Не было даже враждебных криков… Полное молчание… Оно было таким полным, что я поняла – это провал…

Но Маэ жила во мне…

Вот он, Лан… Почему-то это Радом… Почему вдруг?!! Где танцовщик!?! Сердце забилось…

– Ты мавка!?

– Меня зовут Маэ… – со слезами тихо отвечаю я, чтоб никто не слышал…

И все плывет…

Даже не знаю, как я продержалась…

Но я играла, сжав зубы, полностью забыв про все… Поскольку я была все время на сцене, и держалась данная двухчасовая постановка в основном на мне… Я видела недоуменные, огорченные, растерянные, заплаканные лица актеров, не понимавших, что происходит. И, сцепив зубы, я ободряла их… Предаваться горю буду позже, когда этот невыносимый позор кончится…

Все плыло… Почему Радом, почему кого-то выносят окровавленного со стрелой и оказывают скорую помощь, почему тэйвонту стоят вокруг сцены в три ряда с суровыми лицами?

И полное молчание…

А потом во мне начало нарастать какое-то ошеломительное спокойствие… Я полностью отдалась потоку, все понимала, все контролировала, но уже не могла остановиться… Я была выше этого… И от каждого моего жеста вздрагивал зал… Но молчал…

С какой любовью шла моя девочка на руки Лану…

И все больше почему-то на сцене тэйвонту, и куда-то уносят тэйвонту актеров…

И они постепенно заменяют выбывающих актеров… Откуда-то свистят стрелы, но я их не замечаю… Я танцую среди них, легкая и печальная, как перышко… Только

Рила осталась из прежнего состава… Но она танцует, как настоящая принцесса

Ришка, в плотном кольце прикрывающих ее тэйвонту… И она в настоящем легком и очень дорогом аэнском военном доспехе…

Как Радом обнимал меня! Откуда он знал сцены? Боже, бесстыдный!

Не знаю, как я продержалась до конца, до последнего действия, не нарушив ни одного внутреннего или внешнего проявления, а, наоборот, выложившись полностью, до конца… Ведь это была так любимая мной великая история о великой и трагичной прекрасной любви…

Когда я окончила последний танец, молчание стало просто бездонным… Оно было абсолютным… И почему-то тысячи смотрящих глаз. Даже мой слух тэйвонту не слышал ни одного звука, точно они там замерли… По роли я опускалась на землю возле любимого Героя. И засыпала, счастливая, в его руках… Я лежала и плакала. Такого позора и унижения, и провала я не испытывала никогда… Мне хотелось умереть…

Не знаю, сколько это длилось… Я знала, что такого провала я не переживу…

Ведь это я была виновна в нем, ибо именно я вела танец, вела партию, вела все… Я плакала и ничего не видела, ибо должны были опустить занавес… Черт с ним, с искусством – уйду в солдаты…

…А потом раздался удар и страшный треск, и я вжала голову, от удара по ушам, поняв, что снова началось страшное землетрясение, как десять лет назад. Так мне и надо – подумала я сквозь слезы… Я даже не собиралась прятаться и вставать… Я хотела умереть… Этот страшный грохот давил уши…

Мой взгляд случайно упал на актеров моей группы, вышедших и застывше смотревших большими парализованными глазами прямо в зал…

Медленно, медленно я обернулась…

И безумный невыносимый грохот почему-то стал нестерпимым, словно ответив мне, усилившись еще тысячекратно…

Это были аплодисменты!

Все сотни тысяч людей стояли стоя на ногах, плача, безумно аплодируя руками над головой, воздавая почести, которые воздают только императору…

– Она так заворожила зал, – сказала Радому подошедшая сбоку Тигэ, речь которой я краем глаза читала по губам, – что они готовы были убить того, кто нарушит святое мгновение очищающей душу тишины искусства…

Я медленно встала.

Эта картина надолго врезалась мне в память и утешала меня в минуты неудач и сомнений в своем творчестве… Стоящий амфитеатр, плачущие лица и миллионы бешено бьющихся рук, как обезумевшие птицы… Ошалевшие, заплаканные глаза…

– Вставай, вставай, – ошеломленно и испуганно произносил Эфраимос. И я читала его слова по губам, ибо его совершенно не было слышно из-за пугающего, грозного рокота и рева, когда он за руку тянул меня к краю рампы… – Поклонись им же… Они же убьют нас звуком…

Я не поклонилась. Я молча стояла, наоборот, полностью выпрямившись.

…Да, весь громаднейший амфитеатр на сотни тысяч человек был на ногах…

Сотни тысяч мокрых, громадных, счастливых глаз… Они все стояли стоя… Я снова видела миллионы раскрытых ртов; бешено бьющихся над головой, как крылья голубей, рук; безумные, кричащие, рвущие на себе одежду и драгоценности, плачущие лица… Аааааа… Я поняла, что треск и рев это были звуки миллионов ударов ладоней и давно перешедшего возможность разобрать человеческий голос обезумевшего, сумасшедшего, заплаканного крика… Невозможно даже представить подобного безумства…

Я увидела счастливое заплаканное лицо Рилы, странно смотрящей на меня.

Они признали меня как художника, вопреки всему, не побоялись, и воздали почести художнику, которые не воздавали Царям уже сто лет.

Я не поклонилась!

Постепенно они перешли в ритмичные удары и каждый синхронный удар разрывал голову… Эфраимос сел, прикрыв голову. Я спокойно стояла… И все шаталось…

Кричащие, совершенно растрепанные, безумные, дергающиеся люди… Заплаканные, мокрые, срывающие с себя норковые манто и драгоценности, кидающие их на сцену, ничего не соображающие, только рвущиеся поближе к сцене…

Ни-ка! Ни-ка! Ни-ка!

И вздернутые в знаке повиновения и преданности руки.

Да, они скандировали имя… Рев… Грозное, страшное имя, в безумии повторяемое миллионом раскрытых в иступленном крике ртов…

Я же спокойно и гордо стояла, не склонив головы. Такого никогда не было. Никто не понимал, что происходит. Но я даже не улыбалась, стоя с суровым лицом. Я знала, что сейчас, в момент наивысшего триумфа, на меня устремлено все тысячи зеркал, и даже Храмовая система. И сейчас, в праздник, мое лицо увеличено в миллионы раз. И все видят малейшее его изменение.

И я просто устало провела по нему рукой. Маэ исчезла, осталась я сама, выпрямляясь. Осталось и на миллионы глянуло мое собственное лицо. Во всей суровости. Уже больше не прячась, в полную мощь, перестав скрывать свою душу и став такой, какой даже представить меня не мог Радом…

Все на мгновение замерло. Полная тишина. А потом загремела странная песнь.

Странная песнь миллионов. Которую пели, подняв мечи в знаке почтения военачальнику. Она страшно рванулась в небо боевым гимном почтения и преклонения…

Они меня узнали. С этой песней шли в атаку мои боевые легионы. У меня по щекам текли слезы.

Повсеместно вспыхивали кровавые схватки, кто-то зло кидался вперед, но их мгновенно зарубали…

И тут ударили колокола… Все миллионы колоколов Дивенора… Наступило

Рождество… Чистый звон… Разгоняющий тьму.

Я еще раз подняла руку и провела ей по лицу. Только на этот раз на ней был перстень Властителя, которого не видел у меня Радом. Печать видели все. И все видели, когда я подняла руку в известном всем жесте.

Жесте присяги КОРОЛЕВЫ.

Они сами обманули себя.

Все вздрогнули.

И медленно, в полном молчании, тысячи перстней засияли мне в ответ в жесте вассальной присяги и верности.

Враги сами обманули себя. Король был безумен, мой брат – еще по возрасту мальчишкой. Альтернативы не было. Если б король не был безумен, все еще можно было бы поправить и помешать. И, может, им потом переиграть. Но я вступила во власть ЗАКОННО. Все дело в том, что это был год моего официального вступления во власть. С последним ударом колокола я официально вступила в зрелость… По закону вся власть отошла мне… Они сами себя переиграли. Все предусмотрели.

Только забыли самое главное. Они забыли, что в этот год мне исполнится год взросления… И сами расчистили путь!

И над всем амфитеатром вспыхивали блики мечей в счастливом гуле, поднимаемых горизонтально над головой. Простые люди принимали пожизненную присягу верности.

На Рождество собирались все Властительницы, которых невозможно было собрать иначе.

У страны начиналась новая эпоха. Какой она будет?

Радом подошел ко мне и встал рядом со мной. Он поднял меч и отсалютовал мне таким же образом, каким настоятель Рейци отдал присягу и высшую честь моей маме.

Он странно улыбался, консорт. Я тоже уже знала, кто он. Вернувшиеся воспоминания мелькали калейдоскопом. Жестокий мятежник Даррин, правитель целой страны тэйвонту, был одновременно и Верховным Мастером Ухон тэйвонту и главным защитником Дивенора в стране противника. Всегда им был. Немного изменить лицо для тэйвонту вообще не проблема. Все думали, когда его нашли одного, что он самоотверженно дрался с Даррином и выжил, победил его, а он всегда им был – Даррином по совместительству. Только завалило негодяя не вовремя. Бастин, королевский тэйвонту Наследницы и его брат, одновременно так похожий на него, подменял его, когда он отсутствовал там или там.

Я подняла руку в приветствии. И новая королевская стража закрыла меня верным кольцом.

Я победила без крови. Я, не закрывая слезящихся от миллионов солнечных вспышек глаз, неотрывно смотрела на них. Я смотрела на людей, и в глазах моих, наверное, от рези, стояли слезы.

– Са-ви-три… Са-ви-три… – ревел амфитеатр, будто войска шли в атаку…

Моя девочка забралась мне на руки, гордо, с какой-то странной безумной любовью и гордостью глядя на меня и на мужа.

Ее звали Ольвия.

Я все вспомнила.

У короля была дочь. Ее звали Ри, от ее полного царского имени. Имени богини САВИТРИ. Официальная наследница, невеста Радома, а позже жена Даррина.

Это была я.

Это была я.

Это была я.

И я открыто счастливо засмеялась…

Конец.

Люда и Игорь Тимуриды

Философско-юмористический фантастический боевик о творчестве и любви

http://zhurnal.lib.ru/t/timuridy_l_i/

Замечания и предложения отправлять по адресу [email protected]

Критику отправлять туда же.

Ругательства отправлять в урну.

Дураков просто посылать...

_{(C) И. Гераимчук, 1-1-2000}