Текст книги "Покоритель джунглей"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)

– Почта от тех, кого вы послали на Малабарский берег, сэр.

– Я был уверен, предчувствия никогда меня не обманывают, – с комичной убежденностью произнес сэр Джон.

Туземец, стоя на коленях, подал ему пальмовый лист, покрытый условными знаками. Едва бросив на него взгляд, вице-король радостно вскрикнул и, не беспокоясь о своем достоинстве, захлопал в ладоши, едва не пустившись в пляс.

– Господа! Господа! Троекратное ура в честь королевы! Нана-Сахиб – наш пленник!

При этой неожиданной новости оба рыжеволосых сына Альбиона от волнения покраснели как раки и, запрокинув голову, в порыве энтузиазма крикнули вместе со своим начальником так, что задрожали стекла:

– Ура! Ура! Ура! For the Queen![10]10
  В честь королевы! – (англ.)


[Закрыть]

Дав волю своим чувствам истого британца, сэр Джон Лоуренс снова взял пальмовый лист, чтобы ознакомиться с ним повнимательнее.

Вот что писал Кишнайя с помощью условных знаков:

«Нухурмур, Малабарский берег.

Мы на месте. Нана ничего не подозревает, он принял нас с восторгом как посланцев общества Духов вод. Сегодня вечером мы отправимся в Биджапур, и я надеюсь привести вам всю шайку, не подозревающую, что ее ждет. Только одного из них следует по-настоящему опасаться – француза по имени Барбассон. Он менее доверчив, чем остальные, но я слежу за ним.

Если нам ничто не помешает, завтра вечером мы будем во дворце Адил-шаха.

Самое главное – сделать так, чтобы по прибытии в Биджапур нам не встретился ни один солдат-шотландец. Важно до самого последнего момента не вызывать ни малейших подозрений.

Нана действительно станет нашим пленником лишь тогда, когда за ним захлопнутся двери дворца».

Сэр Джон внимательно перечитал это относительно длинное послание.

– Хм! – произнес он после короткого размышления. – Я, быть может, несколько поторопился отпраздновать победу… Впрочем, довольно! Никогда еще моя звезда не светила так ярко, удача не изменит мне у самой цели.

Покоритель джунглей не ошибся. Сэр Джон Лоуренс так же не сохранил воспоминаний о событиях прошедшей ночи, как вода не сохраняет изображения отразившихся в ней предметов.

Глава IV
Кишнайя в Нухурмуре. – Встреча старинных друзей. – Барбассон-миллионер. – Разоблачение. – Рыбная ловля. – Повешенный на озере. – Тревога! – Разоблачения Эдуарда. – Бегство. – Отъезд. – Никогда!

Пока в Декане под умелым руководством Духов вод и Покорителя джунглей готовилась последняя схватка с англичанами, которая должна была, по расчетам вождей революции, вернуть Франции Индию, в Нухурмуре, где скрывались Нана-Сахиб и его верные друзья, все было по-патриархальному тихо и спокойно.

В маленький отряд, охранявший Нана-Сахиба, по-прежнему входил воин-маратх Нариндра, старый друг Покорителя джунглей. Горячий туземец томился праздной жизнью, которую вынужден был вести, и с нетерпением ожидал возвращения Фредерика де Монморена, который в силу важных причин пока не сообщил друзьям о своем присутствии в Декане. Рама-Модели, заклинатель, проводил время, дрессируя Неру и Ситу, двух пантер, которые достались ему от Рам-Шудора, мнимого факира. Ну и, конечно, нельзя забыть о верном Сами и следопыте Рудре, обнаружившем убежище тугов. Эти четверо, как и прежде, непосредственно подчинялись Шейх-Тоффелю, адмиралу флота имама Маската, или Мариусу Барбассону из Марселя, который так и не мог утешиться после трагической смерти своего славного друга Боба Барнетта, погибшего, как помнит читатель, от укусов змей, а затем съеденного шакалами.

Для Барбассона это была невосполнимая потеря. Как говорил он сам, во всем мире нельзя было найти столь похожих друг на друга людей, воплощавших один и тот же тип, и вся разница между ними была лишь в том, что один был провансалец, а другой – янки.

Действительно, оба с самого детства с благородным негодованием протестовали против пустой траты времени под видом образования.

– Эх, к чему все это? – философски вопрошал Барбассон, когда они беседовали на эту тему.

– Nothing[11]11
  зд. Пустяки, пустое – (англ.)


[Закрыть]! – нравоучительно ответствовал Барнетт.

Обоих в возрасте шестнадцати лет пинками и побоями выгнали из дома отцы. Оба скитались по миру, зарабатывали на жизнь чем придется. Наконец, оба осели – Барбассон в Маскате в качестве зубного врача имама, что позволило ему стать адмиралом, а Барнетт – в Ауде в качестве бродячего артиста, сделавшись затем генералом артиллерии. Он танцевал на бутылках и глотал лягушек к великой радости набоба, который до этого не смеялся почти двадцать лет и уже не мог больше обходиться без Барнетта.

Случай соединил эти два блестящих ума, так прекрасно понимавших друг друга, и смерть, глупая смерть, всегда уносящая лучших, разлучила их.

Печальный конец Барнетта, как вы помните, спас Барбассона: застряв в слишком узком туннеле, Боб был съеден, и гнусные твари, насытившись, не тронули Барбассона. Пылкое воображение южанина привело к тому, что постепенно он стал считать эту смерть добровольным самопожертвованием со стороны Барнетта во имя спасения друга. Надо было слышать, как он рассказывал эту историю в те дни, когда его одолевала меланхолия.

– Эх, милый мой, попали мы оба в узенький желоб, сантиметров в тридцать, ни туда, ни сюда и не пошевельнуться… Мы уже чувствовали запах кобр, которые ползли к нам. «Дай-ка я пойду вперед, – говорит мне тогда Барнетт, – пусть по крайней мере моя смерть послужит тебе спасением». Так он и поступил, бедняга! А я вот оказался здесь.

И на глаза Барбассона набегали слезы.

Воспоминания приобрели для моряка почти религиозный характер, так что он уже не мог ни сказать, ни сделать что-либо, не подумав, как бы в данном случае поступил Барнетт, ставший для него законом и пророком. Это было тем более удивительно, что при жизни янки два неразлучных друга никогда не сходились во мнениях. Правду сказать, после смерти Барнетта Барбассон приписывал ему собственные мнения и суждения по самым разным поводам, и все шло как нельзя лучше.

Барбассон начинал скучать в Нухурмуре. Провансалец утверждал, что Барнетт и дня не остался бы в пещерах после отъезда Покорителя джунглей, и поскольку теперь он во всем ссылался на покойного, не проходило и дня, чтобы он не заявлял, что напишет Сердару и потребует себе замену.

Увы! Это был уже не тот бесстрашный Барбассон, которого мы когда-то знали, всегда готовый участвовать в заговорах, битвах, приключениях. Покоритель джунглей, заметив эту перемену по письмам, которые провансалец посылал ему в Европу, не счел возможным призвать его к себе по приезде и поручить ему активную роль в биджапурском заговоре.

Барбассон начал толстеть, Барбассон начал думать, что англичане не так уж не правы, желая сохранить Индию, короче, Барбассон стал консерватором после того, как На-на-Сахиб, желая отплатить за службу, подарил ему миллион золотом.

История свидетельствует, что процветание и богатство действуют на нации расслабляюще, то же самое происходило и с Барбассоном. Как велик был соблазн вернуться в Марсель, пройтись по Канебьер миллионером, послушать, как вокруг будут говорить:

– О-хо-хо, милый мой, это малыш Мариус, сын папаши Барбассона, он вроде бы здорово разбогател у турков!

И потом, чтоб они сдохли от зависти, кузены Тука, кузенчики Данеан, гордость коллежа! Сколько они зарабатывают? Две тысячи четыреста? И на зубочистки-то не хватит… Нет, конечно, Барнетт бы тут не выдержал, это он, Барбассон, простак, но терпение – в следующем письме он пошлет свою отставку.

Он предусмотрительно поспешил переправить свой миллион во Францию через бомбейское отделение одного из банков и с помощью нотариуса купил очаровательный дом рядом с местечком, где рос когда-то у кормилицы и где собирался мирно окончить дни в воспоминаниях о Барнетте, культивируя свою страсть к хорошей кухне, которая с годами только росла.

Ожидая часа освобождения, он заботился о том, чтобы в Нухурмуре был отличный стол, и пристрастился к рыбной ловле в озере, творя при этом настоящие чудеса. Хотя он и был в этом новичок, ему приходилось иметь дело с рыбой, совершенно не искушенной в хитроумных изобретениях человека, а потому ловившейся на любую приманку.

Нана-Сахиб, которому нечего было больше бояться после трагической смерти Максвелла и исчезновения Кишнайи (кстати, люди из Велура тщательно охраняли принца и предупредили бы его при малейшей опасности), стал выходить из пещер, и поскольку любимое времяпрепровождение Барбассона вполне подходило его мечтательной натуре, он тоже стал заядлым рыболовом.

Каждый день молчаливо и неподвижно они сидели на берегу озера, смиренно поджидая, когда Покоритель джунглей пришлет о себе известия. Фредерик де Монморен давно знал, что у Нана-Сахиба, который с великолепным мужеством водил солдат в огонь, не щадя себя, совершенно нет терпения, необходимого для заговорщика, поэтому он тщательно скрывал от принца свое возвращение, решив известить его в последний момент, чтобы Нана не допустил какой-нибудь оплошности.

Молчание друга несколько удивляло принца, но, будучи сдержанным, как все на Востоке, он никогда не показывал своих чувств. В один прекрасный день он тем не менее получил секретное послание от общества Духов вод, где его просили быть наготове, пока ничего не говоря своему окружению. Декан поднимался на борьбу против английского ига, и в нужный момент к Нане должны были прибыть посланцы высшего совета, чтобы он встал во главе восставших.

Кишнайя заранее готовился к бою. Спустя некоторое время Арджуна, настоящий браматма, прибыл в Нухурмур, разумеется, подтвердил полученные принцем новости и сообщил о приезде Покорителя джунглей. Этот день в Нухурмуре сопровождался невероятным взрывом энтузиазма, и сам Барбассон, по обыкновению посоветовавшись с Барнеттом, заявил, что в сто раз лучше снова начать борьбу, чем вести ту жизнь, к которой они приговорены. Мысленно хитрец говорил себе: «Я уверен, что, будь Барнетт миллионером, он ни за что бы не дал продырявить себе шкуру. Воспользовавшись случаем, он отправился бы во французские владения и сел там на первый же корабль, идущий в Европу, единственное место, где можно спокойно насладиться своим богатством. Если бы так поступил Барнетт, который был воплощенной честью, отчего же мне не последовать его благородному примеру? К тому же Нана дал мне миллион в уплату за мою службу, стало быть, мы квиты и ничего друг другу не должны, руки у меня развязаны».

Замыслив этот план, Барбассон с нетерпением поджидал момента, когда его можно будет осуществить. Он был готов сразу отправиться в Биджапур к Покорителю джунглей.

Ах, Барбассон! Ты готовишься запятнать себя трусливым поступком. Конечно, тебе пришлось хлебнуть горя в жизни, но ведь ты был человеком энергичным, мужественным, не раз смотревшим опасности в лицо. Нет-нет! Ты больше не прежний Барбассон. К счастью для твоего доброго имени, судьба распорядилась иначе, и в нужный момент честь проснется в тебе!

Как только Покоритель джунглей узнал тайну Кишнайи и его дерзкие намерения, он тут же отправил в Нухурмур факира, чтобы предупредить Барбассона и Нану. Но по роковой случайности, обычной в Индии, посланца Сердара укусила в джунглях гремучая змея. Он упал, а через несколько мгновений труп его стал добычей шакалов.

Поэтому в Нухурмуре ничего не знали о биджапурских событиях, когда однажды вечером в пещеры явился Кишнайя с так называемой депутацией общества Духов вод. Все они были в масках, как того требовал устав, и, в довершение несчастья, Арджуна, которого Покоритель джунглей не успел известить о случившемся, действительно признал их за членов совета Семи. Кишнайя, кстати, со свойственной ему дерзостью привез браматме, Нана-Сахибу и самому Барбассону новости о Сердаре. Он был настолько в курсе всего происходящего, что ему не составило труда сыграть свою роль и легко удалось убедить принца и его свиту.

Было решено отправиться в Биджапур на следующий же день, чтобы как можно быстрее присоединиться к Покорителю джунглей. В тот же вечер, прежде чем улечься спать в знаменитых пещерах, куда он столько раз пытался проникнуть, туг отправил послание сэру Джону Лоуренсу с туземцем из касты скороходов, которого он специально взял с собой и который состоял на службе у вице-короля. В письме Кишнайи, проникнутом уверенностью в успехе, звучали, однако, нотки сомнения относительно Барбассона. Они были вызваны тем, что провансалец не спускал с туга пристального, испытующего взгляда. Душитель, не упускавший обычно ни одной мелочи, отметил про себя эту настороженность моряка. И все же, по мнению туга, все шло к лучшему, он был уверен, что добыча у него в руках, и хотел просто слегка припугнуть сэра Джона, чтобы повысить себя в его мнении.

У Барбассона были свои причины относиться к тугу с недоверчивостью. Провансалец не говорил на диалекте Малабарского берега, которым в основном пользовался Кишнайя. Как и все, не понимающие языка, он запоминал отдельные выражения, звучание которых улавливал лучше остальных. Услышав, как Кишнайя говорит о Покорителе джунглей, которого он называл не иначе как Сердар, Барбассон был поражен особенностью его произношения. Вождь душителей говорил с интонацией, совершенно не похожей на выговор тех, кто жил в Нухурмуре, и чем больше вслушивался провансалец, тем больше ему казалось, что он уже где-то слышал и эту интонацию, и этот голос.

У Барбассона была великолепная память, что не помешало ему сказать себе: «Если бы бедный Барнетт был жив, он бы, конечно, сразу мне все напомнил». И моряк ломал себе голову, пытаясь отыскать в памяти местечко, еде хранилось нужное ему воспоминание, но как он ни старался, забытое не возвращалось к нему. И тем не менее он не был обескуражен, ибо чем больше он размышлял на эту тему, тем сильнее убеждался, что вспомнить необходимо, что от этого зависит очень многое. В одном он был уверен – впервые этот голос, это необычное произношение он услышал вместе с Барнеттом, и они оба обратили внимание на странный выговор. Но Барбассон никак не мог сосредоточиться, его постоянно отвлекали, ему приходилось то и дело отвечать на вопросы вновь прибывших, заниматься товарищами.

Ночью он смог наконец уединиться и погрузиться в глубины своей памяти. Он занимал теперь покои Покорителя джунглей, заменив его на посту главнокомандующего крепости, правда, подчиняясь при этом Нана-Сахибу, ибо Фредерик де Монморен относился к знаменитому побежденному с соблюдением всех правил этикета как к особе королевской крови.

«Итак, – сказал он себе, – будем рассуждать логически, как в таких случаях поступал Барнетт, ибо Барнетт был сама логика. Я удивлен необычным произношением члена общества Духов вод, и мне кажется, что я уже где-то слышал его. Этот факт важен лишь в том случае, если речь идет об одном и том же человеке. Ибо в случае простого сходства голоса и манеры произношения двух разных людей я мучаюсь понапрасну. Однако все сходится на том, что я уже слышал однажды этого человека, тогда его поведение должно показаться мне подозрительным. Я не могу узнать его, потому что он в маске, но он-то прекрасно знает, кто мы. И раз он не напоминает мне, при каких обстоятельствах мы с ним виделись, значит, он в высшей степени заинтересован в том, чтобы скрыть свою личность, а стало быть, как сказал бы Барнетт, мой интерес состоит в том, чтобы это узнать. Оттолкнемся от факта, который представляется бесспорным: этого человека я видел или слышал в компании моего бедного друга. Будем действовать методом исключения».

После того как Барбассон отбросил все места, где они не были вместе, все приключения, в которых янки не участвовал, круг его поисков сузился, ибо он был уверен, что встреча с таинственным незнакомцем произошла не на Цейлоне и не в Нухурмуре. Оставалась только ужасная ночная экспедиция в лагерь тугов, во время которой погиб Барнетт. И тут Барбассона озарило: он слышал этот голос в подземелье пагоды, когда они с Барнеттом узнали о западне, приготовленной Сердару.

Радость от этого открытия была так велика, что Барбассон, подобно Архимеду, едва не выскочил из постели с криком: нашел! нашел!

Однако он сразу увидел, что поторопился торжествовать победу. Моряк совершенно отчетливо помнил, что той ночью говорил предводитель тугов Кишнайя, объясняя своим спутникам, как он решил заманить Сердара в ловушку. Но Кишнайя был повешен в Велуре, значит, и речи быть не могло о том, чтобы он находился во плоти и крови в Нухурмуре, замышляя очередную подлую махинацию, на что был большой мастер.

«Что ж, ясно, мне не докопаться, в чем тут дело, – вздохнул Барбассон. – Ах, Барнетт, Барнетт! Как бы мне пригодился твой светлый ум!»

Не отчаиваясь, со свойственным ему упорством провансалец вновь проанализировал всю цепочку своих рассуждений и в результате этого «кругосветного плавания» вновь с неизбежностью пришел к тому же выводу: именно в развалинах пагоды туг Кишнайя так же странно произнес имя Сердара. В Нухурмуре он услышал ту же интонацию, тот же тембр, тот же голос.

Стало быть, если рассуждать логически, человек из развалин и посетитель Нухурмура в маске – одно и то же лицо, то есть Кишнайя. Но этому противоречили факты, этого не могло быть, ибо Кишнайя повешен!

Такова была вставшая перед Барбассоном дилемма, разрешить ее он не мог.

– Логика может подвести, – повторял он, – если исходить из ложных посылок, тогда как в данном случае они точны и неоспоримы. Не может быть двух, абсолютно похожих голосов. Значит, обманывают факты.

В конце концов, где доказательства, что туг был повешен? Он достаточно ловкий малый, чтобы распространить слух о своей смерти и тем самым застать врасплох противников. Во всяком случае, Барбассон не присутствовал при повешении, не видел его собственными глазами, а значит, не мог основываться на этом факте в своих рассуждениях. Кстати, факт можно было проверить. Если неизвестный – Кишнайя, он сумеет это узнать.

Допустив подобную возможность, Барбассон уже не мог усидеть на месте. Если Кишнайя жив и находится в Нухурмуре, то и принц, и его товарищи, и он сам – погибли, ибо у туга могла быть только одна цель – выдать их англичанам. Быть может, красные мундиры уже окружили пещеры. Жить с такой мыслью хотя бы пять минут было невозможно. И Барбассон принял решение немедленно проверить, кто же такой таинственный незнакомец.

План его был крайне прост, для его выполнения нужна была только определенная сноровка. Принц уступил свою большую гостиную членам совета Семи, которые были так измучены быстрым переходом, что заснули прямо на мягких коврах, покрывавших пол комнаты. Вход в нее закрывали портьеры. Под потолком висела ночная лампа, бросавшая на спящих бледный свет. Барбассон проник в комнату босиком. Все спали глубоким, спокойным сном. Заметив место, где расположился тот, в ком он подозревал Кишнайю, Барбассон тихонько погасил лампу и улегся рядом. Он подождал несколько мгновений, чтобы улеглось первое волнение. Затем взял неизвестного за правую руку, слегка встряхнул ее и произнес свистящим шепотом, зная, что в этом случае узнать голос говорящего практически невозможно:

– Кишнайя! Кишнайя! Ты спишь?

Барбассон с мучительной тревогой ждал пробуждения спящего. Если он ошибся, то просто спросит у неизвестного, не зажечь ли потухшую случайно лампу. Тот, проснувшись, не сразу сообразит, в чем дело. Впрочем, если спящий не Кишнайя, все это было неважно. Провансалец повторил в третий раз:

– Кишнайя, ты спишь?

Вдруг он услышал слова, произнесенные еще более приглушенно, чем говорил он сам:

– Кто меня зовет? Это ты, Дамара?

Волнение, испытанное Барбассоном, было так велико, что он ответил не сразу. У него перехватило горло, он не мог выдавить из себя ни слова. Но молчать было опасно, и, призвав на помощь всю волю, он еле вымолвил:

– Да!

– Неосторожный, не произноси здесь моего имени. Они думают, что я повешен. Если они заподозрят, кто мы, это будет не просто провал нашей миссии, нам не выйти живыми из пещер Нухурмура… Что тебе надо?

– Видишь, – на сей раз уверенно ответил Барбассон, – они погасили лампу, ты не боишься западни?

– Только в этом-то дело? Спи спокойно и дай мне отдохнуть. Никто ничего не подозревает.

– Смотри, ты отвечаешь за на Знаешь, мне что-то не по себе.

– Да, я отвечаю за вас всех… Спокойной ночи, трус, и больше не буди меня.

С этими словами Кишнайя повернулся на другой бок и через несколько минут, задышав ровно и глубоко, крепко заснул.

Барбассон выскользнул из гостиной и поспешил к себе, где сразу же умылся холодной водой. Он задыхался… Кровь с такой силой билась у него в висках, что он испугался, как бы с ним не случился удар. С помощью холодных умываний он несколько успокоился, разумеется, насколько позволяла ситуация.

– Ах-ах, господин Кишнайя, – произнес Барбассон, как только к нему вернулся дар речи, – вам мало того, что вас не повесили, вы с неслыханной дерзостью лезете на рожон, как сказал бы Барнетт – любил он это выражение… Ну что ж, вам придется иметь дело со мной, и на сей раз улизнуть не удастся.

Барбассон решил не посвящать в свои планы ни Нану, ни товарищей. Он задумал приготовить им сюрприз.

Рано утром он вышел на короткую прогулку по берегу озера и вернулся, когда все еще спали, затем начал спокойно готовить удочки. Пока он всей душой предавался этой захватывающей и деликатной операции во внутреннем саду Нухурмура, к нему подошел только что проснувшийся вождь душителей. У туга были свои планы, ему хотелось узнать, что означало поведение европейца накануне, отчего Барбассон так приглядывался к нему. К его великому удивлению, моряк встретил его, лучась любезностью, был с ним донельзя приветлив.

– Салам, бабу! – сказал он туземцу, едва завидев его. – Как вы провели ночь?

«Бабу» называют обычно богатых индусов, принадлежащих к высшим кастам. Поэтому туг был чрезвычайно польщен.

– Салам, сахиб! – ответил он. – Под крышей добрых людей всегда прекрасно спится… Вы рано встаете, сахиб, солнце еще не поднялось.

– Самое лучшее время для рыбной ловли, а раз мы сегодня уезжаем отсюда, я не хочу пропустить последнюю рыбалку. Вам когда-нибудь случалось так развлекаться?

– Нет, признаюсь, я в этом ничего не смыслю.

– Вы удивляете меня, бабу. Этому замечательному занятию отдавали дань самые светлые головы, мыслители и философы. Пока руки заняты, дух свободно парит, предаваясь самым возвышенным размышлениям. Не хотите ли сделать со мной круг по озеру?

«Я ошибся на его счет, – подумал Кишнайя, – он самый настоящий дурак, как я раньше не догадался! Тоже мне рыболов! А ведь когда-то европейцы из Нухурмура слыли за серьезных противников».

– Ну как вам нравится мое предложение? – настойчиво спросил Барбассон.

– Я рад сделать вам приятное, сахиб, – ответил туг, все подозрения которого рассеялись.

– Так едем! Сейчас самое время клева, обещаю вам к завтраку блюдо по моему рецепту.

– Сахиб занимается и стряпней? – спросил Кишнайя с наивной снисходительностью.

«Рыболов и повар, вот бедняга, – подумал туг. – И таким людям поручено охранять Нана-Сахиба! После отъезда Покорителя джунглей не стоило никакого труда захватить принца… Если б я знал!»

– Кухня, бабу, не имеет для меня тайн, – продолжал провансалец. – Каждый день я стряпаю для принца всякую вкуснятину – пальчики оближешь! – И он от удовольствия прищелкнул языком. – Напрасно он уезжает, право слово. Вместо того, чтобы снова связываться с англичанами, остался бы лучше здесь, я его так холю и лелею… В конце концов, это его дело, всяк по-своему понимает, что такое счастье.

Понемногу туг совершенно успокоился. Поначалу он опасался какой-нибудь ловушки. Учитывая опасность взятого им на себя дела, ему приходилось постоянно быть начеку. Он бы никогда не согласился на подобную утреннюю прогулку ни с одним из туземцев, а уж тем более с европейцем из окружения Наны, ибо она была чревата опасностью. Если бы Барбассон не сыграл так великолепно свою роль, никогда бы Кишнайя не отважился отправиться с ним один на один, но у моряка был такой безобидный, такой добродушный вид!

– Итак, – сказал туг, который хотел окончательно успокоиться на счет Барбассона, – вы думаете, Нана не прав, второй раз испытывая судьбу?

– Конечно. Если б я мог помещать ему, он бы сегодня вечером не поехал с вами. Рисковать жизнью, когда можно жить себе тихо-спокойно? Да это настоящее безумие, которого я никогда не пойму. К тому же, если быть откровенным, – и тут Барбассон понизил голос, словно собирался сделать важное признание, – с его отъездом я потеряю замечательное местечко. Покоритель джунглей поселил меня в Нухурмуре, чтобы я в его отсутствие развлекал принца. Теперь я ему больше не нужен, а идти вместе с ним на войну – нет уж, пусть на меня не рассчитывают! Я доеду до Биджапура, вручу мою отставку графу де Монморену, а там – прощайте, ребята, я возвращаюсь во Францию.

Эти слова были сказаны тем более естественно, что после королевского подарка Нана-Сахиба моряк действительно собирался так поступить. Но теперь при виде старого врага, повинного в смерти Барнетта, к Барбассону вернулась вся его энергия, и он стал таким, как в былые времена.

Туг не верил своим ушам.

– Как, – удивленно спросил он, – разве не вы командуете Нухурмуром в отсутствие Покорителя джунглей?

Барбассон почувствовал, что от его ответа будет зависеть решение Кишнайи, ибо хитрый туземец, вроде бы соглашаясь, не сделал ни одного шага к выходу.

– Я, командую? – воскликнул он с прекрасно разыгранным добродушием. – Господи, да кем мне командовать? Я ни разу в жизни не держал в руках винтовку, командиром меня называют шутки ради. Командовал-то другой.

– Кто другой?

– Да Барнетт, черт побери. Его, бывало, не проймешь. Ну и показал он англичанам и душителям, где раки зимуют! Как, вы не знали Барнетта, правую руку Сердара?

– Он сейчас, конечно, с ним?

– Нет, он умер, – с волнением ответил провансалец.

Исчезли последние подозрения туга. Чего ему было опасаться рядом с таким тюфяком? С другой стороны, надо найти способ разговорить его и выведать у него массу подробностей о Нухурмуре и Нана-Сахибе.

– Идем, сахиб, я следую за вами, – сказал Кишнайя, который принял решение.

Словно молния сверкнула в глазах Барбассона, но, поскольку он шел впереди туга, тот, к счастью, ничего не заметил.

Через несколько минут они уже были на берегу озера, настал критический момент. В маленькой бухточке находилась знаменитая шлюпка, с помощью которой год назад Кишнайя ловко заманил в западню и арестовал своего нынешнего спутника и Барнетта. Барбассон боялся, как бы туг при виде шлюпки не вспомнил о происшедшем и не узнал его. Но провансалец так растолстел, что стал неузнаваем, к тому же густая борода почти скрывала его лицо. Кишнайя подошел к лодке, но ничто в его поведении не давало оснований для беспокойства.

Барбассон прыгнул в шлюпку, и туг, слегка поколебавшись, последовал за ним.

– Я думал, что мы будем ловить с берега, – тем не менее заметил Кишнайя.

– О, мы не будем заплывать далеко, – ответил провансалец, – но вон у того островка – он всего-то от нас в ста саженях – мы найдем куда больше рыбы.

Не прошло и пяти минут, как шлюпка пристала к островку и встала под единственным деревом, в тени которого могли укрыться рыболовы.

Барбассон приготовил удочку своему спутнику и показал, как ею пользоваться. Теперь, когда добыча была у него в руках, он хотел поиграть с ней, как кошка с мышкой. С изощренной жестокостью провансалец решил во что бы то ни стало съесть буйабес из рыбы, наловленной вождем душителей.

– Это его первая и последняя рыбалка, – прошептал он свирепо. При воспоминании об ужасной смерти Барнетта в нем просыпались самые варварские инстинкты.

Хотя туг был новичком, но рыбы было так много, а приманка так хорошо приготовлена, что каждая заброшенная удочка приносила улов. Через некоторое время Кишнайя заявил, что он давно так не веселился и скоро, пожалуй, станет страстным поклонником рыбной ловли.

– Тебе придется рыбачить в Ахероне, – пробормотал по-французски провансалец, пользуясь случаем вставить одну из немногих известных ему классических реминисценций.

Рыбалка шла удачно, оба были веселы – хотя в силу совершенно разных причин – и вскоре разговорились, словно старые друзья. Кишнайя подробно расспрашивал своего спутника о Покорителе джунглей и Нана-Сахибе, об их подвигах, о жизни, которую они вели в Нухурмуре. Его любопытство было неиссякаемо; со своей стороны, Барбассон охотно отвечал на все вопросы.

«Приговоренному к смерти грешно было бы в чем-нибудь отказать», – подумал он. И моряк рассказывал о событиях, в которых сам Кишнайя принимал участие. Провансалец же делал вид, что узнал о них от других обитателей Нухурмура.

Примерно через час Барбассон решил, что с этой комедией пора кончать. Кстати, большая корзина с ручками, которую Кишнайя взял с собой, была наполовину заполнена рыбой. Они как раз заговорили о Барнетте, и провансалец, предварительно бросив взгляд и убедившись, что все приготовленное утром на месте, решил воспользоваться случаем.

– Все, что вы мне рассказываете об этом Барнетте, просто поразительно, – произнес туг.

– О, это еще пустяки, – ответил Барбассон, – он был настолько мил и добр, что отправлял на тот свет самых жестоких своих врагов так, что они об этом даже не подозревали. А уж если б он попался им в руки, они бы его подвергли страшным пыткам.

– Как это удивительно!

– Так оно и было. Хотите расскажу вам одну историю?

– С удовольствием, меня это очень интересует. И потом, вы так хорошо рассказываете.

– О, вы слишком добры… Этот рассказ понравится вам больше, чем все остальные.

– Не сомневаюсь.

– Представьте себе, – начал рассказывать Барбассон, привязав свою удочку, чтобы у него были свободны руки, – что однажды ему в руки попадает его злейший враг. Мерзавец думает, что погиб, и дрожит как осиновый лист. Убить человека в таком состоянии было не в характере Барнетта, у него было нежное сердце. «Если б я был в вашей власти, – говорит он своему пленнику, – вы бы меня разрезали на мелкие кусочки и заставили мучиться дня два или три. Ну, а я вам прощаю».

– Какое величие души!

– Подождите конца. Тот не верит своим ушам. «Помиримся и будем друзьями, – предлагает ему Барнетт, – а чтобы скрепить нашу дружбу, позавтракаем вместе». Во время завтрака царила самая сердечная радость. Негодяй, который верил, что спасся, целовал колени своего великодушного врага. Короче, Барнетт обращался с ним так хорошо, что мерзавец заявил, будто это лучший день в его жизни. После десерта и кофе – о, Барнетт во всем знал толк – они отправились на прогулку в лодке. В какой-то момент Барнетт, объясняя своему новому другу, как моряки завязывают некоторые узлы, управляясь с парусами, вынул из кармана веревку и соединил обе руки своего попутчика вот так…