Текст книги "Покоритель джунглей"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

Но сюрпризы на этом отнюдь не закончились. Едва Барбассон взялся за рукоятку, как лицо его из бледного вдруг сделалось таким багровым, что он чуть не упал навзничь. Казалось, еще немного – и его хватит апоплексический удар. Барнетт, ничего не понимая, бросился к нему на помощь и подхватил его под руки:

– Господи, что с тобой? Слушай, Барбассон, я тебя не узнаю, возьми себя в руки!

Несчастный под влиянием пережитого не мог вымолвить ни слова, тщетно пытаясь жестами заставить Барнетта замолчать. Боб, однако, продолжал распекать его до тех пор, пока Барбассон не обрел наконец дар речи и не вымолвил глухо:

– Бога ради замолчи! Неужели ты не понимаешь, что мы погибли! Твои нравоучения только раздражают меня! – И он легонько дотронулся до рукоятки, которая начала свободно вращаться вокруг своей оси.

– Ну? – спросил Барнетт, все еще не понимая.

– Ну! Рукоятка соскочила с привода, едва я до нее дотронулся. Теперь она никак не сообщается с мотором, приводящим в движение винт. Мы находимся в десяти километрах от берега, не имея возможности туда добраться, и обречены на голодную смерть посреди озера.

На сей раз по телу Барнетта пробежала дрожь настоящего ужаса, и он с трудом пробормотал:

– Неужели это правда?

– Попробуй сам.

Американец взялся за рукоятку, крутя ее вправо и влево, она проворачивалась, как колеса механизма, между которыми нет сцепления. С отчаянием он выпустил ее из рук, и слезы от сознания собственной беспомощности заструились по его грубому лицу.

Барбассон же совершенно переменился. Неведомая опасность, о которой его предупреждало предчувствие, была теперь (по крайней мере он так думал) ему ясна, и к нему тут же вернулись его хладнокровие и энергия.

– Что ты, Барнетт! – сказал он приятелю. – Будем мужчинами, не унывай! Теперь моя очередь подбодрить тебя. Давай все обдумаем и поищем способ выбраться отсюда. Он непременно есть, не умрем же мы здесь без всякой помощи!

– Нет, нас ждет именно смерть, неминуемая, роковая, никто не сможет прийти нам на выручку. Может, когда-нибудь буря и прибьет шлюпку к берегу, но к тому времени наши тела будут растерзаны хищными птицами.

Самое ужасное в их положении было то, что их ждала голодная смерть в нескольких километрах от берега, покрытого зелеными лесами. Как тяжело было смотреть на сушу, будучи не в состоянии до нее добраться, хотя хорошему пловцу это было бы под силу… Вокруг не было ничего, что помогло бы им удержаться на воде. Шлюпка была сделана из стальных пластин, доставленных в Нухурмур Ауджали. Два искусных рабочих-индуса, принадлежавших к знаменитому обществу Духов вод, тайно их установили. Не было никакой возможности без инструментов снять болты с крышки люка, чтобы проникнуть внутрь и исправить поломку.

У обоих вырвался возглас:

– Если бы Сердар был здесь!

– О, да, – продолжал Барбассон, – если бы Сердар был в пещерах… Как только он заметил бы, что мы не возвращаемся, то тут же вооружился бы биноклем и сразу понял, в чем дело. Через два часа у него был бы готов плот, чтобы прийти нам на помощь. Сами же привык к нашим постоянным отлучкам, наше исчезновение его не встревожит.

– Да, – вздохнул Барнетт, – Сердара не будет по меньшей мере недели две. Если бы у нас были съестные припасы, чтобы дождаться его возвращения!

Эти последние слова поразили Барбассона. В самом деле, пробормотал он, припасы, если бы у нас были съестные припасы! Его озарило… Выражение его лица тут же изменилось, и он принялся смеяться, потирая руки. Барнетт решил, что он сошел с ума.

– Бедный мой друг!.. Бедный Мариус! – сказал он с состраданием. – Какой был ум!

– Ах, вот оно что! Ты что же, считаешь, что я потерял рассудок?

«Не надо противоречить ему, – подумал Барнетт. – Я слышал, что возражения только сильнее их раздражают».

Но нечаянно он высказал свои мысли вслух.

– Кого это «их»? – вмешался Барбассон. – Объясни мне, кого ты имеешь в виду. Сумасшедших, не так ли, а? Ты считаешь, что я сошел с ума?

– Нет-нет, мой друг! – поспешно ответил испуганный Барнетт. – Успокойся, посмотри, как все тихо вокруг, природа словно спит под дивным небом…

– Иди к черту, дурак ты этакий! – еще сильнее расхохотался Барбассон. – Он воображает, что я не понимаю, что говорю. Послушай же, я нашел способ; как продержаться до возвращения Сердара…

– Ты… ты нашел?

– Черт побери, это проще простого. Воды-то у нас хватит, а?

– Да уж, всю нам не выпить, – вздохнул Барнетт.

– Так вот! Озеро утолит нашу жажду и доставит нам пропитание. Мы и не подумали о чудесной форели! Приманки у нас хватит на несколько дней… и славься, Господи! Мы спасены.

– Придется есть рыбу сырой.

– Не советую тебе капризничать… Как же так? Ты собирался умирать с голоду, а я тебя спасаю, найдя гениальный выход.

– Чего уж тут мудреного…

– Пусть. Но надо было до этого додуматься, и все, что ты считаешь нужным мне сказать, это «придется есть рыбу сырой»! Другой бы пришел в восторг, стал бы целовать мне руки, восклицая: «Спасен! Благодарю, Боже мой!» Такое поведение я понимаю. Куда там, господин требует, чтобы ему принесли форель, зажаренную на свежем масле, с травками и лимончиком – для полноты картины. Ей-богу, Барнетт, ты мне противен. Не будь ты моим другом…

– Ладно, не сердись, я просто констатировал факт.

– Хорошо! Давай теперь все обсудим.

– Нет-нет! Сдаюсь! Я признаю, что сказал глупость.

– Замечательно, но не будем терять времени. У меня уже сосет под ложечкой. Не приготовить ли нам обед?

– Ей-богу, лучше не придумаешь.

Оба захохотали, сами не зная почему.

– Барнетт, мы станем знаменитыми! – воскликнул Барбассон. – Подумай только, мы сами будем добывать себе пропитание на этой ореховой скорлупке в течение двух недель. Нас назовут Робинзонами на шлюпке. Ты будешь моим Пятницей, и когда-нибудь я напишу нашу историю.

К провансальцу вернулось хорошее настроение, а вместе с ним – неистощимая говорливость. Барнетта, который возвел чревоугодие в ранг семи главных грехов, вместе взятых, и поначалу отнесся к обещанной примитивной пище без особого энтузиазма, постепенно увлекли задор и горячность приятеля. Но всякого рода неожиданности для них не кончились, и день готовил им еще немало ужасного и невероятного. Одному из них – увы! – не суждено было дожить до завтрашнего утра.

Приятели снова забросили удочки и, не спуская глаз с поплавков, с беспокойством ждали, кому повезет.

– Скажи-ка, Барбассон, – некоторое время спустя спросил Барнетт, – а если не будет клевать?

– Ты шутишь… Приманка приготовлена мной по всем правилам искусства… secundum arte![5]5
  Согласно правилам искусства – (лат.)


[Закрыть]

– Если ты будешь говорить по-провансальски, я заговорю по-английски, и тогда…

– Как ты глуп! Это воспоминания о коллеже! Это латынь!

– Ты что, был в коллеже?

– Да, до шестнадцати лет. Меня даже завалили на экзамене на степень бакалавра в Эксе, там есть маленький факультет специально для провансальцев, это было целое событие. За тридцать лет провалили только одного парижанина, выдававшего себя за провансальца. Но у него акцента не было, и дело не выгорело. А я-то был из Марселя… Это уж было слишком, еще немного, и на Канебьер разразилась бы революция. Хотели было пойти маршем на Экс, но как-то все уладилось, экзаменаторы обещали больше так не делать.

– И тебя приняли?

– Нет. Тем временем папаша Барнетт по недосмотру уронил мне на задницу пук веревок, и я бежал из отцовского дома… С тех пор я туда не возвращался.

– А я, – продолжал Барнетт, – никогда не ходил в колледж. Когда я начал работать учителем, то не умел ни читать, ни писать.

– Слушай, Барнетт, вы, пожалуй, и марсельцев переплюнете!

– Нет, ты сейчас поймешь… надо же было как-то жить. Я согласился на место директора сельской школы в Арканзасе.

– И как же ты выкрутился?

– Я заставил старших школьников вести занятия в младших классах, а сам слушал и учился. Через три недели я умел читать и писать. Через два месяца с помощью книг вел уроки не хуже любого другого.

– Эх, Барнетт, как воспоминания детства освежают сердце, я так расчувствовался! Нет ничего лучше для откровенного, доверительного разговора, чем рыбная ловля. Кажется, что эта бечевка как путеводная нить, которая… Смотри-ка, клюет… Осторожно, Барнетт, молчим!

Умелым движением руки Барбассон стал медленно, почти незаметно подтягивать удочку на себя и не сумел сдержать торжествующий крик, увидев, как на поверхности воды появилась великолепная форель на пять-шесть фунтов. Они быстро подвели под нее сетку и вытащили на борт. Это была чудесная рыбина с розовой чешуей, с нежной красновато-золотистой кожицей, которую так ценят гурманы.

Барнетт с сожалением вздохнул.

– Ты подумал о масле и зелени, чертов обжора! – сказал ему Барбассон.

Вдруг провансалец крикнул другу:

– Следи за своей удочкой! У тебя клюнуло, поплавок ушел под лодку.

Но ошибка его быстро обнаружилась. Он замолчал, вытаращив глаза и открыв рот, вид у него был глупый и ошеломленный, словно он испытал неожиданное и сильное потрясение…

Лодка двигалась, медленно, почти незаметно, но двигалась, и именно ее движение, благодаря которому она приблизилась к поплавку, и ввело Барбассона в заблуждение.

– Слушай, Барнетт, кроме шуток… она движется? – заикаясь, спросил несчастный, который на сей раз действительно был близок к безумию.

Барнетт не мог ответить, он хотел крикнуть, но слова застряли у него в горле, и, взмахнув в воздухе руками, он тяжело рухнул на палубу.

Увидев, что друг упал, Барбассон бросился к нему на помощь. Не зная, что делать, он окатил Боба холодной водой. Она произвела обычное действие, и Барнетт пришел в себя. Он в остолбенении смотрел вокруг, бормоча:

– Это дьявол, Барбассон… дьявол хочет погубить нас!

При других обстоятельствах эти слова вызвали бы смех у скептика Барбассона, но в данный момент он напрасно пытался собраться с мыслями. Налицо был неоспоримый факт: шлюпка двигалась. Постепенно она набирала скорость, и все быстрее вращающийся винт оставлял за собой длинную полосу пены… Мозг Барбассона не в состоянии был объяснить происходящее.

Через несколько минут он почувствовал, что кровь не так стучит у него в висках, и попытался сообразить, в чем же дело.

– Послушай, Барнетт, – сказал он, – мы все же не в стране фей. Давай рассуждать, представим себе, что мы не на шлюпке, а наблюдаем за ней с берега.

– Да-да, давай рассуждать, – с трудом выговорил несчастный Барнетт, который еще не пришел в себя.

– Что бы мы сказали?

– Да, что бы мы сказали?

– Мы бы сказали, Барнетт, что раз она движется, значит, кто-то ею управляет.

– Ты думаешь, мы бы это сказали?

– Что значит – я думаю… Слушай, брызни-ка на себя еще водичкой, тебе это не помешает. Ну как, лучше тебе?

– Да, кажется, лучше.

– Так вот, почему же нам на борту не прийти к тем же выводам? Посмотри, как все легко и просто объясняется. Один или несколько человек проникли на шлюпку. След одного из них мы и увидели на палубе. Они заметили нас и не смогли или не захотели скрыться, поэтому и задраили люки. Поскольку им не хочется вечно торчать в трюме, они направили шлюпку к берегу, чтобы дать нам возможность сойти на землю и убежать, ведь мы безоружны. А затем они сами последуют нашему примеру, если захотят.

– Да, если захотят. А если не захотят?

– Что, по-твоему, они должны сделать? Не могут же они унести лодку с собой в кармане, мы ее всегда найдем.

– А если это англичане?

– Ну что ж, мы безоружны и не нарушаем условий амнистии, моя предосторожность нас спасет.

– Может быть, ты и прав…

– Кстати, мы скоро узнаем, в чем дело, шлюпка приближается к берегу. Будь готов последовать за мной, придется улепетывать со всех ног.

– О, я был преподавателем гимнастики в атенеуме в Цинциннати.

– Ты, выходит, все профессии перепробовал?

– Да уж, пришлось, – ответил янки, которому этот разговор несколько вернул уверенность в себе.

– Осторожно, подходим! – воскликнул Барбассон, стоя на планшире. – Хоп!

Шлюпка пристала к берегу, они точно рассчитали свой прыжок и упали на песок.

– А теперь уносим ноги! – проворно вскочив, крикнул провансалец.

Не успел он произнести эти слова, как из кустов выскочило десятка два индусов. Они окружили их, грубо повалили на песок, связали веревками из кокосового волокна и, пропустив вдоль тела бамбуковую палку, понесли их бегом, на манер носильщиков паланкинов.

Все произошло так быстро, что они не успели заметить, как из люка шлюпки вылез ужасный Кишнайя и побежал вдогонку за своими людьми.

Глава II
Пленники тугов. – Развалины Карли. – Предложения Кишнайи. – Попытки бегства. – Подземный ход. – Ни назад, ни вперед. – Никакой надежды. – Барнетт и шакалы. – Побег Барбассона. – Отплытие на Цейлон.

Дьявольская хитрость этого человека была поистине неистощима. В течение двух суток Кишнайя прятался на берегах озера, выжидая удобного случая, чтобы похитить одного из постояльцев Нухурмура, ибо, несмотря на поиски, ему так и не удалось найти среди скал, стоящих в густых зарослях кустарника и карликовых пальм, ту, которая вела в пещеры. Все прошло как по маслу, и если бы он мог по своей воле распоряжаться ходом событий, то не придумал бы ничего лучше.

Ему в одиночку удалось добиться успеха там, где оказались бессильны шпионы и полиция вице-короля и губернатора Цейлона. Рам-Шудор, его зять, должен был выдать сэру Уильяму Брауну его смертельного врага Сердара, заманив того в ловко подстроенную западню, ибо «Диана» сама подставляла себя под огонь пушек броненосца, поджидавшего ее на рейде Пуант-де-Галль. Кишнайя же, не подвергаясь риску, рассчитывал через два-три дня захватить Нана-Сахиба. В Ну хурму ре больше некому было защитить принца. От пленников туг надеялся узнать, как проникнуть в пещеры, а затем похитить ничего не подозревающего Нану. Нужно было только действовать ночью, пока тот спал.

Вождь душителей собирался добром или силой добиться нужных ему сведений и тем самым отнять у капитана Максвелла и орден, и миллион, назначенный в награду за поимку мятежников.

В двадцати километрах от Нухурмура, в отрогах гор, находятся знаменитые подземные храмы Карли, высеченные в граните еще в доисторическую эпоху. Развалины окружены большим количеством подземелий, подвалов, ходов, вырытых руками человека. Они служат пристанищем для кающихся грешников и факиров, которые проводят здесь долгие годы в заточении, обучаясь фокусам, которые показывают затем перед толпой в дни религиозных празднеств.

По индусским поверьям, в этих местах, окруженных джунглями и непроходимыми лесами, обитают души мертвых, которые, не получив прощения на суде великого Индры, ждут в одиночестве часа, когда им будет позволено вселиться в тело низших животных и, пройдя через ряд воплощений, вновь получить доступ к званию человека, которое они утратили из-за своих преступлений. Именно здесь бродят по ночам вампиры, которые заманивают заблудившихся путников в ловушки, а затем питаются их трупами.

Изгнанные из городов и деревень, туги укрылись в развалинах Карли, потому что суеверные туземцы держатся подальше от этих проклятых мест. Душители надеялись спокойно отпраздновать наступающую пуджу с ее кровавыми и загадочными обрядами.

Именно сюда принесли Барбассона и Барнетта. Их развязали и бросили в один из самых отдаленных подвалов, куда можно было попасть по длинному коридору, выдолбленному в граните, настолько узкому, что по нему мог протиснуться только один человек. Вход в него преграждали деревянные сваи, которые двигались по желобкам, выдолбленным в скале.

В соседних подвалах находились юные жертвы, похищенные тугами, которые должны были умереть на алтаре богини Кали. Это были главным образом юноши и девушки от двенадцати до четырнадцати лет, туги приносили в жертву мужчин и женщин только в том случае, когда им не удавалось найти жертв помоложе.

В пути Барбассон и Барнетт не сумели обменяться ни единым словом, но у них было время оправиться от потрясения. По прибытии с ними обошлись не как с обычными пленниками. По приказу Кишнайи им принесли рис и кэрри из дичи, всевозможные фрукты, сладости и пирожные, свежую воду, пальмовое вино и старую рисовую водку. Ею не следует пренебрегать, если она хорошо приготовлена и несколько лет настаивалась. Им устроили настоящее пиршество у предводителя тугов были на это резоны, он просто-напросто хотел добиться своего по-хорошему. Прежде всего с них сняли веревки, что доставило им немалое наслаждение, ибо в спешке туземцы так стянули узлы, что конечности у несчастных совершенно затекли.

– Итак, Барнетт, – сказал Барбассон, как только они остались вдвоем, – что скажешь о нашем положении?

– Скажу, что отличная была идея – половить рыбку на середине озера.

– Ладно, сейчас ты начнешь во всем обвинять меня.

– Да нет, я просто констатирую.

– Ты всегда констатируешь, всегда… Раз ты разговариваешь со мной в таком тоне, черт меня побери, если я скажу тебе хоть слово. Будешь сам выпутываться, как знаешь.

– А сам-то!

– О! Завтра утром меня здесь уже не будет.

– Барбассон! Ну послушай, Барбассон, ты ведь тоже настоящий порох, тебе и слова нельзя сказать, ты сразу начинаешь кипятиться.

– Ничего подобного, я тоже констатирую.

– Ты на меня злишься… Ну, что ты, Барбассончик мой!

– Ага, теперь я твой Барбассончик.

– Да что ж я тебе такого сказал?

– Ладно, не будем больше, раз ты раскаиваешься. Пойми, что упреки ни к чему не приведут. Ты знаешь, к кому мы попали в лапы?

– Знаю, нас похитили эти проклятые туги.

– Как ты думаешь, что им нужно?

– Это ясно, они хотят выдать нас англичанам.

– Нас? Для янки ты весьма тщеславен.

– Но миллион…

– Это за поимку Сердара и Нана-Сахиба. Что до нас, мой бедный Боб, за нашу шкуру англичане не дадут и одного су.

– Может, ты и прав.

– Не «может», а я прав.

– Почему же тогда поймали нас, а не их?

– Ах ты, тупица…

– Спасибо.

– Не за что, я хотел сказать «дурак»… Да пойми же наконец, просто потому, что двумя защитниками Нухурмура стало меньше, потому, что этот мерзавец Кишнайя хочет узнать, как туда попасть. Бее очень просто.

– Признаю, что ты соображаешь быстрее меня и…

– Тс-с! Сюда идут! Если это Кишнайя, Бога ради, молчи, не то ты натворишь глупостей. Позволь мне обвести его вокруг пальца. Если ты будешь слушаться меня, сегодня же ночью мы удерем отсюда.

Он не успел больше ничего сказать: в пещеру вошел индус. При дрожащем свете коптящей лампы пленники узнали его не сразу. Это был Кишнайя.

– Приветствую чужеземных повелителей, – сказал он слащавым голосом, подходя к ним.

– Повелители! Повелители! – пробормотал Барнетт. – Болтай, болтай, лицемер ты этакий, не знаю, что меня удерживает от того, чтобы раздавить тебя, как клопа.

– Что говорит твой друг? – спросил индус Барбассона.

– Он говорит: да ниспошлет небо тебе и всему твоему роду дни, полные покоя, счастья и процветания.

– Да пошлет вам того же Кали, – ответил Кишнайя. – Догадываются ли чужеземные повелители, почему я пригласил их навестить меня?

– Пригласил, пригласил… – проворчал Барнетт, которого это слово вывело из себя.

– Твой друг опять что-то сказал, – заметил туг.

– Он говорит, что давно хотел познакомиться с тобой.

– Мы уже виделись на Цейлоне.

– Да, но знакомство ваше не было столь близким, тем не менее он сохранил о тебе приятные воспоминания.

Барнетт задыхался, однако он обещал молчать и, не сдержав слова, теперь крепился из последних сил.

– Если вы настроены таким образом, думаю, мы договоримся. Кстати, у меня к вам небольшая просьба. Я бы тоже хотел нанести визит Нана-Сахибу в Нухурмуре. А поскольку принц меня не знает, мне пришла в голову счастливая мысль, что вы могли бы меня ему представить.

– В самом деле, твой выбор очень удачен, мы его друзья, – в том же тоне ответил провансалец. – Не желаешь ли ты познакомиться также с Сердаром?

– Нет, ведь Сердара нет в Нухурмуре, он отправился на Цейлон.

– А! Тебе это известно…

– Да, мне даже известно, что он собирается засвидетельствовать свое почтение сэру Уильяму Брауну, которого я предупредил о прибытии Сердара нарочным, опережающим вашего друга на шесть часов, так что Его Превосходительство сможет организовать ему достойную встречу. Я настолько в этом заинтересован, что дал Сердару в провожатые моего зятя Рам-Шудора.

«О, негодяй!» – подумали Барбассон и Барнетт, перед которыми открылась ужасная истина, едва прикрытая холодной насмешкой.

– Сердар погиб! – с болью вымолвил Барнетт.

– Пока еще нет, – ответил Барбассон, – Сердара так просто не поймать!

– Что? – переспросил туземец.

– Мы с другом советуемся, можем ли взять на себя труд представить тебя Нане.

– Что же вы решили?

– Что мы достаточно близки с принцем, чтобы взять на себя эту миссию.

– Я рассчитывал на вашу любезность.

«Эти люди издеваются надо мной, – подумал Кишнайя, – но я дам им понять, как дорого им могут стоить их шутки, если они зайдут в них слишком далеко».

Он продолжал:

– Я должен предупредить вас об оракуле, произнесенном сегодня утром в тиши храма голосом самой богини Кали: «Если Нана-Сахиб откажется принять моего посланца, я хочу и приказываю, чтобы два охотника, которых ты выбрал в провожатые, той же ночью были принесены в искупительную жертву на моих алтарях».

– С богиней все в порядке! – бросил Барбассон Барнетту.

– А что если нам задушить этого старого мошенника? – предложил тот.

– Какая нам от этого польза? Нас прикончат его приятели.

– Смерть за смерть, я был бы счастлив, если б мне удалось подержаться за шею этого отвратительного негодяя.

– Но мы пока еще живы, Барнетт, позволь мне поступить по своему усмотрению.

– Вы все поняли? – спросил Кишнайя.

– Разумеется, я переводил оракул великой богини моему другу, который не очень в нем разобрался.

– Я вынужден отложить свой визит до завтрашнего вечера, ибо эту ночь мы должны провести в молитвах. Итак, мы договорились, что вы отведете меня в Нухурмур, проводите к спящему принцу, не будя его, я сам его разбужу. При этом условии вы можете либо остаться в пещерах, либо отправиться, куда вам заблагорассудится. Не обессудьте, если до завтрашнего дня вам придется пользоваться моим гостеприимством.

– Договорились, – ответил Барбассон.

– Я счастлив, что вы приняли верное решение. Если вам что-нибудь понадобится этой ночью, стоит только сказать.

– Большое спасибо, мы падаем с ног от усталости и хотим, чтобы нас не беспокоили.

– Все будет исполнено, как вы пожелаете. Пусть бог сна пошлет вам счастливых сновидений.

Едва он вышел, как Барбассон быстро подошел к другу.

– Барнетт, – сказал он, – дело нешуточное. Нас считают пройдохами, висельниками, может быть, мы немногого стоим. Но у нас есть честь, и мы сохранили ее незапятнанной. Мы сражались то за тех, то за других – в зависимости от того, кто нам платил, мы играли в Азии ту же роль, что кондотьеры в средние века, но мы никогда не предавали тех, кому поклялись служить. Мы, может, и наемники, но не разбойники с большой дороги. Ты понял, что я смеялся над этим негодяем Кишнайей и что никогда – ни ты, ни я – мы не поведем тугов в Нухурмур.

– Никогда! Лучше двадцать раз умереть!

– Хорошо, Барнетт, дай мне руку, мы понимаем друг друга.

– Я бы перерезал тебе горло еще в пути, если бы ты повел Кишнайю к Нана-Сахибу.

– Уж не сомневался ли ты случайно на мой счет?

– Нет! Я говорю, что бы я сделал, если б сомневался.

– Но это не все. Ты слышал, что сказал этот мерзкий плут о Сердаре? Ловушка так хорошо подстроена, что он попадет в нее еще вернее, чем мы. Ты знаешь, он обречен.

– Черт побери, мне ли этого не знать, god bless me! Нас вместе приговорили к смерти на Цейлоне, и если бы не Рама-Модели, нас бы повесили: он поспел вовремя. Когда заклинатель появился с Ауджали, чтобы спасти нас, мы уже шагали к виселице.

– Знаю, ведь на следующий день я взял вас на борт «Дианы». Теперь на основании вынесенного приговора губернатор повесит Сердара, если мы не найдем способа, как его спасти, а мы должны это сделать.

– Ты забываешь, что мы пленники, и нам прежде всего надо найти способ выбраться отсюда.

– У нас впереди целая ночь. Если нам удастся бежать, то, загнав двух лошадей, мы сможем добраться до Гоа раньше, чем Сердар выйдет в море.

– Сомневаюсь. Ты знаешь, как быстро он действует, стоит ему только принять решение.

– Да, но я сомневаюсь, чтобы «Диана» была готова к отплытию. Сива-Томби-Модели, брат заклинателя, ставший моим помощником и командующий шхуной в мое отсутствие, несколько дней тому назад попросил разрешения починить котлы. Быть может, работа еще не закончена и задержит Сердара на сутки. Этого вполне достаточно, чтобы мы поспели вовремя. Ты знаешь, что у Анандраена в Велуре на случай нужды всегда стоят наготове четыре лошади.

– Я готов на все, когда речь идет о Сердаре. Но мне кажется, выйти отсюда до завтрашнего вечера будет весьма трудно. Разве что сделав вид, будто мы согласны отвести Кишнайю, нам удастся бежать… Но будет слишком поздно.

– Поэтому бежать надо сегодня ночью.

– Ты так говоришь, словно нам достаточно открыть дверь и сказать: «Добрый вечер, господа!» Будь у нас хотя бы оружие, мы могли бы попытаться пробиться силой, но у нас его нет.

– Я смотрю, ты пал духом и совершенно отчаялся.

– Знаешь, что я тебе скажу? Я сейчас в таком же состоянии, как ты сегодня утром, меня одолевают самые мрачные предчувствия. Мне кажется, что это моя последняя ночь приговоренного к смерти и что до завтрашнего утра я не доживу.

– Какая нелепость! С чего это ты взял?

– Не знаю. Пока для беспокойства нет оснований, хотя Кишнайя – человек слова, и если мы не сдержим обещание, которое ты шутя дал ему… Ты же сам говорил, что наш организм, неведомо как, может улавливать грозящую опасность и предупреждать нас о ней. Так вот, я чувствую приближение смерти… Особенно меня поражает то, что я столько раз попадал в переплет и ни разу ни испытывал ничего подобного.

– Ты не отдаешь себе в этом отчета, но на тебя просто повлияли наши глупые мистико-философские разговоры.

– Нет-нет! Я не ошибаюсь и прекрасно понимаю, в чем дело. Представь себе, Барбассон, – тут Барнетт заговорил шепотом, словно его пугал звук собственного голоса, – представь себе, что у меня иногда бывают Галлюцинации. Мне кажется, что я нахожусь примерно в таком же вот месте, на меня нападают всякие гнусные твари и пожирают меня живьем. Видение длится всего несколько секунд, но оно ужасно! И что бы я ни делал, как бы ни пытался прогнать его, стоит мне успокоиться, замолчать, ни на что не отвлекаясь, как глаза мои закрываются сами собой, и чудовищный кошмар начинается снова.

– Ну что ты! Ты ведь сам сказал – это галлюцинации, вызванные треволнениями сегодняшнего дня и физической усталостью. Эти негодяи так крепко связали нас, что мы были словно парализованные. Давай вставай, обследуем нашу тюрьму и поищем выход, это займет тебя и отвлечет от нелепых видений.

Место, где находились наши друзья, было похоже на просторный склей, частично вырубленный в скале, частично, с правой стороны, опиравшийся на кирпичную стену, обветшавшую от времени и кое-где даже обрушившуюся. Корни деревьев пробились сквозь земляной пол в тех местах, где внутренняя стена рухнула, – видимо, склеп находился недалеко от поверхности, но чтобы прорыть путь наружу, нужны были инструменты, хотя и в этом случае успех не был гарантирован.

Они продолжали свои поиски. В самой глубине пещеры обвал был сильнее, чем в других местах. Как только приятели подошли к нему ближе, перед ними молнией пронеслось животное, в котором Барбассон признал шакала, и тут же скрылось за обвалом.

– Черт побери, как он сюда попал? – пробормотал провансалец. – Если только он не вошел по тому же коридору, что и мы, то здесь должен быть ход, ведущий на поверхность. Хоть бы он оказался достаточно широким, чтобы мы могли пролезть через него, – прибавил он голосом, слегка дрогнувшим от радости.

Они обследовали обвал и действительно за кучей кирпичей обнаружили четырехугольное отверстие, похожее на те, что бывают в подземных ходах для стока вод. Они не могли определить его истинных размеров, ибо оно было частично завалено обломками рухнувшей стены.

Тем не менее благодаря этой находке в сердцах их затрепетал луч надежды, и по обоюдному согласию они принялись разбирать мешавшие им кирпичи.

– Лишь бы ширина оказалась достаточной, – сказал Барбассон другу. – Высота, судя по всему, вполне подходящая.

По мере того как работа продвигалась, их охватывало все более сильное волнение, вплоть до того, что они вынуждены были остановиться – так у них дрожали руки.

– После всех событий, жертвами которых мы сегодня стали, – заметил провансалец, – я не думал, что буду в состоянии так волноваться. Дай Бог, чтобы на сей раз удача была на нашей стороне!

И они лихорадочно вновь взялись за дело. Когда отверстие подземного хода было полностью расчищено, они увидели с невыразимой радостью, что оно было одинаковых размеров в ширину и высоту, и, следовательно, человек их роста мог передвигаться там ползком. Узнать, ведет ли ход наружу, можно было, только попытавшись пройти по нему до конца. Бегство шакала давало некоторую надежду. Они не колебались ни минуты и решили использовать свой единственный шанс.

Лампа, которую они поставили на пороге, чтобы обследовать самое начало подземного хода, была немедленно погашена сильным сквозняком, и два друга очутились в кромешной темноте. Но это маленькое неудобство было с лихвой возмещено уверенностью, что ход сообщается с поверхностью.

Они слегка поспорили, кому идти первым. Барбассон считал, что это неважно, но Барнетт с полным основанием заметил, что первым, как самый толстый, должен лезть он, ибо, если он вдруг застрянет в узкой части хода, ползущий сзади Барбассон сможет его вытащить. Таким образом, Барнетт ползком забрался в ход, за ним последовал провансалец.

Как описать неистовство чувств, обуревавших друзей в этот решающий час! Они слышали, как быстро и сильно бьются их сердца, и продвигались вперед медленно, в полном молчании.

Без особых трудностей они преодолели расстояние примерно в пятьдесят метров, так как подземный ход сохранял свои первоначальные размеры и был выложен кирпичом. Вдруг он резко свернул влево под прямым углом, и ползший впереди Барнетт заметил, что в этой части он был уже. После многочисленных и едва не оставшихся бесплодными попыток, сгибаясь и с трудом протискиваясь, Барнетт сумел пролезть в ответвление хода и выпрямиться. Гораздо более худой Барбассон не испытал подобных затруднений и легко преодолел сложный участок. Они не проползли и одного метра, как провансалец услышал позади глухой шум, и на ноги ему упало несколько кирпичей и кусков земли. Эта часть хода, подточенная сыростью и расшатанная Барнеттом, на расстоянии нескольких метров рухнула, лишив приятелей надежды на возвращение. Барбассон решил проверить свое предположение, он немного отполз назад и, наткнувшись на плотную массу из кирпичей и земли, сразу понял серьезность случившегося. Теперь надо было во что бы то ни стало добраться до выхода, иначе их ждала ужасная смерть в этой узкой кишке. Надеяться на помощь не приходилось, их криков о помощи никто бы не услышал.