Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"
Автор книги: Леля Иголкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)
Где моя Климова? Где моя? Моя? Климова?
– Прошу прощения, мне нужна ваша сотрудница.
– Это не дом свиданий, молодой человек.
– Так и она не моя девушка. Это моя сестра, – вру и не краснею. – Двоюродная, правда. Но…
– Фамилия? – из-под очков на меня смотрит – старая карга подробно изучает. – Она сегодня здесь?
– Да, по графику. Ольга Сергеевна Климова!
Такие данные у меня есть.
– Адрес тоже говорить? – строю ей глазки – бабуля на мои заигрывания не ведется.
– Она в данный момент находится в хранилище.
Охренеть! Она что, музейный экспонат?
– Одна?
– Там соглядатаи ей не нужны. Она перебирает книги.
– Хотелось бы увидеть сестричку. Связь плохая, – вытаскиваю свой телефон и издалека показываю на якобы отсутствующие сотовые «палочки». – Я в городе проездом – буквально пару часов, потом самолет до Веллингтона…
– Вы из Новой Зеландии?
Это в Новой Зеландии? Просто наобум сказал. Я знаю только английского военного начальника, лорда Веллингтона. А тут… Блядь, как я удачно попал на гребаную старую интеллектуалку.
– Так получилось. «Врачи за здоровую планету», возможно, что-то о нас слышали?
– Да-да, конечно. Вы делаете очень благое дело. Спасибо, молодцы. Поддерживает и Африку, и Латинскую Америку.
Она тоже с искрой. Я несу пургу, а она еще и дальше ложное дерьмо разносит.
– Так что с моей сестрой? Как ее достать из хранилища? – по-моему, я облизываю губы и страстно на эту старушенцию дышу. По крайней мере, у нее потеют стекла и колышутся тонкие волосики.
– Лучше спуститься. Могу Вас провести. Не возражаете?
Бабуля, я тебе такого кузнеца подгоню – распустишь жидкие волосики и ночами похихикаешь.
– Буду очень признателен. Спасибо Вам большое. А Вас как зовут?
– Анна Николаевна.
– Позвольте руку Вам поцеловать?
И…
Она не отказалась! А с меня, естественно, не убудет!
Мы спускаемся на допотопном канатном лифте в какой-то кромешный ад, тот самый Аид. Сыро, темно, вонюче, затхло. Я в этой религиозной ерунде вообще-то не очень разбираюсь, но это определенно АД с одинокой красной лампочкой на одном-единственном выходе.
– Вам туда, – она указывает рукой направление и сообщает еще некоторые ориентиры. – Оля любит тут находиться, забьется в угол с романтической литературой – думает, что никто не знает, и запоем читает, ее один раз тут даже замкнули. На следующий день нашли спящей на стопке книг. Она устроила большой скандал, у нее дома остался без присмотра очень больной отец – мы даже не знали об этом. Теперь всегда проверяем…
Замечательно! Вы – очень чуткие люди! Нагло улыбаюсь и говорю ей обычное «спасибо». Ждет поцелуя в руку? Бабуля, иди-ка погуляй. Нам с Климовой нужно кое-что обсудить наедине, без свидетелей.
– Мы через полчасика поднимемся наверх. Хочу попрощаться с ней, уезжаю ведь на целый год, а с ней сто лет не виделся. Понимаете?
– Да-да. Тридцать минут.
– Возможно, немного больше.
Ей нужно будет привести себя в порядок, я должен буду успокоиться. Тридцать минут – это среднее время запланированного действа, а вообще говоря…
– Тут все равно никого нет. Так что Вам никто не помешает!
Ну тогда, престарелая мадемуазель заслужила. Ух, сексуальная чертовка!
– Позвольте Вашу ручку….
– Нет-нет. Это уже лишнее.
Стою и жду, пока бабуля сгинет с поля моего зрения. Затем разворачиваюсь «кругом» и спокойно шествую по чересчур «возвышенным» коридорам, заставленным огромными стеллажами старых книг:
«Где же ты, Оленька? Ау-у-у!».
В финале бесконечного коридора замечаю какое-то очень осторожное движение – кто-то тонкий с чем-то возится, что-то двигает, смешно кряхтит, похоже, слабенькое чудо устанавливает к полкам слишком неустойчивую лесенку. Все ясно! Одалиска намерена закинуть перебранные книги на соответствующие верхние полки-этажи. Ступаю тихо, стараюсь не спугнуть, слушаю женское урчание. Ольга что-то напевает под нос, берет по паре книг одной рукой, второй раздвигает стоящие прямоугольники на полках, трамбует, затем проглаживает корешки и чуть отклоняется – вроде как любуется своей качественно выполненной работой.
На ней обтягивающие джинсы и моя любимая в облипочку белоснежная футболка. Оттопыренная попка, играющий ягодичный ряд, осиная талия, тоненькие ручки и не длинное коромысло плечиков. Нормально – все, как всегда. Ускоряюсь, подхожу ближе, практически носом утыкаюсь в ее лопатки и предотвращаю неизбежное падение гибкого тела назад цепким захватом обеих рук за слишком тонкую талию.
– Ай-ай-ай! – пищит, но не вырывается.
– Тшш, одалиска-интеллектуалка, – возвращаю ее ноги на ступеньки, подхожу ближе, плотнее, теснее и утыкаюсь пахом ей в зад – пусть чувствует, что там сейчас очень неспокойно. – Поймал непослушного ребенка!
– Алеша?
– А кого ждала?
– Никого, – укладывает свои руки поверх моих и пытается раскрутить замок так называемой верности или плотского воздержания. – Отпусти, пожалуйста. Я на работе, это рабочее место, здесь много людей, а ты ведешь себя…
– Очень озабоченно! – предлагаю свой вариант.
– Смирнов!
– Перестань, – прихватываю зубами ткань на спине, прикусываю и собачьим движением пробираюсь к шее. – Спустись пониже, Несмеяна! Ну же, ну! Смелее.
– Ты…
– Пришел типа прощаться. Все нормально. Распрощаемся сейчас и поедем наше расставание по-царски, в последний раз, с шиком праздновать.
Наглею и вытягиваю ее футболку из-под пояса зауженных штанов, она шипит и охает:
– Прекрати немедленно! Леша, что ты творишь? Зачем? Что ты себе позволяешь?
– Что, что, что такое, одалисочка? – запускаю руки под футболку, глажу рельефный горячий животик, пальцами, естественно, попадаю в пупок – ловлю женское хи-хи и о-хо-хо, легонько щипаю кожицу вокруг, а потом поднимаю свои клешни вверх. – Привет, привет, привет, малышечки!
– Я буду кричать!
– Сомневаюсь, Оля. Очень сомневаюсь, – сжимаю полушария, а затем резко дергаю чашки вниз.
Сука! Блядь! Твою мать! Горячее женское мягкое тело. Господи! Прикрываю глаза, шиплю и утыкаюсь лицом в ее вздрагивающее плечо:
– Постой так! Просто стой! Не дергайся, пожалуйста, – бубню, но надеюсь, что ей все четко слышно. – Оль?
Она, похоже, смирилась с тем, что я творю – пусть так, хотя бы так для нашего нового начала! Климова поднимает руки и упирается обеими ладонями в книжные полки перед собой:
– Алексей, я не хочу. Пожалуйста, не надо. Ты будешь сильно разочарован, – шепчет извиняющимся тоном.
– Оль, я ведь не прошу об этом.
– Ты пользуешься тем, что…
– Блядь! Какое долбаное вранье у вас у всех, как под копирку. Не хочу, но давай еще. Не буду, но затрахай. Не желаю продолжения, но почему он не звонит. Я ведь все это чувствую, – сильно зажимаю ей соски, катаю между пальцев и покусываю сладкую ключицу, она молчит, сопит и упирается лбом в свои любимые книги. – Ты ведь сказала, что будешь кричать! Так я тебя слушаю! Кричи…
Тишина, сопение, очень глубокий вздох и полное расслабление. Она подается немного назад, выгибает спинку и четко попадает задом в мой каменный пах:
– А вот этого в этих катакомбах точно не будет! – строго предупреждаю. – Не люблю собачьи стойки, приборно-столовую херню, утюги и подходы сзади, извини, с этим придется смириться. Страсть накатывает, но не до таких же диких берегов. Здесь, сука, грязно, влажно и очень негигиенично. Ты…
– Отпусти меня, – тихо просит.
– Я не закончил…
Что я творю? Зачем? Она ведь просит, даже хнычет?
– Оль…
– М…Угу, – всхлипывает.
– Я – не тиран и не насильник, но… Я тебя прошу, давай просто встречаться. По-настоящему! Или хочешь, – сам себя не узнаю, когда такую чушь несу, – будем хорошими друзьями. Хер с этим! Плевать на Настины предположения. Ты мне понравилась, слышишь? Мне было хорошо и интересно эти две недели. А тебе?
– Угу, – вытирает рукой, по-видимому, уже мокрый нос. – Извини-извини. Все-все.
– У меня есть компания. Есть друзья, среди них имеются, естественно, девчонки. Надя Морозова, это жена Максима, шеф-повара из «Накорми зверя» – мужчина-шоколадный круассан, помнишь ведь? Великолепный друг, мой типа духовный брат. Настя Суворова, еще сладкая парочка девчонок, Таня – двоюродная сестра Надьки, которую я иногда зову Голден леди или кукла, есть еще Наташа – сестра Максима… Их много. И они не мои родственницы! Я умею с женщинами правильно и достойно общаться. Слышишь?
Упрашиваю, раскручиваю, сука, а пошлые игры с ее грудью не прекращаю.
– Мне плевать на то, что у тебя было где-то, с кем-то, когда-то. Меня не напугают женихи, любовники, мужья, в последние я вообще не намерен набиваться. Давай попробуем, одалиска? Вдруг…
Сам себя, да и ее, похоже, завел, Смирнов? А как спускать пар намерен? Теперь я лезу жадными руками за ее брючный пояс, расстегиваю пуговицу, дергаю замок, перегибаюсь через хрупкое плечо и зрительно слежу за тем, куда бессовестно одну руку запускаю, а вторую предусмотрительно держу на вздрагивающей сисечке. Дрожит Несмеяна – боится или уже ловит наслаждение?
– Это ведь не дружба, – шелестит, отведя голову в сторону. – Ты не умеешь с женщинами дружить. Это все неправильно… Неверно! То, что ты сейчас со мной творишь…
Сука! Гладко, горячо… Сильно сжимаю это место – Ольга дергается, но все равно не издает ни одного стимулирующего меня на продолжение звука.
– Покричи! Тебе нужно. Климова? Шепни хоть что-нибудь! Тебе приятно, а чего-то большего хочется?
Прохожу своей рукой немного дальше, трогаю мягкие, словно шелковистые складочки, осторожно раздвигаю – немного влажненько, это хорошо, и:
«Привет! Я – женский звонкий колокольчик!».
Уже пульсирует – «папу Лешу» ждет! Тереблю двумя пальцами и то же самое творю свои языком в ее ключичной впадине.
– Тшш, – немного отстраняюсь, шиплю и начинаю медленно тереть то самое место. – Тшш, одалиска! Помогай мне – вперед-назад, вот так, давай, солнышко. Сейчас немного расслабишься, переключишься, потом подумаешь, – прикусываю мочку уха и держу, из-за чего моя речь становится похожей на детские смешные фразы с половиной не выговариваемых звуков, – чуть отогреешься, отойдешь и мы… подружимся! С тобой подружимся!
Ускоряюсь и добавляю надавливающие круговые движения – она шипит, громко дышит через нос, отвернувшись от моего лица, смотрит куда-то в сторону, но не произносит ни звука. Чувствую легкое дрожание женских ног, бедра мелко и ритмично вздрагивают, а ручки, пальчики скребут те книги, что я бы никогда не прочел, если бы… Сука! Не останавливаю напор, но, блядь, теперь сканирую глазами все то, что там написано:
«Любовь, кровь и адское наслаждение» – еще сильнее, прокручиваю сосок, жую резцами ее ухо;
какая-то херня под сексуально-емким названием:
«Хочешь крошку, сосунок?»;
а рядом мягкие обложки:
«Возьми меня, щенок!»,
«Люблю тебя, мальчишка!»,
«Я (не) твоя звезда»,
«Люби меня, как я тебя»,
«Любовный напиток, страстный эликсир – экстаз»,
а на финал:
«Любовь! Да сохранит нас!».
Твою мать! Она кончает с жалким собачьим поскуливанием себе в правую руку, словно мужик, выплеснувший вязкое терпкое семя в кулак, – кусает ладонь, вгрызается что есть силы, плачет, да практически ревет, толкается и отпихивает меня.
– Оля, Оля, тише, перестань! Ты…
– Пошел вон, урод! Я… Господи! Это же насилие! Вы… Вы… Вы – твари!
– Теперь у тебя ничего не выйдет! Я не уйду! И дружбы тоже, увы и ах, больше не будет. Слышишь, одалиска? Ты двигалась со мной в такт, все повторяла, выполняла, значит, слушала, прислушивалась, старалась, мозг свой законопаченный выключала, чему-то новому в этом плане училась. Вот это все, – отхожу и указываю руками спешно одевающейся Климовой на грязный вонючий книжный склад, – бред, чушь и профанация. Ты, Несмеяна, своего принца ждешь? Он не приедет! Охромела его кобыла. А я, кузнец, тот самый грязный коваль, сука, рядом. И буду, слышишь? Слушай сюда, – подхожу к ней ближе, обхватываю одной рукой подбородок, смешно надавливаю на щечки и направляю на себя ее заплаканное лицо, – и запоминай, Оль. Внимательно, пожалуйста. Я, – еще чуть-чуть давлю и приближаюсь своими губами к розовым манящим влажным лепесткам, смотрю на ее рот и вздрагиваю, словно от наваждения избавляюсь, – буду, – уже касаюсь верхней пухлой губки, – тебя добиваться! И у меня получится!
Блядь! Какая красота! Одной рукой обхватываю ее затылок, второй притягиваю Климову к себе за талию, вжимаю в свой корпус и заставляю гибкое тело в пояснице выгибаться. Наша поза, весьма вероятно, – крутая фишка в качестве обложки для ее слезливых романов! Пользуйтесь, фотографируйте. Всасываю верхнюю дрожащую губу, пробую на вкус капающие соленые слезинки, зубами осторожно по внутренней кромке прохожусь, стону ей в рот, чавкаю, жру одалиску и совершенно своего звериного напора не стесняюсь.
Она сказала, что я – «урод», так я этого теперь, после всего, что тут между нами было, и не отрицаю!
Глава 8
– За Вами?
Наверное. Я не знаю. Смотрю в маленькую смятую руками бумажку и пытаюсь найти там назначенное время приема.
– У меня на 9.35, – тихо произношу пританцовывающей рядом со мной девице. – Уже половина десятого, наверное, через пять минут зайду.
– О, а у меня 10.15. Двадцать минут на человека, значит, где-то бродит еще одна неприкаянная душа, – девушка улыбается, по-моему, даже подмигивает и, пятясь, начинает отходить. – Я еще туда схожу, не могу, давит так, что сил больше никаких нет. Скажите, пожалуйста, что за Вами еще как бы две неразумные девчонки? Ага?
Ага. Обязательно скажу…
Он сбавил обороты. Алексей просто все прекратил? Закончилось? Это – мой долгожданный финиш, или его очередная перегруппировка?
– Девушка, Вы крайняя?
Уже другая «одалиска» интересуется продвижением в электронной очереди? Они тут что, размножаются почкованием?
– За мной еще две души.
– Чего-чего? – она смешно выпучивает красивые голубые глаза и демонстративно цокает. – Два человека, что ли?
– Да, – оглядываюсь по сторонам и пытаюсь найти ту, которая куда-то побежала. – Одна сейчас подойдет, где-то здесь суетится, а вторую я еще не видела. Но…
– Да пофиг.
С этой шутки плохи, надо бы прикусить язык и замолчать. Я слышу щелчок дверного замка и вижу пробивающуюся яркую полоску света:
«Через две недели за повторным назначением и обязательно кардиограмму. Катерина, Вы поняли? – Да-да, Юрий Григорьевич».
Мужчина? Там мужчина? В этой поликлинике врач-мужчина? Смотрю еще раз на талончик:
«Крыга Ю. Г.».
Знаю, что сейчас поймаю вечное нервное напряжение. По-моему, я уже краснею, а моя шея начинает покрываться странными пятнами, кожа горит и чешется, еще чуть-чуть и на лице начнут отсвечивать демонические безумные глаза, а зубы… Господи! Я просто стачиваю весь натуральный зубной ряд в костную муку. Стресс, тревога и авторитетный вывод стоматолога:
«Это тот самый бруксизм! Расслабьтесь и не принимайте все так близко к сердцу».
Легко сказать! До тридцати, если я, конечно, дотяну, то надену гарантировано металлопластиковые протезы.
– Уже все? – подхожу к девушке, выходящей из кабинета. – Туда можно? Вы закончили, выходите?
У меня, видимо, горячка и спонтанное нетерпение из разряда:
«Ну сколько можно ждать?»
Она же мне по-доброму улыбается и чуть ли не протягивает руку, чтобы придержать дверь:
– Да-да, я уже все. А Вы, наверное, проходите, – и зачем-то тихо добавляет, – не нервничайте и не волнуйтесь так.
Я слишком широко обхожу девчушку, дергаю плечами, высоко задираю подбородок, но очень жалкой скрюченной фигурой протискиваюсь в узкий дверной косяк:
– Разрешите, – шепчу и тут же прячу взгляд.
– Да, конечно. Проходите, пожалуйста, – хозяин кабинета не смотрит на меня, он что-то пишет в какой-то своей амбарной книге.
Выкладываю карточку и присаживаюсь на стул, стоящий возле его рабочего стола…
Что это было, десять дней назад, там в том библиотечном хранилище, на приставной лестнице? Что это? Откровенное насилие, сумбур или затмение, умопомрачение или какая-то очередная мужская игра?
– Жалобы?
– Их нет. Я хотела бы рутинный плановый осмотр. Хочу просто…
– Проходите за ширму и раздевайтесь. Я сейчас подойду…
Алексей был в каком-то бешеном угаре, брал все, что вздумается, на что накинул свой коричневый глаз. Он…
– Вы первый раз у нас?
– Да. Но я – местная, даже из этого района, временно проживала в другом месте, в другой стране – так, к сожалению, обстоятельства сложились, только вот вернулась. Вернее…
– Я просто не вижу своих записей, поэтому и спрашиваю, – неторопливо, словно с жалостью, говорит. – Не волнуйтесь, пожалуйста. У Вас очень дрожит голос. Вы себя хорошо чувствуете?
– Да-да, вполне.
Я сейчас инфаркт получу. От неизвестности и долгого ожидания в том числе.
Слышу, как скрипят ножки металлического стула – доктор, похоже, встает из-за стола. Шум воды – он вымывает руки, по-моему, даже что-то напевает. Он расслаблен, а вот у меня – откровенный трусняк:
– Вы не задали мне никаких вопросов. Вас не интересует…
– Все после. Сначала посмотрю и возьму материал. В удобное для Вас время сдадите анализы, а потом поговорим и назначим, если что-нибудь потребуется.
– Угу, – бурчу себе под нос, прижав подбородок к груди, расстегиваю слишком меленькие пуговицы. – А то, что я не состою здесь на учете, это какая-то проблема? Мне нужно будет заплатить за визит? За консультацию? Или…
– Вы можете спокойно стать на учет в этой поликлинике, если мы Вам, конечно, понравимся. Я лишь для себя уточнил, так как, повторяю, не увидел предыдущие свои пометки. Вы для меня чистый холст. Я Вас не вел и ничего не знаю. То, что в данный момент в Вашей карточке указано, для меня, если честно, не авторитет. Ну что, Вы готовы?
– Одну минуту. Извините.
Я вынужденно отвлекаюсь на входящее сообщение. Ловлю себя на странной мысли, мне очень хочется, чтобы оно было от Алексея. Бросаю взгляд на экран – чутье меня не подвело, все так и есть. Не буду пока читать – не буду, не буду, но помечу, как прочитанное. Прищуриваю глаза и немного растягиваю губы, словно кошка, получившая ласку от хозяйки, – мне почему-то чересчур приятно его такое неназойливое внимание. Он стал другим? Не пойму. Откладываю быстро телефон и бешено обеими руками растираю себе виски. Сначала результаты! Только результаты! Что там сейчас по факту? Как я?
– Все? – слышу недовольный мужской голос.
Да! Вот теперь, пожалуй, все.
– Никаких проблем не вижу. Все хорошо, – он стягивает перчатки и кивком указывает на кушетку. – Можете одеваться.
Я мысленно за сказанные им слова высшие силы благодарю.
– Воспаления тоже нет. Все достаточно хорошо зажило. Зарубцевалось, – прислушиваюсь к каждому слову, которое он произносит уже в той, основной, комнате.
Все тот же скрип стула – он усаживается за стол.
– Сколько по времени прошло с момента проведения операции? – громко спрашивает. – Указанному в бумагах можно верить?
Я выхожу из-за ширмы, разглаживаю юбку, расправляю воротник блузки и одергиваю рукава. Он поднимает голову и ждет моего ответа. По-моему, врач рассматривает меня мужским печальным жалостливым взглядом. Он сейчас выражает сожаление? Сочувствует мне? Переживает за меня?
– Два года. Ровно! Мне сказали, что нужно регулярно показываться – внутренний, наружный шов, рубцы, общее состояние, но я обратно, домой, переехала, то есть вернулась. У специалиста не была месяцев шесть-семь – были тяжелые семейные проблемы. Вы… – сжимаю и разжимаю кулаки, сильно, до побелевших костяшек, – прошу прощения… Со мной что-то все-таки не так?
Резко замолкаю и отворачиваюсь от врача, не спеша, блуждающим взглядом, рассматриваю плакаты, развешанные в этом кабинете, задерживаюсь взглядом на «Профилактика заболеваний, передающихся половым путем».
– Присаживайтесь, – он замолкает, похоже, ищет в карте мое имя. – Ольга Сергеевна, Вас что-то беспокоит, где-то болит или тянет? С чего Вы взяли, что есть проблемы? Или хотите что-то еще мне рассказать?
– Нет-нет, – мило улыбаюсь, стараюсь скрыть волнение, но, по правде говоря, у меня имеется всего один интересующий меня вопрос. – Это очень важно для меня. Поймите, пожалуйста.
– Прекрасно понимаю. И не обманываю своих пациенток никогда. У Вас все в норме. Скажу так, отличное заживление и в дальнейшем превосходные шансы на успех.
Громко выдыхаю и прикрываю двумя руками самопроизвольно растягивающийся рот.
– Большое спасибо. Вы меня очень успокоили. Правда-правда…
– Тогда я отпускаю Вас и жду результатов анализов, но, если откровенно, то я абсолютно уверен в их удовлетворительном качестве. Я не увидел никаких физиологических проблем, думаю, что химические реактивы это гарантированно подтвердят в медицинской лаборатории. Всего доброго, Ольга Сергеевна, – он опускает голову вниз, начинает что-то записывать в тот свой большой журнал, а я сижу, не двигаюсь, прокручиваю пальцы и тереблю тонкий ремешок сумки.
– У Вас ведь есть ко мне еще вопросы? – Юрий Григорьевич откладывает ручку, сводит руки в замок и пристально на меня смотрит. – Ольга Сергеевна?
– Я принимала раньше некоторые таблетки, но они мне, как Вы, наверное, поняли, не очень помогли. И вот плачевный результат. У меня сейчас – так получилось, возникла потребность, – мне очень неудобно перед мужчиной, раньше было проще, я начинаю заикаться и бегать взглядом по своим дерганым рукам, – принимать что-то подобное снова…
– Только барьерный метод – презервативы, как возможный вариант. Я бы пока не рекомендовал Вам таблетированный прием. Не стоит. Это проблема? Ваш мужчина против?
Об этом я на сегодняшний день ничего вообще не знаю.
– Будет надежнее, тем более в настоящее время, и по Вашей субъективной причине – раз не помогло тогда, значит, есть какие-то противопоказания. Именно такой способ, как говорится, не имеющий аналогов, Вам точно подойдет. Поговорите с партнером, если он возражает, тогда подберем для Вас что-нибудь щадящее, индивидуальное. Найдем возможности, с этим сейчас нет никаких проблем. Договорились?
Я выдыхаю:
– Да.
Из поликлиники вылетаю слишком воодушевленная. Улыбаюсь, подставляю лицо майским солнечным лучам. Я успокоилась, что нет проблем, что меня тут нормально приняли, что все идет своим чередом, что все еще возможно, что…
И спустись на землю, «Ольга»! Полет фантазии прерывает слишком громкий телефонный звонок:
«Абонент Смирнов Вас беспокоит!».
Я ведь забыла ответить на сообщение Алеши. Наверное, сейчас будет весьма странный разговор. Я так и не прочитала, что он написал, чего в том сообщении добивался, чего хотел, о чем просил. «Климова», с тобой так всегда! Летаешь в облаках, воодушевляешься, мечтаешь, а потом основательно заходишь в нереализуемое пике.
– Привет, – у него очень спокойный голос. – Оль? Оля-я-я? Фух, фух, – дует в трубку, – меня там хорошо слышно. Климова, привет!
Последние дни Смирнова не узнать, как будто подменили. Он очень много шутит, но мы редко с ним встречаемся. Это странно, по крайней мере, для меня. Все происходит гораздо реже, чем в те разы. Алексей, по-моему, избегает встреч и страшится своих активных действий. Похоже, что сильно боится. Чего или кого? Меня? Он больше не настаивает на каждодневных завтраках, обедах или ужинах, такое впечатление, что Смирнов, не видя «Климову», нагуливает свой нездоровый мужской аппетит. Как будто он выжидает, высматривает, выслеживает или подгадывает те самые очень нужные моменты, а когда происходит наше задуманное графиком столкновение, то Алексей выплескивает все, что за дни предусмотренной разлуки накопил. Он держит меня за руку, при этом подтягивает мое тело почти вплотную к себе, шепчет в ухо, целует макушку, тщательно осматривает и рассматривает, словно никогда до этого не видел, мягко массирует пальцы, иногда подносит кисть к своим губам – что-то шепчет, как будто упрашивает, мягко заставляет согласиться на что-то большее, чем я сейчас могу ему дать. Мне почему-то кажется, что он так извиняется за то, что произошло в том жутком закоулке, словно выпрашивает, вымаливает прощение, но извинительные слова ему не очень для дрессуры поддаются, вот он и пытается ненастойчивыми, но постоянными, действиями хоть как-то весь этот мир реализовать. Надо заметить, что он очень постоянен в своем рвении…
– Привет. Да-да, я здесь, внимательно тебя слушаю, – тихо отвечаю в трубку.
– Ты получила сообщение? Что скажешь? Принимаешь? Согласна?
Это он о чем? На что согласна? Там было какое-то предложение, которое я должна была рассмотреть, а потом принять, там он спрашивал мое мнение, а не просто интересовался, как дела? Отвожу руку с телефоном от уха, пытаюсь выцепить бездумно потерянный информационный пакет. Ты – везучая, задуренная деваха, «Оленька»! Хотела вроде бы пофлиртовать, в результате пропустила важные известия.
– Я получила, но, увы, не успела прочитать. Были некоторые проблемы. Ты не мог бы повторить сейчас, на что я как будто бы могу согласиться.
Теперь я с ним заигрываю? Это, вероятно, зря. Он ведь все это слышит и, как сказал в тот нехороший раз, определенно четко ощущает:
– У тебя все хорошо? Ты как? Ты где сейчас? Ты улыбаешься, Несмеяна? Я хотел бы на эту искренность посмотреть.
– Леш?
– Поужинаем? Вчетвером! Об этом сразу предупреждаю. Возможно, пятый подтянется, но думаю, что его габариты можно пока в расчет не брать.
– Это сегодня? Ужин?
– Угу. Часов в шесть. Подходит? Ты свободна, не занята?
Еще уйма времени! Можно даже немного по городу погулять.
– Я…
– Оль, твое «нет» сегодня не принимается. Извини. Макс будет с женой, а я не хотел бы сидеть между этими двумя, как тот, кто им своим назойливым присутствием мешает. Пойми, пожалуйста…
– Алеша, я ведь и не отказываюсь. Ты не дал мне ничего сказать. Где будет?
– Как всегда, у нас, в совместном кулинарном детище. Надька будет отчитывать меня, можешь даже поучаствовать в казни. Подключишься и на пару начнете мужиков проклятых костерить. Там Макс еще подтянется – у него свои со мной заскоки, но на него мне откровенно наплевать. С этим диким позже разберемся…
– А за что отчитывать? Что ты натворил? – шепчу.
Мне кажется, что мой вопрос сейчас звучит двусмысленно, с подвохом, как будто я пытаюсь Смирнова на откровенность и покаяние его совести развести. И я права!
– Оль… Тогда, – Смирнов глуше говорит так, как будто заикается или ему мешают, или кто-то забирает трубку, не давая слова вставить, или ему просто нечего обо всем содеянном сказать. – Ну, тогда…
– Надя за что будет отчитывать? Я сейчас об этом. Обещал – не выполнил? Как всегда? Ты же говорил, что ничего такого в этом нет, проблем вообще не видишь. Подумаешь, обманул! Нет проблем! Это же не выманивание денег или…
Леша шумно дышит в трубку – я определенно слышу, как он свистит при каждом своем выдохе.
– Ты поужинаешь с нами? Просто ответь. Такое легкое гастрономическое свидание. Зверь кормит, мы едим, его жена высказывает мне претензии за некачественно выполненную работу, а ты плавно заходишь и выдаешь все свои жалобы на меня при свидетелях в общий эфир? У? Как тебе вечерний план? А потом посмотрим по обстоятельствам, хотя… – он кашляет куда-то в сторону.
– Ты заболел?
– Не дождешься, одалиска. С мысли сейчас не стягивай меня! Как с твоей слишком важной работой?
– Я не могу постоянно отпрашиваться, Алексей. На меня косо смотрят. Если ты сейчас про это мягко пытаешься мне намекнуть.
– Это они тебе завидуют, Оленька. Так что с твоим сверхнапряженным графиком? Пятница, суббота, воскресенье и немного понедельника…
– Меня уволят, – скулю. – Это практически четыре полноценных дня.
Два из которых, по правде говоря, мои законные, «в которые работа не проводится», а на остальные я могу взять заслуженные отгулы за тот период, когда работала без выходных.
– Я тебя на работу возьму! За это не переживай…
Я хмыкаю, а он важным тоном продолжает:
– Что я увидел за наше не слишком долгое знакомство? Позволишь? Так вот, есть очень грамотный, начитанный, интересный, но неуверенный, ранимый и наивный человек, по крайней мере, речь у тебя занимательно поставлена, ты разговариваешь так, что я через слово понимаю, о чем твой словесный концерт. А мне нужен секретарь…
– Проститутка? Для утех? – злобно прыскаю.
– Я этого не говорил, Оль. Не говорил. Зачем ты так?
Он обиделся и больше не шутит, а я вот тоже не улыбаюсь. Совсем! Что я сейчас ввернула, за что и зачем? С какой целью? Хотела оскорбить? Дать ему понять, что я думаю обо всех этих придумано надуманных, притянутых за уши между мужчиной и женщиной встречах? Хотя это не так! Я ляпнула и совершенно об этом не подумала! Концерт, похоже, не задался – Алексей молчит, но не разрывает связь.
– Одалиска? – тихо произносит. – Ты еще там, вернее, здесь, со мной?
– Да.
– Что с нашим ужином сегодня?
– Я уже сказала «да», Алексей.
– Тогда я заеду за тобой в пять? Ты на работе?
– Не стоит, – поднимаю руку и сверяюсь со временем, – я доберусь сама.
– Мне ведь не тяжело.
– У меня есть дела, Алеша. До назначенного ужина еще целых шесть часов. Я справлюсь и буду вовремя. Постараюсь никуда не опоздать. Не переживай. Ты сказал в шесть, но хотел заехать в пять, значит, я приеду в ресторан в половину шестого. Устраивает такой расклад?
– Спасибо.
За что? Мы ведь с ним вроде бы встречаемся? Так он сказал взбудораженной мне в тот день. Смирнов определенно снасильничал – истинная правда! Это было насилие по отношению ко мне. Я была не готова, не настроена, я просто этого не хотела, но, когда он финально целовал меня в губы – пробовал, облизывал, прикусывал, всасывал, жалил, – жадно, бесцеремонно, со злостью и яростью, выплевывая все грубые слова в мое лицо, сжав щеки всего лишь двумя своим пальцами, склонив мое тело над всеми этим книгами, я почувствовала себя желанной. Желанной женщиной! Снова, а может быть, впервые! Как девять лет назад. Словно не было всего того, через что я прошла, что пережила, что вынесла, с чем боролась, что терпела, о чем просила и что так и не смогла «ему» дать. Смирнов как будто повернул время вспять и омолодил меня, сделал снова юной, беззаботной, хоть и со слезами обиды на всех мужчин в моих глазах.
– Климова?
– Да, Смирнов.
– У нас ведь все нормально?
У нас? Что он сейчас сказал?
– Леша…
– До вечера.
– До встречи, Ал…
И разговор прервался! Он первым сбросил – устал, видимо, от тишины, которую я умело, чего скрывать, ему организовываю.
Брожу по центру города с одухотворенным видом – наверное, смешно и странно выгляжу, но на это мне всегда было наплевать. Прохожу мимо магазинов, рассматриваю оформленные витрины, пару раз замечаю свое отражение, когда никто не видит – кручусь-верчусь, и так, и этак. Оглаживаю бедра, поправляю пояс и растягиваю в сторону свой высоко задранный конский хвост.
Остаток времени провожу за приготовлением к намеченному ужину – клюю из маленькой тарелки то, что приготовила с одной лишь целью, чтобы за общим столом желудком не урчать. Кружу по пустой квартире, несколько раз останавливаюсь в дверном проеме бывшей отцовской комнаты, а потом наконец-таки решаюсь подняться на второй этаж.
