Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

Дожил, брат! Женские конечности – и ты впадаешь в откровенный ступор, а затем – в экстаз.

– Пожалуйста, не надо. Вы обещали…

Седьмой этаж. Пружинит амортизатор и со скрипом дергаются по сторонам медленно растягивающиеся двери. Она выпрыгивает первой, быстро оборачивается и на весь коридор пищит:

– Спасибо, что провели, но дальше я сама. Спасибо, что помогли. Огромное спасибо.

Разбежалась! Выхожу следом и от нее ни на шаг не отступаю – просто не даю уйти.

– Пригласи меня, пожалуйста, к себе. Ненадолго. Я хочу поговорить с тобой и все. Честное слово! Якут… Твою мать! Как твое имя? – пообещал не трогать, но все равно хватаюсь за немного влажную руку. – Я – Алексей. Можно Лешкой, так даже лучше – я привык без отчеств. А тебя?

– Пожалуйста, Алексей, Вам пора домой. Очень поздно. Завтра на работу. Вы устали, а я себя очень плохо чувствую. Давайте…

– Сказал же, ничего не будет. Не собираюсь приставать. Хочу поговорить. Мне сегодня исполнилось двадцать восемь лет. День рождения, понимаешь?

Молча утвердительно кивает.

– Угости чаем или кофе. Последний предпочтительнее, но, впрочем, все равно.

– Угу, – вздергивает голову, с мучением вздыхает, но четко произносит. – Кофе и все!

– Немного поговорим и я уйду. Честное слово, Якутах, – поднимаю правую руку, словно присягу на судебном заседании читаю.

Открывает дверь и впускает в темное помещении с подозрительно освещенной комнатой в конце длиннющего коридора.

– Я сейчас, Алексей. Проходите, пожалуйста, на кухню. Или, – крутится вокруг своей оси, – Вы хотите в зал пройти?

– На кухню лучше. Туда? – киваю головой в угаданную шестым чувством сторону и одновременно с этим стягиваю обувь.

– Не стоит, пожалуйста. Вы же ненадолго? – еще раз, как молитву, повторяет. – Ненадолго, ненадолго?

– Не переживай. Одна чашка кофе и я уйду. Обещ…

Мне показалось, что кто-то жалобно и протяжно стонет, словно маленький ребенок крякает, агукает, хнычет и подзывает мать.

– Что это? Тут кто-то есть? – оглядываюсь по сторонам и задерживаю взгляд на тусклом свете из дальнего дверного проема. – Ты не одна? У тебя ребенок или…? Кто это? Щенок, котенок?

– Пожалуйста, посидите там, на кухне. Я сейчас подойду. Это недолго, одна минута, – ничего не объясняет, а только просит подождать.

Не горю желанием остаться в стороне, но все-таки не возражаю и не усложняю и без того очень напряженное положение, спокойно прохожу на кухню, а малышка шустро семенит в сторону той странной комнаты. Присаживаюсь на высокий барный стул у такой же стойки, рассматриваю обстановку – квартира чересчур масштабная, просторная, мне показалось, что там, справа, немного в стороне, есть винтовая лестница наверх. Еще раз оглядываюсь – все так и есть, это искусственный дуплет. Девочка не бедная или имеет богатенького ухажера? Все очень аккуратно, чисто убрано и с модной кухонной начинкой, но… Квартира, как будто бы пустая, словно не жилая – холодная, одинокая и без души.

Тут так тихо, словно в склепе. Мне слышится как будто вдалеке спокойный женский голос заклинает кого-то о большей тишине:

– Папа, тише, ну-ну, тише-тише, пожалуйста. Я уже пришла. Все нормально, ничего не произошло, заплатили хорошо, – негромко и размеренно говорит, словно упрашивает кого-то. – Нам хватит.

Блядь, Смирнов, кого-то? Ты что, оглох? Говорит «папа», значит, там отец?

– М-м-м-а, – в ответ мычит не человек, а смертельно раненное животное.

Когда-то грубый и мужской, но сейчас почему-то очень высокий голос на концевых гласных, словно вынужденно поет, пытается ей что-то сказать и проявить в их разговоре хоть какое-то участие.

– Давай-давай. Господи, как же это произошло? Подожди немного. Пап, я тебя прошу… Обними меня за шею. Вот так… Сейчас-сейчас. Господи, отец! Я не могу… Ты чересчур тяжелый и большой. Господи, Господи! Ну, что мне делать?

Хватит! Надоело слушать, ждать, подозревать, догадываться. Поднимаюсь и иду в ту потайную комнату. В конце концов, это даже смешно. Что там такое, кого она так усиленно скрывает?

Твою мать! Огромный, но в то же время до крайности худой, высохший, словно кем-то неживым испитый, с мертвенно-бледной кожей, обтягивающей лицо, практически лысый старик безобразно лежит на полу, а она…

Она пытается его поднять и затянуть на разобранную тахту и это даже не специализированная медицинская кровать.

– Алексей! – взвизгивает, когда я бросаюсь к ним. – Не надо! Осторожнее, он очень болен. Что вы? Ай!

Подхватываю мужика под изможденные руки-ноги и аккуратно укладываю на эту дохлую кровать. Поправляю острые конечности, раскладываю по сторонам его руки и наклоняюсь, чтобы подушку подложить. А он мне улыбается? Очень внимательно рассматривает, прищуривается, как будто что-то слишком важное припоминает. А потом вдруг опять:

– М-м-м-а.

– Не понимаю, – оглядываюсь на девчонку. – Он что-то хочет? Что он говорит?

– Я не знаю. Он не разговаривает. Не обращайте на эти звуки внимания. Уже полтора года ни одного понятного слова, абсолютно ничего. Кажется, извините, я уже точно не помню, все дни слишком однообразные, словно по накатанному ходим, по течению плывем, – трет ладонью лоб и без конца оглядывается на своего отца. – Спасибо, Алексей. Вы мне очень помогли сегодня. Я не знаю, что еще сказать и как с Вами… Рассчитаться…

– М-м-м-а, – ее отец вытягивает руку и тычет в мою морду пальцем, дергает им, словно кому-то постороннему указывает на меня, а затем…

– По-моему, он улыбается? Якутах? Вот же очевидная улыбка!

– Вряд ли, у отца сейчас свой мир. У него больше нет привычных человеческих эмоций. Даже слез не осталось, как у грудного ребенка. Он не плачет, а только бесслёзно кричит, словно свою мать зовет, а на меня ей, как на неблагодарную, стенанием жалуется. Я не знаю. Может быть, вы ему кого-то смутно напоминаете, вот он и реагирует на Вас. Не понимаю, я его совсем не понимаю. Извините, пожалуйста.

– За что ты все время извиняешься? Тут нужно сделать что-то еще? Или я могу из этой комнаты выйти? Уже все?

Да похрен! Мне не нужно ее разрешение. Просто не хочу тут оставаться. Быстро вылетаю и иду на ранее предложенную кухню. Все равно!

Не о таком продолжении я думал, а тут, пожалуйста, больной старик, девчонка с янтарными глазами и моя не вовремя проснувшаяся совесть. За каким чертом я здесь нахожусь? Чего внезапным посещением хотел добиться?

– Алексей? – хозяйка где-то рядом говорит, как будто за моей спиной находится. – Сейчас будет кофе. Одну минутку, я только помою руки и сварю. Вам чистый черный или с молоком? Со сливками, с лимоном? Как Вы любите?

– Не нужно кофе – лишнее, мне перехотелось, я уже пойду, – разворачиваюсь и пытаюсь прошмыгнуть мимо нее. – Не утруждайся, пожалуйста. Пропусти.

Нет, не выходит! Она преграждает дорогу, внезапно берет меня за руку и быстро тянет за собой в какую-то комнату. В зал, в спальню, может быть, к отцу? А я же, как баран на привязи, за ней иду. Твою мать! Что теперь тут между нами происходит? Какой-то сюр и дикость, словно в феодальный век попал.

– Как тебя зовут? Хочу просто узнать твое имя. Настоящее! То, которым тебя родители назвали. И все, ничего другого не надо – кофе тоже не хочу. Слышишь меня? Заканчивай, пожалуйста, свои игры, это несерьезно. Детство и какой-то юношеский максимализм. Упрямство и блядский ослизм. Ты же… Что ты делаешь? Скажи, пожалуйста! Ну, бред какой-то, ядрёный наркотический приход!

– А Вам не все равно? Якутах – и достаточно, Вы можете его немного сократить. Яки, Кута… Не знаю. Как захотите!

– Нет, – немного упираюсь, но все равно за ней иду. – Назови свое имя, и я уйду.

Это определенно зал, а мы вдруг резко останавливаемся перед огромным диваном. Она на цыпочках обходит меня, обеими руками закрывает плотно дверь, пружинит ими и отталкивается от полотна, затем вдруг приближается и шепчет:

– У меня нет денег, Алексей. Недостаточно пока. Поэтому… Вы же за этим поднялись? Этого хотели? На это намекали целый вечер?

Становится передо мной, смотрит снизу вверх в мои глаза, а потом, скривив лицо, униженно опускает голову и начинает быстро тонкими пальчиками перебирать по жемчужным кнопочкам на своей груди. Девчонка раздевается? Она снимает блузочку и остается в черном лифчике. Нет! Я этого не хотел, об этом точно не просил!

– У Вас есть през…

– Что ты делаешь? – с предупреждением шиплю и сразу перехожу на рык. – Ты что тут вытворяешь? Что за фортели? Что хочешь исполнить? Сольный номер на диване?

– Я…

– Я спросил, что ты, мать твою, – по буквам недалекой девке расчехляю, – Т-У-Т В-Ы-Т-В-О-Р-Я-Е-Ш-Ь? Это еще зачем? Ты…

– Хочу поздравить Вас с днем рождения и отблагодарить, – шепчет и вымученно улыбается. – Вы спасли меня от унижения и возможного насилия, а потом с отцом помогли. Я бы не смогла его поднять, а это плохо. Денег нет, Алексей… Вернее, я не могу их дать. Поэтому…

Заладила: «Денег нет, денег нет. Хочу отблагодарить!». Твою мать! Да я ее сейчас урою. В свой праздничный день на преступление по страсти пойду!

– Отойди. Отойди от меня. Это… Блядь! Неправильно. Я так не могу. Я даже имени твоего не знаю. Как ты можешь?

– Как ты хочешь…

– Перестань! Ты от приватного танца без интима в клубе гордо отказалась, а сейчас вдруг не пойми с каких херов предлагаешь себя в собственной квартире взять. Здесь? На этом продавленном диване? При отце? Ты…

– Алексей…

– Я ухожу, – беру ее за голые плечи, приподнимаю и, как солдатика, переставляю и убираю со своего пути – по-моему, мне пора на выход. – Господи! Что с долбанной планетой? Что тут вообще случилось? Или это я, конченый дебил, с луны? Я вас не понимаю… Не понимаю.

Бухчу под нос, выскакиваю из комнаты, влетаю в коридор и резво обуваюсь:

– Не провожай. Не надо. Отойди! Сохраняй эту долбанную дистанцию и не переступай черту.

– Вы…

– Ты – проститутка? Оказываешь сексуальные услуги мужикам за деньги? Сюда кобелей приводишь? Обслуживаешь, танцульки тут свои заводишь, а они тебе платят? Но сегодня все сорвалось – я на крючок зашел? А те трое? Ты стала шустро передо мной оправдываться, хоть мне и все равно. Надо было им тебя оставить? Отвечай! Замолкла, как в рот воды набрала. Ты – очень дорогая, элитная, наверное, шлюха?

– Нет! Нет-нет. Я… Не занимаюсь этим. Вы не правы. Это просто хобби.

– Что? – с издевкой в голосе шиплю, присвистываю на гласных звуках «и». – Хобби? Спать с мужиками в качестве огромной благодарности. Это теперь называется модным словом «хобби»? Тот самый неотъемлемый пункт в супермодном женском саморазвитии! Твою мать!

– Я не сплю с мужчинами. Тем более за деньги. Вы меня не так поняли…

Очень грубо перебиваю:

– Когда найдешь себя, поднимешь с пола упавшую женскую гордость, тогда, возможно, – выпрямляюсь, поворачиваюсь к ней спиной и заканчиваю свою воспитательную беседу, уставившись, как зомби, во входную дверь, – а впрочем… Нет! Похрен! Не хочу! Я передумал! Все! Прощай!

– Прощай, – шепчет в спину. – Спасибо большое.

– Не хворай, изумруд. Живи счастливо и, – напоследок добавляю, – с гордо поднятой головой!

Выбрасываюсь из чумной квартиры, не дожидаясь лифта, сбегаю по ступенькам вниз, подлетаю к автомобилю, усаживаюсь и… Громко выдыхаю! Блядь! Вот это погулял, «Смирняга»! Вот это драйв!

По городу катаюсь еще три часа – нервы успокаиваю, курю, сижу в машине, на полной громкости прослушиваю свои музыкальные предпочтения и новые творения Серёжки, чему-то даже подпеваю, рассматриваю, как болван, окрестности, и, наконец, выпускной рассвет встречаю. Домой заваливаюсь утром, в шесть тридцать – ровненько, как по армейскому горну! Стараюсь не шуметь – снимаю обувь, стягиваю пиджак, рассматриваю отражение в зеркале – той потусторонней роже самодовольно улыбаюсь, бухтя под нос и тихо напевая, шагаю к себе во временную комнату! И…

– Алексей! – отец громко, командирским грубым басом, останавливает мое движение. – Сын, подойди сюда, пожалуйста. На кухню. Я – здесь!

– Пап, – шепчу и поглядываю наверх. – Привет! А мама…

– Спит! Она тебя ждала до трех часов ночи. Какая очередная блажь случилась или конченая х. йня тебя по городу носила? Где ты был?

– С Гришкой засиделись в ресторане, – с улыбкой подгоняю оправдания. – Потом катались, рассекали ночные дорожные просторы, а на финал я его подвез – он слишком много выжрал алкогольной шняги. Наш адвокат хмельной меры совсем не знает, как насосется, так и не замечает берегов.

Отец не злится, просто для незнающих его людей, угрюмую буку изображает.

– Посиди со мной, – батя указывает взглядом на стул. – Отметим день рождения?

– Пап, я не хочу. Наелся так, что уже в брюхо не лезет.

– Мама торт заказала, сын. Хотя бы чай попьем. Ты гуляй, конечно, но совесть все-таки имей. Она не стала есть сама и меня весь вечер впроголодь держала…

– Пап, извини. Не знал, что ты – отчаянная сладкоежка.

– Это уже старость, брат. Года и новые гастрономические предпочтения, – прыскает со смеха и легко хватает меня за волосы. – Садись, сынок. Давай-давай. Сигарету?

Наш разговор с отцом прерывает тот самый нехороший слишком ранний телефонный звонок. Отец, скривившись, смотрит на экран и шепчет:

– Твою мать! Только не она! Не хочу знать. Не верю. Блядь, Серёга! Серёга! Не вовремя, не вовремя.

– Пап, ты возьмешь? – осторожно спрашиваю.

Телефон разрывается – противная бормашинная трель, а отец, словно испугавшись предполагаемого сообщения, подскакивает и по-жабьи отпрыгивает к рабочему столу:

– Леш, там точно ничего хорошего. Это его дочь звонит. Значит, Серёга умер – ничего другого от ее звонков уже не жду. Чувствую… Сука! Дамы и господа, конченая жизнь. Конченая паскуда…

– Возьми трубку, пап, пожалуйста. Разбудим маму, – шепчу и на дверь постоянно оглядываюсь.

– Да! – отец рявкает в пространство, зажмуривает глаза и очень громко дышит.

У него включена громкая связь. Я отчетливо слышу молодой женский спокойный, тихий и размеренный, наверное, уставший голос:

– Максим Сергеевич, здравствуйте. Прошу прощения за очень ранний звонок, это Оля. Климова. Отец умер…

– Когда? – батя, прикрыв глаза, тихо задает собеседнице вопрос.

– Полчаса назад.

– Прими мои соболезнования, детка.

Он поворачивается ко мне спиной и, разговаривая, медленно подходит к окну:

– Оля, я помогу. Слышишь, девочка? Не молчи, пожалуйста. Я слышу, как ты дышишь. Мы все тебе поможем. Ты дома? Где ты? С ним? Одна или кто-то рядом?

– Да. Нет. Теперь, – громкий выдох, – я – одна, отца уже забрали…

– Твою мать!

* * *

*Якутах – женское имя, здесь это имя выбрано в качестве сценического псевдонима танцовщицы, в переводе – изумруд (если верить всемирному разуму).

Глава 2

Я – плохая дочь, холодная, жестокая, каменная, пустая. Ведь я не плачу о своем родителе, а это очень злое и неблагодарное поведение родного ребенка. Отец у нас один и дети его, к сожалению, не выбирают. К сожалению? Нет, не оговорилась. Увы! О чем я думаю в такой момент? О чем? Себя жалею и папу проклинаю? Отец умер, а мне, похоже, все равно – по барабану. Не жалко, не радостно, не пакостно, да, вообще, никак. Черствая и бессердечная – злопамятная дрянь. Пусть так. Так меня чужие люди воспитали, как чувствовали всю сложившуюся ситуацию, как эту жизнь воспринимали – вот что и получилось в результате, грех жаловаться и на давно ушедших из этой жизни пенять. Сердце у меня одно – на всех не хватит, не стоит тратить жизненный ресурс впустую – людям всегда все ровно и равно. Я думаю, он знал об этом и прекрасно понимал, что я не испытываю к нему дочерних чувств, какой-либо привязанности или чего-нибудь иного, что должен транслировать ребенок своему родителю, отцу. Он знал…

– Олечка, примите наши искренние соболезнования. Очень жаль, такая потеря. О-хо-хо!

– Спасибо, – говорю одними губами и рукой указываю направление к столу. – Прошу вас.

С отрешенным видом, в, наверное, чересчур коротком черном платье стою в огромной поминальной столовой, пытаюсь рассмотреть людей, пришедших отдать последние почести всеми уважаемому человеку – полковнику службы гражданской защиты, герою в профессиональной деятельности, неоднократно горевшему на пожарах и на своей любимой работе, а по совместительству, моему отцу. На службе, в обществе, среди своих друзей – да, он – эталон и образец для подражания, а для меня, его как будто бы семьи – нет, Сергей Петрович Климов, шестидесяти трех лет, для меня никто, пустое место. Давно, с детства, наверное, даже с моего рождения. Нет слез или сочувствия? Да какая в общем-то разница. Что ж я за чудовище такое? Он – мой отец. Был им до того ужасного как будто бы вчерашнего дня, а сейчас ушел и снова бросил…

– Ольга, здравствуйте. Примите мои соболезнования.

– Спасибо.

Может быть нужно говорить что-то другое, а я заладила, как заезженная поцарапанная старой иглой пластинка – за что-то посторонним, абсолютно незнакомым людям постоянно слишком вежливо, но без улыбки, говорю «спасибо» или «благодарю».

– Извини, что не успели на кладбище. Как ты, девочка? – меня кто-то трогает за локоть, затем легко сжимает и несколько раз проглаживает мое предплечье снизу вверх. – Держись, Оленька. Отец смотрит на тебя с Небес. Климов наблюдает за своей единственной любимой звездочкой…

Даже так? Господи, только этого мне и не хватало. Мне нечем гордиться, а отцу лучше там, в раю, закрыть глаза и отречься от своей «звездочки». Забыть о ней, как о дурном кошмарном сне.

– Спасибо, – останавливаю свой благодарственный поток и тут же переключаюсь на режим приглашения за поминальный стол. – Проходите, пожалуйста. Там есть места. Присаживайтесь. Папа был бы рад Вас видеть.

При жизни я не любила своего отца – так уж вышло, ничего с этим не поделаешь. Он очень плохо обошелся с моей матерью – так мне казалось раньше, так кажется сейчас, и будет впредь казаться, – со своей первой женой и матерью его единственного неудачного ребенка. Я – не сын, не наследник мужского пола, а значит, по умолчанию, не то. Я слишком рано это осознала, а если быть скрупулезно точной, то где-то в свои восемь лет. Да! В семь моих неполных не стало мамочки – она, будучи глубоко беременной, разбилась в автокатастрофе по пути в роддом. Родители ожидали мальчика, моего родного братика, а в результате Климов получил двойные похороны и трехмесячный запой. А вот в восемь с небольшим Сергей Петрович как будто бы ожил и заново женился. На Оксане…

– Сочувствуем Вам, Ольга Сергеевна.

– Благодарю.

Женился заново, как будто в первый раз! С помпой, с шумными и долгими гуляниями, с белоснежным свадебным платьем и фатой. Нет, она меня не обижала – мачехе было фиолетово на мое присутствие и слабое дыхание в нашем общем доме, она и папу-то с трудом переносила, в общей сложности, по-моему, новоиспеченную жену хватило где-то на пару-тройку, как оказалось бесперспективных для нее, лет. Ушла сама – тихо, не хлопая дверьми, без женских наигранных истерик. Раз – заснули все нормально, два – проснулись, а Оксаны больше с нами нет. Отец недолго горевал об ее отсутствии, он выбрал Анну в качестве своей новой, третьей, жены. Видимо, соблюдал церковные законы – Бог, как известно, любит троицу, значит, с этой женщиной в детородном плане больше повезет. Но Анна сделала в своем замужестве два тайных от отца аборта, а Климов сделал выбор в пользу еще одной, конвейерной жены, а меня, наконец-то, из этого пожарного гарема забрали родители погибшей матери. У них я и жила до совершеннолетия, пока не поступила в институт и, наконец-то, не уехала из родного дома…

– Как же это случилось? Боже мой, всего лишь шестьдесят три года. Он ведь не старик. Олечка, прими наши глубочайшие соболезнования, это огромная потеря. Огромная. Ах…

– Спасибо. Это был инсульт. Извините, я точный диагноз не знаю, но отец очень тяжело болел, не передвигался и не разговаривал, но сильно мучился от мышечных спазмов и головных болей, а сейчас ему, наверное, хорошо, он успокоился и ушел на небо…

– Ну что ты, ну что ты, детка, не гневи Бога, ему же там все видно. Как ты так о родном отце? Ох, какое горе.

– Там есть места, – стряхивая злое наваждение, поворачиваюсь к столу, оглядываю расположение, найдя свободные два стула, направляю туда эту парочку сочувствующих моему горю. – Пожалуйста, пройдите туда. Спасибо за теплые слова поддержки и соболезнования.

– Держись, Олечка.

Я держусь! Это я умею.

– Оль, кажется, тут все нормально. Ты как, девочка?

– Спасибо, Максим Сергеевич. Большое, – широко раскрываю глаза, ментально ловлю слезы – приказываю себе не плакать и держаться, – Вы… Вы… Если бы не Вы, я даже и не знаю, как бы это все прошло, я в этом городе уже ничего не знаю. Все так спонтанно произошло…

– Перестань. Иди сюда, – он подтягивает меня к своей огромной фигуре и сильно прижимает к груди, чувствую, как утыкается подбородком в мое темя, и захватывая губами волосы, шепчет, – нельзя плакать, нельзя. Лишнее и бесполезное занятие. Не увлажняй ему дорогу, твой отец до тошноты не любил воду. Слышишь? С вызовов приезжал и матом крыл всю часть, если хоть одна капля за воротник влетала. Ты знаешь, как его дергало от мокрого?

– Нет, увы. Не знаю.

– О, Серега не любил влажность, сырость, лед и даже пар. Я, кажется, все агрегатные состояния воды перебрал – ничего не забыл? А ну-ка перестань, вытри слезы, детка, и думай о жизни с нами. Здесь все свои, мы не чужие люди – у нас тут круговая порука, большая семья, а ты не одна. Чтобы я этого больше не слышал и успокаивайся, тшш, надо переждать этот огненный шквал. Прием? Как слышно, Климова?

– Угу, – безобразно шмыгаю носом, потом громко икаю и со всхлипом хрюкаю. – Простите, пожалуйста. Простите. Я все понимаю – не маленькая, но…

– Тшш, перестань. Все уже закончилось и все еще будет. Веришь? – отстраняется на минуту, на вытянутых руках рассматривает мое заплаканное лицо и большими пальцами вытирает непрерывным потоком спускающиеся слезы по щекам. – Ну, вот и умница. Умница. Идем за стол. Идем. Сядешь рядом с Тоней.

– Спасибо Вам за поддержку. Антонина Николаевна такая смешная, – немного улыбаюсь и пальцами размазываю свои глаза. – Она совсем не изменилась, такая же, какой я ее помню на своем первом курсе.

– Она тебя тоже помнит. Особенно пересдачи с горючими слезами. Что? Так не получалось выучить или у Тони все-таки отсутствует педагогический талант?

Прыскаю со смеха:

– Извините, это нервное и истерическое. Я то плачу, то, как сумасшедшая смеюсь. Я, наверное, в точных науках туповата…

– Ну знаешь ли, не каждому дано, но, если уж откровенно, я все-таки грешу на свою кроху. Мать иногда упрямая ослица и такая принципиальная особенно там, где не надо, если бы не ее женский род, то моя жена… Баран с витыми, но красивыми, рогами! – очень бережно подталкивает меня вперед, предупредительно отодвигает стул и просит сесть. – Давай-ка, девочка. Тоня, будь добра, поухаживай за ребенком, а я сейчас.

– Здравствуйте, Антонина Николаевна, – усаживаюсь рядом со Смирновой, расправляю подол платья, еще раз провожу пальцами под глазами и замечаю улыбающееся добродушное лицо своей бывшей преподавательницы по никак неподдающемуся мне предмету. – Я тут… Что-то не так? Вы так смотрите, словно я… У меня что-то не в порядке?

Осматриваюсь и заправляю выбившиеся из туго затянутого хвоста локоны.

– Климова, привет! Привет, моя любимая студентка! Ты очень хороша, просто красавица, обворожительна и немножечко таинственна. По-прежнему сильная духом и слишком гордая? А? Ольга Климова все так же задирает нос и на все имеет собственное неординарное мнение? – Смирнова лукаво подмигивает и тут же ставит глазки, словно малое дитя. – А фантастику и беллетристику не перестала читать…

Увы, Антонина Николаевна! Меня размазали и раздавили, как жалкую блоху, в чужой стране и, как оказалось, абсолютно чужой и посторонний, не мой, человек. А еще четыре дня назад, в ночь смерти папы, еще один принципиальный хам фактически сказал, что я – жалкое ничтожество, проститутка и низменная пресмыкающаяся тварь, меркантильная и недалекая, а книжки… Да! В этом направлении ничего не изменилось. Сейчас читать, правда, стала еще больше – род занятий отложил свой отпечаток на все мое жалкое существование на планете. Я… О, Господи! Работаю в библиотеке, но никому об этом в своем немногочисленном окружении не говорю. Чего-то, видимо, стыжусь или попросту боюсь насмешек, ненужного внимания и огласки о том, в какую лужу села эта «Оля Климова». Практически всегда «Абонемент» – прием и выдача литературы, а немного реже читальный зал – электронные книги, иногда видео– и аудиоматериалы, но чаще стараюсь уходить в хранилище и забиваться там на полку с очередной любовной чушью – отключаю мозг, свое сознание и погружаюсь в выдуманную человеческую игру. В виртуальной жизни с новыми героями гуляю. Вот так меня развезло, вашу любимую гордую и чересчур высокомерную «красавицу-студентку».

– … Я чувствую, достали мы тебя? Всем видом говоришь, что нам пора убраться, – наклоняется ко мне и обхватывает тоненькой рукой за плечи. – Детка, перестань. Перестань! Иди сюда, – теперь она целует меня в щеку, а затем быстро растирает на моем лице след от своей губной помады. – Добавила тебе румянца, а то ты очень бледненькая. Явный непорядок! Отцу бы не понравилось, что его красавица грустит и плачет…

Вот я дрянь! Я ведь не любила его, не любила. Откуда вы все знаете, каким «хорошим человеком» был мой отец? Он бросил меня ради призрачного желания иметь сына, возможно от других женщин, которых менял, как перчатки – подходящую по здоровью и возрасту подбирал. Но, увы, избранные бабы детей от него не хотели, а последняя, Ангелина, какая-то там по счету, – я уже запуталась в этом супружеском порядке, бросила его, когда у отца случился мозговой удар. Развелась с ним очень быстро – подключила свои связи, забрала причитающуюся ей морально-финансовую «помощь» и уехала из города, оставив парализованного «уже не-мужа» в неврологическом стационаре, спихнула тяжело больного человека фактически на плечи вот этих всех людей.

– Олечка?

– Да, Антонина Николаевна, я Вас внимательно слушаю, – опускаю голову и перебираю пальцами кромку на платье. – Угу-угу, Вы что-то спросить хотели?

– Ты одна? Я не вижу… А Дима разве не с тобой? Вы же вместе всегда были. Как он, Олечка? Вы разве…

– Нет.

И закончим на этом наш разговор – об этом не хочу вспоминать. Слишком больно. Господи, вся моя жизнь – оригинальный сюжет для очень затянувшейся мыльной оперы с непонятно каким концом, как раз оригинальный душещипательный сценарий для молодого начинающего писаки. Не думала, что этот ритуальный обед пройдет так тяжело.

Три поминальные рюмки, а такое впечатление, что тут проходит пышное застолье по очень грандиозному поводу. У папы много друзей, сослуживцев, а живых родственников, увы, больше не осталось, их нет. Только я – одна-единственная дочь, Климова Ольга Сергеевна, двадцать семь лет, по профессии – никто. Нет образования и диплома – не закончила то самое главное для отца образовательное учреждение, не оправдала родительских надежд, да еще и ввела семью в огромное денежное расточительство – заранее внесенных средств за обучение нерадивой дочери папе не вернули, правда, он и не особо старался их отсудить. Бросила, отчислилась по собственному желанию со второго курса и уехала вместе с новоиспеченным лейтенантом Димой Черненьким по его распределению в другую область, а потом – в другую страну. И все – конец!

– Оля? – Смирнов опирается на спинку моего стула и через плечо протягивает что-то маленькое черненькое с золотым тиснением.

– Да, Максим Сергеевич. Что это? – поворачиваюсь и заглядываю ему в глаза.

Это какая-то карточка, по-моему, визитка – все так и есть, я не ошиблась. Имя и фамилия – «Алексей Смирнов», затем указан контактный номер телефона, упоминаются род занятий и сфера деятельности, и наконец, золотыми латинскими буквами вбит электронный адрес и координаты групп в социальных сетях. Информации нанесено на жалкую картонку много, как будто бы для сайта знакомств – этот Алексей разрекламирован по полной. А это, вообще, кто?

– Позвони ему и договорись о встречи, пожалуйста. Когда тебе будет удобно, в любое время суток. Звони и не стесняйся. С ним очень просто…

– Зачем? Не пойму. Кто это?

– Это старший сын, не бойся.

– Я не боюсь, – перебиваю, а Максим Сергеевич с прищуром и ухмылкой смотрит мне в глаза. – Простите, а по какому поводу звонить и о чем с ним договариваться…

– Его ребята соорудят и установят ограду на могилу твоему отцу. Нужно очень быстро это сделать, чтобы не занесло и не затоптали.

– Я Вас об этом…

– Ты никогда не попросишь, это мне без твоих заверений понятно, поэтому я решил проявить инициативу, извини, девочка, но по-другому с тобой никак, – он отталкивается от спинки, обходит меня и присаживается на свободный стул, стоящий рядом. Упираясь локтями в свои острые колени, расставляет широко ноги, и с опущенной головой, словно в пол, но все же мне, спокойно продолжает говорить. – Бесплатно, без денег! Я с сыном договорился – абсолютно никаких проблем. Он занимается кузнечным делом, работает с металлом, сварка, ковка, установка, всякая элегантная выставочная ерунда – там красиво, у него, в современной кузне.

– Он – кузнец? – удивленно раскрываю глаза. – В двадцать первом веке?

– То есть? А что не так? По образованию, он – инженер-металлург, а кузнечное дело – хобби, а теперь еще – любимая работа, собственный цех и достойная прибыль, – Смирнов хмыкает и поднимает голову. – Не пошел сын по моим стопам, Олечка. Такой же, как и его мать, – кивает на передвигающуюся по банкетному залу Антонину Николаевну, – с характером моим и ее мозгами уперся, как молодой осел, в сталь, но я уже смирился – фамилия и позывной обязывают, тем более что он – большой молодец, чего скрывать. Не люблю хвастать, но тут все так и есть. Алексей сделает все очень идеально и, самое главное, сам хочет и готов тебе помочь.

– Он меня даже не знает, – поражаюсь тому, что тут за моей спиной само собой спонтанно организовалось. – Это так не делается.

– Я попросил для дочери моего друга, а сын не отказал. Что не так, еще раз повторяю?

– Просто…

– Позвони ему, когда тебе будет удобно, когда захочешь, когда успокоишься, отойдешь, смиришься, посчитаешь нужным, подумаешь, что пришло время, – он замечает грусть на моем лице и, словно за неосторожные высказывания, извиняется, – это нужно сделать. Нужно! Пойми, детка.

– Хорошо.

Хорошо и однозначно – нет! Я ему не позвоню. Уже решила, но обижать Максима Сергеевича не хочу – он мне помог с организацией похорон и поминок, с оформлением всех документов и оповещением отцовских друзей… Он проявил человечность и понимание, был ненавязчив и очень добр ко мне. Пообещаю сейчас и потом забуду, надеюсь, что Смирнов больше не вспомнит обо мне. Не будет же он уточнять у своего сына – звонила Климова или забыла. Все перетрется и канет благополучно в Лету…