Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"
Автор книги: Леля Иголкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)
– Лешка… Приятно… Еще… Еще…
Я продолжаю широко лизать и терпеливо жду, когда она начнет своим тазом помогать. Наконец-то Ольга окончательно расслабляется и запускает руки в мои волосы – я блаженно прикрываю глаза. Теперь она сжимает, массирует и накручивает отдельные пряди на свои пальцы и непрерывно, как заведенная, повторяет:
– Еще, еще, еще…
Твою мать! Какая красота! Я так за ней скучал. За всем, за всем, а не только за этим гибким телом. За нашим странным общением, за ее подколами, за шутками, за искренней улыбкой, за ее наивностью и за романтической фигней, за совместными ночами, за сексом, и даже за скандалами. Что в ней есть такого, чего я раньше ни в одной из женщин не встречал…
– Господи…
Ольга всхлипывает, дрожит и резко, очень сильно скрещивает ноги, зажимает бедра – ерзает и даже слегка приподнимает зад, а я, стоя на коленях, с влажными губами за этим никаким не затухающим приходом с улыбкой наблюдаю. Теперь, похоже, мой черед, малыш! Надо бы порадовать меня!
– Ты как, кружок?
– С-с-смирнов, ты… Ты… Го-о-о-о-споди, Алеш-ш-ш-ка!
Все ясно! Укладываюсь на спину, а Климову, как эбонитовую куколку, сверху размещаю.
– Иди-ка сюда. Тшш…
Поглаживаю вздрагивающие ягодицы, трогаю наэлектризованный оголенный провод-позвоночник, осторожно вниз руку запускаю. Климова приподнимается, змеей выгибает спину и демонстрирует мне вздыбленную мурашечную влажную грудь.
Праздничная ночь, по-видимому, будет очень долгой, одалиска. Четыре месяца, а у меня внизу аврал… Кто-то очень жадный с августа мне сто сорок две страстные ночи задолжал!
* * *
*Эруэлл (Irwell, англ., географ.) – река в Северо-Западной Англии, которая течет через долину Эруэлл в округах Ланкашир и Большой Манчестер.
Глава 21
Климова выгибается и вымученно стонет:
«Ле-е-е-ешка!»,
а я, скотина, улыбаюсь и кусаю Ольгу в острый влажный подбородок. Хорошо-то как! Ты ненасытная, одалиска! Мощно укатала «Лешку», душа моя! Ожила малышка, раскрылась, стала женские права качать, осторожно командовать, ненавязчиво направлять, указывать и даже что-то требовать:
«Еще, пожалуйста, не останавливайся»
и
«Давай так! М-м-м! Еще, опять!»…
Переворачиваюсь на живот и трогаю рукой теплое место рядом. Не понял! Приподнимаю голову и, слегка прищурившись, приоткрываю сонные глаза. Соседки нет! Да чтоб тебя!
КЛИМОВА!
Продавленная подушка, живое человеческое место – еще совсем недавно кто-то здесь лежал.
– Оль, – мычу, стону, бью кулаками, и сам себе в какой-то мерзости клянусь. – Ну, где ты?
Господи! Я ведь убью эту заразу – столь тяжкий неискупимый грех на душу возьму!
– А? – тихо отвечает. – Что, Лешка? Я здесь.
Упираюсь ладонями в матрас, отталкиваюсь от поверхности и тут же подрываюсь, становлюсь на четвереньки и оглядываюсь по сторонам. Приплыли! Еще чуть-чуть и зарычу. Она сидит с ногами, задранными под самый подбородок, в огромном кресле напротив кровати, на которой вчера мы с ней устроили свой личный карнавал.
– Ты чего там делаешь? Что случилось?
– С тобой очень жарко и я сопрела. Ты, как печка, адски кочегаришь – от души. Или это у меня температура, возможно, жар, или африканская лихорадка? Вероятно, я немного приболела или остываю, – прикладывает руку и касается лба тыльной частью ладони. – Душно! Не пойму, что со мной. Леш, может это последствия глинтвейна и, как это… Абстинентный синдром!
– По-русски, одалиска, это обычное похмелье. Уверен, что ты сильно заблуждаешься и, вообще, не обманывай, не выдумывай и не накручивай себя. Все с тобой в порядке – я же вижу. Карий глаз загадочно играет, – Ольга начинает улыбаться, а я продолжаю сыпать комплименты, – щечки аленько горят, а ножки суетливо скачут, раз умудрилась выпрыгнуть из кровати, видно, «этот Лешка» недотянул и недолюбил тебя. Теперь иди ко мне! Оля! – даже угрожаю. – Будь добра, иди в кровать!
Она наигранно кривит красивое лицо, что-то там еще бормочет недовольно, спускает ножки и, одергивая смешные шортики, одновременно с этим поправляя бретельки коротенькой пижамной майки, кошачьим шагом на носочках идет ко мне. Раскрываю одеяло, приглашаю рядом лечь и на всякий случай еще раз уточняю:
– Все нормально? А?
Под ее небольшим весом кровать слегка пружинит, а сама Климова шустро забирается с ногами и тут же скручивается калачиком, устраиваясь, как маленький зверек, под мой бок.
– Леш, – начинает накручивать на пальчик волос на моей груди. – Лешенька, Алеша…
– Я прошу тебя, пожалуйста, детка, не начинай. Все ведь хорошо, у нас все просто зашибись, все нормально. Оля-я-я! Нет!
Она поднимает голову и всматривается в мои глаза:
– Я очень хочу домой, Алешка. Понимаешь? Скучаю за своей работой, за нашим окружением. У меня ведь появились по твоей милости хорошие друзья. Мы сильно подружились и стали хорошо общаться за время твоего, – запинается и прикрывает глаза, – вынужденного отсутствия.
Твою мать! А я-то уже, грешным делом, подумал, что сейчас начнется разбор неосторожно мною совершенных «полетов» или произведется выдача каких-нибудь претензий, или приведутся сроки исполнения штрафных мероприятий, или просто женский эмоциональный шантаж, приход-уход, угрозы, слезы или на худой конец наигранная истерика. Я громко и со свистом выдыхаю и про себя три раза выдаю какое-то крайне нехорошее выражение. Удивленно поднимаю бровь и говорю:
– Та-а-ак! И кто же эти люди? Твои друзья, да еще и по моей милости. Только не говори, пожалуйста, что Гриша Велихов приходил с букетом проведывать тебя.
– Это Надя.
Фух! Слава Богу! Я немного успокоился, что другу не придется ноги и то, что несколько повыше, с корнем и плодами выдирать. По правде говоря, я кое-что предполагал, надеялся и так и знал, что со странным Морозовским золотым кукленком Ольга найдет общие точки соприкосновения, подружится и впустит в свой узкий избранный круг доверия. Эти дамы слишком хороши в вопросах жестокости по отношению ко всему мужскому полу. Такие два ангельских вампира с красивыми улыбками и жалостливыми глазами. А когти и клыки, как… У суккубов! Оля Климова – похотливая демоница и развратная бестия, соблазняющая во снах меня. О Голден леди Максик сам расскажет!
– Это хорошо. Поздравляю! И как?
– Она мне свеженькие фоточки прислала. Твоя крыска шлет блудному отцу пламенный привет и воздушный поцелуй….
– Господи, Оля, – вдавливаю в себя вздрагивающее тельце и в макушку ей шепчу. – Скоро уедем, одалиска. Обещаю! Новый год будем встречать на Родине. Этого ведь добиваешься? Да?
– А Сергей?
Приплыли! А это еще что такое? Я должен позаботиться о младшем брате, потому что… Что???
– Не понял! – немного отстраняюсь и пытаюсь выловить шустро бегающий взгляд. – В какой связи мы сейчас засранца здесь, в кровати, с тобой обсуждаем? Третий однозначно лишний здесь, тем более мой младший брат.
Она, хитрая лисица, упирается ладошками мне в плечи, тянется губами за поцелуем и кокетливо подмигивает.
– Я просто так спросила и потом, – мгновенно затихает и одними губами продолжает очень медленно вещать, – время чудес! Я подумала, что он мог бы проведать родителей…
– Они тебя общественно-полезным поручением все-таки наградили?
– Леш…
– Давай не будем, – большими пальцами глажу ее мягкие щечки и осторожно смахиваю случайно набежавшие слезинки. – Что с тобой?
– Ничего. Просто…
– Оль, он сам все решит, без поводырей и соглядатаев. Упрашивать и подгонять никого не будем и потом, житейский опыт и наша братская неистребимая любовь подсказывают, что Серый способен сам принимать, скажем так, сверхважные решения и абсолютно не нуждается в каком-либо пинке под зад, а уж тем более от тебя, душа моя.
– Алеша…
Нет! Не будем об этом говорить. Утыкаюсь носом в прохладную шейку и сильно дую в кожу:
– Бр-р-р-р! Я сейчас фактически сказал, что в этом направлении наш разговор окончен. Так что сменим тему, детка.
Климова смеется, тут же поднимает свое плечо и игриво к уху прижимает.
– Щекотно! Перестань.
Поздно, солнышко! Кажется, я опять завелся и настроился к более приятному общению с тобой. Шурую рукой по вздрагивающему женскому животу и бесцеремонно, властно, нагло забираюсь выше.
– Привет, малыш, привет! – сжимаю одну грудь и тут же потираю большим пальцем горячий, просто слишком жаркий, сосок. – Ты готова, детка?
Ольга сводит плечи вперед и, по-моему, хочет выкрутиться:
– Смирнов, не переводи наш разговор в горизонтальную плоскость! Не смей!
– У меня там, – глазами показываю ей, где именно, – утренний спонтанный стресс, душа моя. Твердо, очень каменно и чересчур надежно. Я возбудился и… Что сказать? Если прямо, без прикрас, то я… Стою!
– Извини, но ничем помочь не могу, – злорадствует зараза.
– Я намекну на способ? – на ухо шепчу.
– Ничего не знаю, Лешка. Абсолютно! По-русски не понимаю. Но ты можешь поговорить со своим братом.
– Нет. А вот мою физическую депрессию, Оленька, надо однозначно разогнать…
Она меня перебивает:
– Есть одно, – стерва злобствует и пошленько глазами играет, – народное, практически подручное средство, Алексей. Называется руко…
Не слушаю ее сверхрационализаторское предложение и продолжаю:
– … и настроить этого мужчину на полноценный рабочий день, чтобы плотское от насущного совсем не отвлекало.
– Рабочий день? Сейчас так остроумно пошутил, да? Ты, вообще, в своем уме, Смирнов? – подбирается к моей шее, облизывает кадык и пальчиком кружит по подбородку. – Ты ведь лентяй, Алешка. Жалкий говорливый проходимец!
– Я? – возмущаюсь. – Проходимец?
– Ты – огромный лоботряс!
– Кто-кто?
– Ты – Митрофанушка, тот самый Недоросль!
– Климова, тебе конец! Прекращай.
– Ты – маменькин и папенькин сынок. Ты, юноша, забыл свои обязанности, бросил всех на произвол судьбы – некованых кобыл, людей, своих друзей и…
– Климова! – угрожающе рычу.
– Ну что, Климова? Климова, Климова, Климова. Потом вдруг Оля, Оля, Оля. Еще немножечко «душа моя», конечно, «солнышко» и «одалиска». Ах, да! Царевна Несмеяна – ну, как я могла забыть!
– А еще «малыш», «детка», «девочка», – вклиниваюсь в перечисления.
Целую щечку, шейку, плечико.
– Леш…
– Да, малыш.
Она корчит надувшуюся мордочку, потом вдруг серьезнеет и тихо выдает:
– Ты, Смирнов, сбежал из дома, потому что…
– Ты заставила меня сбежать! Я выполнил одно твое, так сказать, персональное поручение. Ты попросила удалиться из твоей жизни и не мешать, – играю с мягкой грудью и пристально смотрю в красивые глаза. – Оль, я, наверное, что-то…
– Ты сказал, что все забыл, что это в прошлом. А теперь вдруг заново… – похоже, Климова обиженно щеки раздувает.
– Так и есть, я не обманул тебя. Это шутка, одалиска. Просто шутка, – улыбаюсь и подмигиваю. – Веришь?
Ну, детка, посмотри на меня и скажи, что:
– Да…
И все по новой! Заново! С самого начала, как по учебнику, по взрослому межличностному половому букварю! Ольга стонет – я соплю, дышу, шиплю. Господи, ей точно никогда со мной не рассчитаться – я ненасытен, а она виновна, а вместе:
«Мы – два озабоченных чудака!».
Вернувшись из приятного небытия, в которое я старательно ее еще разок отправил, Климова откидывается на подушку, громко дышит и лепечет:
– Ты теперь каждый неудобный разговор будешь так заканчивать? Секс, секс, секс?
– Ну, я не против, нет веских возражений, а впрочем, – обдумываю свой ответ, глядя шальным блуждающим взглядом в потолок, – как пойдет, детка. У тебя открыт кредит и не погашены передо мною векселя, пришло время рассчитаться по человеческим долгам. Так что…
– Что? Я не понимаю.
– Круто же, – подкрадываюсь ближе и носом вожу по ее влажной шейке. – Оль, а что нам еще тут делать?
– Прекрасно. Ты от безделья затрахаешь меня? – поскуливает, словно от бессилья плачет.
– Ты ведь виновата, солнышко? – прикладываю пальцем то одну, то другую коричневую кнопочку.
– Угу.
– Вот старайся – заглаживай, в прямом и переносном смысле, и содеянное тобой добротно исправляй…
О, твою мать! «Смирнов», давай назад! Какой уничтожающий взгляд у одалиски!
– Отодвинься, Леша. И не нарушай мою приватность.
– Чего?
– Теперь хочу спать, – смеживает глаза.
Я накрываю наши разгоряченные тела прохладной простыней, как белоснежным парусом, губами ловлю на смуглом личике солнечных зайчиков и щипаю дергающийся в определенном ритме кончик остренького носа.
– Леша, м-м-м, – шустро вертит головой. – Перестань. Дай поспать…
– Было ведь хорошо? – щекочу ее подмышки, щупаю бесцеремонно ребра.
– Не знаю. Если честно, не распробовала, – скулит и строит из себя обиженку. – Ты слишком напирал, а потом все внезапно прекратилось… Слишком быстро закончилось. Я не успела сориентироваться и ничего не поняла…
– Пожалуй, повторим? – за щечку кусаю. – С какого, конкретно, места твоя навигационная система перестала получать мой физический сигнал…
Теперь Климова лежит на спине с раскинутыми руками, касаясь пальчиками своей руки моего немного заросшего лица. Она перебирает ими, по-кошачьи бережно царапает, щекочет небритый подбородок, при этом глубоко вздыхает и очень жалобно скулит:
– Я есть хочу.
– Метафора?
– Вообще-то говорю, как есть, по факту. Прямо! Есть, значит, есть! Ага?
– Ты – прожорливая детка, а с виду и не скажешь…
– Я ведь со вчерашнего вечера ничего не ела, – жалуется. – Глинтвейн и ярмарочное угощение не считается.
– Я так и понял. Ладно, принято. Твое персональное задание получено. Вставай тогда, идем заморим твой голодный внутренний голос, уложим на лопатки твоего обжористого червячка. Хватит валяться – пора и честь знать.
Сажусь и спиной упираюсь в деревянное изголовье кровати. Ольга, придерживая на своей груди простынь, располагается рядом. Смешная, удовлетворенная и, по-моему, счастливая – взлохмаченная одалиска с колтуном вместо расчесанных каштановых волос.
– Оль, – прыскаю со смеха и легко толкаю даму в плечико.
– А? – нечёсаная симпатичная ведьма поворачивает голову, прищуривается и усиленно пытается сойти с орбиты солнечных лучей.
– Мешает солнце?
– Что-то есть!
И так, и этак – ничего не получается, светило неотрывно следует за ней.
– Ты, – аккуратно трогаю «профессионально» сконструированную «модельную» прическу, – у тебя, там это, – отвожу руку и виртуально прокручиваю своим пальцем, как будто волосы накручиваю на бигуди, – я не знаю, как сказать…
– Говори, как есть, Смирнов! Что там? Страшно? Ужасно? Или… – она запускает руку в гриву. – Чудесно! Проще налысо побрить, чем расчесать?
– Нет-нет! Все прекрасно, просто, – прокашливаюсь, – очень необычно. Словно корона на голове.
Ей это ведь идет! Климова чересчур румяная, активная и даже дерзкая – Ольга облизывает губы и провоцирует меня. Склоняюсь, чтобы поцеловать, но встречаюсь с прохладными женскими пальцами.
– М-м-м! – мычу.
– Так, Смирнов, назад!
– Не выйдет, да? Не позволишь? Не подпустишь? Выкуп требуешь или что?
– Все гораздо прозаичнее! Я требую еду!
Я занимаюсь с ней любовью за… Еду?
– Ты серьезно?
– Угу.
Ольга опускает ноги и наклоняется, демонстрируя мне слишком ровный позвоночный столб.
– Яичница с беконом, Смирнов! Как тебе меню? Устроит?
– Вполне, – закидываю руки за голову и плотоядно рассматриваю женское тело, суетящееся в поиске трусов…
– А как ты в школе учился?
Ольга сидит на кухонном столе, положив ногу на ногу. На ней какие-то чудаковатые малиновые лосины и моя домашняя рубашка в клетку, на голове – уже старательно расчесанные волосы, аккуратно собранные в творческий пучок.
– Весьма посредственно, – слежу за «оригинальным» блюдом и забрасываю тосты на обжарку. – Не очень, если честно…
– Опять врешь?
Вру! Причем нагло и, как говорят, безбожно. Отлично учился, а вот с поведением, увы, был стопроцентный провал. Сверхнеудовлетворительные – если есть вообще такое, то я бы именно так свои поступки и школьные действия охарактеризовал. Причем за весь учебный срок, за все одиннадцать лет. Так получилось! Мать ругалась и недоумевала:
«Леша, как? Ах, Господи, что за наказание?»;
а вот отец украдкой похлопывал по плечу и подмигивал, мол:
«Молодчага! Сын растет! Настоящий мужик! Так держать!».
– Оль, это допрос? – поворачиваюсь.
– Понимай, как хочешь, но я просто интересуюсь. Мне действительно интересно, Смирнов, что ты за человек. С чем тебя есть?
Вот это да! Что я за человек? Если честно, сам не знаю! Обычный, наверное. Все как у всех. Родители, ясли, детский сад, школа, институт, любимая работа.
– Да нечего рассказывать. А ты как училась? Медали, ордена, похвальные листы, грамоты, что-то из упомянутого вошло в твой детский арсенал?
– Я была отличницей. Причем круглой. С поведением, между прочим, тоже все в порядке.
Оно и видно, Оля! От твоего примерного поведения и отличных психологических знаний у меня все накопившееся возле горла до сих пор стоит.
– Не сомневаюсь, детка. А что потом? Золотая медаль и шанс без экзаменов поступить туда, куда семья укажет?
Что сейчас ответит?
– Я ошиблась, Лешка, в свои семнадцать лет не на тот переулок завернула. Сильно! Круто влетела в поворот! Ну, понимаешь, очень плохо выбрала и, как следствие, сильно подвела отца. Хотя институт – целиком и полностью его заслуга. Поспособствовал, оплатил и направил.
Выключаю газ, отодвигаю сковороду, ловлю выпрыгнувшие тосты, на какое-то мгновение замираю, выдыхаю несколько раз, словно перед глубоководным погружением или запуском космической ракеты в стратосферу, с улыбкой разворачиваюсь к ней и плавно подхожу.
– Какая разница? Неважно ведь? Правда? Слышишь? – заправляю за ушки выбившиеся волосы. – Что было, то ведь уже прошло!
Она пытается мне улыбнуться, но потом, видимо, понимает, что выглядит сейчас наигранно, стирает искусственную улыбку и тихо спрашивает:
– Может быть ты хочешь что-то обо мне узнать, Лешка? Я могла бы…
– Расскажи-ка мне про младшую школу, одалиска. Ты носила брекеты, когда соплюшкой была? – включаю декламатора и ритора одновременно – сейчас я этой крошке общеобразовательную лекцию прочту. – Зубы для женщины – это самое главное! Батя всегда говорил нам с Сержем, чтобы мы при выборе своих девчонок обращали внимание на стройность внутреннего ряда, на прикус, например, на количество коронок, к тому же, на…
– Ты сейчас шутишь, Смирнов? – усмехается, надменно кривит губы и прикрывает рот ладошкой. – Это ведь несерьезно! Зубы, девочки, система выбора. Ты что? Леш, Максим Сергеевич точно не такой.
– Ну да, ну да! Это потому, что у моей мамы со стоматологической картой все в порядке. Отец типа спокоен, а дети, то есть мы, сыновья, физиологически пошли в него. Ну, по антропометрическим данным, естественно. Рост, фактура. Мама, если честно, триста раз перекрестилась. Представляешь с ее метр шестьдесят…
По-моему, она меня рассматривает.
– Та-а-ак! Ничего!
В смысле? Это она сейчас о чем? Твою мать! Климова меня как будто измеряет!
– Оля, перестань!
– Ну, если уж откровенно, то ничего особенного. Две руки, две ноги, там, конечно, тоже будто бы все на месте, рост огромный. А что помимо этого? Чем хвастанешь еще?
– Так ты носила брекеты, Климова? Ответь и продолжим дальше узнавать друг друга. Для меня это очень важно! – вздергиваю подбородок и склоняю голову на бок. – Просто архи-.
– Ты обалдел? Это чересчур интимно! Мы не в таких с тобой отношениях…
Пощипываю за талию и линчую взглядом бегающие Климовские глаза.
– Тихо-тихо. Про интим поговорим отдельно и немного позже – там много накопилось. Все по очереди. А про брекеты – ни капельки, абсолютно серьезно. Я тебе клянусь, – пытаюсь силой ей оттянуть надутую от возмущения нижнюю губу. – Что там у нас, малышка? – заглядываю, изображая ортодонта. – Брекеты исправили девичью «бяду»? Так что, было или не было? Правда или действие, солнышко? Даю на размышление три секунды, а потом…
Тянусь за поцелуем, а Оля отклоняется назад.
– Ты про пластинку, что ли? – шепчет и удивленно задирает бровь.
– А я откуда знаю, как эта фигня по-научному называется? Такие железные штуки на зубах. Можно проволоку перекусить и тупо не заметить.
– Леш… Я, наверное, не стану акцентировать внимание на таких детских подробностях и травмах…
Климова начинает ерзать и пытается спуститься со стола на «грешную землю». Хватаю жадными лапами за коленки и резко в сторону ноги развожу.
– Ай! – пищит.
– Я жду! – быстренько становлюсь между гостеприимно распахнутых «ворот».
– Нет, увы. Не носила! – выкрикивает с визгом. – Ну, а ты?
Мне кажется, или Оленька сейчас оценивает ровность моих зубных лопаток и резцов?
– Климова, здесь я задаю вопросы! А ты беспрекословно подчиняешься приказам и честно отвечаешь на то, о чем я спрошу, – прикладываюсь к щечке и плавно захожу на ухо. – Нет, солнышко, тоже не носил, а по стоматологии все очень хорошо.
Ольга выдыхает, а я тут же гаденько язвлю:
– Отлегло, малышка? Переживаешь за возможный генофонд?
Брякнул и, как обычно, не подумал! Ольга прищуривается, сильно-сильно суживает глаза, а ногтями впивается в мои ладони – я шиплю, но взгляд не отвожу:
– Оль! С-с-с, больно же.
– Смирнов, твой генофонд меня не интересует. Ни в общем случае, ни в жалкой частности, ни в какой связи. Успокойся, жеребец! Ты без конца твердишь, что не намерен заводить семью или что-то в жизни поменялось, Лешка?
Не намерен!!! Не то, что я не верю в институт брака, в семью, как в важную ячейку общества, а просто, как заядлый холостяк, как одиночка, как перманентный друг, или возможно, что даже более вероятно, чем все сказанное, отчаянный кобель, на всю эту ситуацию немного по-иному смотрю.
– Ты хочешь замуж, одалиска? За меня? Или без разницы? Кто позовет и кто предложит? Оль, солнышко, это важно? Тебя интересует свадебное платье, бешеная кукла на капоте, плачущие родители, крики «горько», и то самое золотое кольцо. Если с последним вся проблема, так я тебе его и так куплю. Не вижу веских поводов для…
– Пусти меня, Смирнов, – выкручивается и пытается свести свои колени вместе, – сейчас, в данный момент, на этой кухне, в злачном доме твоего братца, я просто есть хочу. Не о замужестве речь! Лешка, хватит!
– Так вот о чем душа моя мечтает? Колечко, детка? Я правильно твои нервы прочитал? Ты хочешь замуж, Оленька?
А это я зачем сказал?
– Нет, не мечтаю и не хочу, Лешка, – как-то обреченно прозвучало, а у меня на душе кошки заскребли. – Все равно не сбудется.
Так, у меня, по-видимому, есть две минуты на обдумывание следующего шага, иначе снова по-глупому, скорее, по-дурному, потеряю ее.
– А в младшей школе был ухажер? Тот белобрысенький мальчишка, который дарил тебе подарки и таскал рюкзак.
Ольга больше не реагирует ни на один вопрос, но голодным взглядом пытает поджаренные яйца и бекон.
– Я тебя обидел, душа моя? Я ведь, – слежу за каждой вздрагивающей черточкой на ее сосредоточенном лице, за каждым жестом, за дрожанием коленей, за тремором маленьких рук, – Оль, я не хотел. Просто…
– Мальчика в школе не было, Смирнов! А замужем была, Алешка, – вздыхает и сжимает острыми коленями мои бока, – мне…
– Извини за бестактность, – хочу исправить положение.
Но:
– … не понравилось или я для «него» была не та.
В такие моменты я жалею, что батя не выдал подходящий мастер-класс, как остудить основательно заведенную женщину. Поэтому я действую на свой страх и риск и продолжаю нести дебильную чушь:
– Это не проблема.
– Хватит, Лешка. Я поняла! Хочу позавтракать, а то, похоже, по времени пора обедать.
– Оль… Мы ведь недоговорили. Климова! – шиплю.
Я слышу звук двигающегося ключа в замочной скважине, затем какую-то возню в прихожей, а потом:
– С Рождеством, братва!
И если уж совсем по чесноку, то:
«Серый, как я тебя люблю!».
Он закрывает рукой глаза и будто бы наощупь продвигается на кухню:
– Вы там внизу одеты, детки? Трусики у всех на месте? Брат? По сопящему дыханию, как это ни странно, вижу, что ты в штанах и пояс вроде бы на месте. Кружок? Что по нижнему ярусу? Могу руку убирать? Как у тебя дела?
Климова краснеет и снова пытается избавить себя от меня, только на этот раз я позволяю и в сторону отхожу…
