Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

– Он не забрал, и я подумала…

– Помоги мне, Климова, – угрожающе рычит.

– Что? – прищурившись, шепчу, пытаюсь отыскать ее глаза в зеркале заднего вида. – Вы…

– Что? О многом сейчас прошу? Твою гордость задеваю? – язвит, шипит змеей и цокает. – Кому она нужна, Оля? Кому твоя гордость понадобилась? Не думала и не посягаю. Прошу о помощи и все!

– Антонина Николаевна, Вы, видимо, не понимаете…

– Ты мне должна, Климова! Слышишь? Я рисовала тебе по трудному предмету одни пятерки, всячески вытаскивала, давала шанс на пересдачах…

Она сейчас серьезно? Я, правда, не пойму. Спекулирует своим служебным положением. По-моему, я больше не завишу от нее?

– У меня оценка «удовлетворительно» в академической справке стоит. По Вашему предмету! – перебиваю.

Она вдруг резко поворачивается, кресло сильно дергается, а откуда-то с боку выглядывает заплаканное не накрашенное женское лицо:

– Извини меня, – как будто умоляет, – Олечка, прости меня за все.

– Антонина Николаевна, у вас…

– Огромные проблемы, Оля. Две – вроде мало, но зато какие! Неразрешимые! Два сына и один дурной характер на каждого из них. Это очень тяжело. Я больше не тяну – возраст и жизненная усталость, а Смирный на себя и окружающий белый свет все время злится, как будто эта злость на что-то, кроме уровня глюкозы, может повлиять…

Открывается водительская дверь и Максим Сергеевич вместе с собой впускает к нам свежий холодный воздух вперемешку с шумно выдыхаемым никотином.

Он усаживается на свое место, не произнося ни звука и не глядя на свою жену. Случайно замечаю, как Смирнова укладывает ему на ногу свою руку и несильно прижимает, словно мышечный тонус проверяет, где-то в районе его правого бедра:

– Оля, я о многом прошу?

– Простите, но что мне нужно делать? – суечусь взглядом, быстро перевожу его с глаз Смирнова в зеркале заднего вида на цепкие глаза его маленькой жены.

– У тебя ведь есть заграничный паспорт?

– Да, конечно.

– Документ в порядке, не просрочен?

– Вроде да.

Наш разговор напоминает тест на полиграфе. Все очень быстро – вопрос-ответ, отметка об успешном прохождении.

– Верни его домой, пожалуйста. О большем не прошу.

– Его?

– Алексея. Уехал к брату погостить и, – Смирнов ударяет ладонью по рулевому колесу, а машина плачет слабеньким сигналом своего клаксона, – загостился. Сука!

– Тут я точно не смогу вам помочь. У меня не хватит сил двухметрового мужчину загрузить в багажный отсек и доставить к вам, в указанное место назначения, отмеченное крестом на карте.

– Пожалуйста, – Смирнова начинает всхлипывать и плакать, – я тебя прошу. Оленька…

– Мы не очень хорошо с Алешей расстались. Поймите, пожалуйста, это просто невозможно. И потом, как это все будет выглядеть. Не думаю, что такое предприятие психологически и физически потяну.

Неосторожно замечаю, как дергается Смирный и как огромные руки медленно сжимают кожаную обмотку руля.

– Вы предлагаете мне что-то очень фантастическое, а я простая, слишком приземленная девица, к тому же давно разучившаяся мечтать, – усиленно подыскиваю для своего отказа оправдание. – Это как-то неправильно и, если честно, очень глупо. Вы просите о том, что я точно сделать не смогу! Как? Каким образом? Он не станет меня слушать и потом… Я не член семьи и на его решения никак не смогу повлиять.

– Ты там развеешься, отдохнешь от работы, сменишь обстановку. Финансово мы тебе поможем – за это не переживай.

Это еще за чем?

– Я не нуждаюсь, у меня все есть. Спасибо за щедрое, наверное, очень благородное, но точно несвоевременное, предложение! Увы, я вынуждена отказаться. Нет!

Мы резко замолкаем! Все втроем! Переглядываемся, словно эстафету глазами передаем, как будто в детские гляделочки играем. Я на отца Алеши, он, соответственно, зыркает на мать, она сквозь слезы молча еще раз просит меня об этом невыполнимом одолжении.

– А вдруг это судьба? – Смирнова спокойно произносит. – Вдруг он – твоя судьба?

Что это еще такое? Что за романтическая чушь?

– Максим, – слышу, как она тихо шепчет, – Максим, я умоляю тебя, пожалуйста…

Смирнов медленно вздыхает, с неохотой отворачивается от нас, смотрит в сторону, неспешно просматривает, как диафильм, унылый заоконный пейзаж, а потом уверенным, по-моему, слегка приказным тоном выдает:

– Оля, я очень прошу тебя.

Глава 19

Я его урою сейчас. Твою мать! Закопаю дебила – пусть мать простит меня, но младшенький – тот еще отмороженный ушлепок, хоть и с грандиозными мозгами. Плевать! Как он меня, сученыш, за эти месяцы достал. У Сержа, видимо, проблемы не только с засыпанием, но и с соблюдением элементарных правил проживания и приличия в общежитии. Он все же болен – социопат конченый. Какая-то электрическая музыкальная, сука, лесопилка долбит мои уши уже битых три часа – по кругу, туда-сюда, гоняет песню хрен его пойми о чем. Я слышу заунывное бурчание какого-то обкуренного отморозка с богатым детско-юношеским списком:

«Пожалей меня, мать, я не знаю, кто мой бать».

Что-что? Лениво переворачиваюсь на спину, подкатываю глаза и закрываю лицо руками – растираю рожу; громко, со свистящим звуком, быстро, мощно выдыхаю через рот:

– Я убью тебя, урод. Сам ведь напросился, грязная скотина.

Поворачиваю голову направо и всматриваюсь в светящееся табло электронных прикроватных часов – семь утра, декабрь, гребаный рабочий город, неугомонный младший братец и… Пустота!

Отталкиваюсь пятками, подпрыгиваю и спускаюсь нижней половиной тела со своей кровати. Усаживаюсь, ерзаю, разминаю пятую точку и одновременно с этим упираюсь локтями в колени. Пора, по-моему, отсюда куда глаза линять. Тут и правда можно мозгом нехило двинуться. Скукотища, стационарность, неспешное постоянство и однообразие, сытость и одновременно с этим какая-то задроченная гнусность – сучий город с потрохами и без грамма соли полностью высасывает меня, жрет и добавки просит. Трогаю одной рукой свой подбородок, расчесываю шею, раздираю скулы – брутальная трехдневная небритость, щетина острая и, конечно, темная – рабочий класс, неумытый Леша-бомж. Ну…

Заново? То же самое? Да что ж такое-то? Чтоб его! Он что, тварь, тупо издевается? Резко встаю, по-быстрому натягиваю джинсы, хватаю первую попавшуюся байковую рубашку и вываливаюсь в узкий коридор. Квартира для каких-то худосочных карликов, ей-богу. Я, конечно, не формат по габаритам, но задевать плечами стены и загибаться перед каждым входом-выходом из комнаты – вообще, господа, не комильфо.

– Серый! – ору, что есть мочи. – Се-е-е-рый, сука!

А он подкручивает громкость, добавляет сочный бас и начинает голосом кастрата подпевать. Заглядываю без стука в его комнату – полуголая девица на кровати с румяной яблочной жопой. Он что, ее ремнем всю ночь стегал? Задрот и конченая извращуга!

– Серега! Твою мать!

Импортная сука даже не пошевелилась, а младшенького братца в собственной светелке, похоже, след давно простыл.

Раз, два, три… Считаю про себя освоенные по направлению вниз ступеньки и вот он, мой рОдный брат, во всей красе. Раскачивается на стуле и нигде не прячется.

Сидит на кухне, по пояс голый, с поникшей сигаретой на губах и с чашкой великолепного английского чая. Спорно, конечно, про великолепие, но… Так у нас на Родине говорят!

Приближаюсь. Останавливаюсь. Да блядь! Не поднимается рука на брата. Он сидя спит, что ли?

– Смирнов, сми-и-и-ирно! – ору от всей души на ухо.

Серж лениво приоткрывает один глаз, снимает сигарету, зажимая пальцами под самый-самый фильтр, громко опускает на пол стул на все четыре лапы и по-идиотски чинно «вопрошает»:

– Мой добрый и любезный старший брат, тебе желаю здравствовать и не хворать. Команда «смирно», увы, сегодня ну ни хрена невыполнима. Ты с дамой, что ли, бабками не рассчитался, Лешенька?

Чего-чего? Что он сказал?

– Ты выпил, младший? Прям с утра? Наращиваешь темпы, Серый?

– Я не пью!

– А как давно?

– Иди ты на х…

Сергей поднимается со стула, лениво почесывает свой зад и двумя большими пальцами опускает пояс спортивных штанов еще немного ниже – я наблюдаю черную полоску фактически лобковых волос и долбаные кокетливые дырочки на сексуальной пояснице.

– Ты не мог бы не совращать меня своим дешевым блядским видом?

– Не смотри и слюни не пускай. Не завидуй, просто не завидуй. Учись и достойно повторяй – перенимай опыт у более успешного в этом отношении брата.

Чего душой кривить, он очень мощно выглядит – Сергей подтянут, основательно высушен и даже несколько татуирован – по позвоночному столбу практически до основания шеи набито анатомическое строение всех позвоночных дисков. Картина маслом – «Серега Джуниор – тыловая часть, скелет! Смотреть, но ручками не трогать». Он прищуривает весьма надменно один глаз и небрежно кивает подбородком в сторону окна в наш внутренний микродворик:

– Сидит уже битых два часа на лавке. Снежная фея – утренняя Аврора, такое, я должен сказать, «просто нечто из другого мира» нацеленное на близкий контакт, по-моему, той самой третьей степени. Когда…

– Она лежит, Сергей, – с твердым намерением сделать себе кофе подхожу к столу, заглядываю в раковину, потом хлопаю дверцами кухонных шкафов, разыскивая хоть какую-нибудь чистую посуду. – Она лежит! Лежит, лежит, лежит. Она, вообще, жива? Сука! Даже не переворачивается! А ты, мерзавец, хоть бы алый зад закрыл. Правда же, так нельзя. Ты практикуешь жесткий секс, братишка?

– Не-не, старшой, ты ни хрена не понял. Не стоит мою личную жизнь с дерьмом мешать. Я вот про эту. Во-о-он! Смотри! Сидит и руки трет. Замерзший зяблик отморозил лапки-крылышки, а значит, красный клювик не сможет мозг тебе клевать. Так радуйся, братишка!

Он тянет меня за руку и фактически подводит к широкому окну – мы располагаемся плечо к плечу, у самого подоконника:

– Я за ней наблюдаю все утро. Ты знаешь, впечатляет ее верность или все же глупость! В любом случае пусть посидит часок, а потом я ее в гости приглашу. Девчонка заплыла в нашу гавань где-то в пять утра. Топталась возле двери – я слушал, как она там дышала, слушал, как шептала, потом просто тупо слушал. Ждал, когда вдавит кнопочку звонка. Не-е-ет! Бог, видимо, отвел. Ну, я устал и от двери отошел! А дама вот присела на запорошенную лавку, и так сидит уже в общей сложности где-то два часа. «Мисс незнакомка» медитирует…

Я всматриваюсь и вытягиваю шею – размазываю ряху по стеклу и корчу рожи. Не понял! Это, что ли, Климова? Та самая Оля? Господи, это и правда она? Прищуриваюсь, как будто очень плохо вижу, рассматриваю забредшую живую жертву на наш с Сергеем публично-постоялый двор.

– Твоя старая знакомая, Алексей Максимович? Шлюха, которой ты не заплатил честно заработанный гонорар? Мне вызывать полицию и заявлять о грязных сексуальных домогательствах? У тебя проблемы, Леша?

– Она сидит там два часа? Серый, ты уверен?

Брат кривляется:

– Обижаешь!

– Какого хрена? – шиплю. – Что ей тут понадобилось?

– Кто она, Леха?

Действительно, а кто она? Пока, если честно, по обстоятельствам вообще не сориентировался, поэтому незамедлительно закладываю отца:

– Дочь батиного очень старого и хорошего, но уже покойного друга. Просто здесь? Нежданчик, как говорят. В чужой стране? Сама? Как это вышло?

– Та-а-ак! Понятно! Она преследует тебя? Был с ней в чересчур близком половом контакте, кобелина? – Серый потирает указательные пальцы друг о друга, а затем закусывает нижнюю губу. – Вы хоть предохранялись? Она нам сейчас тут палочку с голубенькими крестами не предоставит? А ты, мой храбрый Лешенька, по-видимому, начал пакостить в краснокнижном пожарном загоне, да? Батя тебе отрежет яйца и зашьет, сам знаешь, что – чтоб неповадно было…

– Можно выключить эту дебильную фонограмму? – рычу сквозь разрывающуюся мелодию. – Я уже основательно оглох.

– Теперь, похоже, да, – брат через свое плечо направляет пульт – система резко замолкает. – Что ей надо, Леха? Это как бы «раз». Что за жалостливое пресмыкание у моей двери? Пожалуй, «два». И откуда у нее мой адрес? «Три». Ну! Теперь, пожалуй, удиви меня!

Молча направляюсь к входной двери, а братец следует за мной, по-моему, даже скачет от нетерпения:

«Леша-Леша, приведи девочку к нам домой! Какое чудненькое диво дивное!».

– Серый, я прошу, накинь что-нибудь на свой великолепный торс. Ты прекрасен – никаких сомнений, но…

– Заводи свою подругу. Обсудим ее присутствие, вторжение в мои пределы, незаконное проникновение в частную собственность, а потом я решу, что делать с моим привычным и всегда востребованным «ню».

– Сука! – открываю дверь и вполоборота сквозь зубы рявкаю. – Напяль, дебил, что-нибудь на себя! Кому сказал!

Брат цокает и разворачивается.

– Иди туда, а то девчонка насмерть околеет. Там сегодня минус два, но жуткий чересчур пронизывающий ветер.

Выхожу на крыльцо и вприпрыжку спускаюсь по ступенькам. Ольга поворачивает голову и замечает меня. Она встает, расправляет задравшийся на бедрах светло-серый пуховик и поправляет шапку. Румянец на лице, пушистые варежки, смешной огромный меховой бубон и, словно извиняющийся, взгляд по-прежнему очень дикой кошки.

– Что ты здесь делаешь? – иду сразу в наступление. – Какого хрена приперлась? Чего надо?

Климова делает шаг назад – Ольга спешно отступает и тут же упирается коленями в брусья лавочки, при этом смешно укладывается сочной жопой. У нее открывается рот, глаза слезами наполняются – по-моему, стерва хочет что-то мне еще сказать:

– Я… Я… Здравствуй, -те, Алеша…

– Речь родную позабыла? – ухмыляюсь и протягиваю руку. – Холодно рассиживаться – а ну-ка встань!

Климова поднимается, но мою руку не принимает.

– Какими судьбами ты забралась аж сюда? Как нашла меня? Еще раз спрашиваю, что надо?

У нее дрожат ярко-розовые, даже с фиолетовым оттенком, замерзшие губы и очень неестественно бегают глаза. Это, видимо, эпилептический припадок!

– Твои родители попросили меня…

О, вот оно что! Тяжелейшая артиллерия подкатила! Вся, так сказать, доблестная рать!

– Что родители попросили? – прищуриваюсь и приближаюсь, якобы с угрозой, к ней поближе.

– Они очень волнуются за вас, – она заглядывает мне через плечо.

Я делаю зеркальный жест и быстро оборачиваюсь. Вот же ублюдок! Серый стоит с прикрытым – слава яйцам – животом, опершись о входной дверной косяк. В зубах по-прежнему застывшая сигарета, а в руках все та же чашка с парующим элитным чаем.

– Волнуются за нас? За нас, с Сергеем? Ты в своем уме, Климова? Мы – не дети, нам по тридцатнику скоро. Серега живет здесь уже несколько лет и никаких проблем, а я приехал в гости и…

– Слишком загостился, – шепчет и прячется за меня от младшенького брата, – Алеша…

Что, блядь, за дела?

– Леха, пригласи деву к нам – хочу с ней познакомиться поближе. Я, правда, еще за бывший женский пол с нашим государством не рассчитался. Хер с этим! Пойми, родной, мне не хотелось бы паскудить свой вновь разбитый сад свежим земляным холмом. Поэтому… Хоум суит хоум, май дарлинг! Велком, как говорится! Хали-гали! Заходи, сестра, смелее порог переступай, доставай свой самовар и засушенный в дороге тульский пряник.

Да чтоб меня! Я оборачиваюсь и окатываю младшего очень гневным взглядом, затем раскатисто рычу:

– Зайди в дом и не возникай там! Серж, рот закрой!

Серый хмыкает, демонстративно, как аристократ, пальчиком отстреливает на хрен сигарету и, напевая, что-то типа «Ай лав ю» на старый ретро-мотив, диско-виляющей походкой заходит внутрь.

– Оля…

– Я, наверное, уеду. Извините. Это досадная ошибка. Я же говорила, что ничего не выйдет. Я просто не смогу, – как будто разговаривает сама с собой и слепо ищет ручку чемодана.

Этого еще только не хватало! Перехватываю намерение, сжимаю ее руку и тяну нас в дом.

– Алексей, – шепчет, в то же время ногами шустро перебирает. – Алексей, пожалуйста, Алеша, – начинает хныкать, – я за тобой не успеваю.

Дорожка скользкая, а ножки неустойчивые и нервы женские, по-моему, уже слегка расшатаны – Климова поскальзывается, вытягивается, подбивает меня и вместе с собой укладывает в нападавший за ночь колючий снег.

– М-м-м! Твою мать! Что ж ты, Оля!

Мы слишком близко. Я – на спине и на земле, она с расставленными ногами лежит на мне, и мы с ней, как говорится, в весьма парадоксальной и щекотливой ситуации. Приплыли! Зашибись, ребята! Сейчас Серега что-то словесно-пошлое нам еще до кучи сверху нахлобучит.

– Извини, Алеша. Ой, извините меня, – щекочет воздухом и шустренько стрекочет.

Я отворачиваюсь – стараюсь не смотреть в красивое лицо. Мы опять на «Вы» или она не знает, как теперь себя вести? Ну, после всего, что между нами было.

– Ты хорошо потяжелела, Климова. Встань с меня.

– Сейчас-сейчас, одну минуту.

Она упирается руками по обеим сторонам от моих плеч и совершает жалкое подобие на отжимание. Да уж, с физическими упражнениями у нее однозначная двойка, но, пожалуй, с некоторым плюсом – сиськи, задница и тоненькая талия. Сука! Прикрываю глаза и прикусываю губы. Она давит животом мне в пах, а там не знаю на кого стояк – то ли на нее, то ли на всю эту долбаную ситуацию в целом.

– Слезай с меня, – шиплю. – Климова! Кому сказал! Слезай немедленно…

Она смешно и странно подлетает и сильно приземляется спиной, но, слава Богу, на Серегу.

– Я помог, – заглядывает через нее, лыбится мне и еще сильнее к своей груди прижимает Ольгу. – М-м-м, мне, кажется, немного повезло! Да чего я скромничаю? Нормально и вошло, м-м-м, неплохо!

Его рука лежит на женском животе, а морда что-то пошленькое шепчет в ухо? Я его сейчас убью и меня за это точно оправдают.

– Леха у нас не очень воспитанный чурбан – так специфически проявляются недостатки заоблачной родительской любви и чрезмерной материнской ласки. Мы не представлены друг другу. Я – Сергей, Сережа, Серж, младший братик Леши. А Вас как зовут, красотка?

Она пытается к нему повернуться, но ничего путного, естественно, не выходит.

– Оля, – тихо произносит. – Я – Оля.

Климова изображает чудной змеиный танец в лапах брата – выкручивается и ногами шустро семенит, а сучий сын Сереженька подленько хихикает.

– Тшш, тшш, что за дела? Спокойно мисс, я не обижу. Ха! Оля-я-я-я. Очень кругленькое имя – ты, детка, не находишь? Я буду звать тебя «кружок» или «кружка». Лады? Леш, возражения имеются? Обсудим все на берегу, пока не стало поздно.

Да хоть горшком! Отвянь ты от меня, Серега. Пожимаю плечами и закатываю глаза. Да уж! С этой непримиримой парой будет весело. Младший, наконец-то, разворачивает ее к себе лицом, немного отстраняясь, изучающе рассматривает.

– А ты вроде даже ничего! Такая хмурая, но стильная девчонка. Смазливая мордашка. Сразу видно, кругленькая – наша. Средневековье и суровая инквизиция не коснулись, все там, где надо, на своих местах, – легко щипает Климову за щечку.

Вот урод!

– Серый, – рявкаю, – руки убери и рот закрой.

– Как скажешь, Леха! Сестричка, давай-ка легкой поступью и в милый дом. Быра-быра. Тут как-то холодно. Леш, заканчивай ломаться.

В твое запущенное жилище – так правильнее. Скольжу и неуверенно шагаю за славной парой. Ловлю неосторожно несколько раз беспокойно оглядывающуюся Климову. Иду-иду, не переживай! Чего ты так волнуешься?

– Так я вообще не понял, – брат предлагает ей услуги в раздевании, – какими тут судьбами? Как нашла? А чего в дверь не позвонила?

– Ваши родители порекомендовали. Вы извините, Сергей, но я не знаю, – вскидывает на меня свой беспокойный взгляд. – Так получилось…

– О, твою мать! – как от заразной отклоняется. – Дальше не надо, не продолжай.

Я выдыхаю, а он мгновенно затыкается.

– Доброе утро…

Голые ноги в желто-зеленых синяках, мужская помятая рубашка, спущенная с одного плеча, заброшенное орлиное гнездо на голове, размазанная тушь, люминесцентная помада и шустро бегающий взгляд:

– Детка, маленькая, а ты уже проснулась? Сладенькая, ты очень поздно. Но-но, не куксись, рыбонька. Пора домой, пора, моя крошечка! Дзынь-дзынь, пора на работу. Сейчас-сейчас отблагодарю за оказанные услуги.

– Где я? – девица широко зевает и обводит взглядом окружение. – Хэллоу! – машет Ольге рукой и долбано пускает слюни.

Климова непроизвольно вжимается в меня, хватается за ногу и вполоборота шепчет:

– Здесь какой-то притон? Вы все под кайфом? Кто эта девушка, Алеша?

Да кабы я знал! Это не мое богатство, а Сережино.

– Почему сразу притон, кружок? Это творческая мастерская, музыкальный дом-салон! А я – художник, импровизатор…

Дебил ты, Серый! Эпатирующий общественность мудак – ни больше ни меньше.

– Проводи даму, маэстро. Одень ее, что ли, умой на всякий случай и отсыпь горячий нал, – отдаю приказ, а в сторону как будто стыдливо выдыхаю. – Не обращай внимания!

– Алеша…

– Идем туда!

Беру ее за руку и двигаюсь на кухню. Нет, наверное, не стоит! Грязная посуда, заполненная пепельница и затхлый невкусный воздух. Куда тогда?

– Оль, давай, наверное, наверх. Там есть моя комната.

– Алеша, подожди, пожалуйста.

Чего ждать, Климова? Чего мне еще ждать? У меня от тебя крышу сорвало четыре месяца назад, а сейчас, когда вот-вот все вроде стало на свои места, ты за каким-то хреном на горизонте снова объявилась.

Не слушаю ее, проталкиваю перед собой и легко по заднице хлопаю:

– Туда, Климова, шуруй ногами, пока на плечи не закинул.

Ольга идет, озираясь по сторонам, чересчур внимательно рассматривает обстановку:

– Тут очень грязно, Алексей.

– Ну извини, не Хилтон, не Ритц и даже не долбаная Плаза…

– Это какой-то жалкий скотный двор.

– Шепчи потише, у Серого музыкальный слух, длинный язык и очень сильные руки. Башку оторвет и скажет, что так тебя сюда курьер под дверь принес.

Она замолкает и дальше двигается, покачивая головой и задом. Останавливается перед дверью и чего-то ждет – мне нужно проявить галантность?

Хрен с тобой – ногой толкаю и, кланяясь, кривляюсь:

– Прошу, Ваше Величество.

Ольга заходит в мою комнату и топчется в самом центре. Не убранная кровать, разбросанные вещи на креслах, какие-то бумаги на чертежном столе, есть пустые банки из-под пива.

– Леша…

– Не смей, – поднимаю палец и указываю им в лицо, – не смей даже заикаться об отсутствии стерильности. Тут не твои порядки, а я тебе не подчиняюсь. Я тебя, – соплю и злюсь, – я тебя, тебя, – мысль как-то не идет, – ты меня достала. Чего сюда приехала?

Она крутится вокруг своей оси – хочет сесть, но природная брезгливость, видимо, запрещает это делать.

– Куда я могу сесть?

– На кровать, Оля. Вот кровать, усаживай свой зад, не заморачивайся и не надрачивай мое терпение.

– Алеша…

– Еще раз скажешь «Алеша»…

Она подходит вплотную ко мне и ладонью закрывает рот. Да чтоб меня! Я опупел, онемел, ослеп и проглотил свои злость и горькую обиду.

– Я не хотела ехать, слышишь? – встает на цыпочки, руки не убирая, заглядывает мне в глаза и шепчет. – Не хотела, Алеша. Знала, что ничего путного все равно не выйдет и ты очень зол, наверное, разочарован, раздавлен, унижен и оскорблен. Мы тогда…

– Пусти меня, – прикусываю ей руку, мычу и выдираюсь. – Стерва! Чего тогда приперлась?

– Попросить у тебя прощения.

День, сука, как-то прям с утра не задался! Проснулся в депрессивно-агрессивном настроении, а потом все стало только хуже – нежданчик, живой, плаксивый и таинственный подарок, присланный с отеческого материка. Спасибо, любимые родители! Она приехала попросить прощения? У меня? Вот же лицемерная дрянь! Не далековато забралась, Климова?

– Не надоело еще за судьбы мира извиняться?

– Я не хотела, – такое впечатление, что она меня не слушает и даже не замечает. – Лешка, ты не отступал тогда, я ничего лучше не придумала…

– Хватит! Сейчас начнешь говорить, что готова взять назад свои слова, а все сказанное считаешь глупенькой ошибкой. Ты сказала…

Не могу вспоминать – это было больно и обидно. После того страшного скандала в моей башке засела одна очень надоедливая и шальная мысль:

«А вдруг она осмелится? А я ведь даже об этом не узнаю».

Но я выкрутился и был в курсе всех ее интимных дел, которые эта дама за моей спиной проворачивала. Мне помогала мать! Она звонила Климовой и осторожно интересовалась, что да как, как ей живется, не тошнит, не болит, не тянет. А сейчас?

Незаметно окидываю беглым взглядом весь силуэт – у Ольги плоский живот и она, если честно, сильно похудела.

– Я не беременна была, Алеша. Было женское нездоровье. Пришлось немного полечиться. И все, больше ничего, – оправдываясь, с улыбкой шепчет, – ложная тревога.

Нездоровье? Это все из-за меня? Я был виноват? Что с ней было? Я бросил ее, оскорбил, возможно, теми жесткими словами наотмашь ударил. Начинается опять, Смирняга? Пыл прошел, и ты поплыл, как масло в раскочегаренном казане. Приехала, почесала ласково за ушком, а ты упал на спину и предложил ей брюхо почесать. Имей же гордость, «Леша»!

– Вы завтракать будете, голубки? – Серж очень целомудренно стучит в дверь и елейно-пакостливым тоном спрашивает. – На сытый желудок скандалы лучше. Они сочнее, что ли? И потом, силы для примирительного секса тоже нужны. Или вы там уже голые?

Она краснеет, оглядывается и отступает от меня. Спиной наталкивается на комод и там с каким-то заговоренным видом застывает.

– Серый, отвали, будь так любезен. Мы сами разберемся. Поедим, когда поговорим, – на автомате отвечаю, не спуская со стервы взгляд.

– А! Ну-ну! Не разнесите только, черти, мой дом к ебеней матери.

– Сука! – зло шиплю. – Иди сюда, – отдаю приказ Климовой. – Иди сюда, Оля!

Климова отталкивается руками от поверхности, опускает голову и подходит ближе.

– Оль? – начинаю все по новой.

– Угу, – она, по-моему, тихо всхлипывает.

– Зачем это все было? Зачем ты так со мной, с собой, с нами? Я ведь, правда, не пойму. Ты заявила…

– Ты просто не уходил. Никак не получалось. Я пробовала, но ты такой упрямый! – талдычит и сопли тыльной стороной ладони утирает. – Лешка, ты не отступал, ты напирал, нахрапом пер. Пойми, пожалуйста…

А разве это плохо? Я хотел ей понравиться, хотел с ней быть, хотел добиться ее расположения, да просто рядом находиться – одно дебильное собственническое желание. Что-то ведь в ней есть, раз так меня вся эта слишком долгая возня с победой зацепила?

Но! Хорошо! Допустим! Хрен с этим! Что было, то уже прошло! Пережили! Забыли и растерли! А что тогда сейчас случилось? Что поменялось, раз она сюда приехала сама?

– А сейчас что происходит? Что нового, каков план действий? А главное, на кой хрен это мне? А?

– Твоя мать…

Так, опять! Старая пластинка!

– Это из-за нее, из-за моих родителей? Как банально прозаично, Оля. Смешно предание, но верится с трудом. Дальше!

– Алеша, правда-правда, они очень-очень за вас переживают. Антонина Николаевна была не в форме, она страдала из-за тебя, из-за вас с Сергеем…

Мать – безусловная актриса! Отец так любит повторять. Она профессионально играет на нервах, спекулирует нашими чувствами, она… Вот только позавчера с Серегой вспоминали наш отчий дом, а сегодня утром я мечтал, что в скором времени отсюда съеду. Может, это вот оно? Тот самый пинок под зад, чтобы начать движение вперед? И материнская забота тут совсем ни к месту.

– Оль, это ведь не повод. Думаю, – прячу взгляд и рассматриваю ковровое покрытие, – что ты сама прекрасно понимаешь, что оправдание так себе. Давай чего-нибудь существеннее предоставь. Только так, чтобы я тебе поверил. Угу?

Климова мечется взглядом. Она рассматривает меня, затем, когда случайно, как бы между прочим, встречаюсь с ней глазами, быстро переводит свое внимание на окно, с открытым ртом разглядывает люстру и направляет взор на письменный стол, а потом опять все с самого начала.

Беру инициативу в свои руки. В прямом и переносном смысле этого слова.

– Иди сюда.

– Алешка, я…

– Ты приехала ко мне, царевна Несмеяна, потому что за моим телом соскучилась. Да? Ну, ответь, пожалуйста. Тянет, да? Ноженьки дрожат, а там пульсирует? Хочешь меня, приручил и научил, растлил и испохабил?

– Ты больной? – она прищуривается и пытается сдать назад, но я подхватываю Климову за талию и впечатываю в себя.

– Не знаю. На голову никогда не проверялся.

– Отпусти меня.

– Не держу, одалиска. Хочу напомнить, что ты сама ко мне приехала.

– И уже жалею об этом.

– Город не понравился? – ухмыляюсь.

Склоняю голову к ее плечу и, не прикасаясь к ней, обнюхиваю:

– Розмарин и пассифлора?

– Смирнов, перестань, – пытается отступить назад, а я нахально напираю. – Нам нужно поговорить о вашем поведении с родителями. Это же…

Чего-чего?

– Кто бы говорил об этом! Уж кто бы вел об этом речь! Та, которая сдрыснула в свое совершеннолетие из города, оставив тут своих родных и позабыв о том, что, сука, было дорого! Думаю, что у тебя нет на это никаких прав. Ты, что называется, даже не уполномочена! Ты – нерадивая дочь, как мы с Серегой – нерадивые сыновья. Поэтому, давай-ка замнем щекотливую темку для светлой ясности.

Я замолкаю, потому что у Ольги на лице опять тот самый жуткий, леденящий мою кровь, холодный взгляд.

– Ты ничего не знаешь обо мне, поэтому держи свои выводы при себе, – и с рыком произносит, – и не смей даже об этом заикаться и что-то сравнивать. Никогда, Алеша!

Отпускаю на свободу – она тут же поворачивается ко мне спиной и направляется к окну, монотонно повторяя одно и то же:

– Мы не будем об этом говорить, Лешка. Просто. Не бу-дем! Я к этому не готова. Не хочу, не хочу! Понимаешь?

– Да похрен, Оля. Как скажешь! С тобой я на все был согласен! У меня на сейчас всего один вопрос остался, который с твоим прошлым, слава Богу, ну никак не связан. Зачем сюда приехала, Климова? Аж за тридевять земель, в чужую вотчину, к неуравновешенному мужику, обиженному тобой же по глупой неосторожности.

– Прости меня, пожалуйста, – упирается ладонями в стекло и прислоняется к нему лбом, – прости, пожалуйста… Прости, прости, прости.

– Простить?

– Без объяснений, Алешка. Ты сможешь так? – резко оборачивается и полосует взглядом. – Выдержишь?

– Простить? – еще раз задаю вопрос. – Простить? Ты просишь о том, что заведомо мне непонятно. Прощают, когда есть за что, когда обида обоснована. Я ведь не пойму причину нашего скандала. Ты словно озверела в тот день. У меня складывается впечатление, что намеренно все подстроила и подгадала. Ты уничтожала меня, как мужчину, говоря о том, что я, сука, просто недостоин иметь собственного ребенка. Ты хотела вырвать из себя на тот момент даже не существующий кусочек маленькой несмышлёной жизни! Ты жестокая, Оля! Очень! Словно самое чистое зло! А я… Твою мать! Должен тебя прощать? Так за что? Сделай одолжение, разъясни свое неадекватное поведение.

– Я не хотела тогда тебя обидеть. Поверь, прошу. Есть нехорошие причины и…

Перебиваю:

– Причины, долбаные причины, сучий повод, потом, конечно же, «мы не будем об этом говорить», «прости-прости», «ведь я к тебе приехала». А дальше что, Оль? Мы куда с тобой идем? Сформулируй наше дальнейшее направление!