Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Любовь хранит нас

Глава 1

– Ну, поздравляю, наверное, старик, – Гришаня кривит рожу и салютует мне своим широким бокалом. – За твои, – подводит вверх глаза, пытается припомнить. – Твою мать! Сколько тебе там набежало, дружок? Я под вечер, в ночь, хреново соображаю и считаю. Забегался сегодня, как сайгак…

Не сомневаюсь, Велихов. Не сомневаюсь! Да мне, вроде как, двадцать восемь. Пока или уже – да пофиг! Самый сок, а для мужика – долбанная юность! И это никакая не шутка, хоть и первое апреля на дворе. У меня день рождения и я его… Наверное, отмечаю, что ли? Не пойму.

– А тебе не все равно, продажная шкура, где сидеть и по какому поводу бухать? Может у меня сегодня обыкновенный день, не красный, а основательно синий, не праздничный, вообще без повода. День мужской зрелости, день похоти, например, а ты мне тут какие-то уже поздравления рисуешь, года приумножаешь – я что, тебя об этом просил? Может у меня сегодня глубокий траур, грусть-тоска душонку жалкую сжирает о моих бесславно прожитых часах-минутах, ушедших навсегда годах… Ах! А может сделка сорвалась или я себе пальчик гидравликой оттяпал, или…

– Там? Оттяпал? – глазами сочувствующая тварь показывает страдающее пальчиковое месторасположение. – Как ты теперь, Смирняга? Было больно? Ты ревел? Жить-то будешь? А любить, малыш?

– Ты что? Типун тебе туда же! И неоднократно!

– А ты, типа, кисейная барышня, стыдливо скрывающая свои прекрасные восемнадцать? Я помню день, но год забыл. И что тут такого? Это не статья и не срок – засохни, юноша. Давай, сученок, за твое богатство. Заканчивай философствовать – мы здесь не за этим. А где Максим? – в очередной раз подняв бокал, обегает взглядом обстановку. – Ждем или он опять бастует?

Отец семейства? Дома, с женой и дочерью, наверное. Где ж ему еще быть? Там двухмесячный ребенок и новоиспеченная мамочка-жена, там семья, покой, любовь, порядок – Морозовым сейчас точно не до меня.

– Им не до нас, Гришаня. Сашка строит свой оплот – Зверина изучает новое меню, а Надька собой малышку кормит. Маленькая крыска все подмяла под себя. Такая кроха, а уже с характером. МаксиЗверский доволен собой, своим творением, как слон. Прохлаждается на кухне с руками, заправленными в карманы брюк. Шефствует урод, а парни пашут!

– Все ясно! Куда им до нас, до безбашенных холостяков! А я, пожалуй, выпью.

– Аминь, брат! За это только стоя и, по всей видимости, уже не чокаясь.

– С хера ли? Так точно пить не буду.

Ржем, как два обкуренных дурака.

– Это все, кто есть? Из стойких? Никого больше не будет? – Гришка прикладывается к импровизированной закуске и прищуренным взглядом разглядывает темный зал. – Что это вообще за место? Ты позвал – я, конечно, новорожденному не отказал, но, если хочешь знать мое мнение…

– Тебе по чесноку ответить?

– По-другому не желаю.

– Абсолютно неинтересно слышать твое особое мнение, профессор Велихов. Здесь хорошо и нас пока еще никто не знает. Что не так? Что не устраивает?

– Странная забегаловка. Темно, какая-то освещенная арена посредине – там драка, что ли, будет? Тут проходят те самые бои без правил? Ты решил размяться, Смирнов? Или там крошки свои сиськи в грязь извозят, хотя я предпочел бы все же в шоколад – облизать можно и покусать. Опять же сладенькое, мягкое, упругое. Если что, средствА любого профиля всегда со мной.

Я понял, на что эта хитрая морда тактично намекает, но сегодня не до того – как-то не тянет на случайные знакомства. То ли день не тот, то ли луна из-под контроля вышла – прилив-отлив, приход-уход. Устал – по случаю великого святого праздника пойду сегодня раньше на покой.

– Да обычный ночной клуб. Сейчас еще девчонки подтянутся – будет просто зашибись. Ну, я, по крайней мере, на это надеюсь.

– Девчонки? – наклоняется ко мне через весь стол. – На мою долю юбчонку выпишешь, Смирняга?

– Обижаешь, Гришаня. Исключительно на твою – дарю, старик. Это искренняя благодарность за то, что не спетлял с моего жалкого торжества. Ты же мой, – тут тщательнее подбираю выражения – мы с ним вообще не родственники, как говорится, связаны навеки только по планете. – Извини, не проворачивается язык сказать «братан»! «Младшенький» у меня один, ты же понимаешь? Пусть будет… Компаньон, союзник, друг, если угодно. Все без обид?

– Без обид, Лешка. Без обид! – бьем через стол по рукам, крепко в кулаки сжимая.

Скучный, пресный день. День моего очередного рождения. Я не то, что не люблю этот праздник, просто предпочитаю не заострять на нем внимание. С утра все, как обычно, первыми, конечно же, поздравили родители. Никаких подарков – так у нас заведено с моих шестнадцати лет. Я – не плаксивая и мнительная девчонка, мне букетики и тортики за ненадобностью – не выпрашивал внимания и презентов никогда не клянчил. А на все остальное, в том числе подарочное, я всегда зарабатывал сам, своим детско-юношеским трудом. Хотел карманных денег, в чем-то сверхъестественном нуждался – отцу надраивал машину, а маме с уборкой в доме помогал. Стал больше, выше и мощнее, сдал на права – подвозил батю на службу, он выделял мне бабки на сигареты и на развлечения, а мать – в ее родную альма-матер, там на мороженое и конфеты для своих подружек получал. Все с пользой и согласно семейному прейскуранту. Так в моем семействе, у Смирновых, с самого начала заведено. С младшеньким засранцем иногда прислуживали дядьке, старшему родному маминому братцу, – брили практически наголо его гигантский газон во дворе огромнейшего загородного дома, потом там же красили забор, еще немного плотничали, разбирали краны, лейки, потом… Короче, я умею делать все! Такой вот сам себе «подарок», Смирновский отпрыск, – «Алексей Максимович Смирнов».

– Что это за музыка, старик? Нудятина! Словно дятел в темечко долбит, – Гришке тут, по-моему, не нравится, он смешно вытягивает шею и смотрит куда-то вдаль. – Теперь совсем свет выключили. Смирняга, чую следующая фраза будет в громкоговоритель «Всем лежать, уроды, морды в пол – звоните вашим адвокатам».

– Меня утешает, что ты уже со мной. Это барабаны, Велихов. Ничего такого, похоже на какой-то восточный ритм. Поглощай жратву, отдыхай от уголовщины и тупо наслаждайся – за все уплачено, старик.

– О! А это еще что такое? Представление начинается? Смирнов, смотри, – кивком приказывает мне развернуться, ведь я сижу спиной. – Смотри-смотри! Лешка, там телочка такое вытворяет.

Без особого желания, обреченно, со скучающим, незаинтересованным видом поворачиваюсь и одним глазом обозреваю то, что сильно подогрело его.

Тот самый импровизированный ринг, на котором наверняка бикини-девки выясняют отношения, сейчас освещен одним прожектором, а в центре, в световом круге находится высокая фигура. Определенно женская и, чего душой кривить, даже очень женственная – полуголая девица с формами и тонкой талией, все очень даже хорошо при ней. Каштановые длинные волосы, сама блестяще-смуглая, с большими черными глазами – огромные провалы на лице. Ее тело в движениях повторяет тот самый громкий точно-острый барабанный ритм, а рот наигранной улыбкой сияет. Я очень хорошо читаю неискренность, особенно на женском лице. Ей грустно – без сомнения, но она широко улыбается и стреляет глазками в озабоченную толпу, словно мужских уродов в бездну завлекает. Сирена, мать твою! А таких «обеспокоенных», как оказалось, в этом зале полным-полно. Да уж, несчастные, охваченные сексуальной истомой, дикой похотью, пьяные мудаки! К сцене с улюлюканьем и издевательскими смешками подтягиваются охочие поглазеть поближе, засунуть ей за металлический звенящий пояс денежную мзду, потрогать иногда показывающиеся ножки из-под длинного воздушного восточного наряда.

– Девка хороша, Лешка. Смотри, что вытворяет. Такое впечатление, что у нее там скрытый сексуальный механизм. Она – один сплошной оголенный нерв. Ее дергает под эту дробь, как марионетку. Мне кажется, у нее там в заднице находится моторчик, а в сиськах – какое-то реле. Тук-тук-тук, а красотка жопой вторит. Ну, посмотри!

– Гриш, ты что никогда не видел голое женское тело?

– Такое? – он рукой разворачивает мою морду и заставляет смотреть. – Определенно нет! Девчонка-зажигалка всех заводит. А ты знаешь, сука, а мне здесь уже нравится! Ради этого я бы сюда почаще приходил.

– А когда всех заведет, они будут драть ее по очереди или всем скопом? – цинично задаю вопрос. – Не интересует. Баба, танцующая стриптиз, к тому же не очень качественно – не возбуждает и не провоцирует на подвиг, да еще с натянутым оскалом и очевидным презрением на губах. Она же тут всех, по ходу, ненавидит, а эти толстолобики слюнки пускают и резво надрачивают себе в штаны. Да, сиськи при ней – я оценил, низ тоже мне зашел, а остальное… Ей не нравится, чем она тут занимается. Однозначно! Вот мой, говорю тебе, как адвокату, окончательный приговор.

– А мне нормально, тем более что это не стриптиз, Смирняга. Это похоже на танец живота!

– Да ты подкованный, как я погляжу, – откидываюсь на спинку дивана, принципиально на эту сцену не смотрю. – Познания в восточных танцах. Откуда, Гриша? Как так вышло? Ты посещал уроки этого мастерства? – ухмыляюсь. – Был повод для женского соблазнения?

– Ира немного занималась…

– А-а-а, ну тогда понятно. «Ира занималась», немного там, потом немного с тобой, а ресторан в итоге лишился хорошего бухгалтера! Зашить бы тебе ширинку, друг мой. Мы ведь договорились, не спускать там, где живем и плодотворно денежно работаем. На хрена, Гришаня, ты трогал девочку за тот самый пресловутый живот. А?

– Я тут не при чем. Ничего ей не обещал, только секс – и ничего личного.

– Там другое слово, Гриш. Там немного другое слово, а ты, как это не прискорбно, свел все нужное нам в свою безразмерную постель. А дальше что?

«Якутах! Якутах! Якутах*!» – толпа беснуется, хлопает в ладоши, свистит, улюлюкает и вываливает из пасти какую-то буквенную чушь.

– Она из Якутии, что ли? Не пойму, – Велихов, хихикая, задает куда-то в воздух вопрос.

– Кто?

– Ну эта девочка, танцовщица, – подбородком указывает на сцену. – Что это такое «Якутах»? Первые четыре буквы меня наводят только на Якутию.

– Это ее имя, наверное. Она темненькая, вероятно, оттуда, с южных и слегка восточных частей земного шара. В Якутии прохладно будет, Гриш. Там таким не промышляют, там не до «животных танцев».

Публика орет еще минут десять, вызывая танцовщицу на бис. Она выходит и все заново начинает – намного дольше, быстрее, мощнее, ярче и сочнее.

– Задрала стерва! – не знаю, что меня заводит больше – ритм, ее движения или реакция на все это представление исключительно мужской толпы. – Уши заложило. Что за ересь и шаманство? Чего им всем так встало? Что они не видели? Дергающуюся бабу?

– Смирняга, а хочешь приват? Думаю, что за кругленькую сумму эта цыпочка разогрела бы тебя. Слегка расслабила, «там» разоружила. Чую-чую, к нам приближается твой сезонный депрессняк.

– Нет. Все нормально, Велихов. Как всегда. Меня все устраивает и без приватных телодвижений. Она не в моем вкусе и тряска сиськами, если уж откровенно, меня не возбуждает. И потом, я – не они, не стадо оголтелых шизиков, – назад киваю, указывая точное расположение задроченных ослов. – Мне никогда не нравилось то, что почему-то развлекает всех.

– Я ведь без подарка – все, как ты заказывал, выполняю твое поручение, поэтому… А? Слышишь? Ну, давай, куплю тебе плясунью на праздничный вечер! Смотри, бабки есть, девчонка просится к тебе на колени, она глазами уже минуты две усиленно полосует твою спину, Смирнов. Тебе не больно? Жарковато стало? А шея не горит?

– Не хочу, – но назад оборачиваюсь.

Сейчас девчонка смотрит на меня! Действительно, без сомнений. Смотрит прямо, нагло, без стеснения, с неприкрытым пренебрежением яд свой бабский расточает. Она что, вызов мне бросает? Кто кого переглядит? Детская игра в гляделки. Я поднимаюсь во весь свой рост и полностью разворачиваюсь к демонстрируемому представлению. Закладываю руки в карманы джинсов и вскидываю с самодовольной улыбкой подбородок:

«Ну что? Что ты хочешь, крошка?».

Она быстренько отводит взгляд – глаза в пол опускает, а движений телом не прекращает; ритм постепенно ускоряется, а эту красотку практически трясет. Погорячился! Девка завораживающе танцует – с лицом, конечно, явная наверняка неизлечимая проблема, там отпечаток горя или грусти, по-моему, физической неудовлетворенности, однозначной скуки, тоски и лютой ненависти к окружающим «нам», к «проклятым толстокожим мужикам»! Тут все без купюр – меня в таком интеллектуальном деле на мякине не провести. Я без слов хорошо таких лялечек читаю. Ненавидит и клянет, на чем свет стоит, поносит!

– Не откажусь, Григорий.

– Чего-чего?

– Давай свой приват. Пусть перед моим носом лично всеми буферами покрутит, а я ей щедро заплачу, если мне ее танец зайдет.

– Буферами? Громко сказано, малыш.

– Я жду, Велихов. Ты меня завел, взбудоражил мою фантазию, дал пищу для ума и свеженькое тельце для рук. Давай-давай-давай, шевели поршнями, как говорит мой батя, – хлопаю в ладоши и подгоняю друга. – Хочу ее! Хочу только ее! Иди на перехват, пока красотку на иной приват не заангажировал какой-нибудь бродяга.

Друг-провокатор подскакивает со своего места и направляется вальяжной и виляющей походкой к сцене. Там о чем-то душевно разговаривает с каким-то вышибалой, рукой показывает на меня, похоже, просит извинить «болвана», а тот только, сука, ухмыляется, закатывает глаза, бросает беглый взгляд на танцовщицу и отрицательно качает головой. Гришка демонстрирует ему финансовую составляющую, но охрана не поддается на будущие денежные вливания, на нашу щедрую «помощь», возможное «конфетное пожертвование» в их общий фонд. Велихов оттуда мне плечами показывает:

«Извини, братишка, с девочкой сегодня не срослось».

Да прямо так? Все, типа сдался? А на хрена к охраннику вообще пошел? Я следую иному четко заданному направлению – к бешено крутящей головой девице быстро подхожу.

– Ты не устала, крошка? Голова не оторвется? Скажу, одалиска, по секрету, оголтелой толпе такое неинтересно – ты слишком для них плотненько одета. Хочешь покорить – лифчик на хрен сними и голенькой танцуй, раздвинув ножки. Говорю, как типичный представитель сильной половины этой гребаной когорты, – наверное, слишком грубо словами останавливаю ее движения. – Не хочешь вместо этой свистопляски со мной немного отдохнуть? Заплачу и не обижу. Только посмотрю, как ты двигаешься, единолично покайфую…

Она отскакивает от меня, как от чумного, сверкает черными глазами и выставляет перед собой обе руки:

– Не прикасайтесь, отойдите!

– Да я тебя не трогаю, царевна Несмеяна. Чего ты взъерепенилась? Тише-тише, крошка. А что с улыбкой сразу стало, куда исчезло показное зубоскальство? Папа запрещает с незнакомыми мальчиками разговаривать? Ты чего? Бешеная, что ли? Ну-ну, тише, успокойся.

Девчонка отходит еще дальше, а между нами вклинивается охранник:

– Назад, придурок. Руки тут не распускай.

– Что?

– Назад, говорю! Что не ясно? Повторить еще раз?

– Как ты меня назвал? – шиплю и раздуваю ноздри.

Праздничный вечер, по всей видимости, уже не будет томным, а вместо этого нас с Гришей будет ожидать визит к перманентно бдящим за спокойствием и правопорядком в нашем достославном обществе.

– Нам пора, наверное, – Гришка обнимает меня за плечи и шепчет в ухо. – Леш, прекрати. Мы сами виноваты – девчонка не занимается таким. Не проститутка, слышишь. Просто танцует и все. Идем за стол, Смирняга. Приватный танец на сегодня отменяется – девочка устала и хочет спать.

– Гриш, я не полоумный и не пьяный, не надо так со мной сюсюкать. Я что, ей танец на члене предложил? Какая проститутка? Ты что-то путаешь, Григорий. Мы сейчас, вообще, о чем? Пусть подойдет, закончит свой недостриптиз – толпа от бесполезной дрочки вхолостую с ума сойдет и разнесет все это заведение к херам. Блин, что в мире происходит? Я ее не трогал и не обижал. Я…

– Смирняга, нет значит нет. Такое правило, помнишь?

– Я ей, насколько помню, ничего такого и не предлагал. Заверещала, чтобы я ее не трогал, а я даже и руку-то не поднял. Видимо, малышка – сбежавшая из лепрозория. Бедняжка! Надо денег дать, пусть мазь какую-нибудь дорогостоящую купит, чтобы язвы купировать и проказу среди нормальных людей не распространять…

Вот и весь мой вечер! Восточная красавица с импровизированной сцены быстренько сбежала, а толпа ублюдков отныне адским чертом смотрит на меня. Круто. Нашел занятие на никак не заканчивающийся остаток дня своего рождения. Теперь я тупо сторожу девчонку – сижу и жду, когда опять на сцену выйдет, но она, похоже, на сегодня отбрила всех, а не только меня. Еще несколько раз, после однозначно провальных номеров других артисток, я слышу имя «Якутах» и определенные далеко идущие планы на танцовщицу от некоторых сидящих неподалеку моральных уродов:

«Красотку раскачаю на своей дубине, потом нагну и буду всю ночь сучку нагибать, отжарю так, что солнцу станет завидно – мы бабки платим, а она тут нос свой задирает. Патентованная шалава, но строит из себя маленькую целку. Косплеит шлюха. Надо проучить – пусть отрабатывает голышом и сладким ртом. По рукам, братва? Заметано. Я тоже в деле!».

– Леш?

– А?

– По домам?

– Я остаюсь, Гришаня.

– Извини, но я тебя тут одного не брошу.

– Я не один, тут до черта народа. И потом, я – не девица, меня не нужно сопровождать, – ухмыляюсь и похлопываю его по плечу. – Все будет нормально. Я не стану искать на свою сексуальную задницу каких-нибудь любовных приключений. Это однозначный пас сегодня – настрой уже не тот и подходящих кандидатур тут, как оказалось, нет. Прости, что с девочками так вышло, – прыскаю со смеха, – не встала масть, вот ни хрена и не сладилось у нас…

– Плевать на них, а вот ты на взводе – это по твоим расширенным зрачкам читаю.

– Абсолютно нет! Ты не прав. Нет никакого «взвода», я спокоен, все нормально. Просто, – показываю ему свои часы, – время детское, если я домой припрусь, да еще и в гордом одиночестве, отец скажет, что я свой день рождения проволынил и просрал, еще один год псу под хвост задрал. Сыновья у моего отца – конченые дебилы, но все в него и рожей, и по тяжелому характеру. Нельзя мне пока домой! Блядь, да я и сам все понимаю.

– Половина первого ночи? По-твоему, немного рановато? – затыкается, увидев мой красноречивый взгляд, а потом уточняет. – Сейчас у своих живешь, что ли? Я не понял.

– Не хочу об этом говорить, так вышло. Не могу один – не приспособлен, вою и схожу с ума в тех четырех стенах – скучно, мерзко, противно, начинаю погружаться в долбаные мысли, самокопаюсь. Мать сильно плакала в последний раз, когда увидела заросшую рожу своего сынка, вот я на временное совместное проживание прогнулся. Это не долго продлится, после первого незамедлительного косяка опять уеду мировые выставки покорять – среди чужих людей я свой, браток, а среди своих – неуживчивый чурбан. Гриш, я прошу, поезжай домой. Со мной все будет хорошо, все в порядке, – оглядываюсь, слежу за выходом и за тщедушной тройкой человеческих отбросов, пытающихся друг другу что-то доказать со слабенькой девчонкой. – Я позвоню, Гришаня. Давай, брат. Давай-давай…

– Не хочу бросать, – Велихов ломается и пошло корчит рожу.

– Я – не баба, ты меня не бросаешь, а удаляешься реализовывать свои мужские потребности. Пошел вон, старик, а то я чувствую себя каким-то недоразвитым сосунком, который слепо ищет твою юридическую сиську, а ты, козел, из жалости ее мне милосердно предлагаешь. Это, блядь, противно. Пошел вон! Заканчивай жалеть меня.

– Не жалею, не жалею. Еще раз с днем рождения, засранец, – он поднимается и склоняется над моей скрюченной фигурой, зажимает шею и трясет, как куклу. – Не обижайся, но завтра важное для одного задрота слушание, я не могу опаздывать – там гонорар слишком большой! Слышишь?

Он отпускает мою шею и в сторону отходит:

– Пока, Смирнов!

– Гриш, – суфлирую в удаляющуюся спину друга, – скажи Максу, что я помню про Надькин заказ в ресторан – сделаю, как обещал, будет кукле витая мебель – французский уличный вариант. Я переделаю то, что ей не понравилось немного позже. Не могу пока, сейчас в кузне запара…

– Морозов знает! – Гришка оборачивается и с улыбкой говорит. – Леш, Макс в курсе, что ты – человек слова. Не переживай об этом. Да и этой парочке сейчас определенно не до «уличного варианта», как я из твоих рассказов понял.

– Да, крысеныш там симпатичный. Такая кнопочка красивая. Повезло звериному царству, – вздыхаю и отряхиваюсь словно от наваждения избавляюсь. – Спасибо, что пришел, старик.

И… Ушел. Но и за это хочу сказать ему отдельное «спасибо» – Велихов умеет быть ненавязчивым, вроде рядом был, а сейчас, как привидение, исчез. А был ли мальчик, тот самый адвокатик Гриша? Сам с собой смеюсь. Ей-богу, как сумасшедший. Отец, похоже, прав:

«Смирняга, ты – еще какой дебил».

Так и не дождавшись не пойми чего, закрываю счет, забираю сигареты и зажигалку, просматриваю молчащий целый вечер телефон и, покачиваясь, выхожу на улицу. Весна! Апрель. Воздух сигнализирует о начале новой жизни, нового года, моего необратимого двадцать восьмого. Останавливаюсь на выходе, прикуриваю, затягиваюсь и по-звериному задираю голову вверх, вместе с дымом в воздух выпускаю жалобный вой:

– У-у-у-у-у! – потом вдруг тихо хохочу. – Твою мать, дожился – волком вою на весеннюю луну!

Резко затыкаюсь и по сторонам, как нашкодивший, оглядываюсь – вроде бы никто не видел это выступление. Тут типа никого. Фух! А то заметут туда, куда не надо! Ну что, погулял, «Смирняга»? Пора и честь знать! Засунув сигарету в зубы, а руки в карманы, подтянув плечи к ушам, пританцовывая подхожу к своему пикапу. Иссиня-черная блестящая громадина с тремястами необъезженными ржущими кобылками под капотом – высокая посадка, литые диски, автомат, полноприводная «походка», двойной турбонаддув, и плюс искрящийся отбойник на жуткой сетчатой морде – автомобильный суперзверь.

– Моя детка, – глажу кузов и обхожу машину спереди. – Соскучилась, малышка? Сейчас-сейчас.

– Куда ты, Якутах? Иди сюда, звезда. Якутах, Якутах…

Похоже, больше на стоянке не один – нас тут трое? Нет, четверо! По-моему, все же впятером? Те конченные уроды задирают странную и прокаженную танцовщицу, преграждают ей путь, пытаются выдернуть из рук сумку, стараются пощупать задницу – словно кобылу под случку подбирают, один хватает грязными руками волнистый локон и подносит его к своему влажному рту. Вот так и знал, блядь, что все этим и закончится!

– Мне нужно домой. Простите, пожалуйста. Я очень тороплюсь. Я спешу. Давайте в следующий раз. Я вас умоляю, – ноет, всхлипывает и с надеждой по сторонам осматривается. – Ну, пропустите же. Мне нужно, я не могу с вами гулять. Пожалуйста…

– Недолго, лапочка. Совсем чуть-чуть. Туда-сюда, выпьем винца, закусим, поболтаем, отдохнем, мы тебя потом проводим. Ну же, Якутах?

– Сколько можно тебя ждать? А? Натанцевалась? – машу руками и ору во всю свою большую глотку. – Я жду тебя тут три долбанных часа. Задрался, мать твою, и я на взводе. Терпению пришел конец! Подойди! Ты! Иди сюда, кому сказал…

ЗАРАЗА! Ласковое прозвище все же не рискую выдать вслух, чтобы не спалить нашу только-только организовавшуюся контору. Она замечает меня и ножками шурует быстро в нужном и очень правильном направлении. Я жду и не двигаюсь с места – сама подойдет, если не дурочка, конечно.

– Ну, сучка, иди-иди. Увидимся в скором времени, шлюха, – вот и все словесные поощрения, которых она удостоилась от компании дебилов в свой симпатичный, чего греха таить, упругий зад.

Как это мило, гребаные уроды! Подходит ближе, а я вот ни хера не понимаю. Она – славянка, что ли? Где ее чернющие глаза и коричневый загар?

– Спасибо, – шепчет очень бледными губами. – Вы мне очень помогли. Ребята прицепились, но я им ничего не обещала. Не подумайте. Я их вообще не знаю.

Если честно, мне на ее кому-то когда-то обещанные встречи пофиг – зачем передо мной сейчас так сладко лебезит? За фантомное спасение благодарит? У нее в глазах застыл весьма определенный ужас, а пальцы скрючились на тонких ручках небольшой коричневой женской сумки – мнут кожу и туда-сюда, хорейно, перебирают. Она переступает с ноги на ногу и ритмично прикрывает красивые и грустные глаза – похоже, танцевальные связки-тряски продолжаются под свой персональный ритм. Занятно! А глаза-то у нее не черные – они просто слишком темные, насыщенные бурой краской, кофейно-карие! Как у меня!

– Не за что. Могу подвезти домой, если, конечно, не возражаешь? – немного подаюсь вперед, стараюсь говорить ей в ухо, заодно играть на публику, мол, мы с ней пара, только в небольшой размолвке – я долго ждал ее с работы, распсиховался, а сейчас буду мерзавку строить и уму-разуму обучать.

– Спасибо большое. Если Вас не затруднит? Здесь недалеко, времени много не займет. Прошу Вас, – начинает, кажется, потихоньку умолять. – Прошу…

– Без проблем. Не проси – этого не надо! Я помогу, – и тут же зачем-то ей наш эпизод напоминаю. – Руками трогать не буду, не волнуйся, не психуй и не ори. Договорились?

Громко сглатывает, пытается слезу пустить и с забитым видом на отмороженных оглядывается.

– Да.

– Не смотри на них. Иди в машину. Кому сказал? – последнее выкрикиваю для никуда не исчезающих уродов.

Открываю дверь и, глядя на девчонку, понимаю, что надо подсадить – она не слишком высокая для женщины, а для меня и «моей детки» – самая настоящая щуплая малышка.

– Извини, – обхватываю ее за талию и практически закидываю упругое тело внутрь. – Это было бы очень долго, а эту разгоряченную публику не стоит провоцировать на твое внеплановое шоу. Ты там как?

Девчонка натянута, как струна, тугие мышцы в тонусе, сухожилия не гуляют – на теле лишних деталей, как говорится, нет. Комок нервов, клубок ужаса и страха. Хмыкаю, захлопываю дверь, за каким-то чертом машу рукой уродам и кричу, как на футбольном стадионе:

– Порядок, парни. Птичка в клетке, я накажу ее по всей строгости нашего мужского закона. Обиженной не будет! Опаздывать не хорошо, а я не на шутку распсиховался.

– Отдери суку посильнее. Пусть визжит, паскуда, – уроды мне желают.

– Так и будет, парни…

Суки! Так и будет – я вас отдеру, когда увижу. Когда увижу! Когда? Когда же это будет? Сверюсь с графиком после того, как эту Несмеяну домой отвезу.

Усаживаюсь на свое место:

– Не дрожи. Ты так чечетку отбиваешь, что машину дергает.

Она уткнулась носом в колени и на меня совсем не смотрит.

– Как тебя зовут?

– Якутах, – шепотом отвечает.

– Странное имя. Мусульманка?

– Нет.

– Мне, в общем-то, все равно. Имя вроде мусульманское, а внешность у тебя…

– Это проблема?

– Да нет. Мне пофиг, говорю же. Просто думал, что ты – Катя, например, или Серафима. А ты…

– Это сценический псевдоним.

– А-а-а! Я понял, – нажимаю кнопку запуска двигателя и, чтобы задать наш будущий маршрут, у пассажирки уточняю. – Куда везти сеньориту?

– Микрорайон Ворошиловский, дом 25, – и резко замолкает.

– А квартира? Номер квартиры? Мне кажется, это не частный сектор, там ведь высотные дома? – на всякий случай уточняю.

– Подвезите, пожалуйста, по этому адресу, а дальше…

– Диагноз «Я сама», одалиска? – улыбаюсь и пытаюсь заглянуть ей в спрятанное от меня лицо.

– Вы знаете значение слова, которое неоднократно употребляете? – губами шелестит.

И я заткнулся. По правде говоря, «что-то», «где-то», «около того» – особо в это не вдавался, все подходящего повода «как-то» не было. С танцем живота близко, увы, не знаком.

– А есть какой-то сакральный смысл? – «газ» в пол и набираю скорость. – По мне, одалиски – красивые восточные женщины, которые призывно двигаются и заставляют нас, мужиков, от нереализованного желания стонать. Я не прав?

Я однозначно не прав и, по-видимому, разговор с малышкой на ближайшие пять километров закончен.

– А имя «Якутах» что означает? – настойчиво не закрываю рот, пытаюсь отвлечь и разговорить девчонку.

Чего греха таить – таинственная незнакомка сильно будоражит кровь и разжигает не нужное мне сейчас плотское беспокойство.

– Изумруд, – спокойно отвечает.

Однако!

– А что зеленого в тебе? Тоска? Плесень? Что? С чего такой странный выбор? Якутах, Якутах, Якутах, – катаю имя на языке, смакую, пробую и так, и этак, как будто привыкаю.

– Любимый цвет – зеленый.

Хмыкаю!

– А красный, желтый в каких-нибудь иных позициях, кроме светофорного ряда, не интересует?

Похоже – нет! Десять минут скоростного бешеного движения и мы – на месте.

– Я проведу. Без разговоров, не пытайся и не начинай. Давай на выход, – командую, предвосхищая слезные просьбы о самостоятельном передвижении по темным коридорам, по злачным лифтовым кабинам и той подобной атрибутике не сильно благополучных спальных районов.

Она смирилась и уже не возражает. Молча выпрыгивает из машины, осторожно прикрывает дверь, затем с опаской и недоверием оглядывается на меня. Рукой показываю, мол, двигайся, подруга, показывай дорогу, – шагаю за тобой, царевна Несмеяна.

Я за тобой… Надутое выражение лица, а я по нему читаю: «Да-да, имеется разочарование в жизни и полный безоговорочный провал. Я – маленькая жалкая девчонка-неудачница». Все понимаю! Какая на хрен там улыбка, да? Ей не до смеха – это факт. Что-то, видимо, в жизни гадского и неподъемного происходит, что расслабить мимические мышцы она не может, а вот задний мост зачетный – тут ни дать, ни взять. «Улыбается» малыш призывно, просто манит поддержать его «улыбку». Без музыки половинки шаловливо играют, как будто бы моргают, а я рукой по своему бедру непроизвольно отстукиваю за каким-то чертом «этим дамам» ритм. Ухмыляюсь, отворачиваю морду в сторону и тут же, как привязанный к ее седалищу, с безумным слюноотделением, возвращаюсь.

– Седьмой этаж, пожалуйста, – просит внутри – я без разговоров выполняю.

Тесно тут, в кабине, без окон и дверей. Девчонка преет, краснеет и смущается, а я без зазрения совести рассматриваю ее. Веснушки! Твою мать! У нее на лице веснушки! Немного, на щеках и пара крапинок на носу, словно неуклюжие пшено на нежной коже рассыпали. Ресницы густой щеточкой по векам расположены – свои, настоящие, точно не искусственные. Ровненькие густые брови на концах стрелой и волнистые, очень длинные, по-моему, лавандой пахнущие темно-каштановые волосы.

– Как тебя зовут? – хриплю. – По-настоящему, слышишь? Как тебя зовут?

– Якутах, я же уже сказала, – упорно врет мерзавка. – Это мое имя.

Улыбаюсь, опускаю взгляд, протягиваю руку и пытаюсь ухватиться за очень маленькую кисть. Не удается! Прячет за спину и шепчет:

– Это лишнее.

– Какая крошечная рука! – по-моему, я восхищаюсь.