Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Глава 15

Какие у него ресницы! Господи, очень темные, длиннющие и завитые. Это макияж? Подползаю к Лешке ближе и внимательно разглядываю его лицо – нет-нет, да это же его природный шарм! Смирнов лежит на спине, раскинувшись на моей кровати. Неправильно сказала. На нашей. Все время забываю, что у предмета мебели сменился статус и появились половые половины – моя и, как он все время повторяет, его, трудом и сексом выстраданный, край. Мужская голова сейчас повернута на бок, в свою родную сторону – значит, от меня. Он спит и ничего, наверное, не видит. Ну, не притворяется же, в конце концов? Смирнов не знает, что я каждое утро внимательно его рассматриваю, изучаю. Запоминаю каждую черточку, каждое пятнышко, все родинки и шрамы на его теле и лице. Ну что ж! Алексей – весьма колоритный персонаж. Он делает глубокий вдох, а я, естественно, резко замираю – не моргаю и даже не дышу. Вот-вот проснется, надо бы ускорить изучение наглядного телесного материала.

Скрещиваю свои руки на его груди и укладываюсь сверху – своим острым подбородком бурю в своих ладонях глубокую скважину. Алешка монотонно дышит, мужская грудь вздымается, а я как будто бы качаюсь на гигантских волнах. Приподнимаюсь и протягиваю руку, осторожно пальцами касаюсь его лица. Легкая небритость, мягкая пока еще щетина, застывшая доброжелательная улыбка и сильно раздувающиеся ноздри. Как сладко сексуальный нервотрёпщик спит!

– Смирнов, Смирнов! Алексей Максимович, – шепчу и слегка покачиваю на его теле головой, – и угораздило ж тебя или меня! За какие прегрешения, Лешка, ты появился в моей жизни? А? Молчишь? Сегодня нечего сказать? Ты истощился?

Глубоко вздыхаю, а Алексей как будто бы зеркалит – тот же вдох за мной дыхание в дыхание повторяет.

Сегодня ровно три недели, как мы мирно сосуществуем в моей квартире. Ровно двадцать один день, как он пришел и заявил, что будет здесь жить и иной выход его совсем не интересует. Только вместе, только на одних квадратных метрах и только со мной. Я сопротивлялась, но с ним это бесполезно. Но все же думаю, почти уверена, что скоро он устанет от меня и вернется восвояси, на правильные круги своя…

– Оль, – хрипит и приоткрывает один чайно-карий глаз. – Привет! Ты препарируешь меня, раскладываешь, как лягушку под микроскопом? Это очень больно, детка. У меня вся кожа от твоих рентгеновских лучей горит. А ну-ка прекращай, душа моя.

Душа моя? Он все время это прозвище повторяет. Я даже начинаю забывать, как меня на самом деле зовут. Иногда я – одалиска, иногда – изумруд или Якутах, а иногда – царевна Несмеяна, а когда он чем-то недоволен или что-то важное хочет мне сказать, то строго и сердито – госпожа! Вот же извращенец! Даже в этом подчеркивает свою громадную заинтересованность в плотском деле…

– Доброе утро, Лешка!

– Лешка? Лешка? – он берет меня за плечи и подтягивает ближе к своему лицу. – Иди-ка сюда.

– Это же твое имя, – сама тянусь к нему.

– Когда ты так меня называешь, то это неоспоримое свидетельство твоей благожелательности ко мне…

Замолкает, невесомо прикладывается губами к моей щеке, а затем с улыбкой продолжает:

– … означает, что на закуску будет маленькая шоколадка.

Господи, Смирнов! Говори уже прямо! Это означает, что стопроцентно будет секс.

– Леш?

– М? – он открывает оба глаза и, не дав мне сформулировать свою мысль, сразу же предупреждает. – Сегодня суббота, выходной день, как минимум три раза, солнце. С заявленного норматива не свернешь!

– Я не об этом.

Даже и не собираюсь! Близость со Смирновым – это не только пятиминутный поступательный забег. Это долго! Даже очень! Это с разговорами! Это с длинной-предлинной прелюдией! Это с «как ты хочешь, солнышко»! Это… Стопроцентное наслаждение, мой оргазм и его мощный финал! Только с ним научилась получать от простого «туда-сюда» движения настоящее удовольствие и эмоциональный всплеск.

– Твоя мама мне вчера звонила, – тихо произношу. – Ты уже спал, а я не стала беспокоить. Она была расстроена. Пойми, пожалуйста, мне неудобно. Я не совсем понимаю, что происходит, и, наверное, вынужденно обманываю ее. Антонина Николаевна все точно и очень четко чувствует. Я тебя прошу.

Он широко улыбается и с таким вот замершим оскалом говорит:

– Вы стали с ней подружками, одалиска? Мальчиков втихаря от меня и бати обсуждаете? В чем обман и о чем ты меня так сладко просишь?

– Алексей…

– Лучше «Лешка», Оля. Лучше «Лешка» – это проще и приятнее.

Оля⁇! Он чем-то недоволен? Не люблю, когда он так высказывает мое имя. Значит, что-то беспокоит или о чем-то он не хочет говорить или это просто – «наш разговор с тобой окончен, детка».

– Она пригласила нас сегодня в гости и потом, – опускаю взгляд на очень крупную родинку на нижней части его шеи, касаюсь ее пальцем, придавливаю и по контуру обвожу, – твой отец интересуется, когда ты заберешь свою машину. Уже три недели прошло, как она там…

– Так я ее туда не отгонял. Кто это сделал, тот пусть позаботится о ее скорейшем возвращении.

– Максим сказал…

– Ты и с Морозовым ведешь переговоры за моей спиной?

Мне кажется, или его правая верхняя конечность медленно сжимает мою ягодицу, а левая…

– А-а-х, – я сильно выгибаюсь, забрасываю голову назад и одновременно с этим подкатываю глаза. – Лешка…

– Нравится?

– Да, – из бессознательного состояния на землю снова возвращаюсь. – Антонина Николаевна…

– Значит, мало! Раз ты еще способна о пространных темах говорить.

Он запечатывает мой рот и осторожно переворачивает нас. Бережно укладывает меня на спину и приподнимается на своих руках. Как он жадно смотрит, словно голоден или намерен пойманную жертву просто линчевать!

– Давай немного позже с этим разберемся. Сейчас хочу проснуться, душа моя. Окончательно и до искр из глаз!

Проснуться или меня «приспнуть»?

– Леша, нет! – упираюсь ему в грудь и слегка отталкиваю. – Давай сначала поговорим, обсудим все проблемы, ты пообещаешь и предложишь хоть какое-то решение, а потом получишь меня.

Он вздергивает удивленно бровь, а я спокойно продолжаю:

– В полном объеме, в самом полном, наиполнейшем. Как захочешь! Разрешу все и порадую тебя.

Сейчас на его лице явное недоумение и, по-моему, просматривается даже слабенькая злость.

– А у нас есть какие-то проблемы? – прищурившись, уточняет. – Вот это твое звонкое «нет», например! Это что сейчас означает, как мне следует твой отказ понимать? Как «нет» окончательно и на сегодня хватит, или как «немного поломаюсь, Алексей».

– Мама, машина, – прикрываю веки и шепотом в его лицо выдыхаю, – и твой отец. Лешка, нас пригласили на вечер, на ужин! Пожалуйста, услышь.

– Шантаж организовался, одалиска? – он прихватывает мою шею, кусает жилу и больно втягивает кожу.

– Ай!

– Ты разговорилась, раскрепостилась, осмелела, решила с мамой посекретничать, чтобы прогнуть меня? Или отец подключил шпионскую составляющую и завербовал тебя?

– Лешка, перестань! Зачем ты так?

– Оль, давай сначала секс, а потом все остальное, а? – по-моему, Смирнов меня упрашивает или на плотскую игру разводит. – С утра о родственниках и друзьях не говорю. Переживаю за возможное несварение. А вот после… Я подобрею, расслаблюсь, выпущу накопленный негативный пар, тебя удовлетворю. Ну, надеюсь…

Все это монотонно проговаривая, он, глядя мне в глаза, спокойно задирает футболку и касается горячими ладонями немного влажной от жары кожи.

– Ты сейчас со мной, а?

Ничего не отвечаю, лишь ресницами моргаю. Я позволяю себе с ним «все это» и «быть такой».

– Снимай одежду, детка! – отстраняется от меня, встает на колени и сверлит взглядом весь процесс.

Я присаживаюсь на кровати, двумя руками захватываю нижний край и резко вверх задираю свою ночную футболку. Стараюсь не смотреть в его глаза, хотя прекрасно знаю, что мой женский взгляд гипнотизирующе действует на Смирнова. Он помешан на нашем постоянном зрительном контакте в моменты близости.

– Оль, – сильно сглатывает и протягивает к моей груди отчего-то дрожащую свою руку.

Бережно, всего лишь кончиками пальцев, касается соска. Проводит по горошине, а затем сжимает. Не сильно, но… О таком, по-моему, «слишком чувственно» говорят.

Я ойкаю, а он тут же притрагивается к коричневому шарику губами. Лешка всасывает сосок, одновременно с этим поднимает свой взгляд и считывает поступившую на мое лицо реакцию. Мне очень хорошо! Я прикрываю веки и выгибаюсь. И в первый раз шепчу:

– Еще.

Он слышит! Определенно слышит. Я же застываю и хочу заштукатурить или навечно замуровать свой рот.

– Оля?

– Да, – с закрытыми глазами тихо отвечаю.

– Ты меня о чем-то просишь? – Смирнов с усмешкой задает вопрос.

Знаю, что опять краснею и покрываюсь пятнами, а теперь к тому же не могу открыть бесстыжие глаза, но ничего поделать с откуда ни возьмись появившимся желанием уже не в силах.

– Леш, я тебя прошу, – пытаюсь подтянуться к нему ближе, чтобы скрыться на его груди. – Я тебя очень прошу…

– Ты стала разговорчивее, солнышко.

– Это плохо? – целую родинку на его шее, затем прикусываю ключицу и зализываю помеченное зубами место языком. – Тебе не нравится? Мне замолчать?

– Ты скажи, – все, что я делаю с ним, он тут же отрабатывает с лихвой на моем теле, – это плохо? Тебе плохо со мной? Не нравится? Неприятно или даже больно? Не хочешь ничего сказать?

Господи! Смирнов! Ты сам не знаешь, про что меня спрашиваешь и о чем просишь. Я не знаю, что значит «с мужчиной было хорошо». Не знаю! Ни разу за всю совместную жизнь с «ним» я не испытала наслаждения. В этом «он», естественно, обвинял меня – всегда и каждый раз. То я совсем не возбуждена или «его» не возбуждаю, то вовсе не горю желанием, то откровенно саботирую весь процесс, то чертом на «него» смотрю, то ежемесячная долбаная «грязь» в трусах, то я кричу, то я не так «ему» подмахиваю, то даже не стараюсь и страстью не пылаю, то я – тугая нерастраханная тварь. Только с тобой, Смирнов, только с тобой, я почувствовала себя по-настоящему желанной. Просто женщиной! Твое желание, влечение, а иногда и откровенная похоть заставили меня корчиться в крепких мужских объятиях, постанывать и при накатывающем наслаждении всегда кричать. Я не знала, что так может быть или что это мужчин дико возбуждает. Секс до тебя был… Моим физическим наказанием, расплатой за денежную премию или аванс, за карточку, выделенную на пропитание, за починенный кран, за оказанную услугу, за милостивый как будто бы собачий выгул в город, за то, что я вообще дышала и в комнате, а не на улице, жила.

Затуманенным взглядом рассматриваю его голую грудь и застываю на очень маленьких, но идеальных, пуговках-сосках.

– Хочу попробовать, – широко раскрываю рот и прихватываю губами мелкий круглый выступ.

Смирнов шипит и прикрывает глаза.

– Ты – горячая штучка, одалиска. Тво-о-о-ю мать! Ты что творишь? А-а-а?

Пока он медленно отходит от вызванного моими действиями наваждения, я бережно накручиваю шелковистый волос на его груди на свой указательный палец и одновременно с этим продолжаю «шарик-шишечку» сосать.

– Бля-я-я-дь! – с выдохом шепчет. – Что ж ты, стерва, делаешь?

По-моему, я страшно завожу его, возбуждаю, и разогреваю кровь? Возможно, я не права. Этого не знаю. За всю мою жизнь был один-единственный половой партнер. С ним я стала женщиной, приобрела первый сексуальный опыт, впоследствии, как безголовая латексная кукла с расхристанными ногами, ублажала, лежа на животе с закрытым ртом, а на финал меня выпотрошили, как ненужную мягкую игрушку, и бросили подыхать в послеродовой палате с тремя счастливыми мамочками и с налитой грудью, заполнившейся молоком только от одного вида младенческих подгузников и ползунков. Сейчас я чувствую, как из моих глаз вытекает соленая предательская влага. Смирнов, похоже, тоже это ощущает, потому что насильно отрывает меня от себя и заставляет стать на колени:

– Иди-ка, плакса, сюда.

Он с жадностью растирает мои губы, а я вот не могу и рта раскрыть. Еще чуть-чуть и разрыдаюсь. Собью ему желание, а он, вероятно, выпорет меня?

– Что с тобой? Что с тобой? – в перерывах между поцелуями громко шепчет. – Душа моя, что с тобой? Олечка, ну что не так?

Да как же объяснить ему, что все, что сейчас между нами происходит, именно сейчас или в течение этих трех недель, я рассматриваю, как бесценный подарок небес за непонятно какие мои заслуги. Я – женщина, которая не знала ласки с рождения до совершеннолетия, и с потери девственности до…

– Лешенька, я прошу не останавливайся. Все очень хорошо. С тобой всегда так. Слышишь?

Смирнов перехватывает меня под задницей, приподнимает и откидывает на спину, затем резко затягивает мои раскрытые бедра к себе на пах.

– И не подумаю, одалиска. Даже не подумаю. Не дождешься.

Он быстро скатывает мои пижамные штаны. Проводит пальцами обеих рук, словно дикий зверь когтями, по всей поверхности дрожащих от предвкушения ног, затем прикусывает кожу под пупком и очень бережно и осторожно проходится губами по шраму от двухлетнего ужасного воспоминания. У Лешки на этом месте есть какой-то, видимо, эмоциональный заскок. Он тщательно вылизывает эти несчастные пятнадцать сантиметров, а я, как одержимая, сжимаю простынь в руках, дугой выгибаюсь и в потолок стону:

– Я-я-я больше не могу.

Вдоволь наигравшись с кожей, Смирнов спускается немного ниже, а я приподнимаюсь на локтях и за ним внимательно слежу:

– Леша, – пытаюсь свести ноги вместе, но он обхватывает меня за щиколотки и растягивает, как на приеме у женского врача. – Что ты делаешь?

– Тебя хочу, – он смотрит на меня с какой-то слишком простецкой и очень доброй улыбкой, а я, по-видимому, теряюсь и не знаю, как себя вести и что на это «дикое и эмоциональное» желание сейчас мне следует ответить.

– Не надо, – качаю головой и еще раз пытаюсь выскользнуть из цепких рук.

– Тшш. Куда собралась?

– Пожалуйста, перестань.

– Все равно ведь будет так, как я скажу. Ну, чего ты в самом деле?

Не спорю! С ним теперь вообще не спорю. Его слово с некоторых пор – для меня необсуждаемый закон. Смирнов целует лобок и добавляет к сверхнежной ласке свой горячий влажный язык, одновременно с этим медленно поглаживает внутреннюю часть бедра и как-то не торопится оказаться между ног. Господи, как же с ним хорошо. Такое впечатление, что он хочет чувствовать каждый миллиметр моего тела максимально близко и совершенно не желает отпускать.

– М-м-м!

– Да ты влажная, душа моя, – он неторопливо гладит половые губы, рассматривает и визуально наслаждается тем, что совершает, – красивая, мягкая, отзывчивая, и очень теплая девочка. Ты – трепетная сексуальная штучка, моя постельная раба!

Затем запускает внутрь один палец и мягко проталкивается, а я сама к нему навстречу тазом подаюсь, приподнимаюсь.

– Хочу тебя там, – на каждый его виртуальный толчок шепчу. – Пожалуйста, Смирнов, не мучай. Это же невыносимо.

– Еще немного подождешь, – с плотоядной ухмылкой отвечает.

Не прекращая монотонных поршневых движений, склоняется и трогает губами скулу, подбородок, неспешно переключается на шею, ощутимо прикусывает ключицу, а затем, облизываясь, спускается на грудь. Это что-то непередаваемое, очень чувственное, просто-таки волшебное… Господи, да я сейчас взорвусь! Низ живота сводит судорогой, а Лешка громко произносит:

– Смотри в глаза! Оля!

Я мотаю головой из стороны в сторону – не буду, не могу и не хочу, а он вдруг резко убирает руку и проталкивает внутрь нечто большее по размерам. По моим сверхострым ощущениям – свой член.

– М-м-м, – Смирнов прикрывает глаза, вскидывает голову и крепко стискивает зубы. – Туго, солнышко, идет. Расслабься. Слышишь, одалиска? Легче будет.

– Угу.

Стараюсь еще сильнее раскрыться и развести пошире бедра, и вместе с этим подаюсь всем телом на него.

– Хорошо, – он медленно выходит, а потом загоняет себя еще разок на всю длину, до основания своего внушительного полового органа.

На одно мгновение, по-моему, я отлетела, словно моя душа вышла наружу из этого тела, чтобы на всю картину в целом со стороны взглянуть. Мы двигаемся с ним синхронно. Целуемся, кусаемся, рычим и стонем. Сегодня даже молчаливый в этом деле Лешка что-то невнятное говорит. Он шипит, бубнит, и как будто ноет. Мне кажется, что я напрочь теряю все пространственно-временные ориентиры, а потом вдруг нечто изнутри меня взрывает, я ударяюсь своей грудью о Лешкину, стону, суматошно дышу и трепещу ресницами. Чувствую, как он облизывает мочку моего уха, подбирается к ушной раковине и шепчет:

– Молодчина, Климова! Да ты – боец!

Как собаку с принесенной хозяину палкой поздравляет?

– Я заслужила слабенькое не виртуальное поощрение? Вкусняшку или легкое поглаживание между ушей?

Он аккуратно выходит и укладывается рядом:

– Теперь готов внимательно, по мере своих сил и оставшихся возможностей, тебя слушать. Говори!

– Мы, – с придыханием начинаю, – приглашены к твоим родителям на ужин. Я уверила Антонину Николаевну, что обязательно придём. Что скажешь?

– Было охрененно! Я даже обалдел.

– Ну, перестань, – переворачиваюсь на бок и в его плечо ударяю кулачком. – Я ведь серьезно спрашиваю, а ты все в шутку переводишь. Лешка?

– Так я тоже не шучу, это был комплимент, – он располагается ко мне лицом, проводит по моей щеке рукой, а я опять теряю с окружающей реальностью физическую связь. – Поедем, одалиска. Не будем огорчать моих родителей, тем более мать. Устала, солнышко?

Не отвечаю, но даю глазами знать.

– Иди сюда, – он силой меня переворачивает, к себе поближе подгребает и утыкается уверенной эрекцией мне в зад. – Еще разок, малышка?

– И машину заберешь?

Он сжимает мой живот и перебирается на грудь:

– Наглеешь, одалиска!

– Что произошло? – вполоборота задаю ему вопрос.

– Ничего такого. Все нормально. Немного не сошлись в вопросах сохранения и разглашения сверхсекретной государственной тайны и укрывательства особо ценной и полезной информации от отца, а также не достигли взаимопонимания в проблемах правды и вранья…

– Это все из-за меня, – шепчу и подношу кулачок ко рту. – Леш, мне очень жаль. Если хочешь…

– Нет, ничего такого не хочу, Несмеяна, и это все из-за меня, – одной рукой он принуждает меня закинуть на себя ногу и тут же направляет внутрь член. – Поехали, душа моя?

Не могу ответить – нет связи, вне зоны доступа, ушла в гиперпространство, пересекла межгалактический рубеж. Безмолвно открываю рот и набиваю легкие необходимым для полноценного дыхания воздухом. Утвердительно киваю и укладываю свою руку на его властный захват.

Наигравшись в кровати, затем приняв совместный душ, позавтракав и повалявшись на диване перед каким-то глупым сериалом, где-то в половину шестого вечера мы, наконец-то, выдвигаемся к его родителям. Я, видимо, окончательно наглею и позволяю себе тайком от Алексея отослать сообщение Смирновой, которая мне тут же отвечает радостным смайликом и чересчур, как для Антонины Николаевны, коротким сообщением:

«Спасибо. Очень ждем!».

Так получилось, что Алешка вынужденно остался без машины. В тот вечер, когда он с бухты-барахты нагрянул ко мне в гости, его физическое состояние в своем составе содержало увесистое и очень дорогое алкогольное промилле, поэтому автомобиль пришлось оставить, а ключи отдать. Максим, как оказалось, не слишком долго церемонился с неожиданным подарком судьбы, и на следующий день Смирнов узнал о том, что его «любимая железная малышка» находится на спонтанно организованной «штрафплощадке» во дворе его отца. Лешка смешно ругался, размахивал руками и напрочь позабыл о том, о чем тогда так увлеченно спрашивал меня. И это стало моим спасением и успокоением одновременно – Смирнов забросил это дело и не стал дальше копать, потому как, если честно, я действительно не знала, что тогда ответить, как обо всем, что было рассказать. Считать ли то, через что я вынужденно прошла, насилием или это запущенный, перешедший в хроническое состояние, так называемый, стокгольмский синдром, и я, по-видимому, потенциальный клиент психиатрической больницы или это добровольный сексуальный плен в постели с безжалостным врагом, или кармическая расплата за великолепность моего очень доблестного родителя.

– Дрожишь? – сжимает мягко мою руку. – Замерзла, что ли? На улице адская жара, а ты, как шелудивый поросенок.

– То есть в будущем… Свинья? – шепчу губами, для себя.

– Оль, есть проблемы с восприятием юмора? Чувство испарилось? Понизилась самооценка? Ты вроде бы с утра бодрее и активнее была.

– Нет-нет. Лешка, я тоже пошутила, и потом, – укладываю голову ему на плечо, – наверное, немножечко волнуюсь.

– Из-за чего? Перестань. Ты их прекрасно знаешь, как говорится, всех и каждого персонально и не понаслышке.

– Зачем меня пригласили, Алексей?

– О-о-о, понеслась! – он обнимает меня за плечо, притягивает ближе, сам отворачивается в противоположную сторону и спокойно говорит. – Им интересно, с кем я сплю, детка. Кто эта женщина, тайком пролезшая в мою кровать? Надежен ли этот человек, не страдает ли венерическими заболеваниями, не извращенка, из достойной ли семьи, все-таки я – старший сын, их любимый первенец, Алексей Великолепный.

– Ты это сейчас серьезно? – пытаюсь выкрутиться, но Смирнов меня не выпускает. – Что за гадости ты говоришь?

– Прекрати накручивать себя. Нас просто пригласили в гости. Будет сытный ужин. Мама очень вкусно готовит, а отец с большим аппетитом все это ест. Мы тут поужинаем, а ночью страстно сбросим вес.

Ему смешно? Мне вот не до смеха. В качестве кого и как он меня представит?

– Леш…

– Приехали, душа моя. Пора завязывать с блуждающими мыслями, они меня немного будоражат и нехило так волнуют. Я начинаю паниковать, а это, одалиска, всегда плохо и чревато непоправимыми последствиями. Поэтому все проблемы, если они возникнут, будем решать по мере их поступления. Остановите вон там, пожалуйста, – спокойно обращается к водителю такси, протягивает деньги, благодарит, а меня подталкивает со словами. – Так-так, давай на выход. Время не тяни.

Такси быстро отъезжает, а мы, как завороженные, спаянные друг к другу, на нужном месте, у кованых ворот, стоим.

– Позволь представить, одалиска! Мои глубокоуважаемые родители! Полюбуйся на этих белых милых ангелоподобных голубков.

Максим Сергеевич и Антонина Николаевна качаются на деревянных подвесных качелях – ее голова лежит на его коленях, а в руках она держит какую-то большую книгу и, по-моему, читает вслух.

– Мама просвещает папу. Смотри-смотри.

Действительно, она перелистывает страницы, что-то монотонно говорит, а Смирнов старший с закрытыми глазами слушает, по-видимому, дремлет или усиленно делает задумчивый заинтересованный вид. Он отталкивается от земли одной ногой и задает раскачивающийся ритм. Красивая семья и… Сын у них хороший! Даже очень, но, наверное… Он совсем не для меня.

– Леша…

– Блин, у них такие отношения. Я не знаю, как тебе сказать. Вот вообще не помню, чтобы они когда-нибудь ругались. Вернее, они кричали друг на друга – в порыве страсти, я так понимаю, угрожали специфической расправой; могли, правда, надолго замолчать, но, чтобы вдрызг и до битья посуды – такого вот вообще не помню. Хотя иногда мама обещала пристрелить отца или он шипел, что задушит пригревшуюся на его груди опасную и ядовитую змею. А вот сейчас…Ты знаешь, Оль, мне кажется, что батя подлизывается к матери, словно в чем-то раскаивается, как будто просит у нее прощения, а она…

Максим Сергеевич нас, наконец-то, замечает и мгновенно останавливает движение деревянной лавочки на кованых цепях. Он что-то говорит жене, которая сразу опускает на землю ноги, откидывает книгу, ярко улыбается и, оглядываясь на мужа, идет по направлению к нам.

– Не простил, – Лешка грубо шепчет. – Сука! Долбаный характер. Серега все же прав.

– Что? Что ты сказал?

– Ничего. Все хорошо. Нормально. Идем.

Антонина Николаевна открывает дверь, а мы во двор проходим. Я быстро прячу взгляд и вынужденно поднимаю, когда Лешка мой локоть отпускает, а вместо его большой руки, я чувствую в том же самом месте женский очень мягкий, словно осторожный, нажим.

– Климова, привет! – приподнимаясь на носочках, Смирнова шепчет в мое ухо. – Ты – настоящая красавица! Прекрасно выглядишь. Как дела?

– Добрый вечер, Антонина Николаевна. Спасибо. Все хорошо.

– Не обижает тебя?

Господи! В качестве кого я здесь? Его женщины? Жены? Что за вопросы? Нет, конечно. Мы с ним просто регулярно спим.

– Все хорошо.

– Оль, ты дрожишь?

– Нет-нет. Вообще говоря, не знаю, что со мной.

– Волнуешься? – она подмигивает и дергает меня за руку.

Я неуверенно киваю и пытаюсь самозабвенно улыбнуться.

– Это все такие глупости. Перестань. Смотри-смотри…

Лешка подходит к сидящему на качающейся лавочке отцу и протягивает для приветствия свою руку. Максим Сергеевич не смотрит на нее, но не сводит внимательного взгляда с сыновьего лица.

– Господи, когда у этих остолопов начинаются размолвки, мне белый свет не мил. А когда еще один сыночек добавляется в их пестрый спецзамес, так хоть вешайся или застрелись. Это все Смирновы! Гордые и неуправляемые натуры. Тут только одно могу посоветовать: «Климова, держись».

Держись? Смирновы? Эти двое? Я не пойму. Кто я здесь? А главное, кто я… Ему?

– Они из-за чего-то важного поругались? – решаюсь на вопрос. – Из-за чего весь сыр-бор и наше с Вами конфиденциальное общение?

– У них все важно. Особенно у Смирного. Привычка контролировать – профессиональный долгосрочный излом. Он забывает, что дети взрослые, что самостоятельные, что с огромными амбициями, что с достоинством, что с личной жизнью, что с переживаниями и радостями. Понимаешь?

– Если честно, то с трудом.

– Оль, дети – это дети. Сколько бы им ни было на самом деле лет. Хоть пять, хоть десять, хоть двадцать восемь, хоть все пятьдесят. Родители всегда переживают. А за Алексея вдвойне.

Вдвойне? Что это значит?