Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

– Здорово, Макс, – муж шепчет ярко улыбающемуся Морозову, со мной пока не разговаривают, вот я молча на входе и стою.

– Ты чего? У вас там все нормально? – Максим отходит в сторону и пропускает в дом. – Оля, здравствуй. Как дела?

– Спасибо, все хорошо, – оборачиваюсь на Алешку, – у нас все нормально. Замечательно.

– Крысеныш где? – теперь Лешка мысль подхватывает и сразу продолжает. – Мы разбудили твой детский садик? Может, нам уйти?

– Нет уж. Нет времени на ваши игры, юные Смирновы. Проходите в дом, пожалуйста, – Морозов ухмыляется и куда-то в сторону кричит. – Сашка, смотри, какие к тебе гости пожаловали. Пельмешек, это крестный папка и тетя Оля. Примешь долгожданных гостей? Я уже заждался, если честно. Найденыш несколько раз звонила, потом писала. Где вас черти-то носили?

– Ну, извини. Переезд задержал. Народ работает, в отличие от вас, любезный. Ближе к делу. Ты уже готов, отец? – Смирнов останавливается рядом с Максом, а я неспешно прохожу к ребенку.

– Привет, моя лапочка, привет! – склоняюсь над манежиком. – Тебя замуровали в этих четырех стенах, а ты, крошечка, хочешь активного общения! Ах ты ж шаловливая бандитка! – протягиваю руки и аккуратно вытаскиваю малышку на белый вольный свет. – Как ты, маленькое тепленькое пузико? Максим, она покушала?

– Да-да, Оль. Кормить не нужно, просто посидеть. Нормально? Ты не возражаешь?

– Нет-нет! Без проблем! Я с огромной радостью, – поворачиваюсь лицом к ребенку. – Маленькое солнышко скучает за мамочкой. Ах ты ж, крошечка-гаврошечка ела кашку-малашку… А-а-а-а-а!

Малышка хорошо меня знает – не сопротивляется, укладывается щечкой на плечо и пальчиками перебирает мои длинные сережки.

– Нравятся?

– Бу! – заливисто хохочет и желает попробовать камушки на зуб.

– Невкусно, детка. Ну-ну-ну.

– Максим? – слышу, как муж слишком тихо обращается к Морозову. – Я хотел бы с тобой поговорить… Наедине.

– Не возражаю! Но, Смирняга, сегодня, исключительно сейчас в равномерно непрерывном движении. Ты как?

– Да все нормально, как у всех…

Последнее, что слышу. А потом, они вдвоем куда-то отправляются – в бесконечное кругосветное путешествие по огромному дому. Наблюдаю, как суетятся, бегая из комнаты в комнату, Максим, без конца оглядываясь на меня, что-то Алексею тихо говорит. Затем моргает мне или своей дочке – не пойму, но улыбаюсь и киваю на всякий случай ему в ответ.

– Оль? – Морозов подходит к нам с Сашей и бережно трогает дочку за спинку. – Ты как? Как твое настроение?

А я не знаю, если честно? Тут теперь не только от меня зависит. Заглядываю через его плечо, внимательно рассматриваю грустного и как будто бы стесняющегося Смирнова, и спокойно отвечаю на его вопрос:

– Все хорошо, Максим. Не волнуйся, пожалуйста. Мы с Сашенькой найдем общие темы для разговоров. В конце концов, мы – девочки. Вот, например, бижутерия. Да, пузико?

Девчушка держит в маленьких пальчиках мою сережку и упорно пытается открутить какую-то дизайнерскую фигню.

– У малышки есть вкус. Она считает, что это лишняя деталь, поэтому ее необходимо снять и выкинуть. Сашка, я права? Агу?

– Бу-у-у-у! И-ню! – и заливисто хохочет.

Максим улыбается, бережно и с лаской целует дочурку в щечку, меня аккуратно трогает за руку, по-моему, сочувствующе жмет, а затем отчаливает из дома за сыном и своей Надеждой.

– Пока-пока. Не переживай, дом вам не сожжем, – Лешка закрывает за ним дверь и замирает возле, не поворачиваясь к нам с крысенышем лицом.

Он ненавидит и чего-то ждет? Моего первого шага к нему навстречу? Чего именно? Пусть вслух произнесет! Сейчас я отвратительна, противна, омерзительна ему? Я – предательница, которая за спиной у мужа плела интриги? Шиплю и скрежещу зубами – толстокожий ничего не понимающий, мой любимый черт.

Адский день! Молчаливый, очень длинный, нудный, тягомотный… Слишком злой! Малышка гулит и смеется, я с ней шучу и разговариваю, а Смирнов упорно сохраняет холодный, словно отчужденный, долбанный нейтралитет. Это очень странно! Лешка крысеныша просто обожает, а сегодня, словно не родной, словно чужой, вовсе не ее крестный отец.

– Алеша, – подхожу к нему со спины. – Можно? – осторожно притрагиваюсь к сильному плечу рукой.

– Да, конечно, – спокойно произносит.

– Повернись ко мне, пожалуйста. Я не могу беседовать с твоей спиной.

– Где крысеныш? – шепчет.

– Умаялась, в манеже пузыри пускает. Лешка, слышишь?

Он поворачивается и изумленно смотрит на меня:

– Что?

– Спит. Мне кажется, я ее слегка перегуляла, но думаю, что молодые родители за это скажут нам «спасибо».

– Где твоя сережка? – прикасается к мочке уха.

– Погибла в неравном бою. Сашка ее ликвидировала за ненадобностью. По-моему, мне так лучше. Скажи, идет?

– Я не знаю. Что ты думаешь? – опустив глаза в пол, кафельной коридорной плитке задает вопрос.

– Я думаю…

Щелчок дверного замка и смешная возня в огромном коридоре прерывает наш возможный разговор.

– Смирновы! – кто-то громко шепчет. – Мы уже как бы, слава Богу, дома! Привет-привет…

Надя с грустными уставшими глазами подходит ко мне. Распахивает руки для дружеских объятий и с очень сонным видом повисает на моих плечах:

– Олечка, я так счастлива…

Я… Я понимаю. Или… Нет! Не понимаю. Я ничего об этом не знаю. В тот прошлый, один-единственный, раз я так и не успела с этим разобраться и что-либо почувствовать. Женщина с отсутствующим материнским инстинктом! Обалдеть!

– Наденька, я тебя от всей души поздравляю! Ты такая красавица…

– Спасибо, подружка. Но перестань. Красавица? Я, как чумовая, закрученная обстоятельствами девица, устала, а эти страшные чужие стены вгоняют меня в жуткий транс. Вы как? Смирняга? – переводит взгляд на моего Алешку.

– Мы уже поедем, – он не смотрит на Максима, держащего на руках живой сверток с сыном, не смотрит на Надежду, не смотрит на меня, отчаянно хватает за руку и тянет из радушного дома на выход. – Нам пора! Поздравляю, Зверь, Голден леди! Вы… Вы… Извините, но у нас есть еще дела.

– Да-да, – Надя недоумевающе стрекочет, – спасибо, что с Сашкой посидели. Как она?

– Она уснула полчасика назад, – на ходу ей бросаю, а сама пытаюсь вытянуть пальцы из огромной лапы мужа – он делает мне очень больно, а я ему в спину шиплю. – Ты… Ты… Отпусти, Алеша. Что с тобой?

Он практически выталкивает меня на улицу и безмолвно подгоняет вперед к машине набычившимся, налитым кровью, взглядом, а затем вдруг рычит:

– Иди вперед.

– Леш, – оглядываюсь, как преступница, по сторонам.

– Хватит разговоров, Оля. Поехали, пожалуйста, домой. Тошно находиться в этом счастливом многодетном семействе. Блядь! Похоже, я тут окончательно завелся. Ты…

– Не виновата ни в чем, – всхлипываю и шепчу. – Ни в чем, ни в чем, Алешенька…

– Я не виню, – открывает мне дверь и помогает забраться внутрь. – Не виню, не виню, душа моя. Успокойся, детка. Мне просто нужно выбраться отсюда. От этого семейного сиропа у меня очевидный желчный застой.

Вечерний умиротворенный город, раскинувшийся на двух шикарных берегах реки. Он словно разделен на половинки – правое и левое предсердие, а речная гладь – центральная аорта, главная водная артерия, стягивает два любящих сердца вместе, две неприкаянные, но все-таки влюбленные друг в друга души.

– Алексей, давай на набережную свернем? – прикасаюсь к его щеке. – Ненадолго. Хочу поговорить. А? Пожалуйста. Это важно.

Он дергается, отклоняется, на меня не смотрит, а только злобно шипит:

– Нет. Этого не будет. Не будет. Сука! Я там уже был. Хватит – наелся в прошлый раз на сто с лишним лет. Только не там. Ты опять? Опять? Блядь, да что не так? Что ты хочешь, Оля? Извини, извини, извини меня.

Хочу поговорить и просто все ему рассказать. Он должен знать, какая я лихая мать, должен… Чтобы не питал иллюзий, ведь если не получится, то вот такой по обстоятельствам нас ожидает гребаный сюрприз.

– Пожалуйста, Алеша. Я прошу.

– М-м-м-м! Первая кочка и ты опять сдаешься. Господи! Приплыли! Нет-нет-нет. Не уйдешь! Не могу тебя потерять… Ты не уйдешь – я не позволю! – он пронзительно кричит, а я зажмуриваю глаза.

– Нет! Ни в коем случае. Я не сдаюсь. Не сдаюсь, Алешенька.

– Господи! Да за что? Что ты вытворяешь, детка?

Вижу, как указывает поворот и резко разворачивается, а машина шустро и легко, словно по горному серпантину, спускается к парковке. Остановившись и заглушив мотор, Алексей поворачивается ко мне и с гневным выражением на своем лице хрипит сквозь зубы, выплевывая хлесткие фразы в мое лицо:

– Мы не расстанемся, не разбежимся и не разведемся. М-м-м! Даже не мечтай об этом. Сразу предупреждаю, – он машет перед моим носом указательным пальцем, а я, как за учительской указкой за траекторией слежу. – Не расстанемся, что бы ты сейчас тут мне не завернула, я не уйду и не брошу тебя. Слышишь? Доходчиво? Что уставилась, как неживая? Отвечай, когда к тебе обращаются! Оля!

– Нет, не расстанемся. Просто…

– На выход! – кивает подбородком через мое плечо. – Выходи из машины! Быстро на воздух. Марш, кому сказал!

Он не дает ни одного слова в свою защиту мне сказать. Я спрыгиваю с подножки, прикрываю дверь, оборачиваюсь и жду, когда он подойдет и поравняется со мной.

– Алеша…

– Туда. На колоннаду, – хватает меня под локоть и сильно тянет, да практически по воздуху несет.

У него и так не очень радужные ассоциации с этим местом, а тут все заново, опять.

Мы кружим на загруженной людьми центральной набережной уже полчаса. Я только порываюсь начать разговор, как он тут же отворачивается, отходит от меня, уставившись в черную воду, что-то шепчет и дергает за волосы себя. Я должна начать, раз все это заварилось из-за меня. Мне вытягивать нас и спасать…

– Иди ко мне, – улучив подходящий момент, подкрадываюсь к слишком нервному Смирнову, раскрываю его руки и маленьким котенком прижимаюсь спиной к его груди, – обними, если дорога…

Он быстро сводит свои руки на моем животе и подбородком фиксирует мою макушку.

– Ну вот и все, Алешка. Я в тисках! Ты держишь крепко? Мне не вырваться, не убежать?

Жду, когда хоть что-нибудь ответит.

– М-м-м-м. Об одном прошу, не мучай меня. Что ты делаешь?

Прикасаюсь к его правой руке, вернее, только лишь к безымянному пальцу, скованному моим кольцом.

– Горячо, очень жарко, словно в горниле. Не находишь, Лешка?

– Оль…

– Можно? – пытаюсь его правую руку оторвать от себя.

– Нет.

– Успокойся, любимый. Я ведь не убегу.

Он позволяет, а я быстро перекрещиваю наши пальцы и укладываю свое кольцо поверх его.

– Смотри, какая сила, Лешка. Металлическая, благородная, золотая. Без примесей и драгоценных камней! Только чистый металл – девственный, кипучий, яркий! – поднимаю эту сцепку и кручу перед его лицом. – Видишь? – затем подтягиваю наши руки к своему рту и прикасаюсь губами к его обручальному кольцу. – Мы не расстанемся, если ты сам этого не пожелаешь. Я обещаю, что не буду противиться, если ты вдруг скажешь, что я… Дрянь.

Боже! Как же тяжело! Невыносимо! Очень больно! Мои грехи тянут нашу новую семью в жуткий ад, в бездну, на заиленное дно.

– Алеша?

– М?

– Я задам один вопрос? Если мы еще играем? Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Без проблем. Готов, душа моя! Задавай, – чересчур спокойно произносит.

Задираю голову и пристально рассматриваю мужа снизу – гордый вздрагивающий слегка заросший подбородок, трепещущие длинные ресницы, широко раздувающиеся ноздри, гуляющие по скулам желваки и дрожащая, как будто бы в припадке, нижняя губа – он смотрит вдаль, меня сейчас не видит. Задумчивый и очень рассудительный, с четкой горизонтальной морщинкой на высоком лбу и с перпендикулярной ей короткой линией над переносицей…

– Ты хочешь детей? – и быстро добавляю. – От меня?

Лешка сглатывает и со стоном кривит лицо.

– Оле-е-е-е-чк-а-а-а.

– Ответь, пожалуйста. Ты хотел бы детей от меня?

Он прищуривается и опускает взгляд ко мне:

– Очень, детка. Очень, очень, очень… Я…

– У меня…

– Неважно. Стоп! Не надо.

– Погоди, – прикрываю тремя пальцами его губы, – тшш, не мешай. Я не смогу дальше двигаться, если сейчас не выскажусь. Потерпи немного.

Мы оба замолкаем и чего-то сверхъестественного в абсолютном вакууме ждем.

– Там, на маяке, у Пети. Ты помнишь, Алеша?

– Да, конечно, – спокойно подтверждает.

– Ты спросил: «Где твой ребенок, Климова, где твой сын?». Я разозлилась. Помнишь?

– Олечка, это не мое дело, у каждого человека есть прошлое, которое прошло. Так ведь?

– Я ответила, что у меня нет детей, – настырно продолжаю.

– Ты…

– Я солгала, Алеша. Вернее, недоговорила. У меня больше нет ребенка – так правильнее, так я должна была ответить. Но сыночек был! Он, – опускаю голову и прижимаю подбородок к самой шее, – умер, я бездумно и очень опрометчиво прокляла свою малютку. Пожелала ему смерти, и он в день своего страшного рождения… Ушел. Родился слишком крошечный и…мертвый.

Муж громко дышит. Не знаю как, но четко ощущаю эту мощь. Его грудная клетка бьет мне в спину, словно тараном прошибает, и пытается пронзить насквозь.

– Он сделал мне ребенка. По-другому и не скажешь. Пожалуйста, поверь, я этого не хотела. Делала все, чтобы не забеременеть, чтобы случайно этого не произошло, но… Дима не пользовался никакими контрацептивами, он или забывал, или специально в моем присутствии разрывал презервативы. Он…

– Сука гребаная! Больная тварь! Убью, – рычит.

– Тшш, Леша, пожалуйста. Перестань! Не надо.

– Убью его, убью.

– Он уже наказан, а ты не злись. Ну, – вытягиваю руки и закидываю ему на шею, не глядя, глажу густые слегка волнистые волосы, перемещаюсь на затылок, спускаюсь ладонями на уши, и шепчу. – Пожалуйста, тшш. Хватит! Я прошу.

Лешка утыкается носом мне в макушку и елозит губами по волосам. Цепляется зубами и щетиной – больно тянет и с корнем отдельные волосины выдирает.

– Я родила раньше срока. На нервной почве, видимо, началась родовая деятельность. В тот вечер я была одна. Не паниковала, не дергалась, взяла сумку, там были приготовленные вещи, проверила все документы, полисы и договоры, пересчитала отложенные деньги и спокойно вызвала такси. Все начиналось хорошо…

– Оля, душа моя, идем на лавочку.

– Нет! Я не сяду, просто не смогу смотреть тебе в глаза. Давай так, у речки, у этого бортика, с видом на бесконечный горизонт. Смирнов, ну потерпи меня. Может быть…

– Продолжай, любимая, – опускается лицом мне на плечо и бережно трется об меня своей щекой.

Я прикрываю глаза и вспоминаю в мельчайших подробностях то, что тогда в том жутком родильном доме произошло.

– А там… Господи, Алешка! В предродовой палате я познакомилась, – громко сглатываю, всхлипываю, икаю и с громким ревом произношу, – с его первой, настоящей, женой. Она рожала в тот же день, там же и на тех же условиях! Это невыносимо. Врачи все повторяли ее фамилию: «Черненькая, раскрытие неполное, подождем еще. Черненькая пора прокапаться, наверное…».

– А ты? Как ты поняла, что это она…

– Эта баба постоянно звала его. Обвиняла, ругала, посылала далеко и на все буквы алфавита. Мол, он, скотина, сделал малыша, а сам смылся, чем-то занят, висит, подлец, на телефоне, и ждет поздравительного звонка. А я ведь не меняла фамилию, Алеша. Единственное мое условие, которое он не смог опротестовать! Категорически! Отказалась наотрез! Я разодрала ему лицо, но проявила настойчивость хотя бы в этом. М-м-м… Эта женщина кричала, словно на скотобойне. А я заткнулась, закусив губу, терпела и ждала, когда ж ее переведут в родильный зал. Ей-богу, это было просто невыносимо…

– Я все понял, детка. Ты можешь не продолжать…

– … Она скулила, что ее муж – великий мужественный пожарный, что он сейчас выполняет свой профессиональный и служебный долг. Сволочь! Сволочь он! Чертов шизофреник! Спал идиот с обеими, детей сделал… Ладно ей! А мне? Мне-то за что? Если не хотел меня, питался местью, и не планировал дальнейшую совместную судьбу. За что?

Алешка силой разворачивает меня к себе лицом и зажимает голову в огромных лапах:

– Ты ни в чем не виновата! Не твоя вина.

– Я ведь терпела, на что-то рассчитывала, ждала чего-то… Алеша!

– Мы все такие, Оль, все! Абсолютно! Без половой дискриминации. Неважно в штанах или юбке, мы ждем облегчения, взаимопонимания, любви, в конце концов.

– Мой шрам. Там, – глаза вниз опускаю, – ты понимаешь?

– Я знаю, что это, малыш. От операции, кесарево сечение. Я прав?

– Да-да. Он родился мертвым, Алеша. Он умер, находясь в гнилой утробе своей недоматери. Я – долбаная плохая сука-мать! Ты знаешь, как я его ругала и била себя по животу, как я желала ему смерти, знаешь, знаешь? Я возненавидела собственного ребенка, а он, несчастный, нелюбимый, разрывал меня изнутри, словно прекрасно понимал, что его ждет при появлении на свет. Я бы… Я бы удавила его вот этими руками… Господи! Я – жестокая дрянь! Убийца…

– Тшш. Ерунда, малыш. Не верю! Ты не такая! Ты – не злая, не мерзкая, не агрессивная, ты… Хочешь знать, как я вижу нас?

Сквозь слезы головой киваю в знак согласия.

– Ик, извини меня, хр-ик, – хнычу, безобразно кривляюсь, хрюкаю, икаю. – Извини, пожалуйста…

Он вдруг легко отталкивает меня от себя и опускает свои огромные ладони на мой живот.

– У нас будут красивые дети, одалиска. Как ты, душа моя, как ты. Думаю, что, м-м-м, двое? Ты как на это смотришь? – круговыми движениями муж гладит низ моего живота. – Два пацаненка?

– Ты хочешь мальчиков. Сыновей? Двух братиков? Ты… – затихаю и пытаюсь улыбнуться.

– Две девочки! Или братик с сестричкой. Но двое минимум, малыш. Детворе должно быть нескучно с нами, с угрюмыми родителями. Понимаешь?

– Алеш-а-а-а. Я…

– Ты ведь можешь иметь детей? Ты… Оль, что врачи говорят? – он вдруг серьезнеет и замолкает – муж ждет только положительный ответ.

– Юрий Григорьевич, – быстро осекаюсь, поймав его недоумевающий взгляд, – это мой врач, Леша.

– У-у-у, – с улыбкой продолжает свои круговые движения по моему исполосованному животу.

– Сказал, что шансы есть и очень неплохие. Поэтому…

– Значит, зашибись! Попробуем, малыш? – поднимает взгляд и шаловливо мне моргает. – Что делаешь сегодня вечером, душа моя? Какие планы? – склоняется к моей шее и прочесывает губами вверх-вниз. – Сладенькая рёва-одалиска. М?

– Ты не сердишься, не злишься, не кричишь, ты не поднимаешь руку? – в блаженной истоме закрываю глаза.

– Я предвкушаю, как войду в тебя и похозяйничаю там сегодня. Голеньким и возбужденным, без своей резиновой брони! Я помню, как это там у тебя. Тепленько, как в норке. Оль, я, кажется…

– Пошляк! – подвигаюсь ближе и вешаюсь к нему на плечи. – Ты пошленький, мой муженек.

– Возьму тебя сегодня и не один раз…

Господи! Прямо в коридоре, вжав мое лицо в огромное зеркало, Смирнов быстрыми ударами вколачивается в меня. Молчит и тихо стонет, а я, как гибкая пантера, отклячиваю и подставляю для классной экзекуции свой зад.

– Еще… Леша, – жалобно хнычу. – Что ты вытворяешь? – шепчу.

– Обойдешься! Что хочу, то и ворочу, любовь моя, – он осторожно выходит и шлепает по дергающемуся заду. – М-м-м, румяная затраханая красота.

Влажно, мокро, липко… Даже хлюпающе и немного вязко! Как-то негигиенично! Я морщу нос и опускаю взгляд, а Лешка, откинув голову назад, очень громко ржет:

– Течет моя мадам! Истекает… Живые соки испускает.

Ах ты ж!!!

Гад, паршивец, извращуга, озабоченный мужик! Мой муж – сексуальный темпераментный домогатель. Необъезженный дикий жеребец! Лихой мустанг-вожак и альфа-лидер пока еще немногочисленного молодого табуна!

– Идем туда, – он обхватывает мою руку и терпеливо ждет пока я переступлю через свои трусы. – Давай-давай, раз-два, раз-два.

– Леш…

– Поднимаем ножки, шевелим попкой и идем, малыш. Отказы сегодня я не принимаю. Напоминаю, что Вы, любезная, выплачиваете сейчас большую неустойку за сорванный утренний план.

На кухне? Он сейчас серьезно? На столе, на котором мы едим? Я упираюсь и слегка от направления движения отклоняюсь.

– М-м-м, это как-то…

– Туда-туда, солнышко.

Я виновата! Значит, буду каяться столько раз, сколько Смирнов отложит для меня. Но здесь? Смогу ли…

Ах, как приятно! Дышу, как загнанная быстрой долгой скачкой лошадь, лежа на столе со спущенными затекшими ногами – бью пятками по закрытым боковым поверхностям.

– Я больше не могу. Ты затрахал меня… Чертов извращенец, Смирнов Алешка, – запыхавшись от супружеского забега, который он мне тут устроил, оттягиваю сильное тело от себя. – Это… Господи, Смирняга, мы испохабили святое место для принятия пищи…

– Да ладно! Мы его облагородили, душа моя! Твои половинки прекрасно и навечно отпечатались на темно-зеленой поверхности стола. Но, – закусывает нижнюю губу и прищуривает взгляд, – еще ведь не все, малыш! Я не закончил получать свой персональный кайф. Идем-ка, детка, в кровать.

– Ты не устал? – приподнимаюсь на локтях и строю кислое лицо. – Хнык-хнык, Лешка. У тебя там что…

Он хищно улыбается и облизывает губы, затем подмигивает и стаскивает меня за лодыжки, как мягкую игрушку со стола.

– Опа! В кроватку, Оленька, в кроватку. Надо усмирить очень стойкого бойца…

Такими темпами я забеременею к завтрашнему утру. Смирнов дал слово… Алешка как его отец! Господи, а я отчаянно молюсь, чтобы он его сдержал!