Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

Медленно опускаю скрещенные руки на свой живот. Сначала глажу тело, а затем вдавливаю внутрь и пальцами в грубую ткань врезаюсь. Как будто в атмосфере подвисаю на одно мгновение, смотрю в быстро растекающуюся, куда-то удаляющуюся точку, сжимаю ткань футболки и со скрежетом стачиваю свои клыки. Затем вздрагиваю, громко выдыхаю, а при глубоком вдохе пропускаю через ноздри лесной воздух этого помещения:

«Хорошо! Спокойно! Мне здесь ничто не угрожает. Не боюсь, не боюсь. Никого здесь нет».

По-моему, я даже улыбаюсь? Помогает? Помогает!

– Оля?

– Да? Я слушаю Вас. Тебя. Вас, – вздрагиваю и отмираю. Опуская голову, теперь рассматриваю геометрический ковер. – Извини.

– Хватит. Мы ведь уже договорились. Перестань об этом думать.

– Угу. Все-все. Прошло. Тут очень красиво…

Смирнов рукой указывает на комнаты:

– Дама вперед! Выбирай любую.

Вскидываю на него глаза и быстро опускаю, затем прохожу в нужном направлении. Ничего не скажешь, теперь я растерялась – обе комнаты сказочно хороши, прекрасны. Метраж один и тот же, тут без сомнений. В одной есть телевизор, а в другой открытый книжный шкаф.

– Наверное… – захожу в мини-библиотеку.

– Мог бы и не спрашивать, одалиска? Да? Работа и здесь тебя не оставляет.

– Не люблю телевизор, Леша. Глупые программы, очень громко и я абсолютно не понимаю современный мир и сетевые развлечения. Чуждо все!

– Сколько тебе лет, таинственная незнакомка?

– Я… – рассматриваю корешки книг и не спешу с ответом. – Такое у женщин не спрашивают, Алексей. Это невежливо и бестактно.

– Я ведь все равно узнаю. Мать или отец подскажут, но это будет уже не то. Поэтому, пожалуйста, мне очень интересно. Скажи сама. Есть ощущение, что я разговариваю с женщиной как будто из другого измерения, из другой галактики, Вселенной, из иного века. Ты, словно периодически вылетаешь в свой астрал, а потом вдруг возвращаешься в наш похабный мир и выдаешь такое, что трудно мне, например, переварить и уложить в своем сознании. Так что у нас по возрасту, изумруд?

– Мне двадцать семь.

Не знаю, стоит ли после такого числа добавлять «всего лишь»? Возможно, для его двадцати восьми я откровенная старуха, и он хотел бы видеть здесь юную, но точно совершеннолетнюю, дикую «козу». Но так уж вышло, да и мы с ним вроде бы не пара, а так случайно вынужденные знакомые. Дети лучших друзей, не более. Ему придется уживаться с тем, что есть.

– Хорошо, – с выдохом улыбается. – Что скажешь? – указывает рукой на помещение. – Выбрала? Определилась?

– Останусь в этой. Ты не возражаешь? – осматриваюсь по сторонам и прохожу внутрь смелее.

– Нет, – подает мой рюкзачок. – Располагайся, устраивайся и обживайся. Хочешь, полежи и книжку почитай. Нет, тогда просто поброди по дому или выйди на улицу, присоединяйся к нам. Я пойду немного поработаю – клиенты слишком нервные ребята, ждать не любят, к тому же они наверняка учуяли, что я уже здесь. А потом, – грозит возле моего носа пальцем, – потом, одалиска, нас ждет с тобой весьма насыщенный день и вечер. Тебе понравится спокойная Малышка…

– Нет-нет. Ни в коем случае. Я ведь уже сказала, – мотаю головой и выставляю перед собой обе руки. – Это без меня. Не смогу. Я их боюсь. Пожалуйста, не настаивай на этом.

– Ты ведь даже не пробовала и ничего об этом не знаешь, но упрямо талдычишь какую-то чушь. Все! Я уже решил и перерешивать не собираюсь, а значит, так и будет – смирись, одалиска. В этой теме наш разговор с тобой окончен на моей мужской мажорной ноте, – поворачивается ко мне спиной, выходит из комнаты и шествует по маленькому коридору в направлении на выход, а по движению заумную лекцию читает. – Есть иппотерапия, Оля. Современный метод социальной адаптации человека, у которого есть некоторые проблемы в отношениях с окружающим миром, с людьми, или просто у него в жизни непростой период, переживания и огромное горе. Тяжело самому выкручиваться, вот он и теряется, а затем и вовсе уходит от реальности, становится агрессивным или, наоборот, апатичным, аморфным, неживым, никаким. Считай, что это твое назначение и сразу же лекарство – отличное средство от депрессии или периодически накатывающей грусти. Ты успокоишься, погуляешь, приобретешь румянец на щеках, возможно даже улыбнешься, ко мне помягче будешь. Стоит попробовать! Хотя бы ради меня.

Ради него? Уже начинается? Смирнов накопил силы и пошел в атаку, он так наступает, берет меня на абордаж?

– Алеша…

– Я помню-помню – не сомневайся, но и я не для себя стараюсь. У человека должна быть цель в жизни, солнышко. Без цели – мы абсолютное ничто. Я точно не ошибся в определении – НИЧТО! Есть цель, одалиска? Радость от твоей жизни в глазах играет? Я вот не вижу. Тогда вопрос: «Чего ты хочешь, солнце?».

Легко спросил и ждет теперь моего ответа. С улыбкой, очень терпеливо, а я вот, если честно, и не знаю. Что? Есть эта цель? Была ли? Когда-то? Или я бесцельное и глупое создание. В восемнадцать – да, была, и не одна, их было слишком много, какая-то даже определенная надежда щекотала мои руки-плечи и понукала двигаться вперед; в двадцать один – условия, увы, немного поменялись, жизнь не щадила, но закаляла, я против всех житейских неурядиц упорно продолжала движение вперед; а в двадцать пять – разрушились мечты, разбилось все, что с трудом было до этого построено, все изрезано, раскромсано, подло выкинуто за ненадобностью, да я и сама «любимым, но бессовестным, человеком» была вышвырнута, заменена, а потом забыта.

– Спасибо, что привез сюда, – успеваю взять его за руку, – Алексей, услышь меня, пожалуйста. Ничего не выйдет. Не получится. Только из-за меня. Поэтому не трать время, силы, а главное, не редактируй свои цели и желания. Слышишь?

– Не глухой. Отдыхай, наверное, одалиска. Проветри голову, освободи мысли и не сдерживай свои мечтания. Уставься в потолок, потом прикрой глаза, на свою Кассиопею, что ли, слетай, – ухмыляется.

Я вижу на его лице явное пренебрежение. Наверное, он не расслышал то, что я ему сказала? Чего он ждет? Тогда еще раз повторяю:

– Ничего не выйдет, – и очень тихо добавляю, – у нас с тобой. Не получится. Леша, слышишь? И даже дружба. Настя говорит, что ты не умеешь с женщинами дружить. Я никого не осуждаю. Более того, так и должно быть. Это ведь проблема, когда разнополые всего лишь друзья и, как пришибленные, за ручки держатся. Рано или поздно все это закончится расставанием, которому будет предшествовать один-единственный дружеский сексуальный контакт.

– Сейчас я понял, твоя проблема не в скорби, Оля! Определенно. Ты просто много думаешь, солнышко, и все не о том. Причем такую ерунду наружу порешь. Я уверен, что сейчас тебе не надо в книги погружаться, – он очень резко перебивает, – и к Настиным таким доморощенным психологическим советам не следует вообще прислушиваться. Я с ней об этом поговорю, а лучше, скажу Николаю, пусть язык своей жене свернет в трубу. А ты, пожалуй, отдохнешь в компании, с нами, идем-ка на свежий воздух. Быстро-быстро, – подтягивает меня за руку к себе поближе и всматривается в мои глаза. – Не будешь тут одна сидеть – ты нестабильна, а будешь с нами общаться, оттачивать болтливое мастерство. Идем-идем. Готова? Что-то будешь брать с собою?

– Я… Алексей!

– Это все не для обсуждения, рассусоливания или для публичных дебатов. Говорю тебе для справки! Просто пока предупреждаю, куда намерен вести. И все! Не стоит упираться, растопыриваться, кусаться. Поверь, пожалуйста, мне не составит большого труда волоком или безжизненным мешком в нужное место принести. Мы разные по силе – как ты там говоришь, «все правильно, так и должно быть», поэтому, изумруд души моей, не раскачивай и без того неустойчивую обстановку, а покорно следуй за мной.

Ну, вот и все! «Ольга Климова», ты просто растрепанная тряпка, размазанное на земле кровавое пятно! Привыкай! Он – твой новый командир, слушайся и подчиняйся. Терпи, Ольга, – осталось каких-то восемь дней.

– Хорошо…

Стыдно признаться, но за все свои жалкие годы никогда не видела на близком расстоянии лошадей. Передо мной конюшня – тут очень жарко, даже душно, потно, не смотря на распахнутые ворота с двух сторон, но чисто, опрятно, убрано и без тошнотворного запаха – у Суворовых прекрасное содержание пугливых скакунов.

Алексей с серьезным видом обслуживает каждое приведенное Николаем животное, лишь иногда поднимает голову, моргает нам с Анастасией, улыбается всем зрителям и что-то матерное говорит своему дружку. Я замечаю, что он следит за моим обязательным присутствием во время всех копытно-маникюрных процедур. Он пристально следит за мной – не отводит взгляда, заставляя меня смущаться и краснеть!

У него мощное большое тело – первое, что бросается окружающим в глаза. Но абсолютно не раскачанное! Вернее, мускулатура есть, и даже много, но «выращенная» естественным, трудовым, путем, а не в спортзале на исключительно белковой диете. Смирнов, поглаживая конные запястья, скакательные суставы, предплечья, бабки, легко приподнимает каждую ногу животного, затем сильно зажимает и фиксирует копыто между своих колен, поправляет-направляет, иногда шепчет лошадиные заклинания, очень крепко держит и быстро выполняет все необходимые процедуры, как маникюрщик, только для лошадей. Он – сильный и… Очень улыбчивый человек. Обязательно моргнет, скорчит смешную рожицу или какую-то пошленькую шутку ввернет, типа:

«Хлорка, мальчики тебя уже заждались. Слышишь, как пошло озабоченные морды ржут»;

или

«Карат, ты похотливый жеребец, сказал же, не трогай, не приставай, противный! Спрячь свою палку, безобразник, не пугай. Тут некоторые не видели такой длины. Мы не одни, здесь все-таки присутствуют человеческие дамы, отползай, озабоченное животное».

– На этом все, Леш? Может, хватит на сегодня? – Николай негромко спрашивает, при этом наклоняется к склонившемуся и опирающемуся локтями на свои колени Смирнову. – Завтра продолжим? Ты устал, – взъерошивает ему шевелюру и, схватившись за волосы Алексея, приподнимает его голову на себя. – Осталось три молоденьких кобылки. Трехлетки, новенькие. Ты с ними еще не знаком. М? Что скажешь, брат?

– Да, пожалуй, на сегодня хватит. Пусть звери успокоятся и отдохнут, да и мы немного с Олей развеемся, развлечемся, переменим обстановку. Хочу ей показать местные достопримечательности. Верхом! – последнее очень громко произносит и стреляет на меня, по-детски повисшую на деревянном заборе, своими коричневыми глазами.

– Пожалуйста, – шепчу губами. – Алексей, я прошу. Нет-нет! Господи.

– Да никаких проблем, Смирняга! Маленькую? – Николай идет к денникам.

– Да, Малышка нам с ней однозначно подойдет.

Спрыгиваю на землю и пытаюсь позорно ретироваться куда-нибудь подальше. Сейчас это не важно, главное, нужно смыться и не отсвечивать ближайшие два часа. В конце концов, не станет же он разыскивать меня:

– Далеко собралась? – вытирая руки полотенцем, ехидно спрашивает у меня. – Ольга-а-а? Отвечай!

По всей видимости, нет. Он что, читает все мои намерения и перемещения? Смирнов – телепат, медиум, суперэкстрасенс? Нагнал и даже не запыхался.

– Я прошу, Смирнов. Не смогу! Не смогу! Боюсь! Сильно…

– Не стоит. Не надо. Не унижайся и не сомневайся. Решено! Николай все сделает, подготовит, а мы с тобой поедем недалеко, немного покатаемся, к тому же, я хочу поговорить с тобой. Наедине. Без свидетелей и мудреньких беременных советчиц.

Поговорить? О чем?

– Алеша… – по-моему, я умоляю и начинаю как будто поскуливать и подвывать. – У-м-у-м! Му-у-у-у! Алешенька…

Хнычу и строю мокренькие глазки.

– Кайфово! Но сейчас, одалиска, совершенно не уместно, и однозначно, – поднимает глаза вверх, обдумывает, а со сформированным решением опускает и, ухмыляясь, смотрит на меня, – нет, нет и еще раз нет! Идем. Ольга, будь «мужиком»!

Господи! Это она? Малышка? Махина! Гром-баба! Просто великанша! Сколько в ней центнеров? Сто? Двести?

– Алеша!

– Большая крошка, да? Першерон – французский тяжеловоз, но тут есть небольшая помесь, она считается выбраковкой, – он хлопает ее по заду. – Но все-таки красавица! Под человека заточена, а не только под ценный тяжелый груз. Умеет ходить под седлом и, к тому же, добрейшая кобыла и абсолютно не ревнивая, изумруд. Самое главное ее достоинство, как по мне! У нее большое доверие к человеку, если учесть из какого ада мы с Колей вытянули ее. Так! Иди-ка сюда…

Он подходит к пятящейся мне, сильно обнимает за талию, приподнимает, отрывая ноги от земли, и столбиком несет к явно недоумевающей и смеющейся надо мной кобыле.

– Я…

– Не бойся. Ты не одна, я буду за тобой! – он нахально гладит мои бедра, трогает ягодицы, сжимает, затем спускается рукой к левой щиколотке, обхватывает самое тонкое место громадной лапой и, сгибая в колене, поднимает ногу, устанавливая стопу в большое стремя, затем впечатывается своим телом в мою спину и куда-то в сторону шепчет. – Схватись обеими ручками за выступающую часть седла, а затем оттолкнись, одалиска, что есть силы, а я тебя подстрахую и приподниму, подсажу, если не получится.

Не спорю – со Смирновыми, так же как с отцом, так и с его сыном, это бесполезно. Выполняю все в точности, как он сказал и проинструктировал. Отталкиваюсь, пружиню и… Лечу! Алексей закидывает меня в седло и просит не вкладывать ноги в стремена:

– Ты вряд ли, солнышко, сможешь что-то с Малышкой сделать, поэтому… Кыш-кыш! Эти рычаги управления исключительно для меня.

– Леш! – Коля к нашей слаженной команде подходит.

– Угу, – Смирнов перекидывает поводья, поправляет стремена, гладит щеку кобыле и внимательно слушает, что говорит ему Суворов.

– К ужину вернетесь? Или… Не судьба? – мне подмигивает и быстро возвращается глазами к Алексею.

– Не ждите, ребята. Покатаемся, а поедим потом. Не волнуйтесь! Спасибо за гостеприимство, – он осматривает свою работу, еще раз трогает копыта и периодически бросает шаловливый взгляд на мое испуганное лицо. – Погуляю с девочками и вернусь удовлетворенный, а потом заморим червячка!

– Договорились. Шпоры?

– Обойдусь.

– Как пожелаешь, лошадиный господин!

Алексей совершает те же действия, что и я раньше, усаживается за мной и прислоняется к спине своей горячей быстро вздымающейся грудью. Я чувствую жар в районе лопаток, а затем вдруг на ключицах и мочках ушей. Он заглядывает мне в декольте? Рассматривает под разным ракурсом? И справа, и слева? Симметрию, наверное, ищет, натуралист-извращенец? Слава Богу, что у меня не слишком открытая футболка, хотя я уверена, что верхняя часть все-таки для него доступна – там точно все на виду, кромка бюстгальтера и его живое колышущееся содержимое. Вид сверху – сиди и смотри, наглый обалдуй!

– Твою мать, просто охренеть, одалиска! М-м-м. Красиво! А потрогать можно?

Я ерзаю и локтями шпорю ему живот, он не сдается и еще сильнее напирает. Мои тычки Смирнову, что огромному слону дробина. Такая себе щекотка и вялый комариный укус.

– Тшш, тшш. Тпру, строптивая кобылка! Чего завелась? Что за необъезженная непокорность? Тихо-тихо, амазонка, не нервничай и не злись.

– Ты очень близко, – сквозь зубы, не раскрывая рта, говорю. – Отодвинься, пожалуйста.

Отталкиваю его ягодицами и еложу причинным местом по сидению.

– Не вижу никаких проблем, – он подается своим пахом на меня, имитируя то самое движение. – Извини, но мне тоже надо где-то сидеть. Чего ты возбудилась? Успокойся, перестань.

– Мне неудобно, – шиплю вполоборота, пытаюсь повернуться к нему лицом, но он не пропускает. – И я тебя об этом не просила, ты сам так захотел.

– Смотри вперед! Сейчас начнется интересное путешествие.

В этот момент Малышка дергает головой и опускается мордой в землю, а я, как истеричка, визжу:

– Лешенька, пожалуйста. Я упаду! Алеша, Алеша, – закидываю руки ему за шею и тяну к себе. Вот так держусь!

– Как скажешь, изумруд! Отпусти меня и расслабься, все уже нормально, – натягивает поводья и бьет пятками по лошадиным бокам. – Поехали, Малышка! Девочки, счастливой нам дороги!

– Медленнее. Я тебя прошу, – закрыв глаза, не глядя никуда, тихо произношу. – Медленнее, слышишь? Я так не могу…

– Я учту, солнышко, на будущее, – хихикает и утыкается лицом в мою шею. – Учту, учту. Схватись за ее гриву. Не знаю, заплети ей косу. Успокойся. Мы уже едем, все нормально.

– Ты не мог бы, – дергаю плечом, пытаюсь сбросить эту массу. – Что это такое? Ты наглеешь и переходишь все границы…

– Лаванда и миндальное молочко, – шепчет, осторожно дует и щекочет шею. – Не ошибся, я ведь не ошибся. Да?

Тишина. Ни слова ему теперь не скажу, пока мы не вернемся. Не дождется. Алексей укладывает поводья в одну руку, фиксирует кулаком и с легкостью управляет этим четырёхногим живым автомобилем, а вот вторую руку он очень властно располагает на моем животе. Периодически опускает ее ниже, сжимает-разжимает, словно наощупь рассматривает меня, самодовольно хмыкает на безмолвное разрешение и круговыми движениями направляет маленькое тело еще плотнее в себя.

– Смирнов? – порыкиваю с осторожностью, опаской. – Смирнов? Смирнов? Р-р-р-р…

– Угу, – его рот определенно застыл на моем плече, а нос неспешно прохаживается по шее. – Что? – отрываясь на одно мгновение задает вопрос. – Что, одалиска? «Смирнов», «Смирнов» – чего тебе хочется, солнышко?

– Повторяю еще раз, ты слишком многое себе позволяешь. Убери руку, подними ее повыше, и перестань слюнявить мне плечо. У тебя чересчур горячее дыхание и острые зубы – все чувствую и… Ты нагло пользуешься моей неуверенностью и неопытностью…

– Если бы это было так, – перебивает и утыкается своим лицом мне в щеку, задевая губы, нос, – то я, вероятно, лежал бы уже в травматологии с разбитой мордой и расцарапанной левой бессовестной рукой, – он отрывается от живота и, прокручивая свою ладонь перед моим носом, демонстрирует ту самую бесцеремонную конечность. – Но ты шипишь и стопроцентно млеешь! Это заводит еще больше и стимулирует меня, но я не против, не имею возражений. Ты провоцируешь меня, солнышко! Иду на приступ и, твою мать, уже ведь понял, что завоюю тебя.

– Хватит! – дергаю сильнее плечом. – Я сказала: «НЕТ»; а ты клятвенно обещал…

– Обещал не трогать в доме, не спать в кровати, но наслаждаться твоим присутствием после определенно тяжелого трудового дня – не было такого уговора. Я отдыхаю, расслабляюсь, исследую тебя. Ты – интересная персона. Непонятная, загадочная, таинственная. Один вопрос, – наконец-то отрывается и прекращает эту пытку, – почему мы не встречались раньше? Наши отцы – друзья, ты знаешь мою мать, как и она тебя, училась некоторое время, а потом… Где ты была? М?

Не стану отвечать! Хреновая эта иппотерапия, должна сказать. Совсем не помогает, не расслабляет и не настраивает на задушевные беседы с определенно взбудораженным мужиком.

– А? – он снова дергает мой живот и даже подключает вторую руку с поводьями.

– Смотри вперед, Алексей. Я боюсь, что мы куда-нибудь упадем, покалечимся или погибнем.

– Как упадем, так и встанем. Не придумывай и не транслируй негатив.

– Не уверена в этом относительно себя. Ты меня угробишь, нерадивый лекарь!

– Никогда. Никогда, изумруд души моей.

– Не называй меня так.

– Не командуй, одалиска. Слишком шаткое у тебя тут положение, к тому же, ты сейчас в моих руках и на спине Малышки. Мы можем разозлиться оба и тогда, – его руки ползут мне на грудь и одновременно сжимают полушария, спрятанные в лифчик, – ложись-ка на меня. Расслабься и доверься, тепленькая, мягкая, – он усиливает напор и подключает губы. Целует шею, прикусывает мочку уха, затем спускается на скулы и подбирается к губам. – Вот так! Ну, вот видишь, все ведь хорошо, тебе приятно, расслаблено. Спокойно, тихо. Ты такая интересная, таинственная… Оль, ты… Где ты была? А?

Глава 6

Ольга так и не ответила на мой вопрос – один-единственный в тот момент, но важный – я определенно хотел бы знать. Со вздохом откинулась на грудь, разлеглась на мне, как на кровати, и позволила очень многое, но ничего не рассказала:

«Где же ты была, одалиска? Где? Почему не встречались раньше? Я бы тебя запомнил, солнышко. Запомнил! Сто процентов! Поговори со мной, Оль. Слышишь?».

Тишина и женское сопение, ни стона, ни урчания, ни жалостливых просьб, ни пожеланий, ни понукания, ни поощрения, ничего. Ей хоть было хорошо или она все это терпела? Умеет молчать – я снимаю шляпу и преклоняю колени, этого у Климовой не отнять. Ольга – партизан и стойкий разведчик, такого лаской не разговорить, в качестве «языка» не взять.

Чего греха таить, я ведь от души наигрался с ее телом – сижу сейчас, как пришибленный, и с блаженной улыбкой вспоминаю, что, как озабоченный урод, вытворял – целовал тонкую шею, легко и без преград добирался до щечек, подбородка, но не губ. Нельзя! Ни разу не далась – выкручивалась, била по рукам и зло сипела:

«Не хочу! Нет! Нет! Перестань!».

Ладно! Я отступал и вроде бы сдавался, но ненадолго, так на некоторое время – позволял ей дух перевести, а потом – все заново, сначала. Шея, ключицы, щеки, подбородок, грудь. Мял, гладил, сжимал – сука, я ведь ни в чем себе не отказывал. Она покорно принимала, а я нагло пользовался, как заведенный нимфоман. Малышка тихим ходом кружила по огромным просторам базы, а я резвился с одалиской, как желторотый выпрашивающий женскую ласку пацан.

Четыре часа утра. Хорошо-то как! По-майски прохладно, безветренно, тихо, но точно слышно начинающееся щебетанье ранних птах. Курю уже вторую сигарету и ставлю на еще один «повтор» свой вчерашний заскок с таинственной незнакомкой.

Где она была? Где она была? Кто этот чертов Дима? Она, возможно, замужем? Твою мать! Об этом не подумал, чумовой? Вот тебе и неожиданный, но вполне логичный ответ – мне кажется, она боится и не хочет разглашать подробности своей личной жизни, но ведь мама мне сказала, что:

«Она одна, увы, в этом городе никого у женщины не осталось, ей не мешала бы поддержка, помощь и мужское плечо. Леш, ты ведь способен на такие отношения! Я довольно хорошо знаю своего очень доброго и благородного сына».

Ну, скажем так… Все не все, мамуля! Это спорно! А вот ее? Ее она знает? Если да, то достаточно ли хорошо? Мать учила Климову, мой батя тесно общался с ее покойным отцом. Служили вместе, праздновали что-то, гуляли, но я не помню этой девочки, затем девушки, и на финал таинственной женщины среди своих друзей, с которыми частенько встречались на новогодних утренниках или многочисленных праздниках-корпоративах – отец таскал нас с Серым везде. По детству мы с братцем не знали слово «скука» или «сезонная хандра» – батя щедро разбавлял наш досуг, да плюс еще Шевцовы и немного Прохоровы, когда Надька выходила из очередного детского больничного отделения. Ветрянка, краснуха, скарлатина, один раз был даже коклюш – но потом врачи разобрались, ложная тревога – Голден леди просто «съела» в очередной раз «что-то не то». Она, мерзавка, приносила бяку-каку, а мы с братвой ходили по всем больницам с куклой исключительно за компанию – так амбулаторно поддерживали ее. Все это было! Но Климовых в моих воспоминаниях нет – пустая, не зарисованная, страница! Их не помню – ни отца, ни мать, ни ее. Я не встречал доблестное семейство до той злосчастной ночи в клубе. Что о ней знают на сейчас мои родители? Да ты, хитрец, надумал действовать за женской спинкой – какой порядочный сынок? Нет! Это очень некрасиво, даже подло и однозначно неправильно. Ольга – взрослый человек, а мы своими Смирновскими «задушевными» беседами за ее плечами наглым образом вмешиваемся в ее же личную жизнь. Неправильно! Бестактно и очень самонадеянно. Мать, как в горячке, заламывала руки и твердила:

«Она – интересный собеседник, Лешка. Я прошу. Пообщайся с ней чуть-чуть».

Я хмыкал, но маме все же дал слабенькую надежду. Не отрицал тогда, да и сейчас не особо спорю и вроде бы не лезу на рожон. Но!!! Оля не идет на контакт. Совсем! Вернее, вроде раскрывается, расслабляется, даже юморит, разрешает многое, вплоть до дебильных занудно-интеллектуальных жарких разговоров-споров с моей безоговорочной победой – люблю за пояс затыкать, это у меня от мамы; но как только что-то большее или половое – все, «привет», какой-то легкий проигрыш – передышка в разговоре, и опять тот самый… «Привет!». А вдруг у нее есть жестокий и ревнивый муж? А я вот своим присутствием провоцирую семейный скандал, беспочвенную ревность, возможные разборки. Плевать! Нужно, долбодятел, за своей такой сверхпривлекательной половиной внимательнее следить и никуда одну не отпускать, раз у девочки проблемы с верностью и мужским навязчивым вниманием. Сука! А мать почему о нем ничего не знала? Ведь очевидно же, что это, наше такое общение, в частности, может за собой «пренеприятности» повлечь. А возможно ли, что Ольга стыдится своего прошлого или имеющегося семейного статуса? Вполне! У нее грустный и ненавидящий мужчин взгляд, пренебрежение в глазах, когда речь заходит о половых отношениях, словно стойкое разочарование, как будто бы уже все решено и ничего, увы, с этим не сделать. Да прям! Можно подать на развод, в конце концов. С этим определенно нужно что-то делать. Кыш-кыш! Этого мне только не хватало:

«Смирняга-брат – семейный адвокат!».

Ухмыляюсь, предвкушая возможные варианты развития такого положения. Закладываю сигарету в зубы, втягиваю никотин и отклоняюсь на стуле – спустив руки вертикально вниз, вишу на двух скрипящих ножках, уставившись светящимся кончиком сигареты в деревянный потолок веранды.

– Алеша?

И вот опять… Привет! Да чтоб тебя, одалиска! Стул опускается с грохотом на играющий настил, а я давлюсь выхлопным ядом и быстро задыхаюсь:

«Твою мать, как жить хочу!».

Совсем не ожидал присутствия еще одного человека здесь, со мной. Перхаю, как чахоточный, и стучу ногами по полу.

– Я… Ох! Ты? Чего не спится? А? – кашляю и давлю в жестяной банке сигарету. – Разбудил? Помешал твоему ангельскому сну?

– Нет-нет. Я не спала, наверное, уже пару часов. На новом месте неспокойно, вообще не спится. Масса эмоций, впечатлений, да и между ног болит.

Да ну! Ведь ничего вроде не было? Малышка боками растянула, не пойму? Ну-ну! Не спится, «масса впечатлений и эмоций»? По-моему, она надеялась – я на это точно уповаю, что страшный зверь зайдет и овладеет сим гибким телом? Тайно, под покровом ночи, но, увы, все сорвалось. Насильник был не в силах и, если честно, на тот момент не в том игривом настроении.

– Я напугала? Прошу прощения. Не хотела. Можно? – указывает рукой на стоящую рядом садовую скамейку.

– Угу, – прокашлявшись, приподнимаюсь с насиженного места и усаживаюсь рядом с ней. – Мне кажется, – осматриваю ее хлипкую одежду, – ты околеешь в этой кофте. Надо бы чего-нибудь сверху накинуть. Слышишь?

Прикасаюсь к плечам, обтянутым какой-то слишком легкой, как по мне, херней.

– Оль?

– Больше ничего нет. Не захватила. Думала, что этого будет достаточно, – жалостливо-извиняющимся тоном говорит и показывает вздрагивающим движением плечей на то, что сейчас на ней висит красивой, но бесполезной тряпкой.

– Угу-угу, а я ведь тебя предупреждал, – поднимаюсь и направляюсь в дом. – Так-так, сейчас-сейчас, что-нибудь подберем из новомодного, но удобного, гардероба этого противного Смирнова.

– Леш, не надо…

– Это был не вопрос и даже, одалиска, не предложение. Как мой батя говорит – необсуждаемый приказ! Кофе-то будешь? – гну свою линию и не слушаю ее. – Иди сюда, зайди, пожалуйста, внутрь, а то там замерзнешь. Оденешься теплее, и мы снова на свежий утренний воздух выйдем. Давай-давай!

– Не отказалась бы, – она шуршит за мной и спокойно объясняет свое движение. – Я помогу на кухне. У меня есть галетное печенье – не сладкое, скорее пресное, но со сладким кофе…

– Я пью без сахара, без сливок, без молока, одалиска. Обычный, так сказать, без прикрас и прочих изысков. Что называется, по-крестьянски, по-простому. Не надо, например, экзотической восточности, пряностей, души или любви. Турка, пара чайных ложек коричневого порошка и, естественно, холодная вода. Главное, чтобы не сбежал – плиту трудно отмывать, да и мама заругает, – смеюсь. – Все! Непривередлив наш «Алешенька» в кофейных традициях, потому что ни хрена в этом не соображает. В еде, правда, тоже, – затыкаюсь на одно мгновение, останавливаюсь, словно подбираю нужные слова, а выбрав, вслух вещаю, – не фонтан. Морозов говорит, что я, как вечно голодный, ем, просто жру, как зверь, рву зубами, глотаю и за следующей порцией наблюдаю, типа не чувствую вкуса, нет насыщения, не знаю чувства меры, как вечно голодный пес. И так во всем, Оль. Это, видимо, проблема…

Резко прекращаю говорить – зачем ей это все? К чему развел никому ненужную полемику, словно сообщаю будущей жене о своих кулинарных предпочтениях и изюминках в подарочном характере. Забылся, видимо. Ну, одалиска, с утра энергия бьет ключом!

– Я все поняла, – спокойно реагирует, отходит от меня и направляется на кухню. – Пойду тогда варить? Не возражаешь?

– Даю добро и благословляю, – смотрю на удаляющуюся, по-моему, мной обиженную женскую спину.

Оборвал, что ли, резко? Накачал словесной бурдой? Что за смирившийся и жалостливый тон? С ней трудновато… По утрам особенно! И это без сексуальных отношений, а если была бы жаркая постель, то все… Громкая, но похоронная труба? Задумываюсь на одну секунду, прокручиваю этот разговор, стараюсь не заострять на нем внимание, уверенной походкой захожу к себе в комнату. У меня всегда есть теплая рубашка, как талисман на счастье и удачу – ей будет, конечно, великовата, но ничего и так сойдет, байковая тепленькая куртка с моим персональным запахом. Помечу Климову собой! Плотоядно улыбаюсь и вытягиваю из сумки нужный в очень крупную клетку мужской атрибут. Принюхиваюсь – пойдет, душа моя, и ко мне быстрее привыкнешь. Возвращаясь на кухню, сразу улавливаю носом кофейный аромат и наблюдаю склонившийся над плитой красивый тонкий силуэт. У Ольги очень женственная фигура – ее талию я могу обхватить двумя руками так, что пальцы одной стопроцентно встретятся с пальцами другой, еще и друг на друга на пару сантиметров забредут. А задница вообще зачетная, ее «карданный вал» оценил еще в том клубе, где Климова, она же Якутах, она же изумруд, она же Оленька, ритмично совращала мужскую толпу, как будто находилась под пыточным электрическим напряжением. А ее лицо… Ах, как она была зла! Точно. Без сомнения. На всех чертом смотрела, словно каждого за что-то личное кляла.

– Оль?

– Да, – поворачивается, а я в дверном проеме резко онемевшим типом замираю. – Алеша, я тебя слушаю.

– Где ты была? – еще раз задаю безответный вопрос.

– Спала, – нежно улыбается, – в соседней комнате. У тебя амнезия, Алексей?

– Я не о том, – хмыкаю и разворачиваюсь. Вытягиваюсь струной, словно рост свой огромадный на дверном косяке измеряю. – Где ты была до нашей встречи? Мне интересно. Слышишь?