Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Глава 17

Кружится и болит голова, ноет грудь и бешено дергает конечности… Господи, меня тошнит уже третий день подряд! Третий день я не могу нормально поесть, чтобы ни вывернуть свои внутренности наружу. Что со мной? Рассматриваю мутным взглядом рисунок кафельной плитки на полу. Замысловатые завитки, мелкие кружочки, точки, вытянутые лепестки и толстые фасолины… Эмбрионы, плодики, детки, беременность и роды! Желудок скручивает, тело сотрясает еще один спазм, а я быстро разворачиваюсь к белой фарфоровой чаши, падаю на колени, обнимаю холодный и влажный обод, и извергаю пустоту. Там ничего. Естественно! Желчь, вода и жуткое послевкусие. Я очень есть хочу и не могу. Очередное наказание подкатило?

Прикрываю глаза и наощупь вытягиваю из кармана свой мобильный телефон. Опускаю крышку унитаза, усаживаюсь сверху, скрещиваю ноги и ищу то самое обязательное женское приложение:

«Что по срокам у меня? Какой день цикла? Когда планируется? А месяц хоть какой?».

Рубец болит уже неделю. Он чешется, тянет, колит и, наверное, расходится. Все те же стойкие семь дней, как Алеша ушел в добровольное половое воздержание – он не трогает меня и даже не пытается. Целомудренный поцелуй в макушку, каменный пах в мой зад и властная рука на хирургически распаханном пузе. Наигрался или почувствовал неладное, а может я стала пахнуть мертвечиной – такой себе, подпорченный товар? Или я все же довела его? Лишила сладенького? Теперь осталось лишь дождаться вполне закономерной фразы:

«Ну, пока, душа моя. Лечись и не хворай, девчушка».

Какое сегодня число? Сверяюсь с электронной датой на телефоне и с дурацким безразличным видом рассматриваю свой сохраненный календарь. Чудесно! По всем показателям я беременна. Задержка две недели. Безмозглая! Все проспала! Жизнь ничему не научила «Олю»!

– Оля.

Вздрагиваю и едва не роняю на каменный пол мобильный телефон. Тактичный стук в дверь, безуспешная попытка открыть и слишком мягкий мужской, как будто бы упрашивающий, голос.

– Оль? Детка, ты там?

– Да-да. Одну минуту, Лешка. Я сейчас освобожусь.

– Ты, – он останавливается на мгновение – по-видимому, сейчас очень тщательно подбирает подходящие слова, – плохо себя чувствуешь, душа моя? Выйди, будь добра. Слышишь?

– Одну минуту.

Мне кажется, я слышу, как он сопит и дышит, нервничает и барабанит пальцами по слишком тонкому деревянному полотну. Мне кранты! Это вот оно! Но я ничего не понимаю, мы ведь предохранялись каждый раз. В этом точно нет моей вины. Я попросила и даже нагло настояла на презервативах, а он не отказал. Ни разу! Возможно, это произошло тогда, когда мы были в душе? Господи, как было хорошо! Тогда и произошел один-единственный незащищенный раз. И вот, пожалуйста, «Климова», греби девятимесячные, впоследствии пожизненные, последствия!

– Оль, я тебя прошу. Выйди ко мне, пожалуйста. Нам надо поговорить. Сколько можно прятаться? Считаю до трех. Если ты не откроешь, я разнесу к чертям эту хлипкую конструкцию. Перестань, в конце концов, от меня закрываться. Ей-богу, надоело. Поверь, я это сделаю. Раз…

Щелчок замка, и я с пресным безразличным видом, опущенными глазами и влажными губами выползаю на свет Божий. Вот оно, явление задроченной беременной проблемы пред светлы очи святого Великолепного Смирнова Алексея!

– Ты заболела, одалиска?

– С чего ты взял? Нет, слава Богу. Со мной все хорошо.

Он осторожно берет меня за руку и гладит каждый палец, при этом приседает и заглядывает в лицо:

– Не ешь совсем, сидишь подолгу в ванной комнате, по ночам немного стонешь…

– Я от наслаждения. Ты очень чуткий и эмоциональный…

– Перестань. Что у тебя болит? – он разворачивается, руки не отпуская, тянет меня на кухню. – Иди сюда, поговорим. Тебя тошнит. Я ведь не глухой, не маленький и не мальчик. Ты…

– Тебе уже пора, Леша.

– Подождут.

Он суетится взглядом по пространству, ногой цепляет барный стул и, обхватив меня за талию, легко приподнимает и сверху на него усаживает.

– Сидеть-не двигаться! Кому говорю?

Пытаюсь развернуться, но его приказ не обсуждается.

– Тебя ребята ждут, Алеша. Крестины все-таки. Полгода крошке, а вы все никак не соберетесь.

– Не страшно. Можно и в четырнадцать лет детеныша-крысеныша озвездить, я в эти монастырские сроки и обычаи вообще не верю, – он выставляет свои руки по обеим сторонам от меня и полосует объект внезапного допроса сканирующим взглядом. – Я буду говорить, а ты исправь меня или дополни там, где я провалюсь или невзначай что-то пропущу и не замечу. Хорошо?

Утвердительно киваю.

– Тебя тошнит, ты перестала есть, по крайней мере, от завтрака отказываешься, ты плачешь, скручиваешься в бублик по ночам от боли, у тебя больной и жалкий вид, а по моим тактильным ощущениям грудь стала больше. Это клево! Но! Теперь мой заготовленный вопрос. Ты беременна, Оля?

Ошибочный вывод, об этом слишком рано говорить. Нам просто надо разбежаться, Алешка, и у меня на этой почве очередной психический приход! Срок подошел, а тело мне сигнализирует, что не стоит чересчур затягивать и надо начинать прощаться, пока не стало слишком поздно. Только для меня! Только и исключительно! Вот, что все это означает, а не то, что ты нарисовал. Не то! Это так называемая ложная посылка. Твоя мама точно знает, что это такое, а ты слегка ошибся, Алексей!

– С чего ты взял? Мы ведь всегда предохранялись. Нет-нет, ты сделал ложный вывод, поставил мне неправильный диагноз.

По-моему, он меня совсем не слышит.

– Я ведь четко обрисовал твои симптомы? – прищуривается и приближается ко мне лицом. – Ничего как будто не забыл? Что теперь нужно делать? Что ты хочешь? Чем я могу тебе помочь?

«Помочь». «Что нужно делать». «Что я хочу». Я все сделаю сама, Алешка! Ты только не сопротивляйся возможному аборту!

– Тебе пора крестить малышку. Максим тебя намеренно убьет, а Надя скроет следы тщательно спланированного преступления…

– Климова! – он повышает голос и очень сильно раздувает ноздри.

Вот это да! Громко и даже по фамилии.

– Я здорова, Алексей. Все нормально, правда-правда. В конце концов, беременность, если это она, конечно, – не приговор, не инвалидность, не болезнь и не супер-пупер состояние. Но, – замечаю, как он гордо задирает нос и растягивает рот в сияющей улыбке, – это точно не она, Лешка. Женщины всегда очень четко ощущают такое скользкое физиологическое положение. Для нас с тобой, это – простой, некачественный, несвежий молочный продукт, грязные овощи и фрукты, и как итог, мое отравление и вынужденное пищевое воздержание.

– У тебя болит шрам, – глотает, подбородком и глазами указывает на точное месторасположение нестираемой жуткой памяти, – от аппендицита.

Я сильно отрицательно мотаю головой.

– Оль, болит. Я знаю, потому что ты громко стонешь, если я нечаянно его ночью задеваю. Это ведь, – я вижу, как он смущается, и все равно, преодолевая неудобства, продолжает, – так не должно быть. Надо показаться врачу…

– Девчушка ждет, Смирнов! Не затягивай с этим, – осторожно касаюсь слегка заросшего лица и ногтями нежно скребу мужские скулы. – Тебе пора, а я немного отдохну, полежу и почитаю книгу. Не переживай за меня, не надо.

– Ты…

Он злится. Вижу все, читаю по его лицу, хоть Лешка и старается скрыть это. Грубоватый тон и скорость разговора выдают колоссальное недовольство и ого-го какое между нами напряжение. Я отталкиваюсь руками от его груди и спрыгиваю со стула на пол.

– Иди за мной, – тяну за рубашку на выход.

– Климова, перестань. Я никуда не пойду.

– Александра Морозова хотела бы покреститься сегодня. Отец, имей же совесть.

Разворачиваюсь к нему, шустро подхожу вплотную и приподнимаюсь на носочки:

– Леша, не придумывай и не рисуй того, чего нет и никогда не будет. Все когда-нибудь заканчивается. Понимаешь?

– Нет, – шипит в лицо и больно зажимает мою руку.

Я кривлюсь и отчаянно пытаюсь освободиться.

– У тебя не выйдет, Оля. Слышишь, одалиска?

– Леш…

– Я сказал, нет. Не смей меня специально отталкивать. У нас прекрасные отношения. Что ты делаешь? А главное, зачем? К чему?

– Так будет лучше.

– Для кого?

Для всех, Алеша. Отношений нет, Смирнов! Тебе просто показалось. Три летних месяца мы жили в нарисованном непрофессиональным художником мультфильме. Пора заканчивать. Привязываться ни к кому и никогда нельзя. Потом очень больно отдирать и чекрыжить на мелкие кусочки.

– Что ты на ужин хочешь? – глажу по плечам, специально касаюсь груди, затем обхватываю его за твердую талию и медленно бока сжимаю. – М? Заказывай, я приготовлю.

– Один разговор.

Усмехаюсь:

– Не глупи. Ты отказываешься от пищи – это чрезвычайно опасный симптом, Алеша. Мужчина должен есть, чтобы расти.

– Заканчивай с нотациями, Несмеяна.

– Леш, так что с ужином? Что предпочтешь, мясо или рыбу?

– Откровенный разговор на кухне, Оля. Ты и я. По душам. Без твоих тайн и без набивших оскомину секретов. Вопрос-ответ, глаза в глаза. Я, – он укладывает свои руки на мои и притягивает полученную конструкцию к себе на грудь, – хочу, чтобы ты…

– Я не беременна, Алексей. Не беременна. Не придумывай и не мечтай.

– Это ты не можешь мне запретить и этим управлять. Через два часа вернусь и мы поговорим. Во-о-он на этой кухне, – не оборачиваясь, головой кивает.

– Слишком рано, Лешка. Погуляй.

– Без тебя?

Привыкай! Пора прощаться, Смирнов. Нам пора прощаться…

– Неважно себя чувствую, ты же видишь. Но это не значит, что мне нужна нянька. Я взрослая женщина, Лешка, – прикасаюсь губами к его рукам, – со мной все будет хорошо.

Он не хочет уходить, словно что-то чувствует, к чему-то готовится и о чем-то догадывается. Смирнов ощущает опасность всей своей сущностью – у него собачье чутье, соколиный глаз и мертвая хватка льва! Господи, что же я натворила?

– Леш…

– Душа моя?

– Мы поговорим, – и шепотом добавляю, – обещаю.

Он отпускает мои руки, сильно обнимает за талию и очень бережно вжимает мое тело в себя. Леша осторожен, но я все равно кривлюсь – нездоровье во всей красе, вся цвету и пахну, вот-вот и скоро гнить начну.

– Ты обещала, – он прихватывает губами мои волосы, зарывается в шевелюру, катается лицом и что-то там бормочет, а я только слышу. – У нас все будет хорошо, одалиска. Олечка, все будет зашибись. Обещаю. Даю слово, душа моя. С выводами не торопись!

Он, наконец-то, уезжает, а я мечусь в поисках контактов своего врача. Что надо сделать? Тест? Он мне не нужен, я и так все знаю. Я в положении – очевидно же. Мне нужно знать срок и остаток времени на ужасное продуманное действие. Месяцы, недели, дни и долбаное время! Словно я в тюрьме мотаю срок за то, что никогда не совершала!

– Добрый день, Юрий Григорьевич сегодня принимает? – шепчу, тихонько всхлипывая в телефонную трубку. Попутно молюсь и тут же заклинаю.

– Да. Он сегодня во вторую смену.

Смотрю на часы и понимаю, что не знаю, когда начинается эта пресловутая вторая смена, но на том конце провода меня выручают своевременным вопросом:

– Вас записать на двенадцать часов? Есть получасовое окно.

– Да, пожалуйста, – выдыхаю и собираю тыльной стороной ладони непрерывным потоком по щекам стекающие слезы.

– Фамилия, имя?

– Климова Ольга Сергеевна. Двадцать семь лет.

– Полдень, доктор будет ждать Вас.

– Спасибо.

Это слишком поздно! Двенадцать часов дня – анализы уже, естественно, не сдать, результат, как следствие, не узнать, но хотя бы процедурный день назначить можно.

Брожу по квартире, как привидение. Заглядываю во все места, словно безопасность проверяю, усаживаюсь на пол в нашей с Алексеем комнате, трогаю покрывало на кровати, прорисовываю пальцем замысловатый огуречный узор, как будто вижу в первый раз, шепчу сама себе проклятия, ругаю и поношу на чем свет стоит свои задуренность, непредусмотрительность и глупость… Мечтательность, романтизм… Свою откровенную, чего греха таить, беспечность!

Всего один раз – и этого хватило. Тогда! А сейчас и подавно. Смирнов искусно бомбардировал меня своим мужским вниманием, а я, как рохля, расклеилась и повелась на все, что следовало обходить стороной и внутрь не погружаться. Позволила себе, ему и нам… И вот печальный результат. Одно утешает – все это ненадолго.

Ближе к одиннадцати часам дня получаю сообщение в мессенджер от Лешки:

«Оль, как твои дела? Душа моя, я тут без тебя скучаю. Крыска спит и сладко пузыри пускает, Морозов дуется и не подпускает к ребенку, а Надька со мной заигрывает – брак трещит по швам, жена собирается сбежать от мужа, а я не могу ни о чем думать, все за тебя боюсь, детка. Как ты там?».

Быстро отвечаю веселым смайлом и впопыхах сляпанной язвительной историей:

«Герберт трахает Джоан, Алешка. Уже третий раз подряд. Жеребец оказался с небольшим пробегом. У нас тут образовался даже тройничок, похоже, МЖМ во всей красе, но я – трусиха, поэтому только подглядываю. Но ты знаешь, как по мне, то это все же мерзко. В одной постели два мужика и бедная мелкая графиня».

Он молчит. Не оценил мой юмор или, наконец, расслабился? Вот и хорошо, как раз то, что мне и надо. Одеваюсь слишком медленно, словно перед казнью. Ярко прорисовываю губы, добавляю бешеного румянца на лицо и подвожу глаза угольно-черным цветом. Сейчас я чересчур страшна! Еще бы, ведь собираюсь убить невинного ребенка. Вызываю такси и отправляюсь в клинику на старательно спланированную экзекуцию.

Доктор в сотый раз пролистывает мою увесистую карточку, потом глубоко вздыхает, прокашливается, еще раз возвращается к последней записи и начинает поучать:

– Вы уверены? Все же ведь отлично. У Вас хорошие показатели, предыдущие анализы и очень неплохие шансы на успех, Ольга.

– Это не будем обсуждать. Мне нужно подтверждение, что я действительно беременна, а потом, – отворачиваюсь и опускаю очень низко голову, – стопроцентное прерывание. Я не хочу ребенка.

Юрий Григорьевич вздыхает, откладывает в сторону мой гинекологический талмуд, сводит свои руки в замок и всем телом подается на меня:

– Оля, у Вас прекрасный шанс стать матерью после того, что с Вами было…

– Я не хочу быть матерью и даже не планирую.

– Тогда нужно было не допускать.

Он меня сейчас отчитывает? Что это за клиника такая? Ему не все равно? В конце концов, такие операции не запрещены законом и, более того, хорошо в наш век оплачиваются.

– Я не хотела бы сейчас об этом говорить и тем более слушать нравоучения. Все уже произошло, а я приняла решение. Так мне пройти за ширму?

Доктор с кривой ухмылкой на лице, не произнося ни звука, рукой указывает мне нужное направление. Я поднимаюсь и спешно прохожу, а в спину мне все-таки доносится скупой упрек:

– Муж об этом знает, он не возражает, поддерживает избранный путь, вы с ним плечо к плечу, он Вам окажет помощь после процедуры?

– Я не замужем.

Теперь он тщательнее подбирает нужные слова:

– Отец ребенка в курсе?

Отец ребенка! Любовник, что ли? Половой партнер – скажи, как есть, и перестанем разыгрывать библейскую недодраму.

– Он со мной полностью согласен и, естественно, поддерживает меня и мое решение.

Я спешно раздеваюсь. Дрожащими руками практически разрываю на себе юбку, сдираю кружевные трусы, они дряхлой тряпкой спадают на пол, а я брезгливо через них переступаю.

– Вы готовы? Я могу начинать?

– Да, пожалуйста…

Через полтора часа Алешка присылает в мессенджер смешное миленькое фото с маленьким ребенком:

«Я стал отцом, душа моя. Это моя крестная дочечка. Она…».

Удаляю сообщение – не хочу читать, смотреть и даже слышать. Это пошло! Он стал отцом… Крестным! Определение надо добавлять.

– Климова! – чересчур мелкая медсестра выходит из кабинета сонолога.

– Это я.

– Ваши результаты ультразвукового обследования.

– Благодарю.

Не читая свой вердикт и содержание анализов, направляюсь в тот же кабинет к мудрому доктору-учителю.

Юрий Григорьевич долго вчитывается, затем поднимает на меня глаза – я жалко отворачиваюсь, он еще раз опускает взгляд в тетрадь, потом в ультразвуковое заключение, а потом с сияющей улыбкой на лице, откинувшись на спинку стула и скрестив на животе руки, куда-то вверх облегченно выдыхает:

– Никогда не думал, что буду радоваться тому, что сейчас скажу, но, – он резко возвращается и практически выплевывает мне в лицо. – Вы не беременны, Ольга Сергеевна, и слава Богу!

По-моему, я не расслышала его, поэтому, прищурившись, переспрашиваю:

– Что-что?

– Есть небольшое воспаление и очевидное нарушение менструального цикла. Все очень даже поправимо.

– У меня болит шов.

– Такое тоже бывает – растягиваются волокна рубца и это никакая не патология, тем более что у Вас очень хорошее заживление…

– Меня тошнит.

– Господи, Вы – взрослый человек, наверное, съели что-то нехорошее, несвежее или просто немытое.

– Грудь увеличилась…

– День цикла сдвинулся, Ваш организм перестраивается и заново отлаживает все сопутствующие настройки. Ольга, я повторяю еще раз, Вы не беременны, – он глубоко вздыхает и добавляет, – а я спокоен, что не придется портить себе карму очередной жестокой операцией.

– Не Вам меня учить, – шиплю и наблюдаю исподлобья.

– Вы совершенно правы. Не мне. Поэтому, пожалуйста, поговорите со своим мужчиной. Думаю, что он простит Вас за поспешный вывод и несостоявшееся решение, но на будущее рекомендую выработать план, если вдруг… А лучше вообще не говорите ему о том, где были и что планировали без его ведома сделать.

Какой мудрый и своевременный совет, а передо мной сейчас находится очень сытый доктор! Мужчина!

– Я могу идти? – собираю ручки сумки, намереваясь встать со стула.

– Кровь Вам все-таки придется сдать. На ХГЧ и на гормоны, – склоняется над столом и что-то быстро пишет. – Пожалуйста, задержитесь, пока я подготовлю направление.

– Зачем сдавать анализы?

– Чтобы назначить лечение и убедиться, что внутри Вас стопроцентно не зарождается маленькая жизнь. По внешним признакам и по осмотру – беременности нет. Мне очень жаль. А что внутри – покажет кровь и наша укомплектованная лаборатория.

Пристыженная его словами с опущенной головой и жутким тремором рук выбираюсь из женской клиники. Он отчитал меня, как глупую девчонку, как школьницу, хотя понятия не имеет, чего мне стоило все это и какой безжалостной тварью на самом деле ощущаю себя. Чего скрывать, я успокоилась, что не ношу под сердцем маленького человека, но от этого не стало легче, скорее наоборот. И с нашими затянувшимися никуда не нацеленными отношениями пора заканчивать. Сегодня! Если бы Смирнов был рядом, то, наверное… Сейчас!

День чудесный – не слишком жарко, но по-августовски тепло и где-то рядом, в воздухе, уже проскальзывает сентябрь. Город гудит и дышит, а на набережной выгуливаются молодые мамочки с колясками всех мастей и различной ценовой политики. Нахожу свободную лавочку, усаживаюсь, отпиваю воду и проверяю свой телефон. Режим беззвучный. Отличный результат – пять пропущенных звонков и десять непрочитанных сообщений. Лешка находится в ударе и на эмоциональном взводе, по-моему, сильно обижается и слишком громко, но интерактивно, злится:

«Что ты делаешь, душа моя? Зачем драконишь зверя? Оль, это совершенно не смешно, скорее очень глупо. Одалиска, я хочу приват! Ты избегаешь и откровенно не замечаешь меня, зараза? Черный список, тотальный игнор, Несмеяна? Не смей звонить, урод – таков наш новый уровень и план? Я, блядь, выпорю тебя ремнем и членом! Дважды, Оля! Трижды, если не перезвонишь в течение пяти минут. Сука, сука, сними же трубку! Ты, блядь, на голову больная? Климова, ау-у-у!»

и добавляет стремный смайлик, вращающий у виска импровизированной рукой;

«Где ты? Где ты? Где ты? Оль, прости меня, я очень зло и пошло пошутил…».

Похоже, Алексей получил системное сообщение о том, что «больной на голову» абонент уже на связи, но по-прежнему не желает активного общения вживую. Грустно улыбаюсь, пытаюсь выбрать из телефонной книги нужный контакт, но видимость стремительно теряется, а экран влажнеет от очень крупных капель – слезы, слезы, слезы. Соленая бесплатная вода:

«Чего, дуреха, плачешь? Как пластырь – раз и разбежались в стороны».

– Лешка, – шепчу в трубку, дождавшись его безмолвного ответа.

– Ты решила со мной за каким-то хреном поговорить? – шипит.

– Прости, пожалуйста. Немой режим – моя вина. Поставила-забыла. Были очень неотложные дела.

– Оль, – теперь он шепчет, – я очень волновался за тебя. Мне не понравился наш утренний разговор. Ты была как будто сама не своя. Это испугало…

– Ты уже освободился?

– Да.

Врет ведь! Слышу стойким фоном веселые мужские и женские голоса, потом смешное покряхтывание ребенка, а потом куда-то в сторону осторожный шепот:

– Кукла, забери, пожалуйста, крысенка.

Господи! Крошка-«дочка» на руках у своего Великолепного отца.

– Хочу поговорить, Алеша, – прикрываю веки и зло произношу. – Это возможно?

– Я сейчас приеду домой, – запыхавшись, предлагает.

– Не надо, давай, вне дома. Приезжай на набережную, – стеклянным взглядом рассматриваю беззаботную летнюю обстановку. – Я на колоннаде.

– Через десять минут. Там найду тебя.

Слышу далекий звук автосигнализации.

– Не торопись, пожалуйста. Я ведь никуда не денусь.

– Оль, – похоже, Смирнов останавливается и переводит запыхавшееся дыхание, – дождись меня. Слышишь, одалиска?

Громко сглатываю и облизываю соленые губы:

– Обязательно…

А про себя, после сброса, добавляю:

«Алексей Максимович Великолепный!».

Он добирается на лобное место наших отношений только через полчаса. Наблюдаю, как бодро выскакивает из своей огромной машины, как дергается возле, суетится из стороны в сторону, как испуганно мельтешит глазами по суматошно движущемуся окружению, смешно размахивает каким-то пакетом. Я поднимаю руку, а он, наверное, со вздохом облегчения сразу замечает меня. С широкой улыбкой подбегает, отдает шутливо честь и отбивает крайне издевательский холопский поклон:

– Разрешите с Вами познакомиться, красивая женщина. Я – Алексей, фамилия – Смирнов, двадцать восемь лет, не женат, и, на Ваше счастье, делать этого не собираюсь. О чем мечтаете в столь поздний час одна? Вам грустно? Я готов Вас рассмешить и составить теплую компанию…

– Лешка, перестань, – озираюсь, как воровка, по сторонам, зажимаю в кулак ткань его рубашки и притягиваю к себе на лавочку. – Перестань, – выкручиваюсь, когда он лезет с жадными поцелуями в мою шею. – Смирнов, утихомирь свой бурный нрав, иначе получишь моей ладонью по своему лицу.

– Не пугай, а впрочем, я готов. Тебе все разрешаю, – специально щеку подставляет. – Только, чур, с обеих сторон. Люблю, когда ты хлещешь, да все наотмашь. Есть в этом что-то заводное… М-м-м! Солнышко мое!

Прикладываю к горячей скуле свою ледяную руку и бережно отворачиваю от себя его лицо. Смирнов, как уж на сковородке, выворачивается и шепотом лепечет:

– Хочу тебя, хочу-хочу-хочу-хочу, м-м-м, еще-еще, ближе-ближе! Иди ко мне, малышка.

И тут же огромной лапищей к себе притягивает за плечо:

– Как чувствует себя моя душа, какие ощущения, одалиска? Как твое настроение? Тошнота прошла? Ты хоть что-нибудь поела?

– Мне гораздо лучше, – сглатываю, – а скоро будет совсем хорошо и, по всей видимости, даже отлично.

– Оль, – он что-то держит в руках, – смотри, что я тебе купил. Правильнее сказать, конечно, нам, но… Смотри-смотри. Открой, пожалуйста, и скажи, что я с адским выбором не ошибся. Не ожидал, что там такой ассортимент, конечно. Фармацевтический рынок очень густо перенаселен. Что думаешь, одалиска? Генерируй мысли-версии.

Щелкает пальцами перед моим носом. Господи, я – жалкая безмозглая болонка для него? Маленький бумажный пакетик с логотипом известной аптечной сети – свернутые жгутом ручки, красный крест, контактные телефоны и адреса ближайших магазинов.

– Ты привез мне активированный уголь, Смирнов, или экстракт крушины? Наверное, что-то от бессонницы или от больной задуренной бабской головы?

– Я прошу прощения за это, но ты не отвечала на мои звонки, не читала сообщения, я возбудился и…

– Решил грубостью добиться своего?

– Прости-прости. Ну, подумай лучше, что я тебе принес?

– Галоперидол? Возможно, бром или литий, таблетки для насилия, чтобы уверенно и без физических помех трахать мое безжизненное тело?

– Лучше, солнышко, но все же «холодно». Давай еще. Однако ты с изюминкой, мне нравится ход твоих шаловливых мыслей. Сегодня будет жарко, детка. Есть мысль, кое-что с тобой попробовать, – подмигивает и шутливо отдает воздушный поцелуй, а затем очень похотливо облизывает губы.

Мерзавец! Да все они козлы и сексуально озабоченные твари!

– Грузовик презервативов, Леша? А эту упаковку на пробу взял? С усиками резиновое средство? Малинового цвета? Или, может быть, светящееся на конце? Теперь твои головастики будут трепыхаться и долбано светиться? Привет-привет, Смирнов, мы здесь. Расслабься парень, мы эту сучку не оплодотворили, – ерничаю и слишком нервно дергаюсь.

– Лучше, детка, лучше, – утыкается носом в шею и елозит губами по слишком возбужденной коже. – Успокойся, тшш, перестань. Чего ты? Что с тобой, малышка? Кстати, как там Герберт и Джоан? Дочитала очередные романтические бредни?

Дергаю плечом, а он прикусывает губу и гулко умкает:

– М-м-м. Твою мать! Ты что, взбесилась, Климова?

– Тебе интересно, чем все закончилось у викторианских ребят?

– Если это интересует тебя, то…

– Он кончил с рыком, а она просто, сцепив зубы, дотерпела, – перебиваю и с выпученными глазами выплевываю ему в лицо то, что на ходу про выдуманную с утра пару сочиняю. – Потом пришел козел-викарий и сказал, что они кровные, но разлученные коварными односельчанами, брат и сестра – вот такая незадача, но шустрый сперматозоид – тогда ведь презервативов не было, увы, а кобели не спешили овечий пузырь на член натягивать, гораздо же проще даму разорвать и натереть ей огромный влажный влагалищный мозоль…

– Оль, что с тобой? Ты…

– Я, наверное, закончу, если ты не возражаешь?

Он делает рукой мне барский разрешающий жест и с громким выдохом поворачивается лицом к реке. Теперь прищурившись, внимательно неспешное течение разглядывает.

– … так вот, хвостатый скоростной черт, к сожалению, уже оплодотворил жирную яйцеклетку. Теперь там будет уродец, если выродит, конечно, глупая худосочная нимфоманка-графиня.

Зло смеюсь и дергаю его за руку.

– Ну как тебе сюжет, Смирнов?

– Охренеть, какая задушевная любовная история! Ты…

– Ну что я, Господи, что я? – со злостью шикаю и дергаю свою сумку. – Что я, Лешка? Что не так?

– У тебя проблемы?

– Абсолютно никаких. Все, как ты говоришь, просто зашибись и шито-крыто.

Оба резко замолкаем – спокойно слушаем дыхание друг друга. Заглядываю, наконец-то, в бумажный пакет и широко открываю рот, но тут же быстро, словно нашкодивший ребенок, прикусываю нижнюю губу.

– Ты купил тест на беременность?

– Угу.

– Он мне не нужен, Лешка. Я не просила, тем более что я не беременна…

– Ты ведь этого не знаешь.

– Знаю, – грубо обрываю. – Не спорь со мной, пожалуйста.

– Догадываешься, скорее всего. Оль, я прошу тебя, – он слепо берет мою руку и бережно сжимает, – давай вместе…

– Я была у врача, Алексей.

Смирнов вскидывает голову, устремляет свой отчего-то очень темный взгляд в мое лицо и, по-моему, скрежещет зубами:

– Ты…

– Что я? Как посмела? Да легко и очень просто. Пока ты становился крестным отцом, я, спокойно и очень не спеша, посетила своего гинеколога. И он сказал, что нам…

– Это не страшно, одалиска.

– … надо расстаться, Алеша, и это наш разрыв или финал. Сейчас попрощаемся, и ты заберешь из моей квартиры свои вещи. На этом все.

Какая долгая, зловещая, гробовая тишина! Мне кажется, я даже слышу, как разговаривают между собой улитки. Он рассматривает мой образ, наверное, запоминает что-то или откладывает интересные детали на полку долгосрочной памяти до лучших, более спокойных, времен.

– Ты тяжело больна! – он сжимает руки в кулаки, елозит сильными обрубками по своим коленям и одновременно с этим начинает раскачиваться назад-вперед. – Твою мать, ты больная на голову, Оля!

– Нет.

– А я не спрашиваю, это стойкое убеждение. Блядь! Я уверен. Ты – ненормальная, сумасшедшая, зашуганная собственными тайнами девица. Возьми свои слова обратно и оба сделаем вид, что друг друга не расслышали, а я еще и дураком прикинусь. Скажу потом, что недопонял. Тебе придется ночью постараться, чтобы успокоить то, что виртуозно разбудила. Оля!!!

– И не подумаю, – шиплю и отворачиваюсь в противоположную сторону.

– Причина!

– Что?

– Назови причину, – рычит мне в ухо. – Еще раз повторить?

Какой горячий след его дыхания! Как будто огнедышащий дракон! Я непроизвольно отодвигаюсь, а он очень больно хватает меня за плечи.

– Климова, говори свою причину! Ну только такую, чтобы я…

– Не засадил мне в челюсть? Не приложил «дурную сучку»?

– Ты так привыкла? К такому нежному обращению недомуж приучил? А? А? Что заткнулась, задуренная бабскими романами Несмеяна?

– Ты делаешь мне больно, – выкручиваюсь, кривлю и нервно дергаю лицо. – Пожалуйста, Алеша.

Отпускает и выдыхает громко через рот. По-моему, он шепчет непрерывно:

«Прости, прости, прости, малыш, не рассчитал, потом заглажу».

Смирнов отталкивается от лавочки ладонями и медленно, взъерошивая на макушке волосы, подходит к кованому ограждению. Затем уверенно встает на парапет и перегибается через перила. Подтягивается на руках и отрывает ноги от земли.

– Леша!

Он спрыгивает назад и оборачивается. Мне кажется, у сильного мужчины как будто влажные, бездонные, совсем без радужки, глаза. По-моему, он плачет? Нет! В это я, вообще, не верю. Тестостероновые мешки не совершают бессмысленного слезоотделения – они, как говорится, только огорчаются, дуют губы и накапливают родовую месть.

Подхожу к нему и беру за руки:

– Алеша, у нас ничего не выйдет. Пойми, пожалуйста.

– Ты не даешь мне шанс, – он кривится. – Просто убиваешь на подлете. Ты…

– Так будет лучше.

– Для кого?

– Для нас…

– Ты – моральная садистка, извращенная девочка-динамо, ты – идиотка, что ли?

– Что дальше, Леша? Как ты видишь наши отношения?

– Нам ведь хорошо вдвоем, а там посмотрим. Не может быть, чтобы я все неправильно понял. Ну, не дурак же, в самом деле.

– Ты – хороший человек. Великолепный мужчина, прекрасный друг…

Он с недоверием смотрит на меня, а потом с циничной ухмылкой жестко произносит:

– Но не то, что надо, да? Человек, мужчина, блядский друг, вероятно, охуительный любовник, но… Не то, не то пальто! – хмыкает и пожимает плечами. – Не та кондиция, не тот фасон, модель не соответствует природным условиям вашего ареала обитания, слабенькая ходовая и поверхностная начинка. Не тот, не тот… Не тот герой или тупо не твоего романа?

– Я не та.

– Об этом не тебе судить, одалиска. Тебе со стороны ни капли не виднее…

Не думала, что будет так тяжело. Он словно врос в меня, а сейчас я разрываю нашу общую кровеносную систему, зажав себе артерию, а Лешка дергается и просто истекает кровью. Обильно, мощно, теряя необходимый кислород. Да перестань, Смирнов! Ну что ж такое?