Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Глава 25

Смирнова настояла на наших частых встречах и совместных походах по свадебным салонам, женским магазинам, а я просто не смогла этой маленькой, но упрямой женщине отказать. Антонина Николаевна – стойкий боец и ловкий манипулятор, помимо профессиональной шустрости, конечно:

«Климова, свадьба должна гудеть! Вы с Лешкой этого достойны и заслуживаете, а мы с Максимом впервые женим своего сына, поэтому, извини, детка, но тихо точно не получится. Зато с гостями проще – будут только все свои. Здесь я полностью поддерживаю тебя. Господи, я дожила до этого события! Спасибо, жизнь, и слава Богу! Гип-гип, Смирный, троекратное раскатистое ура! Невеста должна смеяться – не спорь, пожалуйста, а жених, в свою очередь, обязан соблюдать протокол трезвости, ну а родители… Тут очень скромно, Климова! Просто посыпать головы своих молодых детей рисом, поэтому я в центре жду тебя…».

Господи, да за что мне это?

– Олечка, – мать Алексея тактично в шторку шепчет, – выйди на минутку, пожалуйста, я хотела бы на тебя взглянуть…

Это великолепно! Красиво! Шикарно! Богато! Восхитительно! Но…

– Антонина Николаевна, это все не для меня, – сама с собою говорю, рассматривая свое отражение в большом зеркале, – это не для меня. Я не могу… Это неправильно… И дело вовсе не в деньгах. С этим, как раз, все в порядке, просто… Зачем? Свадьба, торжественная роспись – всего лишь один день, а заваривается такая кутерьма!

«Малыш, я жду хоть какой-нибудь фотоотчет. Якутах, ку-ку! Помни, солнышко, про сегодняшний приват! Врач все разрешил, дал отмашку, выписал добро, сказал – Алешка, тебе уже все можно, дерзай. У меня тут две руки теперь гуляют, а им бы пощупать что-нибудь тепленькое, мягкое, родное. Я бы, Несмеянка, кое-где у тебе пошурудил».

Вот тебя только мне и не хватало для полного счастья! Лешка, Лешка… Болеющий Смирнов – это сущий ад и незаслуженное наказание. Слоняющийся мужик без дела – это голодный, жаждущий постоянного внимания и неконтролируемого секса, зверь. Он, как умалишенный, бешеный, терроризирует сообщениями – это уже четвертое за какие-то несчастные пятнадцать минут. И в каждом, что характерно, присутствует нескрываемый, очень стойкий, похотливый текст. Извращенец! Нимфоман какой-то! Ему все мало, мало… Господи, как я выживу, когда он получит свое законное, ну очень долгожданное, право? Алексей в могилу неугомонным сексом преждевременно сведет меня.

– Олечка.

– Да-да. Одну минуту, Антонина Николаевна, – откладываю в сторону мобильный телефон.

«Плохая примета – до церемонии видеть невесту в свадебном платье. Ты разве этого не знал?».

«Не вредничай, малыш! Платье меня вообще не интересует – ему кранты по факту. Предупреждаю сразу, довожу до твоего сведения, чтобы ты знала и не тешила себя тем, что беленький футляр будет занимать место в общем платяном шкафу. Покажи свое белье. Что ты выбрала? Пояс, а подвязки есть? Знаешь, такие с кружевами и сердечками. Чулки, малыш? А лифчик кружевной? А трусики? Мини или даже микро? Скажи, что будут с бусинками и с дырочкой „не промахнусь“? Жду фотоотчет! Смирнова, не издевайся! Алешик ждет! Я истосковался, детка!».

Господи! Ты – мой любимый идиот! Кто бы мог подумать… Но я тогда шепнула ему «да», а он, развернувшись к праздным зрителям в больнице, как бешеный орангутанг, заголосил:

«Царица Климова снизошла до Великолепного Смирнова! Ура, друзья! Представление окончено, всем по палатам для принятия клистирных трубок разойтись!».

Я в тот момент легко сжала его бока, а он с болью в глазах и с выступившим на лбу потом прошептал:

«Оль, детка, я типа еще рентген не до конца прошел, поэтому, если не хочешь стать преждевременной вдовой, не побывав женой, только нежность, ласка, поцелуйчики, положение „Леди сверху“, оральный секс, обнимашки, цем-цем и, как там говорится – укладываясь вместе спать, не забывайте в спальне свет на хрен выключать»…

Закатываю глаза, поправляю юбку, приподнимая волосы, перед зеркалом кручусь.

– Оля…

Выхожу из примерочной комнаты и замираю перед сидящей со сложенными на коленях руками Смирновой. У нее открыт в изумлении рот? Я не пойму:

– Антонина Николаевна, это не подходит…

– Ты просто красавица, Климова. Серьезная и очень тонкая, – она встает и подходит ближе, неуверенно протягивает руку к лифу. – Можно?

Разрешаю.

– Тонкая работа и превосходный вкус.

Она мне льстит? Вкус? Работа? Красавица? Серьезно? Платье ведь чересчур простое. Никакого кринолина – заранее было оговорено, исключительно свободный крой – не люблю надуманные изящества, и естественно, отсутствующие многослойные подъюбники – я замуж выхожу, а не на самовар сажусь.

– Вам действительно нравится?

– Обворожительно. Ты была права, когда остановилась на этой модели.

Я ей добродушно улыбаюсь, а нас нахально прерывают! Это ее невоспитанный старший сын! Ну вот опять! Да чтоб тебя, Алеша!

– Это Лешка без конца терроризирует? – Смирнова указывает подбородком на мой мигающий световым индикатором телефон.

– Пытается во всем участвовать, – напускаю на себя серьезный вид. – Не знаю, как необидно от кормушки его отвадить.

– Он был дружком у Нади Прохоровой, – усмехаясь, говорит.

Я удивленно вскидываю брови и округляю глаза:

– Дружком у Нади? То есть, Алексей – счастливая щебечущая глупая подружка невесты?

– Странно, правда? Вот такой он человек. Душа компании. Так что у него есть, если можно так сказать, маленький предсвадебный опыт. Вернее, зная Алешку, он теперь считает себя непревзойденным гуру по свадьбам и долгосрочным семейным отношениям, – она аккуратно, практически не прикасаясь, трогает жемчужинки на обтачке. – Как будто слезки, Оля. Такая нежненькая красота!

Да уж гуру! По женскому белью ведущий специалист – не больше! Смирнов – бессовестный нахал и откровенный хам! За время своей вынужденной полуинвалидности он бесцеремонно перебирал одной рукой-лопатой все ящики с постельными делами, моими трусами и бюстгальтерами – все наружу вытаскивал и заставлял кое-что в его обязательном присутствии примерять. Комплекты на совместное будущее, видимо, подбирал!

«Леш, я занята. Давай потом поговорим».

«Я сейчас перезвоню, бессердечная одалиска!».

– Антонина Николаевна, прошу прощения я на одну минуту отойду, – приподнимаю юбку и задом направляюсь в примерочную.

Смирнова удрученно качает головой, с положительным подтекстом прикрывает веки, руками обхватывает себя за талию и возвращается на свое насиженное от долгого ожидания место.

А я внутри, за тщательно закрытой шторкой, расстегивая молнию на спине, осуществляю дозвон и сразу, не дожидаясь стандартных телячьих нежностей, с места нападаю:

– Что ты хочешь, Алексей? – шиплю.

– Шкучаю, – он странно шамкает, как старый дед.

– Ты что, маленький ребенок? Что ты там ешь?

– Не рычи, Смирнова. Яблоко жую, малыш, нагуливаю аппетит. Вот показала бы трусы, не было бы таких проблем. Прием?

Все просто, Алексей? Трусы – и ты, мой будущий муж, удивительно спокоен. Трусы – любимая сосочка-пустышка для Смирнова, та самая желанная маковая усыпляющая вода? Вот же…

– Я с твоей мамой, – бухчу, порыкивая. – Как ты себе вообще это представляешь? Господи, это же действительно какая-то болезнь…

– Зайди в примерочную. Ты уже там, душа моя?

– Переодеваюсь.

– М-м-м. Включи-ка видеосвязь, солнышко.

Разбежалась!

– Я уже надела повседневную одежду. Остынь, жеребец!

– Оль, мне что, тебя учить? Пару пуговичек расстегни на блузке. Лицо в кадр не подставляй – только грудь. Дождись моего утвердительного цоканья и фраз, что-то типа: «М-м-м, да-да», а потом спустись немного ниже. Там… Ты в чем сегодня? Юбка, брючки, джинсы…

– Может хватит?

– Пуговичка, замочек… Мне много не надо. Малы-ы-ыш?

Видимо, другого выхода нет!

– Если покажу, то ты…

– Я ж заведусь, Смирнова, и к твоему приезду буду в полной боевой готовности.

Не сомневаюсь и этого, если честно, уже боюсь. Нет-нет! На женское здоровье и отличный секс я сейчас не жалуюсь – спасибо препаратам, адекватным назначениям врача и мужской внимательности моего неугомонного жениха. Просто… Когда мы поженимся, то следующий этап очевидно будет проходить под лозунгом:

«А давай-ка, душа моя, сделаем малыша!».

– Алешка…

– Задолбал тебя? – с какой-то грустью, скорее обреченностью, говорит. – Извини, Оль. Тут, в этой твоей конуре, так скучно. Плохо, видимо, одиночество переношу, как та псина грызу ламинат, лезу рылом без разрешения в хозяйский холодильник, треплю диван и вхолостую трахаю подушку и одинокую кровать.

– Смирнов, – шепчу, оглядываюсь, перехожу на видео и, спустив верх свадебного платья, утыкаюсь грудью, заточенной в белоснежный балконет в экран мобильного телефона, – что ты на это скажешь?

– М-м-м! Твою мать, одалиска!

Это еще что значит?

Убираю экран от сисек и подношу к лицу:

– Не поняла.

– Еще раз покажи. Я не разглядел.

– Один раз – бесплатно, на остальное, Лешка, оформляется подписка, а потом после двадцатого апреля – устойчивое повышение цены. Надо было успевать…

Двадцатое апреля – день нашей свадьбы! Так типа ЗАГС решил! Смирнов, конечно же, настаивал на феврале:

«Чего тянуть? Я с ней хочу сидеть, лежать, ходить, бежать и спать! Что за порядки, в самом деле? Оль, я не передумаю, ты не подумай. Чего ты куксишься, одалиска? Мы все равно с тобой живем в одной квартире – я за это время еще успею надоесть, а ты меня, ду-ду, не выгонишь на улицу. Блин, да я тупо не уйду – раскорячусь всеми конечностями, хрен выпихнешь наружу!»;

но государство обстоятельно воспротивилось и предложило так:

«Апрель, май, июнь… На выбор, господа! Ну?».

Апрель, конечно же:

«Это годовщина смерти моего отца…»,

«Оль… А если двадцатое апреля? Душа моя, прошу тебя, не выдержу… Не молчи!».

Я согласилась! Порадовало то, что все успеем, я свыкнусь с мыслью, привыкну к заданному темпу жизни и с жалкими остатками духа соберусь. Но все-таки волнуюсь очень сильно – противоречие тяжелого характера и стойкой женской мнительности. Ничего, видно, с этим не поделать! Нет-нет, я не бегу от данного в больнице слова – самое главное, что до чертиков меня пугает… А я вообще с ним жить смогу?

– Ты обалдела, что ли? – вопит.

– Все, пока. Мне некогда. Леш, я тебя прошу, давай без глупостей. Очень некрасиво перед Антониной Николаевной получается, ты заставляешь меня краснеть и смущаться, а я этого не люблю. Перестань звонить, писать – потерпи немного. В конце концов, она ведь все прекрасно понимает, зачем я постоянно бегаю в примерочную – туда-сюда. Это пошло выглядит. Она – твоя мать…

– Которая тоже была когда-то молода, – со смешком вздыхает.

Вот они, сыночки, во всей своей красе! Когда-то! Тоже! Была! Молода! Я ему сегодня жару дам. Наденет новый кожух, только не на руку, а скорее всего, на бычью шею и на возбужденный пах.

– Пока, – быстро отключаюсь и ставлю на беззвучный режим мобильный.

Даже если позвонит, я проигнорирую его сигнал. Переодеваюсь медленно, не торопясь, поправляю блузку, кручусь-верчусь, одергиваю пояс брюк, стягиваю с крючка пальто, подхватываю сумку и выхожу со вздохом облегчения в общий зал.

– Климова, – Антонина берет меня под руку. – Ты никуда не торопишься, детка?

Плотоядно, нагло ухмыляюсь – пусть ждет, засранец!

– Нет, конечно. Есть время. А что Вы хотели?

– Может быть посидим в кафешке, составишь мне компанию? Не долго. Сто лет не сплетничала с женщиной. А?

Сплетни? Женский разговор? Сказать по правде, я не совсем знакома с таким житейским этикетом. Неловко поднимаю руку и бросаю взгляд на циферблат:

– Ты все-таки опаздываешь? Назначена с кем-то встреча? – заглядывает снизу вверх в мое лицо. – Алешка ждет?

– Нет-нет. Давайте проведем этот день вместе. Я не возражаю.

– С платьем мы ведь закончили и отложили?

– Да-да. Я не хотела бы ничего менять. Все устраивает, нет лишнего, все там, где должно быть, на своих местах. Через месяц с небольшим надену и…

– Спасибо, – она вдруг сильно-сильно обнимает меня.

Я делаю ей, матери Алешки, одолжение или по большой любви замуж выхожу? Зачем это? Что за неуместная благодарность, словно она передает мне сына, как в дар щенка?

– Антонина Николаевна, пожалуйста, я не понимаю, к чему все это. Лишнее! Я люблю Алешу и не стоит за это благодарить меня, – стою с опущенными руками вдоль тела и ловлю странные взгляды людей, блуждающих вокруг нас. – Прошу прощения, но Вы слишком эмоционально на нас с ним реагируете…

– Извини-извини. Это у меня сейчас пройдет. Идем…

Уютное кафе напротив свадебного салона, практически пустое помещение – дневное время, рабочий час. Усаживаемся за столик у панорамного окна и подзываем официантку:

– Двойной черный, без сахара и сливок…

«По-простому, по-крестьянски, по-Смирновски, по-мещански» – так вот откуда это все идет!

– А ты что будешь?

– Мне, пожалуйста, зеленый чай. Без молока.

Берегу здоровье и стерегу свой крепкий сон, если сосед по квартире мне это позволит. Похоже, что у Смирнова сегодня намечается пиршественное торжество по случаю снятия швов и гипса с ключицы и плеча. Там, как позже оказалось, не обычный вывих и даже не простой перелом – существенное выпадение сустава со страшными последствиями, если их, конечно, вовремя не устранить. Алексею срочно сделали операцию, он две недели на стационарной койке пролежал и мозг нам методично проедал. Тяжелый пациент – непредсказуемые послеоперационные действия. Как вспомню, так жить не хочется! Я натерпелась, а он смеялся громко и за зад меня здоровой рукой хватал…

– Как Надежда? Вы ведь поддерживаете отношения? – прокручивая салфетницу на столе, задает вопрос. – Она еще в больнице?

Морозова, к огромному сожалению, попала в гинекологию, на сохранение. Надя, как оказалось, уже третий месяц в положении, а все дружное семейство спокойно ожидает второго малыша. В тот день, день ее рождения, когда Алешка невольно устроил мне психоэмоциональный краш-тест, у нее открылось небольшое кровотечение и они с Максимом, практически одновременно с нами, ургентно навестили дежурное женское отделение. Ей прописали строгий постельный режим, полный покой и стационарное содержание в течение некоторого, не слишком продолжительного, срока. Максим рвал и метал, когда Смирнов выкидывал свои коленца – сначала с той аварией, потом с невыполненным условием контракта, потом с самовольным посещением Надежды, потом с постановкой перед фактом нашей скорой свадьбы. Алексей действительно взбесился и берегов просто не замечал. Творил и вытворял, без соблюдения простого человеческого церемониала. Вот так Смирнов свое великолепие и счастье изображал!

– Ее позавчера выписали. Вроде бы нормально, угрозы больше нет, но Макс перестраховывается и, растягивая щеки, дует на воду. У нее второй малыш – это же хорошо! – смущенно улыбаюсь, наблюдая за кислым выражением лица Смирновой. – Все ведь правильно. Зачем тянуть? Время, возраст…

Что с ней происходит? Я совсем не узнаю ее. Эту шуструю и заводную женщину. Подменили? Обидели или по неосторожности каким-то действием убили?

– Можно Вам задать, наверное, бестактный вопрос? Антонина Николаевна, Вы разрешите?

– Безусловно, Оля. Мне много лет, я к такому уже давно готова. Да и потом, что ты можешь бестактного у будущей свекрови спросить?

– Вы болеете? У Вас проблемы со здоровьем? Если я лезу не в свое дело, Вы можете осадить меня. Но, пожалуйста, ответьте. Если это личная тайна, которой Вы можете поделиться, то я клятвенно обещаю, что сберегу ее. Просто я Вас совсем не узнаю, – и тихо добавляю, – извините, Антонина Николаевна.

Она кривит губы, отводит взгляд, одной рукой прикрывает свои брови и глаза.

– Нет, детка. Нет. Вернее, – возвращается ко мне, – уже нет. Переболела. Понимаешь? Было и прошло. Очень много лет назад…

Поднимаю плечи и отрицательно качаю головой.

– Я… – она запинается и молча смотрит на блуждающие руки по белой скатерти на столе, – могу с тобой посекретничать? Мы же вроде родственники, Оля. Когда Лешка говорит «Смирнова», я странно дергаюсь, все время забываю, что это он тебя зовет. Пойми, пожалуйста, мне нужно выговориться именно с женщиной… М? – она как будто с последней надеждой смотрит мне в глаза. – Ты понимаешь, что я хочу сказать? С девочкой…

Нет! Ничего не понимаю и пожимаю неуверенно плечами.

– Два пацана, очень взрослых сына, Оль. Мальчишки, муж, старший брат, крестники, кругом одни мужчины. Наверное, кто-то скажет: «Повезло!». Я тоже думала, что все смогу. Я ведь Прокофьева, а в замужестве сильная и властная Смирнова, я – гордая женщина, уверенная и мудрая мать. Я… – она упирается локтями в стол и полностью скрывает в ладонях свое маленькое лицо. Слышу только, как невнятно шепчет. – У меня было два страшных выкидыша, Оля. Последний… С родоразрешением, если можно так сказать, просто выбил из седла. Уничтожил все мои мечты, растоптал на хрен долбаную веру. Размазал по пространству, угробил меня, убил, как женщину, как человека. Господи, мне кажется, Смирнов до сих пор с ненавистью смотрит мне в глаза. Третий ребенок… Он ведь обещал троих, а слово не сдержал. Или это моя вина… А?

Заплаканное лицо, утраченная или призрачная надежда, отпечаток непередаваемого словами горя… Что с ней произошло? За что она кается передо мной, за что так сильно переживает, что гложет и не дает спокойно спать?

– Простите, но я не понимаю. Вы очень сумбурно рассказываете, – оглядываюсь по сторонам в поисках официантки, а найдя ее, подзываю и тихо прошу. – Пожалуйста, принесите нам негазированной воды.

Девушка спешно удаляется, а мать Алеши смотрит странным задумчивым взглядом мимо меня, как будто бы моем присутствие не замечает.

– Девочка погибла при рождении, Оля. Мертворожденная. Во время родов, тридцатая неделя. Я… Господи! Не доносила, понимаешь? Наверное, это все-таки моя вина.

Девочка? Маленькая крошка? Сестра? У Алексея была младшая сестричка?

– Мне очень жаль, – пытаюсь взять ее за руку. – Не плачьте, Антонина Николаевна, пожалуйста. Вам нельзя. Не надо расстраиваться. Я Вам очень-очень сочувствую.

Она переводит отсутствующий взгляд и блуждает медленно по каждой черточке моего лица.

– Я вижу дочь сейчас. Господи! Каждый раз! Понимаешь, Оля? Смотрю в твои глаза и вижу взгляд своего ребенка. Ты кареглазая, смугленькая, почти как Смирный. Господи! Извини, пожалуйста, я не сошла с ума, хотя поползновения в то время были. Но не дай Бог… Никому! Никогда! Нет такой вины, за которую так люто нужно женщину карать и ненавидеть. А он… Смирный точно ненавидел меня.

– М-м-м, – непроизвольно складываю руки в кулачки и подношу ко рту – только бы не разревется, не показать уязвимость и не дать чертову слабину. Сейчас я буду просто ее слушать, а вслух ни единого звука не произнесу.

Нет! Я все уже забыла! Зализала свои раны! Залечила, склеила и сшила внутренний-наружный шов. Твою мать! Я уже проехала эту «вынужденную» остановку! Все пережила, смирилась! Пошла дальше. Зачем именно сейчас мне весь этот разговор?

– Это поздний возраст, Оль, я так думаю. Мне было сорок три года. Это ведь откровенная блажь. Уже есть двое здоровых детей. Восемь и пять лет. Зачем? Врачи нам не рекомендовали, по-моему, с меня смеялись в клинике. Максим не торопился, словно предчувствовал и не хотел. Ну, а потом вдруг, две четкие ярко-синие полоски, подтвержденное состояние, тщательный осмотр и строгий акушерский учет. Все было хорошо… Я, – она со всхлипом громко сглатывает, – не знаю, что со мной потом произошло.

– Вы перенервничали? Это ведь возможно? И потом, может быть, ребенок был не совсем здоров.

По-моему, я проецирую себя на аналогичную ситуацию? Стоп! У тебя, «Климова», было все совсем не так…

– Сережка, младший сын. По возрасту, но не по содержанию. Тут, скорее, он главнее! Там была тяжелая беременность, впрочем, как и полученный по факту живой результат. Он – странный человек с весьма увесистым характером и, в отличие, от Лешки, не совсем контактный малый, не рубаха-парень, он с большими трудностями и колоссальными препонами сходится с людьми. Нет-нет, ты не подумай, что там какие-то эмоциональные отклонения, но Сергей как будто с самого детства на прочность испытывает сам себя. Чем сложнее, тем ярче у Сережи впечатления. Он и меня в день своего рождения изрядно потрепал – срочная внеплановая операция, общий наркоз, кесарево сечение. В результате – огромный шрам на пузе и прекрасный здоровый сын…

Шрам на пузе? Шрам! Долбаное кесарево сечение! Алексей тогда спросил:

«Где твой ребенок, Оля? Что с ним? Климова, где твой сын?».

Он… Господи, Смирнов, все знает про меня. Знает, потому что видел аналогичную отметку у своей любимой мамы.

– … Лешка говорил, что мамин животик улыбается, а серьезный Сережа нос возносил и горделиво лепетал, что это центральный выход для ребенка – парадный ход наружу, в мир. Мальчишки! Что с них взять? Оль?

Смирнова замолкает и, по-моему, от меня чего-то ждет. Слов поддержки? Так их не будет! Я, действительно, не знаю, что в этом случае принято желать. Хорошего здоровья? У этой женщины оно навсегда потеряно! И физически, и эмоционально… Она испытала тяжелейший стресс! Или, может быть, не стоит понапрасну слезы лить – Ваша дочь на небесах и улыбается оттуда своей маме. Гнилое, слабенькое и очень самонадеянное утешение-пожелание.

– Мне очень жаль, Антонина Николаевна. Извините, я не знаю, что Вам еще сказать, – непроизвольно опускаю руки под стол и обнимаю себя внизу, в районе такого же хирургического рубца.

Плотно свожу бедра и до скрежета сжимаю зубы – только бы не заорать белугой на все это уютное кафе.

– Я напугала тебя? Ты очень странно выглядишь? Плохо себя чувствуешь?

Она встревоженно рассматривает меня. По всей видимости, это я ее сейчас пугаю:

– Нет-нет. Что Вы? Это жизнь, история, семейные тайны. Вы поделились одной со мной… Значит, доверяете.

– Не могу терпеть, Климова. Больше не могу. Твое появление в жизни Алексея, как луч надежды для меня. Понимаешь?

Отрицательно качаю головой. Нет, такое почему-то не укладывается в голове. Еще ведь три года назад мы не знали друг о друге ничего, а сегодня мило примеряем будущее свадебное платье, шушукаемся, обсуждаем праздничный банкет и утверждаем компактный список гостей, даже делимся весьма интимными тайнами.

– Двадцатого апреля я стану матерью в третий раз, Оля. В третий… У меня будет прекрасная дочь.

Господи, она действительно больна?

– Антонина Николаевна, извините, но Вы мне…

– Не мать. Я знаю, Оля. Знаю и не настаиваю на этом имени. Для тебя я… Тоня. Давай оставим отчество в покое. Могу тебя об этом попросить? Нормально? Просто Тоня. Я, девочка, не хочу быть злобной свекровью, издевающейся над новоиспеченной невесткой. Пойми меня.

– Я понимаю, – несмело добавляю, – Тоня.

Она с улыбкой шепчет:

– Спасибо, детка. Я уже люблю тебя.

Протягивает руку к моему лицу и очень нежно гладит щеку.

– Не обижаешься?

– За что?

– За неприятный разговор.

– Если Вам он был полезен, если это нужно, если…

– Ты – хорошая девчонка. Добрая, но, – она, похоже, подбирает подходящее мне описание, – очень гордая и непреклонная. Оль, ты так подходишь ему…

Угу…

Вечная неразрешимая проблема – «свекровь-невестка». Надеюсь, что меня минет чаша сия и мы поладим с мамой Алексея. По крайней мере, нас точно сплотит страстная любовь к книгам. Алешка все время повторяет, какая в родительском доме огромнейшая библиотека – словно покупает меня за конвертируемую библиовалюту. Гад!

Упираюсь спиной в стенки кабины лифта, задумчиво разглядываю пол, слежу за мельтешащими огоньками, отсчитывающими пройденный этаж… Четвертый, пятый, шестой. Седьмой! Пора на выход!

Вальяжно выплываю в коридор и в поисках ключей рыскаю в своей огромной сумке. Задумчиво вставляю подходящий, прокручиваю, мягко отворяю дверь и спокойно перешагиваю порог. Не включая свет, снимаю верхнюю одежду, присаживаюсь на банкетку, стягиваю обувь и замечаю, что-то похожее по очертаниям на сгусток крови на полу.

Это что вообще такое? Господи! Алеша!

Хлопаю выключателем – света нет! Пробки? Лампочка? Маньяк в квартире?

– Алексей, Алеша, ты где? – шепчу и тут же руками плотно зажимаю рот. Стараюсь не дышать, не издавать ни звука.

Крест-накрест – ни слова, звуковой нейтралитет.

Еще пятно! Вон еще, еще, еще… Что произошло? Ему плохо? Открылось кровотечение? Но он ведь только три часа назад хвастался и заверял, что со здоровьем стопроцентный «зеленый свет». По-моему, след ведет на кухню?

Всхлипываю, не раскрывая рта, мягко по нему иду. Какой-то странный аромат, как будто розой пахнет, что это новый одорант в природный газ? Что в этой чертовой квартире происходит? Не пойму.

– Лешка, где ты? Лешенька? – на одно мгновение опускаю руки, оглядываюсь назад, а потом вдруг натыкаюсь на что-то мягкое, но твердое, упругое и гибкое…

Господи, что-то большое и живое! «Оно» как будто дышит, дышит, дышит… Сволочь! «Оно» тупо ржет!

– Привет, малыш!

Урод!

Не глядя, со всей силы заряжаю раскрытой ладонью, но обозначенный объект суровой ненависти сильнее, хитрее и манёвреннее – Смирнов идет на перехват:

– Ты чего, малыш? – удерживает мою дергающуюся руку. – Оль, что с тобой?

– Ты напугал меня, Смирнов. Я разозлилась на тебя. Что тут, черт возьми, происходит?

– Да все нормально, одалиска. Решил просто порадовать тебя, а ты, по всей видимости, не в радостном настроении. Да?

– Порадовать? Кровью? Ты в своем уме?

– То есть?

– Где свет? Почему темно? Я не вижу ничего, и в частности, тебя. Что это такое на полу? Какие-то алые пятна. Леша, у тебя открылась рана?

Он прыскает со смеха, а отсмеявшись, шепчет в мое ухо:

– Ты – романтичная натура, душа моя?

– Нет, – ору, надеюсь, что в его лицо мои слова летят. – Нет, я очень приземленная, странная земная баба. Понимаешь? Что ты делаешь? Зачем?

– Тшш, – он тянет меня за руку, проводит вглубь, на кухню.

– Смирнов, черт возьми, да включи же свет.

– Потерпи, малыш.

Если вытерплю, исполосую рожу. Ей-богу! Я ведь до свадьбы седые волосы с ним приобрету.

– Что это такое?

– Предложение. Руки и сердца. Блин! Я целый день всемирный разум шерстил.

– Леш…

– Как положено, детка! Как положено для моего любимого человечка! Торжественный ужин, цветы, – указывает рукой на пол, усыпанный бордовыми лепестками роз, которые я преждевременно приняла за пятна крови, – свечи, кольца…

– Зачем?

– Оль, я так хочу! Что не ясно? – отходит от меня и разводит руки в стороны. – Не нравится? Считаешь это лишним? Убрать? Неинтересно? Передумала? Дай хоть какой-то знак…

– Скажи мне лучше, как ты себя чувствуешь? – подхожу к нему и трогаю прооперированное плечо, затем спускаю руки на мужскую талию и ощущаю, как сильно он напряжен. – Прости, ты очень напугал меня.

– Этого не хотел. Цель была иная. Я подумал, что ты девчонка, значит, должна от такого балдеть и трепетать. Не романтично, да? Похоже, на восстание роботов, машин, атаку клонов? Пятница, тринадцатое? День всех святых? Молчание ягнят? Я…

– Очень красиво, Алексей. Правда-правда, – поднимаюсь на носочки и наощупь пальцами прикасаюсь к его теплым и шершавым губам, – но с того дня ничего не изменилось, Лешка. Ответ «да», дата та же, платье, цветы, глаза в глаза. Включи свет, Смирнов.

– Нет, не дождешься.

Он утыкается лицом в мое плечо и трогает губами мочку уха.

– Пока не скажешь «да» как минимум раз пять, освещения не дождешься. Иди-ка сюда.

Смирнов напирает своим телом и утыкает мой зад в кухонный стол.

– Ай.

Усаживает на столешницу и сильно раскрывает бедра, мое шаткое и беспомощное положение фиксирует собой:

– Как все прошло? Поход по магазинам со щитом, не на щите, надеюсь? – проводит носом по моей скуле, больно жалит щеку и быстро прикусывает нижнюю губу. – Говори!

– Все хорошо, – прикрываю глаза и откидываю голову назад. Предлагаю для поцелуев шею, ключицы, грудь и руки.

– Соскучилась?

– Леш…

– А? – останавливается на одно мгновение и отходит.

– Ты куда?

– Свет пойду включу.

– Не надо.

Вижу, как он похотливо скалится.

– Во вкус вошла? Теперь не надо? Противоречивая одалиска!

– Заканчивай пошлить, Смирнов.

– Я только начал, Несмеяна! Раздевайся быстро. Все сама! По прейскуранту только секс, непосредственный половой акт, сопровождение, прелюдия, хухры-мухры сегодня в стоимость не входит. Сама-сама-сама!

– Обойдешься.

– Хм-м-м? Демарш? Долбаная забастовка?

– Именно. У тебя желание, – провожу рукой по сильно выступающей нижней части его тела, – м-м-м, еще какое, уверенное, стойкой, твердое, большое, а я – «раздевайся быстро», да «ноги раздвигай». Ага! Сейчас, Смирнов! Я так и разбежалась…

Господи! Треск ткани и сильное движение воздуха – меня качнуло, подбросило и посадило на то же место, в тот же самый «зрительный ряд».

– Ты что вытворяешь?

– Любимая кофточка, малыш? Ушла в небытие. Тю-тю, бай-бай, Олюня. Велела кланяться и даже ручкой не сказала кнопочке «прощай-прощай».

– Смирнов…

Он хватает меня за брюки, легко, не напрягаясь, поднимает, ставит на ноги и мгновенно из тоненьких петлиц вытягивает узкий поясок.

– Леша, перестань, – брыкаюсь и отталкиваюсь от него руками.

– Всегда хотел попробовать. Подоминировать над слабой женщиной, – произносит со смешком и накручивает тонкий пояс на мои запястья. – Побыть хозяином над маленькой рабыней, поставить деву на колени, потом заставить сладенькую о пощаде умолять.

– Ты приболел, Смирнов?

– Поздно ставить неизлечимые диагнозы, малышка. Теперь только на доверии, – на мгновение отрывается от связывания и вскидывает на меня свой взгляд. – Оно ведь здесь? Рядом? Ты мне веришь? Нет недосказанности? Все секреты раскрыты, полное взаимопонимание, новый чистый лист?

– Наверное, я…

Прищуриваюсь и пытаюсь осознать, что он будет дальше делать.

– «Да» или «нет». Дилемма! Выбор не большой! «Нет» – кино закончилось, а нам пора на выход. «Да» – мы продолжаем на этой кухне наш сексуальный разговор…

Хочу попробовать с Алешкой. С чистого листа, в тот самый новый и любимый омут с головой. Я ведь верю этому мужчине! Чего тогда молчу, как будто в рот воды набрала?

– Да, да. Алеша… Я хочу.

– Ну, солнышко, не обессудь.

Господи! Я вижу… Космос? Центр всей Вселенной? Что это вообще такое?

Он очень мощно двигается. Глубоко, сильно, плотно, остро, крепко, тесно… Сочно! Ярко! Красочно! И горячо!

Раскинув руки по сторонам и уперевшись ладонями в подвесные кухонные шкафчики, не прикасаясь к моему телу, Смирнов таранит серией непрекращающихся внутренних толчков. Я обнимаю его завязанными руками за шею и еще плотнее притягиваю к себе:

– Люблю, Алеша… Еще, немного быстрее… – за каждым пронзающим мое нутро ударом жалко лепечу.

Во время нашей близости Смирнов всегда молчит – такой себе немногословный парень, хотя по жизни громкий баламут. А сейчас, как будто и вовсе нечего сказать… Господи! Какой серьезный взгляд, словно душу клещами из рабыни вынимает! А дергающаяся верхняя губа – тот самый бешеный оскал. Он…