Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"
Автор книги: Леля Иголкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
– Моя! Ты – моя, сука, сексуальная… Рабыня! – вымученно стонет. – Тугая… Оль, ты такая тесная, словно девочка. Больше не могу. Ка-а-а-йф!
– Я не рабыня… Не рабыня. Не рабыня, не твоя, – верещу сиреной.
Сама не знаю, во что я там вонзаюсь острыми зубами, но он тут же замедляется, пытается отстранится и выйти из меня… Все? Мы уже закончили? По-моему, я скулю, хнычу, корчу недовольное лицо и инерциально тазом следую за ним.
– Леш, извини, я…
– Моя! Я сказал… – шипит и резко останавливается. – Моя! Еще раз повторить. Глухая?
– Но не рабыня, – кривлю лицо, двигаюсь, двигаюсь, двигаюсь, пытаюсь на член залезть и насадиться всем нутром. – Я… Твоя жена.
Ухмыляется и проталкивается поглубже – продолжает то, что сам же и прервал.
– Так? Нравится?
Нет слов, только:
– М-м-м. О-о-очень.
Официальное предложение? Серьезно? Это вот оно? На рабочем кухонном столе, со спущенными штанами, с уничтожающим безумным взглядом, с прикусыванием шеи и с плотным связыванием женских рук, в сопровождении рычащих звуков, звонких шлепков и с мужским сиплым возгласом:
– Люблю…
Боже мой! Я сокращаюсь и сжимаю, а Лешка изливается. Дрожит, кусается и кулаками по деревянным дверцам бьет.
– Ты… Кто ты, блядь, такая? Это… Ты изнасиловала меня? Что там у тебя? Долбаная бездна…
– Леша, – притягиваюсь как можно ближе, еще, еще, еще. – Иди ко мне.
Подтягиваю выше свои ноги и перекрещиваю их на мужской спине. Ложусь на стол и утягиваю за собой поймавшего приход Смирнова. Он все еще неспешно двигается, стонет и сипит:
– Ты, стерва… Что ж ты делаешь? Блядь! Это вообще не по закону.
– Любишь, Лешка?
– Оль, я не вышел… Ты… – он смотрит вниз, пытается вывернуться и исправить положение.
– Скажи, пожалуйста, – пришпориваю ногами поясницу, за что незамедлительно получаю еще один увесистый толчок. – М-м-м.
– Не могу. Что там… Ты так сжимаешь…
– Хорошо?
– Просто охренеть.
Смирнов наконец-то обмякает и укладывается сверху:
– Люблю тебя.
Зашибись, Алешка! Приплыли! Друг друга захомутали, сплелись телами, поцеловались сердцем, а душами сейчас о чем-то сокровенном пошептались.
– Не задавлю, Смирнова? Ты там жива, принцесса Несмеяна?
– Еще раз скажешь какую-нибудь кличку, – злобно смеюсь, – я вырву твой огромный стержень и скажу, что так и было…
– М-м-м, – хохочет в мою шею. – Вырву стержень! Скажу, что так и было. Ой, боюсь, боюсь, боюсь…
Глава 26
«Любимый цвет?».
Нажимаю «отправить» и жду ее ответ. Вопросы постепенно усложняются, и Ольга предсказуемо зависает на обратной связи. Зажав в зубах тлеющую сигарету, сижу на капоте своей малышки и кружу руками по гладкой черной новой масти моего железного коня. Ништяк, детка! Ты неотразима! Тебе идет, красотка! Ну-ну! Прости меня! Не хотел, неосторожно и очень глупо вышло! Чертов мокрый снег, штормовой ветер и гололед – жуткая погода и дикое желание встретить свою любовь.
«Зеленый, Лешка. Ты забыл?».
Нет, солнышко! Как можно? Ухмыляюсь и стряхиваю пепел. Тщательно обдумываю следующий вопрос, но в то же время терпеливо жду ее. Очередь ведь, все по протоколу – никаких льгот и преференций! Дамы вперед!
«Сережа уже с тобой?».
Рейс задерживается, а я тут в вынужденном карауле торчу несколько часов.
«Нет, увы. Думаю, что через тридцать минут я отсюда съеду – жутко надоело мозолить местным аборигенам глаза. Ты задаешь или пропускаешь ход? Что тебя интересует?».
«Нет. Если честно, не знаю, что спросить. Мне кажется, я информацией наелась. И к тому же, твой черед!».
Похоже, Оля в тупичке, кошечка попала в замешательство, тушуется и мнется, странно изгаляется и топорно заговаривает мне зубы – «не знает, что спросить».
«Леха, ты уверен?».
Это еще, блядь, что такое? Что за обращение? Таращусь на полученное «письмо» – великолепный слог, скупой формат и вынужденное красноречие. Так и есть! Отправитель – Серж «СМС». Ну, гнида мелкая, неужели приземлился?
– Где ты? – рычу в трубку. – Серый, нет времени на твои игры.
– Сзади тебя, малыш. Повернись, пока есть время, я шустро захожу с твоего неприкрытого тыла, детка. Берегись!
Оборачиваюсь – сонный, чумовой, в очках от солнца, с лохматой и небритой рожей, с дорожной сумкой на плече, с отвисшей сигаретой на губе, Сергей Смирнов шаркает по родной земле. Спрыгиваю с капота, пару раз прокручиваю плечевой сустав, сплевываю сигарету и, расставив руки в стороны иду на вынужденные «обнимашки» с ним.
– Ты ведь не можешь без выебонов, брат? – хлопаю по спине, затем сжимаю его плечи и отстраняюсь. Рассматриваю с ног до головы, прикидываю, можно ли его папе с мамой показать. – Заграничную херню надо снять, Серый! – прикасаюсь к мочке своего уха. – Это родители не вкурят. Батя озвереет…
– Вряд ли, Леша! Не подумаю. Мне не пятнадцать лет, и я больше не подчиняюсь его приказам. Давно с субординацией покончил. Максим – мне не начальник. Я – его младший сын, а не забитый гребаным Уставом подчиненный. Пусть помнит об этом, иначе…
– Иначе что? Драка, мордобой, а у матери сердечный приступ? Ты сюда приехал поругаться и предков довести? Выбрал самое подходящее время? Другого просто не нашел?
– Вообще-то к старшему брату на свадьбу завернул. Тут и приглашение имеется, – лезет в задний карман черных джинсов. – Показать?
– Уволь. Страшно даже представить, какую хрень ты сейчас оттуда вытянешь! Так что, давай без этого. Поверю тебе на слово.
– Свадьба! Я в шоке, Леха! Жених, невеста, брачная ночь и законные потрахушки. Не понимаю только одного – без этого, без штампа и свидетельства, совсем кружочек не дает, не подпускает к телу, и даже справка о единственном неповторимом не спасает. Никак, ни-ни, вспомнила о гордости и девичьем достоинстве? Кольцо на безымянный палец – нате суточное время на плотское удовольствие. Совсем не перепадает, что ли? Принципиальная мадам? – пошловатым жестом – двумя пальцами, отставив в сторону мизинец, стягивает черные очки, а затем ладонью проводит по ширинке. – У тебя застой, малыш? Обязательно нужно вот это вот все. Мещанство, деревенщина, обычаи, гулянки, пьянки, наш родной колхоз? Она не производила впечатление меркантильной особы. Кругленькая, миленькая, слегка забитая и очень странная…
Тварь ты, Серый! Похотливый долбаный урод!
– Заткнись и лезь в машину, пьяный черт. Нет! Стоп! Дыхни-ка в мою «трубочку» сначала? – наклоняюсь к его лицу.
– На хер пошел, любезный братик! – выпучив глаза, отскакивает в сторону от меня.
– Серый! – шиплю, набычившись.
– Твою мать! Я же говорил, что не пью. Повода нет, не ищется никак. Все! С этим завязал – не мое, не вштырило! Я что, перед тобой оправдываюсь? Пошел ты, знаешь куда!
– Здесь новые порядки, брат, – угрожаю и обхожу машину. – Залезай!
– Новые порядки? Не верю, Леша! Все тот же благочестивый батя, нежная мама и строгий старший брат. Урод!
– Ты такой смешной, мой младшенький. До колик! В машину, Серый! Меня Оля ждет.
– Ну да, ну да. Наш Леша – женщиной униженный мужчина, подкаблучник.
Последний уничтожающий взгляд в его сторону и… Новый вопрос:
«Где после свадьбы будем жить, Смирнова?».
«Пропущу. Извини, пожалуйста. Я в салоне!».
«Пять минут на раздумья, душа моя. Время пошло».
– Леш?
Прикуриваю сигарету, опускаю боковое стекло и нажимаю кнопку запуска двигателя:
– М?
– Она – та самая и это все серьезно? Или это новый способ позлить Максима?
Хмыкаю, подпирая голову, как бы со стороны рассматриваю это младшее «внезапное» создание:
– Что с тобой? Ты ведь не циник, Серый. Совсем не пошленькая дрянь. Кто угодно, но точно не мразота! Что ты вытворяешь? Что за дебильные вопросы? Что за пошлость, сквозящая из всех щелей? Это так заграница действует? Там так принято?
– Та самая? Да? – настаивает на своем вопросе. – Жениться, окольцеваться – единственный способ с ней законно спать. На хрена тебе? Ты – классный, когда свободный, вольный, супружескими путами не сдерживаемый… Она ведь приезжала, вы с ней совокуплялись – я ведь не дурак и не слепой… Правда, не пойму.
– По детству ты влюблялся в девочек с периодичностью раз в две недели. Мать сильно переживала, как бы ты, что называется, в семнадцать лет в подоле живую куклу не принес. Ты дарил девчонкам ворованные у Петра Максимовича пионы – отец отмазывал тебя, что с младшенького взять – «сын-дебил и идиот». Ты рисовал открытки, мастерил из каштанов и желудей поделки, лобзиком херню какую-то выпиливал, чеканки на фольге выдавливал, что-то даже выжигал – твое огненно-деревянное увлечение потом доблестно отразилось на наших юношеских задах. Что это там было? Группа «KISS» для бати на материнской разделочной доске для мяса? Ты с огоньком братишка! Блядь, ты даже долбаные бабские фенечки плел, писал стихи и песни, дрался за всех обиженных малышек. А сейчас, – прикасаюсь к висящему кресту на ухе, – это способ эпатировать толпу? Это твое искупление за тот несчастный случай…
– Это – мое истинное лицо! Поехали, доморощенный психолог. Мама обработала или кружок?
– Еще раз вспомнишь о моей жене – получишь в рыло, – газую и пристально смотрю в его глаза. – Доходчиво? Я мысль донес, а ты поймал? Усек, Сережа? Ее имя – Оля, Ольга, но не кружок, не кружка, не окружность или гребаный спасательный круг! Я спрашиваю, ты вкурил?
– Поехали уже. Все ясно – ты влип в любовь, браток!
«У тебя или у меня?».
Даю малышке очевидные варианты ответа – совсем не тянет детка, слишком сложный «Алешкин тест».
«Мне все равно».
«Тогда у моря».
«У меня ведь есть работа, Лешка».
«Со дня нашей росписи, малыш, ты работаешь на мужа, то есть на свою семью, на меня. У моря! Все решено!».
– Как диссертация, младший?
Он поворачивается и с, ах каким, изумлением на роже мне выкрикивает:
– С каких херов, Леха…
– Чего орешь? На слух не жалуюсь, потому что не глухой. Мать спросит – будь готов. Я тебя предупредил, браток.
– Сжег паскуду. Давно! Так ярко полыхала!
Зашибись! Будет круто. Господи, если я завтра женюсь по протоколу, без эксцессов и приблудов брата, то это будет хорошо. Да, точно! Просто хорошо! Ве-ли-ко-леп-но!
– Ты обалдел, Сергей? Так и будешь бомжевать в чужой стране, по клубам мелочь с местных нариков сбивать. Ты мог бы…
– Командовать отцовской частью? Отроков, как мама, муштровать? Играть в местной захудалой группе?
– Чем плохо-то? Что с группой, кстати?
– Да пошел ты. Прикажете детей тут строгать? Что еще? Я истощился! Помоги! Напомни!
– Как вариант! – не слушаю его истерику и плотоядно улыбаюсь.
– Что? Пошел ты знаешь, куда. А ты мог бы сталь по новой технологии разливать. А ты Зверю кованую мебель точишь, зад повару вылизываешь, с куклой по-дебильному стрекочешь, да истинным кобылам завиваешь хвосты! А? Ничего не забыл?
– Так что с работой, Серж? Я – серьезно! Мать ведь спросит, Серый. На хрена ты ей надежду подарил?
– Я, – он вытягивает шею и наклоняется ко мне, – ее сжег! Что не ясно? Еще допвопросы будут?
Будут!
«Сегодня где?» – Ольга неслышно вклинивается в наш разговор.
«Каждый у себя, жена. Так надо, детка. Не скучай!».
С ответом не затягиваю, тем более что заготовка уже была. Так и знал, что спросит! Я уже настроился, что это будет наша заключительная целомудренная ночь. Скупой обычай и потом, – униженное и оскорбленное заграничное горе приехало – дай Бог, чтобы отец шею ему не свернул. Дай-то Бог!
– С кем ты там общаешься? Это не вежливо! – Серый пытается заглянуть мне в переписку. – Оленька, Олюня, детка, одалиска. Кружок – она и есть кружок! Круглая малышка!
– Сядь на место – не мелькай.
– Что? Горячка и любовный трепет? Лихорадит там, внизу? Ни дня прожить без сюсюканья не можете? Господи, – откидывается на подголовник и отворачивается к своему окну, – скорей бы назад. Как я ненавижу этот гор…
– Ты только выскажись и по-братски получишь в лоб.
Остаток пути проводим в горделивом воздержании от праздных разговоров. Младший что-то пальцем чертит на своем стекле и бухтит под нос, а я на каждом светофоре строчу жене, как сильно ее люблю, как жду завтрашней росписи, как предвкушаю нашу встречу…
– Леш?
– Что, Серый?
– На хрена я здесь?
– Ты обещал, дружок, одной прекрасной женщине, что приедешь к ней на свадьбу…
– Так ты из-за этого на ней женишься? По мне семья соскучилась, и я должен потешить своим присутствием родительский взгляд?
– Ты – мой свидетель, Серж! Трезвый, неподкупный и надежный. В этой жизни я могу положиться только на тебя. Ты ж мой младший брат.
– Не надо сейчас в огромном чувстве признаваться, Леха. Это аморально. Мы – потные здоровые мужики. Брутальные козлы с червоточинкой на прошлом, а ты тут про доверие разливаешь в уши кипящий свинец. Отвези в гостиницу, он ведь не оставит меня в покое. Максим…
– Не Максим, Сережа. Не надо этого заграничного дерьма. Он тебе не Максим. Отец! Папа! Батя! Черт безумный, когда он в ах.ительном настроении, но точно не по имени! Только не так! Такой фамильярности он не заслужил. Все в прошлом! Слышишь, сука? Я к тебе сейчас обращаюсь…
– Леха, один день, максимум – два, и я отсюда уберусь.
– Я дополню?
– Да, валяй.
– Спокойные два дня, как полноценная здоровая семья. Оля не в курсе, какая ты скотина, поэтому…
– Ты ей не рассказал, какой ей жуткий родственник достался?
– Извини, но мы тебя не обсуждали.
– Даже между этим делом, в перекуры, – он пальцами делает сучий блядский жест – указательный одной руки пихает в круглое отверстие, составленное из пальцев другой, – когда резинки стаскивал с х…
Я бью по газам и юзом захожу в кювет.
– Извини.
Поздно! Наотмашь в скулу – печать его похабной морды в боковом стекле:
– Еще одно слово, Серый, и я за себя не ручаюсь. Ты меня услышал?
– Я же шкажал «ижвини».
Я что, ему зубы на хрен выбил? Твою мать! «Тонечка» меня уроет за сынка.
– Покажи, – обхватываю двумя пальцами его подбородок и поворачиваю лицом к себе. – Иди сюда. Серый!
У брата в глазах застыли огромные капли – мужские слезы. Скупая неторопливая вода. Зачем я так? Резко, сильно… Больно. У него ведь есть весомые причины так себя вести.
– Сережа. Ты…
– Шам виноват. Не переживай, вообще не больно.
Подтягиваюсь ближе и утыкаюсь своим лбом в переносицу Сергея:
– Отец все забыл. Я разговаривал с ним. Неоднократно! Знаешь, как за тебя переживает? Знаешь? А? Он не считает тебя…
– Я виноват, Леха. Я виноват! Мне нельзя тут быть, понимаешь. Если они узнают, то нам кранты…
– Они уже покинули страну.
Сергей выпучивает глаза и раскрывает рот – выразительно сглатывает, облизывает губы и вышептывает важный для него вопрос:
– Когда? То есть, ты уверен? Это кто сказал?
– Давно.
– Когда?
– Два года назад.
– Я…
– Подумай о том, чтобы остаться навсегда. Егор перед отъездом приезжал к нам, они с батей беседовали, даже без скандала. С матерью похуже – она вообще к нему не вышла и без конца меня просила посмотреть, как там отец…
– Газ в пол! Поехали уже. Довольно этих разговоров. Не хочу ничего знать, – проверяет челюсть, дергает из стороны в сторону, и рассматривает себя со всех сторон в автомобильных зеркалах. – Завтра на роже будет во-о-о-т такой синяк! Если мама спросит, то я не виноват…
– Да понял я, что ты, как был предателем, так им и остался. Гнилая натура, Серж, у тебя в крови дефектный ген.
«Передай привет Сереже, когда приедет».
«Обязательно, душа моя. Оль?».
«Угу».
«Я люблю тебя».
Жду пять минут, десять, пятнадцать… Постоянно пропускаю зеленый свет и получаю братское занудное суфлирование:
«Поворот не показал… Стоп, Смирнов… Налево… Направо… Ты по главной… Тпру, приехали… Да уж! Де-е-ела!».
– Добрались целыми и невредимыми! Аминь! – громко выдыхает и обмахивает морду руками, как царским опахалом. – Фух, адская жара в твоей машине! Хорошо, что не угробил. Мне на выход?
– Проваливай. Шуруй отсюда. Чай, не детсадовский ребенок, парадный вход сам найдешь.
– А ты?
– Тут посижу.
– То есть мне самому встречаться с батей, получать отцовские затрещины, мать с коленей поднимать?
– Ты не маленький урод, ты грозная внеземная тварь! Самец чужого, который всегда выгребет из сложившихся ситуаций. На крайний случай набросишься на отца и проглотишь целиком живьем, а потом…
«Люблю тебя, Смирнов. Люблю, Алешка».
– Что замолк? Не стесняйся, Леха, продолжай. Зажую и выплюну? Это хотел сказать? А? Ох! М-м-м-м, нет, нет, нет! Леш, – Сергей упирается руками в торпеду и отталкивается от нее, словно привидение увидел, – а вот и мой пиздец!
У распахнутых ворот стоит отец, широко расставив ноги и сведя за спиной руки, сжатые в увесистые кулаки. Он смотрит на мою машину и не сводит с пассажиров взора.
– Погнали отсюда, пока не стало поздно. Я не сдержусь – молчать не буду. Отвези меня в гостиницу, – скулит, как жалкий дрыщ. – Я прошу…
– Смелее, папка не кусается. Смотри, сегодня на брюках даже ремня с любимой пряхой нет. Давай-давай. Не расстраивай мать, младший. В конце концов, будь мужиком. Натворил пакостей, имей смелость за них отвечать.
Он, не спуская глаз с мужской фигуры, отстегивает свой ремень, затем медленно прижимает подбородок к груди и быстро-быстро выдыхает:
– Фух, фух, фух, фух!
– Серый, заканчивай из себя дебила строить. Смотри, вон мама…
Да уж! Мать оказалась пошустрее. Она подскакивает к моей машине и дергает за дверь со стороны Сережки, а тот вместо того, чтобы ей открыть, убирает руки от замка и вжимается спиной в меня:
– Леш, это слишком тяжело. Я не могу. Что с ней? Она плачет?
– Ты идиот, что ли? Кому сказал, вали отсюда на хрен! Сколько лет мать не видела тебя? Ей-богу, Серый, ты как будто бы под кислотным кайфом.
Он тут же перебивает:
– Я не пью, не нюхаю, не употребляю. Из пороков – сигареты и громкая музыка. Все!
– Ну да, ну да.
Я вываливаюсь из машины, обхожу капот, хлопаю по решетке и пальцем скребу эмблему.
– Пап, – встречаемся руками с батей. Он хлопает меня по плечу и заглядывает через меня.
– С ним все в порядке?
– Да, как будто, – отстраняюсь и рассматриваю съёжившегося от долбаного страха брата. – Трезв! Запаха нет! Сальность, идиотизм с оттенком гениальности, цинизм и острый ум – все при нем. Да, можно сказать, что все пучком и младший не подведет меня завтра в ЗАГСе. Он…
– Меня боится?
– Бать…
Отец вскидывает на меня воспаленный взгляд и шепчет:
– Все прошло, Лешка. Все закончилось. Ты объяснил ему? Давно уже. Все забыли, растерли и по ветру разнесли. Что опять не так?
– Совесть у Сережи в наличии, я про это забыл сказать. И еще, – беру отца за плечо и разворачиваю к жалостливой картине спиной, – если не сбрехал, конечно, то похерил всю свою работу.
– На это мне вообще плевать.
– А мать?
Она пританцовывает возле машины и никак не может открыть пассажирскую дверь:
– Алексей! – оборачивается и пищит. – Пожалуйста.
Господи! Мы – ох.ительная беспокойная семья! Похоже, у Серого проснулись те самые остатки совести, и он, наконец-то, выбирается наружу и сразу же хватает в охапку дергающуюся мать.
– Прости меня, – слышу, как лепечет. – Прости, прости, прости. Мам, правда, ну, пожалуйста. Ты такая маленькая и легкая, как пушинка…
Серж поднимает и несколько раз кружит громко плачущую миниатюрную женщину. Отец медленно обходит меня и подбирается к вращающейся паре, останавливается недалеко и медленно, но очень четко, произносит:
– Привет, Сергей.
Был бы бабой – стопудово прослезился! Братец осторожно ставит маму на землю и пытается протянуть руку для пожатия отцу. Тот резко перехватывает его ладонь и подтягивает к себе поближе урода, своего блудного нерадивого младшего сынка:
– С приездом, старик. Как дела? – отстраняется и внимательно с ног до головы рассматривает. – Это что?
Это такая мода, папа! Так принято в его высоко интеллектуальном мире. Это долбаная серьга!
– Может в дом зайдем? Вечереет, есть хочется и потом, у меня как бы завтра свадьба. Я не хвастаюсь, а просто, если вы забыли, напоминаю. Поэтому предлагаю в сегодняшний святой, это безусловно – и не спорьте, вечер долбаное прошлое вообще не вспоминать. А? Пап? Мам? Любимый младший братик?
По-моему, моя семья в кои-то веки полностью поддерживает меня!
– Что делаешь? – после странно милого ужина Серж заваливает ко мне в комнату.
Медленно пролистываю в телефоне фотки жены.
– Ничего. Отдыхаю. Настраиваюсь, с мыслями собираюсь.
– Хочу поговорить, минутка есть? Уделишь шестьдесят секунд на циферблате?
– А ты уложишься?
– Так я по быстряку, старик. Грехов немного, но все тяжкие, все с моральным грузом. Я тебе солью, а ты ночью переваришь и помучаешься.
Вот урод – ни дать ни взять! Скидываю ноги с кровати и предлагаю ему рядом сесть.
– Идем-ка на наше место, а то у этих стен есть уши, – предлагает. – С меня на вечер сигареты, а с тебя терпение, молчание и долбаное добровольное присутствие.
Киваю в знак согласия и откидываю на смятую постель свой телефон.
– Тебе повезло, Лешка, – Серега замечает на светящемся экране фото Оли. – Она – твоя? Единственная и неповторимая? Любишь ее, да?
Я быстро перехватываю аппарат и тут же ставлю на блокировку.
– Я предупреждаю, о ней говорить вообще не будем. Сережа, это личное. Табу.
– Она мне еще там, в Манчестере, понравилась, – продолжает. – Приехала к тебе, но, как мышка, сидела перед входной дверью. Это что с ней было? Бабский приход, простой психоз, или она извинительную речь настойчиво репетировала? Или ультиматум формулировала? Что это, а?
Боролась, видимо, сама с собой, и с чувствами, возможно! Хрен теперь поймет. Я такое у жены не спрашиваю. Не то, чтобы боюсь или не желаю знать, просто… Есть ратифицированная простая договоренность! Когда она посчитает нужным, важным или просто необходимым, то все незамедлительно расскажет, если, конечно, какие-то недосказанности еще остались у нас. Не уверен, правда, в их наличии, поэтому за это особо не трясусь.
– Идем, стратег, логик, тактик, психолог и мой любимый детектив, Сережа.
Выключаю в комнате свет, беру свою толстовку, натягиваю на голову, на ходу в рукава продеваю руки, шагаю широко и наблюдаю впереди себя понуренную скрючившуюся братскую фигуру.
– Серый, – подскакиваю и хлопаю по его спине, между лопаток, – я так счастлив, брат. Словами не описать. А ты чего такой невеселый? Посмеялся бы, позлословил! Завтра я закончу выступать за команду отчаянных холостяков и перейду в первый взрослый разряд. Что на это скажешь? Сочувствуешь или поздравляешь? А?
– Да вижу я. Все очевидно. Ты, как светодиод, сияешь в ясный день. Значит, выбор в пользу «поздравляю». У-у-у, чертовы бабы, имя им «вселенская зараза». Такие экземпляры погибают из-за них.
– Чего ты меня хоронишь раньше срока? Может это я свою Ольгу без хлеба с маслом съем. Завтра и начну надкусывать.
Со смешками, подкалывая друг друга, подходим ко входу на чердак. Я подпрыгиваю, затем зависаю на каких-то брусьях, как на турнике, а потом, поджимая ноги, медленно на землю опускаюсь. Снимаю выдвижную лестницу – открываю вход в наш личный с младшим мир:
– Только после вас, малыш, – кланяюсь, как венецианский дож, и вперед себя Серегу пропускаю, а сам краем глаза замечаю, стоящую внизу фигуру нашего отца.
Он точно улыбается и мне даже кивает, а я ему, скрываясь от бурчащего и недовольного Сергея, машу рукой, словно перед стартом, как будто в космос отбываю.
Раскладываемся на крыше, упираясь стопами в борта.
– Как мы тут раньше помещались? – братец, ерзая, кряхтит. – Какая-то маленькая крыша! Батя запустил жилье.
– Запустил? Ты охренел? Он тут дворец отгрохал. И потом, козлина, ты был метр пятьдесят в свои двенадцать, а сейчас – метр восемьдесят с лишним. Чувствуешь разницу, старик?
– Ох, блядь. Еще какую! Жизнь меня еб…
– Давай без мата, милый, – упираюсь двумя локтями в черепицу и задираю голову наверх. – Чистое небо, звезды, луна – хорошая примета. Рассказывай, малыш! Время покаяний, а я твой совестливый экспедитор – сопровождаю и контролирую процесс.
– Это самый обычный день, Леха. Вчера такая же фигня была. Специально выперся на крышу там, еще д…
Он обрывает свою речь. Дома? А где его дом? Думаю, что здесь, но у брата, так сложилось, просто незатыкающийся фонтан противоречия. Там, где однозначно классно, там, где его любят, ждут, и там, где ему верят, у Серого отчаянно воняет дерьмецом; а там, где он никому не сдался на хрен – там зашибись, клево, очень хорошо.
– Отец сказал, что все нормально. Даже обнял, хлопал по плечам, интересовался, чем я занимаюсь.
– Я тебе тоже самое говорил.
– Мама плакала.
– Правда, заканчивай над родителями издеваться. Не доводи их.
– Я…
– Ты режешь собственную семью. Кромсаешь, потрошишь и раздираешь внутренности. А я, сука, устал все это по частям сшивать. Если у тебя проблемы с психикой после того случая, то…
– Я был виноват там, Леха. Только я. Действительно моя вина.
– Так иди и сдайся в правоохранительные органы, если мать не жаль.
– Причем тут это?
– Да при том, что ты мазохизмом занимаешься. Тебя давно простили здесь и ждут домой, но ты сидишь там, где на хрен никому не нужен, где по большому счету всем наплевать – жив ты или сдох, где пусто, голо, узко, сука, – этого я вообще тебе не забуду, где чужие обычаи, где неродной язык, где шансов лично у тебя абсолютно никаких, – останавливаюсь на одно мгновение, отталкиваюсь и выпрямляюсь, подтягиваю к себе ноги и упираюсь локтями в выступающие колени. – Скажи, Серый, кто ты такой? Там? Кто ты? Именно ты, как Смирнов, как сын Тони и Максима, как мой младший брат? Помимо того, что иммигрант, конечно! Сколько ты там живешь? А получил всего лишь вид на жительство. А тут…
– Я человека убил, Леш.
Не было такого – придумывает и изображает! Стряхиваю головой и громко выдыхаю:
– Бля-я-я-дь! Тебя зациклило?
– Это ведь правда.
– Правда?
– Да, – шепчет и двумя пальцами зажимает переносицу у самых глаз.
– А какого хрена ты тогда устроил? Что за оправдательный процесс? Что, сука, за представление с расследованием? Что за «на х. й службу», «ну х. й работу», «к х. ям мать, отца и брата». Сколько там дают за убийство по неосторожности?
– Не знаю.
– Не дочитал УК?
– Лех…
– Так ты бы отсидел уже, браток, а мы тебе апельсинчики в камеру таскали, но видели бы рядом, а ты, – рычу, – сдрыснул в другую страну. Кстати, договор об экстрадиции там тоже действует, если бы тебя признали тут виновным, там бы под белы рученьки вывезли и «аля-улю, гони гусей», каторга, колония – все, как положено! А знаешь почему так вышло?
– … – отрицательно качает головой.
– Потому что это был долбаный несчастный случай, Серый. Ты не виноват!
– Скажи об этом…
– Он так отцу в последний свой приезд сказал! Я лично слышал. Сука! Мать меня заставила подслушивать, – хмыкаю и ерзаю на крыше, – в шпионы посвятила. Я крался за углом и стоял там без дыхания, слушая, что Егор говорил отцу. Вот такая я тварь! Из-за тебя, Серый! Я стал подсматривать и изгибаться, а ты… Ты, блядь, хоть свадебный подарок нам с женой привез?
– Я… Извини, забыл.
– Так и думал! – хватаю его за волосы и подтаскиваю к себе – смотрю внимательно ему в глаза. – Есть то, что порадует меня, братишка.
– Нет!
– Да, родненький.
– Нет!
– Смотрю, ты уже все понял?
– Лех, пусти, – выкручивается угрем и, двигаясь на пятой точке, пытается подальше от меня отползти. – Слышишь? Не о том хотел…
– Хочу, чтобы ты тут остался и перестал из себя звезду брит-попа изображать. Тебе это, – дергаю за ухо, – не идет совсем. Знаешь, почему?
– Нет, я сказал.
– Потому что у тебя иные способности есть! Ты для другого сделан и заточен, а не для серпантинной х. йни, не для праздного шатания по жизни. Батя боится это высказать тебе, потому что мать жалеет. Скажет, как отрежет, – ты вильнешь хвостом, а он, сука, будет в глазах своей «крохи» снова виноват. Только он…
– Леш, заткнись.
– Ты ведь хотел поговорить? Мы разговариваем! Я про свадебный подарок задал вопрос – тут, как всегда. «С»! Сучья серая стабильность! Сейчас я предлагаю законный вариант решения – после праздников оставайся навсегда. Родители не молодеют, я женюсь, ты не пойми что и как там существуешь. Мама переживает за нас. Слабое здоровье, расшатанная нервная система плюс тяжелейший характер отца, а тут…
– Не могу.
– Да пошел ты, юноша. Конвейер без тебя в Англии не запустится? Что не всех телок там отодрал? Здесь однозначно лучше! Поверь, я был там, за бугром. Контракты, конкурсы, гранты, премии – здесь стопудово лучше! Там мы классно, сыто существуем, а здесь, – отпускаю его, – только здесь мы по-настоящему живем!
Теперь молчим! Вот так прекрасно задушевно с братцем поговорили. У меня в кармане вибрирует мобильный телефон:
– Привет, Олечка!
– Леш, ты как?
Встаю и отхожу по крыше дальше от поникшего Сергея:
– Все хорошо. А ты? Чем занимаешься? Как настроение?
– Волнуюсь и, – шепчет в трубку, – люблю тебя. У меня есть вопрос, если мы еще играем, и ты позволишь его задать?
– Внимательно. Задавай, малышка.
– Лешка, а ты умеешь танцевать?
Вот именно этого я и боялся!
– Смирнова! – шикаю. – Это важно? Без танцулек никак?
– Климова! А ты не торопи события, Алексей, мне пока не задали тот вопрос, а следовательно, я не сказала свое «да».
– Тебе напомнить, сколько раз до завтрашнего мероприятия ты это «да» хрипела, стонала, скулила, рычала и плакала.
– И все же! Мои имя и фамилия – Ольга Климова, но не Смирнова. И…
– Ты к фамилии-то привыкай, душа моя!
Оборачиваюсь и провожаю грустным взглядом ковыляющего с крыши брата. Пусть, пусть, пусть! Пусть пойдет и хорошенько подумает! Задрал, ей-богу, сил больше нет!
– У меня прекрасное настроение, Алеша. Могу дать парочку уроков, если…
– Оль, десятый час. Ты хочешь…
– Я уже здесь.
Я, сука, чуть не навернулся с крыши!
– В смысле?
– Все просто. Я – взрослый человек! Взяла такси. Если ты откроешь мне ворота, то…
Так и есть! Я вижу отъезжающую разрисованную машину и одинокую тонкую фигуру у калитки перед домом.
– Сейчас спущусь.
И это еще мягко сказано! Я, как бешеный кот, адским кубарем спускаюсь с крыши, совершаю тот самый чертов тыгыдык, при этом пару раз прикладываюсь лбом о стены родного дома, внезапно замечаю испуганный взгляд матери, сидящей с книгой у камина, одной рукой, спокойно перебирающей волосы отца, уткнувшегося ей в колени:
– Алеша?
– Все нормально. Мне нужно ненадолго выйти. Там…
– Что с тобой, старик? – батя приподнимается. – Где Серый?
– Свадебный подарок упаковывает. Я ему сказал, что без должного оформления не приму.
Родители синхронно прыскают со смеха, а я во двор ракетой без отошедших где-то на втором этаже ступеней амором лечу.
Проскакиваю каменную тропинку и распахиваю Ольге дверь.
– Ты чего, малыш?
Красивая и милая! Стоит, переминаясь с ноги на ногу, в узких светлых джинсиках, тонкой розовой футболке с бессовестно выступающими сосками:
– Где лифчик потерял, малыш?
Оля задирает руки и обхватывает себя:
– Все там есть. Просто…
– Да я не в претензии, мне все нравится. Иди сюда, замерзла, детка, – расставляю руки, приближаюсь и, наконец-то, обнимаю дрожащее тело, а сам бесцеремонно проверяю лямочки на спине – щелкаю резинкой и получаю по плечам смешные женские кулачки. – А точно-точно, все на месте, одалиска!
