Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"
Автор книги: Леля Иголкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)
Глава 11
– Сегодня твоя очередь задавать мне каверзные вопросы, – Климова предлагает. – Смирнов, ты слышишь?
Слышу-слышу! Я должен ее за это поблагодарить? Она идет за мной по узенькой лесной дорожке, старается не отставать, но все равно не успевает – у меня широкий шаг, небольшой стресс и охренеть какое нетерпение. Ольга шипит, свистит, кашляет и даже рвано дышит.
– Алексей! – вскрикивает. – Подожди, пожалуйста. Я совсем не успеваю за тобой. Может быть, сделаем небольшой перерыв?
– Поднимемся на тот пятачок, тогда немного отдохнем. Давай, поднажми и потерпи еще немного.
Наверное, я сейчас безжалостно с ней поступаю, но у меня чересчур паскудно на душе. Неизвестность и ее упрямое молчание разъедают мой никак не затыкающийся мозг, эксплуатируют ресурс по полной, вот я всю эту гнусность с ней и вытворяю.
– Пожалуйста, – она уже скулит, – Алеша! Я очень устала. Сильно, мне невмоготу. Давай вон там присядем хотя бы на полчасика и дух переведем.
– Рассиживаться уже на месте будем, одалиска. Там организуем и привал, и стол, и даже относительно комфортный ночлег.
– Ночлег? Ты не сказал, что сегодня не вернемся домой? Я даже вещи не взяла. Леш…
Ну надо же! Представь себе, я вот тоже неожиданно выдвинулся налегке! Тем интереснее нам будет там, у Петьки. И потом, я ей не сказал. Упрек, намек и очень строгий выговор, Оля Климова? Не сказал? Не сказал… Да я, сука, совсем забыл об этом! Голова была забита совершенно другими мыслями и все, как говорится, не о том.
Один мужик, Оля? Один за всю твою сознательную жизнь. Благоверный муж, отец твоего тяжелобольного ребенка, который… А где он, кстати, а главное, с кем? Всего один – мне, блядь, смешно, и я тебе не очень верю. Один, один, один! Зато ого-го какой, наверное! Видимо, чересчур достойный, уважаемый и очень длинный член! С выдумкой, характером и извращенным сексуальным вкусом, раз ты по сей день шарахаешься от окружающих тебя мужчин? Что он делал с ней? Что позволял себе, а главное, как она могла это все терпеть, фактически все издевательства и унижения поддерживать? Зачем?
– Увы. Заночуем в доме Пети.
– На маяке?
– Там жить нельзя, но можно где-то рядом.
– Этот Петя, он же смотритель маяка? Я просто подумала, что в той колокольной башне, словно на рабочем месте, не отходя от дела, можно существовать.
– По-моему, я этого не говорил, – поворачиваюсь к ней лицом, шагаю задом наперед и наблюдаю за ее неуклюжим подъемом. – Ты перечитала своей романтической бурды, изумруд души моей. Что-то типа… Они стоят, обнявшись, а луч прожектора освещает их крепко спаянную красивую фигуру. Мужик своей жирной задницей заслоняет яркий свет, тем самым прячет девочку от страшного необратимого ослепления. Его стояк велик! Настолько, что он тупо от боли плачет, а девочка от возбуждения через трусы пускает вязкие соки на каменный выбеленный пол. Мерзавец жадно, страстно, чувственно и жарко ее целует, и тут же одновременно лапает субтильное дрожащее от истомы тельце, трогает большими пальцами острые соски, трет, щиплет, лижет, и, конечно, дует, а потом… А потом возле перил, изуродовав классическую позу секса, страстно эту девочку дерет. Думаю, раз надцать, одалиска, в одном едином быстром темпе, ни разу, сука, не повторяясь! Как говорится, только кончил и вот все заново, опять. Так, что ли? Пока она от наслаждения не умрет и прохрипит: «Я кончила! Довольно!».
– Ну да, ну да. И золото вдруг превратится в черепки. А член у мужика сгниет? Ты похотливый грубиян, Смирнов! – Климова довольно громко бормочет.
– Так я этого и не отрицаю, – хмыкаю и показываю ей рукой, что можно дальше ряд моих определений продолжать. – Ты хорошо, солнышко, подумай, а я еще чего-нибудь в том же духе приплету. Так сказать, до кучи! Ну?
Молчит в ответ. Ха! Надеюсь, ей просто больше нечем крыть, и она смирилась с тем, что в языковых, словесных, курсах я намного лучше, быстрее, выше и сильнее. Я – злой и страшный языкатый черт. Да я самый настоящий романист! Поэт, бард, трубадур! И где-то за границей сейчас заплачет младшенький, Сережа. Сергей Максимович точно бы с этой ситуации поржал. Я так и вижу нашу предстоящую встречу:
– Привет! – Привет!
– Ну как? – Никак!
– Ты – лох, задрот и долбаный терпила, Леха. – Хотя бы так, Серж, а ты просто помешанный на бабах озабоченный урод.
– Теперь, наверное, пока, братишка? – Еще бы! Нам не по пути. Живи вольготно, сука, не хворай.
И… Разбежались кто куда, по разным сторонам.
– Мы не идем на сам маяк, – сбиваю с себя спесь, немного привожу мыслительную деятельность в порядок и, наконец, спокойно говорю. – Это навигационное сооружение, Оля. Понимаешь?
– Это что значит?
– Вход исключительно по пропускам и в установленном порядке.
– Тогда я вообще ничего не понимаю. Мы идем куда-то, ты подгоняешь, не даешь мне даже присесть, дуешься все утро, отказываешься от еды, – бормочет. – Тебе что-то не понравилось, было невкусно? Ты мог бы прямо об этом и сказать, зачем сейчас на мне злость свою срываешь? Алеша, стой, пожалуйста, я тебя очень прошу!
– Увидишь, одалиска, и сразу все поймешь. Но темп задан, шаг отмерян, я не буду распускать тут нюни…
– Идиот! – рычит.
– Мне все слышно, одалиска. И я еще раз напоминаю тебе про твою слишком резвую самоуверенность, непредусмотрительность, наивность. Нет, тут скорее всего, просто глупость. Не стоит, не надо бороться с тем, кого точно не сможешь в прямом противостоянии одолеть.
– А где мы будем жить? Там есть хоть какое-то строение, не знаю, может быть, ветхий шалаш, лачуга, на худой конец, доска с гвоздями, на которой можно спать?
– Все есть, не переживай. Прекрасный дом…
– В котором он живет?
– Ну да, он почти как знаменитый Джек, но там не хватает всего лишь чулана, пшеницы и синицы.
– Смешно, Алексей! – она бурчит, но все равно упрямо продвигается, очень сильно старается не отставать и не сворачивать с натоптанной травы. – Ты ведь, как обычно, впрочем, не предупредил меня…
– Виноват во всем? Испортил Оле отдых? Обещал ей многое, но ничего, естественно, из преднамеренного не выполнил? Обманул юную одалиску, воспользовался гибким телом. Ты так часто это повторяешь, что я даже порядок запомнил, ничего не забыл?
– Я ведь этого не говорила, – вскрикивает и тут же замолкает, а потом тихо добавляет. – Зачем ты так со мной?
Ольга останавливается и скидывает с плеч свой хиленький рюкзак.
– Иди сам, а я, наверное, тут останусь, отдохну и домой вернусь. Ты не в настроении, а я не знаю, чего мне следует от такого Смирнова ждать. Возможно, я уже раздразнила тигра, позволила слишком многое, а десерт вот не дала – сметанки пятнистого кота лишила, даже крышечку не смог облизать. Ты из-за этого злишься, из-за того, что было, вернее, из-за того, что не было, не произошло этой ночью?
– Стоять! – теперь направляюсь к ней. – Я на переправе коней не меняю.
– А я не конь, – она вытирает влажной салфеткой свое лицо и шепчет, но все очень четко слышно. – Не конь, Алеша! И не тяжеловоз, не рабочая ломовая лошадь, не твоя кобыла, а ты ведешь себя сегодня, как безжалостный погонщик стада, как отъявленный мерзавец, как бездушный скот… Мне тяжело, я к такому не привыкла. Пожалуйста, войди в положение и хоть чуть-чуть ослабь свой походный напор.
– Как кто? Как ты меня назвала? – останавливаюсь рядом с ней, но не пересекаю пресловутое личное пространство, ее невидимую границу, хотя хотел бы – тут нечего скрывать. – Договаривай, пожалуйста.
– Я…
– Что не так, одалиска? Что такое?
– Ты злишься на меня? – слишком тихо выдает. Мне плохо слышно – Климова говорит одними губами.
– С чего бы, изумруд души моей? – усмехаюсь, стараюсь свои недовольство и нервозность тщательнее скрывать. – Я никогда ни на кого не злюсь. Просто не имею такой привычки. Жизнь научила, что это очень неблагодарное занятие, к тому же для здоровья вредно. Злость, гнев, агрессия, ненависть и даже ревность, кнопка, влияют на качество, – быстро затыкаюсь и подкатываю глаза, – как бы помягче-то тебе сказать…
– Спермы? – язвит зараза.
– Ну-у-у, возможно! Я не проверял, – улыбаюсь. – На самом деле хотел сказать о негативном отражении на качестве всей человеческой жизни в целом, одалиска, а не только на том, что ты только что привела.
Она опускает вниз взгляд и рассматривает свои суетящиеся руки:
– Не получил то, чего хотел? Так вышло! Не случилось! Не удовлетворился! Ты бесишься, Алеша?
– Охренеть! Не буду это комментировать! Сделаю вид, что не услышал эту чушь, а у тебя есть еще шанс забрать свои слова обратно, – беру ее вынужденную ношу в руки, закидываю себе на плечо, а ей протягиваю бутылку с водой. – Пить хочешь?
– Сейчас я хочу домой. Извини, но, видимо, я, как ты там говорил, слабое в физическом и эмоциональном плане существо, и мне необходим отдых. Иди без меня, обратную дорогу я найду, за это не беспокойся.
– Хорошо! Только один вопрос, если ты позволишь?
Она молчит, но по ее внимательному сосредоточенному взгляду понимаю, что я могу его задать.
– Я слишком тороплю события? – откручиваю крышку и делаю быстрый глоток.
– Смирнов!
– Принуждаю тебя? – отпиваю и продолжаю наступать. – Все это время, скупой период наших встреч, недолгого общения и очень странного знакомства, я напираю на тебя, как танк? Настаиваю на нашей скорейшей близости, заставляю тебя целоваться, делаю, в конце концов, больно, возможно, даже собой пугаю? Все понимаю, одалиска. Возможно, ты права и имеешь право на отталкивание. Большой, крупный, страшный самец, но я очень стараюсь, отчаянно хочу быть немного ближе к тебе. Прекрасно понимаю, что знакомы всего ничего, но у меня есть планы, Оль. Если помнишь, я их озвучивал, а ты, по-моему, приняла все мои условия. Мы решили попробовать встречаться не по указке или в счет несуществующего долга, а по-настоящему. Ты ведь помнишь? Я очень хочу этого, а ты? Тут важно, как ты мне вчера сказала, наше обоюдное желание. Хочу сейчас сказать, что у меня оно имеется, о тебе… Не знаю! Затрудняюсь ответить, но ты ведь не отвергаешь меня, скорее наоборот, немного провоцируешь, даже поощряешь – значит, какой-то шанс на сближение тоже есть?
– Леш, – кривит губы.
– Я задал вопрос. Обещал один, но, – пожимаю плечами, – можешь считать, что это вариации, различные формулировки, доступное для восприятия на слух изложение, развернутое обоснование, мое эссе. Оль, теперь я жду твой ответ. Это важно. Лично для меня. Ей-богу, я чувствую себя последней озабоченной мразью, которая эксплуатирует женскую совесть, развлекается с душой и истязает слабенькое тело. Мне нужно знать! Слышишь?
– Я поняла.
– Я все еще жду твой ответ. Я, – четко, медленно, практически по слогам, буквам, звукам задаю еще раз свой вопрос, – принуждаю тебя к сексу со мной?
– Нет.
– Отлегло, словно камень с души сняла, – хмыкаю и настойчиво протягиваю ей бутылку с водой, – ты будешь пить?
– Нет, спасибо.
– Все? Отдохнула? Можем продолжать наш путь?
– Да, – она протягивает руку за своей сумкой.
– Я это понесу, а ты иди вперед, – кивком головы указываю ей направление нашего движения. – Еще немного вверх, строго по тропе, пока не упрешься в высокий деревянный забор.
– Спасибо за помощь и, – проходит мимо меня и как бы невзначай касается моей руки, – за то, что настойчиво пытаешься меня понять. Я это, безусловно, ценю, Алеша. Все вижу… Алексей?
Пытаюсь? Видимо, пока не очень получается, раз ты так со мной напряжена, волнуешься, как будто перед казнью, перед грандиозным выходом на революционную гильотину.
– Оль? – иду за ней, ступаю шаг в шаг, плотоядно рассматриваю худые голые лодыжки, затем немного поднимаю взгляд и зависаю на перекатывающихся ягодицах, на вздрагивающих лопатках и неподвижной слишком гордой открытой тонкой шее. – Есть еще вопросы! Их как-то много, видимо, поднакопилось. Хотел бы задать. Ты как на это смотришь?
Или я затянул с их озвучиванием и надо было выбрать иной формат нашего общения? Зажать ее в той комнате, голую, на разобранной кровати, и беспорядочными поцелуями пытать!
– Да-да. Сегодня ведь твой день, Алексей, – вполоборота отвечает. – Здесь такая красота, не холодно, не жарко, солнце, морской свежий воздух. Думаю, что я готова…
– Где ты была? Расскажи хоть что-нибудь о себе. Мне интересно. Говори только о том, что считаешь нужным. Выдавай то, чего с твоей точки зрения я достоин или к чему готов, имею, так сказать, твой персональный доступ.
Хотя, безусловно, я хотел бы знать о ней все!
– Жила почти десять лет в другой стране. Если посмотреть на восток, прищурить свои глаза, возможно один даже зажмурить, – теперь она поворачивается лицом ко мне и указывает в сторону рукой, – то это где-то в той стороне…
– Там юг, одалиска, – гордо отвечаю, – а восток во-о-он там!
– Это образно, Алексей. Всего лишь образно, – мягко, как ребенку, улыбается.
– Училась?
– Нет. Работала.
– В библиотеке?
– В том числе.
– В ночном клубе, что ли? – продолжаю свой допрос. – В кабаре ногами дрыгала? Развлекала праздную мажористую братву?
Климова делает серьезное лицо и с надменностью отвечает:
– Не место красит человека, Алексей, а человек свое место. Мне хорошо платили, не трогали, если ты сейчас на это прозрачно намекаешь, никто не смеет прикасаться к танцовщицам руками – есть одно неписанное правило. И потом, это всего лишь восточные танцы, не стриптиз, не соблазнение, не порнография или извращения, просто пластичные телодвижения и…
– И твой звериный ненавидящий оскал, – заканчиваю ее мысль себе под нос.
Да уж! Я уверен, что она была прекрасным украшением той забегаловки, в которой раскачивала своими бедрами и трясла грудью. Муж ей это разрешал? Полуголая молодая женщина с охренительной фигурой перед улюлюкающей толпой уродов, в полутемном пропитом и прокуренном помещении исполняет то, что еще больше заводит взбудораженных недогероев и мотивирует их на не абы какой похабный подвиг. Был вот совсем недавно аналогичный невеселый опыт – мы с ней такое тоже проходили в ту ночь, когда умер ее отец!
– Я серьезно спрашиваю, а ты, изумруд души моей, виртуозно виляешь, словно лавируешь между подводных камней. Тебе действительно нравилось, чем ты занималась? Стоил отъезд из родного города в ту глушь?
– Работала официанткой в кафе, Алексей. Не вижу в этом ничего зазорного, скорее наоборот, я научилась улыбаться людям, стала терпеливее и мягче.
Нет-нет, красавица! Лицемернее и злее! Может быть, это она имела в виду?
– Высшее образование я так и не получила. Для тебя, по-видимому, это важно? Да, не директор компании и не имею своего прибыльного дела, но мне нравится мой род занятий, и ты своими издевками не заставишь меня изменить уже основательно и давно сложившееся мнение. На это я не поведусь.
– Нет, не важно, – отрезаю и опускаю голову. – Предназначение женщины не в высоком заработке, стабильном доходе и успешной карьере. Это мое «давно сложившееся мнение», еще добавил бы сугубо личное, патриархальное, если угодно эгоистичное, – говорю, надеюсь, на понятном ей языке. – Мать вспоминала тебя, одалиска, как усидчивую студентку, успешно сдавшую две сессии и внезапно отчислившуюся по окончании всего лишь первого курса. Вот в чем суть! Не пожалела, что не доучилась?
Тут нет ответа, Ольга просто дышит и, видимо, ждет, что я сниму свой вопрос. В поисках своих сигарет руками сильно хлопаю по всем карманам.
– Ты встретила любовь и вышла замуж? – тихо спрашиваю.
Вытягиваю пачку, теперь разыскиваю зажигалку, вынужденно останавливаюсь и все еще жду ее ответ.
– Да, – как-то, по-моему, слишком неуверенно отвечает. – Алексей! – в том, как она сейчас произносит мое имя мне слышится то ли просьба, то ли немой укор, то ли обреченность. – Я не хотела бы об этом. Если не трудно, то не задавай таких вопросов. Хотя бы пока.
Пока? А потом типа тот наш с ней устоявшийся «Привет!». Она совсем не хочет о личном говорить? Так много темных пятен, одалиска? Неоднозначная ситуация? Неужели сексуальный плен и рабство? Пожарный капитан на фото не производил впечатление некрофила, зоофила, педофила, отчаянного эксгибициониста или воодушевленного вуайериста. Хотя чужая жизнь – потемки. Мы очень часто ярко улыбаемся, но при этом подло тычем в грудь ножом.
– За местного урода, что ли?
– А есть большая разница? Местный, родной, заграничный или с другой планеты.
– Отвечай, пожалуйста.
– Мы пришли? – она указывает рукой на высокий коричневый забор.
– Да. Но вопрос не снят, поскольку ответ так и не получен. Поэтому…
Оттуда слышен грозный лай собаки. Климова резко останавливается, делает глубокий шумный вдох, затем я вижу, как она задерживает дыхание и, кажется, совсем не дышит, или просто забыла обо всем.
– Боишься псов? – подхожу к ней. – Оль?
– Нет. Но это как-то слишком громко. Такое впечатление, что там не собака, а по размерам – самый настоящий слон. Теперь я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил про строго охраняемый объект. Живой сторож, человек с ружьем, вероятно. Но у тебя везде есть блат, Алексей?
– Как и у всех, таинственная незнакомка, как и у всех! Человек – огромная причуда природы, в той или иной мере по жизни накапливает ценный опыт, приобретает нужные связи и даже находит друзей. А Пират – очень дружелюбный кобель, но не без способностей – с выдумкой, приобретенным ценным навыком, поверь, пожалуйста, он заслуженно отрабатывает свой хлеб. Красит собой это место и помогает очень хорошему человеку. Думаю, тебе понравится, – беру ее за руку. – Идем! По-моему, Петька уже где-то на пороге и встречает непрошенных гостей.
– Ты его не предупредил, что приедешь и, к тому же, что будешь не один? – смешно выпучивает глазки. – Леша, по-моему, будет неудобно.
– Мы слишком старые друзья, чтобы я еще напоминал ему о том, что собираюсь вернуться в свой дом и навестить его.
– Кто там? – хозяин задает вопрос. – Пират, назад, иди ко мне! Ко мне, дружок.
– Оль?
– Угу, – она перемещает свою руку, поднимает выше и задевает мой локоть, практически двумя руками цепляется за меня и виснет.
– Петр – не совсем обычный человек, – только начинаю говорить, как меня перебивает лязг замка и широко распахнутая внутрь дверь.
– Кто здесь?
У Красова Петра есть огромные проблемы со зрением. Вернее, проблемы есть, а зрения, к сожалению, уже нет.
– Привет, провидец! – громко говорю и с Климовой под руку подхожу поближе. – Ослеп или тупо не узнаешь старого друга?
– Ах ты ж, долбаная сука! Лешка! Когда ты вернулся? – он принюхивается, по-видимому, почувствовал, что я у его порога сегодня не один. – Кто с тобой? – сам себя сразу обрывает. – Постой, ничего не говори. Можно? Вы позволите?
Он обращается к Ольге и протягивает к ней руки, а я направляю свой взгляд и молчаливо у своей спутницы уточняю:
«Не возражаешь, одалиска, если этот человек слегка пощупает тебя».
Поднимаю палец к носу – прошу ее не произносить ни звука, она удивленно кивает, но мою руку отпускает, затем отходит немного в сторону и неуверенно приближается к Петру.
Петька – студенческий друг, икона нашего неоднозначного курса, слепой парень, получивший достойное высшее образование, и ни разу не воспользовавшийся своим увечьем с целью проставления положительной оценки. Красный диплом, та же специальность и высокая квалификация, но категорический отказ при приеме на работу. Машина непрерывного литья заготовок, повышенная температура в цехе, шум, грохот, отборный мат и его врожденный дефект… Короче, завод – не место для слепых, хоть и подающих большие надежды специалистов. Красов добивался через суд справедливости – вот так хотел работать, но, увы, все быстренько свернули и не дали полноценного хода, а Петька бешено психанул и проявил тяжелый характер, плюнул, затем громко хлопнул дверью и убрался аж вот сюда. Красов – очень странный сторож «режимного объекта», а его отшиб, место добровольно выбранного жительства, называется «слепой маяк». Здесь больше нет движения судов, фарватер чересчур заилен, да и море в этом месте основательно обмелело. Башня есть, лампа есть, ну, а света больше нет – последнее слепому человеку, кстати, не особо важно.
– Как Вас зовут, таинственная незнакомка? – тихо Климовой задает вопрос.
Мои слова, старик! Мои слова. Не зарывайся, парень!
– Оля, – одалиска шепчет. – Ольга Климова.
Петька осторожно прикасается руками к ее лицу, она убирает за спину свои конечности и вздергивает гордо подбородок.
– Петр, можно Петя или Петька, я на это не обижаюсь.
Собака-поводырь, Пират, немецкая овчарка, усаживается у моих ног, задирает голову и жалостливо заглядывает мне в глаза.
– Смирнов, не смей! – Красов быстро убирает от одалиски руки, поворачивает голову в моем направлении и, скривив в усмешке рот, брезгливо выдает. – У него режим и жесткая дрессура, а тебе лишь бы псину накормить от пуза. Всё! Все приличия соблюдены, поздоровались, обнялись, а теперь, ребята, проходите в дом.
Слепой хозяин отходит неуклюже в сторону, я поддерживаю его за руку, которую он вытягивает с очень тихими словами:
– Уберись, козлина. Не позорь меня при ней.
– Забыл, не буду.
У него красивый дом – внешний вид и внутреннее убранство говорят о хозяине, как о законченном аккуратисте, неоднозначном индивидуалисте и очень-очень одиноком человеке.
– Обратно не пойдете! В ночь никого не отпущу! – сразу сообщает, плотно прикрыв входную дверь. – Мы давненько с тобой, Смирняга, не делились впечатлениями о жизни, а с этой девушкой я хотел бы познакомиться поближе. Оля, проходите, пожалуйста. Немного смелее, мы с Пиратом не кусаемся, а Смирнов закаленный, к тому же от бешенства привит.
Все, как я и предполагал. Мы тепло общаемся втроем весь день и вечер, непринужденно шутим, легко смеемся, Климова уверенно поддерживает разговор, не разрывает с нами связь, и даже вызывается помочь с посудой и что-то вкусненькое нам, мужикам, на поздний ужин приготовить. Мы с Петькой, как истинные адепты жратвы, поддерживаем и даже немного поощряем ее порыв, а когда она вынужденно покидает нашу громкую компанию, Красов усаживается рядом со мной и выдает одну, на мой взгляд, бестактную и чересчур безумную вещь:
– Ты влип, Смирнов! По уши! Но я очень рад за тебя, братуха. Красивое лицо, приятный голос, надеюсь, что девочка с тяжелейшими характером. Как раз для таких, как ты!
– Чего? – усмехаюсь, втягиваю никотин и через нос выхлоп выпускаю. – Ты переел, Петруша?
– Заканчивай юлить. Лучше опиши мне ее подробнее. Неудобно было трогать, пока ты коршуном за нами следил.
– Ты, блядь, по-настоящему прозрел, Петенька, или дурачка включал все это время? Влипают мухи в мед или в дерьмо. Ты сравниваешь меня…
– Рад, что не ошибся, Смирняга. Твой тон, вызов, неуверенная речь сейчас – все перечисленное в совокупности полностью подтверждают мое предположение. И потом, друг мой, ты пришел сюда с ней. Это на моей памяти впервые, – кривит губы и тянется своей рукой к моему плечу, найдя его, легко похлопывает. – Я что, обидел тебя? Не обижайся на больного человека, а?
– Это сделать очень трудно, Петя. Ты же знаешь, я стойко переношу такие удары судьбы. Ты вот говоришь, что я привел ее? Тьфу! Если позволишь, так я приведу тебе разумное объяснение. Не оставлять же постороннего человека в своем доме, там слишком ценные и памятные для меня, практически антикварные эксклюзивные вещи. К тому же и я у тебя не слишком частый гость. Два зайца – один выстрел, что не так, братуха?
– А вот это было больно, Леша, и обидно.
– Ну, блядь, прости. Наверное, вырвалось слегка! Отвали, а? Со своими расспросами…
– Вот ты уже психуешь. Тяжело признать, что женщина не рядовая, Леша?
– Я пошел спать! – разгибаю ноги, выпрямляю тело и встаю с насиженного места.
– Вы! Вы с ней пошли спать! Это ты хотел сказать?
– Давай ключи и не строй тут из себя озорника-Купидона.
Сжимаю и разжимаю перед его носом руку, но прекрасно ведь понимаю, что он этого не видит:
– Быстро-быстро. Не затягивай, мне пора отдыхать. Целый день на ногах, потом подъем сюда, я тянул две сумки с передачей-провиантом, плюс непрерывно скулящую девчонку подгонял.
Он тихо ржет со свистящим звуком – издевается и провоцирует меня.
– Леш?
Оборачиваюсь – стоит таинственная незнакомка с блюдом нажаренных вергунов:
– Ты… Все это уже не нужно? – взглядом указывает на дымящуюся тарелку.
– Прости, солнышко, но уже не хочу. Ты слишком долго возилась, а я, видимо, перегорел. Наше место в соседнем доме, одалиска. Я, пожалуй, уже пойду, а ты сиди с этим шалопаем. Не переживай – честь твою не тронет, Пират об этом позаботится. Да, малыш? – пес отвечает звонким лаем, а я сильно дергаю его за мягкое ухо.
Прохожу мимо нее и склоняюсь к раскрасневшемуся лицу:
– Дом на две семьи, Оля, не волнуйся. Твой ключ оставлю на входе, на крючке. Это старая служебная постройка, отреставрированный жилой барак со всеми удобствами и чистой постелью. Все, как ты предпочитаешь, солнышко, все только для тебя…
Она задерживает меня, осторожно взяв за руку:
– Спокойной ночи, Алексей – приподнимается на носках и шепотом добавляет. – Приятных снов.
Не отвечаю, а только головой киваю – на эту вежливость, так уж получилось, мне нечего сказать. Отменное воспитание, привлекательная внешность, отличная фигура, прекрасный возраст, устойчивое положение, только с работой, конечно, откровенная беда… Что гложет тебя, одалиска, что ты никак не можешь обрести покой, расслабиться и расправить все паруса и плыть к возможным отношениям навстречу? Неудача в прошлом – еще не повод хоронить себя в неполные тридцатилетние года. Страданиями душа человеческая полнится-совершенствуется? Глупости и откровенная белиберда.
Вот так брожу кругами по огромному двору, размахиваю руками, луплю по высоким стеблям каких-то пахучих растений, и мысли в голове непрерывно катаю. Затем присаживаюсь на скамейку возле дома, широко расставляю ноги и задираю голову вверх. Небо высокое и чистое, на нем ни облачка, ни тучки – вокруг темно и только очень яркий звездный свет.
По-моему, Красов с Климовой прощаются? Прислушиваюсь – так и есть. Доносятся заученные участливые фразы:
«Спасибо за гостеприимство, у Вас тут очень хорошо, мне так понравилось, все необычно, маяк, море, и Ваш дружелюбный пес! – Спасибо-спасибо, и мне приятно познакомиться. Вам следует держаться только прямо, идти по двору, тот дом напротив. Кричите громче, Оленька, если Смирняга вдруг не захрапел и распускает свои руки».
Ну ты, Петя, гад! На такое пожелание мне реально нечего сказать.
Дверь приоткрывается и вместе с ярким светом наружу выходит Климова. Она вздыхает, спускается по ступеням и уверенно шагает ко мне.
– Наговорилась, солнышко?
Одалиска вздрагивает, хотя уверен, что мой силуэт, скрутившийся на этой лавочке, ей было трудно не заметить, тем более яркий оранжевый огонек сигаретного кончика точно виден издалека.
– Леш?
– Вот ключ, – протягиваю одну рельефную пластину, – твоя комната – прямо по коридору, вторая дверь, направо. Чтобы я не ворвался с паскудным предложением, – не дай Бог, конечно, – подставишь под дверь какой-нибудь стол.
– Идем со мной, – просит.
Новый, видимо, приход. Весьма неожиданное и в то же время неоднозначное предложение! «Идем со мной» в том смысле, что время детское и мальчикам пора в кроватках спать? Или «идем со мной»… Алеша!
– Не стоит, солнышко. Ты пожалеешь, а я потом вынужденно сменю свой статус. Так был шанс стать кем-то ближе, а так буду – просто Лешка-друг. Не о том мечталось, видишь ли…
Она берет меня за руку и тянет на себя. Я шутливо упираюсь:
– Климова, это насилие! А ну-ка перестань.
– Алеша…
– Оль, что ты хочешь? Помоги, пожалуйста, дай какой-то знак или хотя бы направь.
Только мычит и настойчиво тянет. Ну, как знаешь, детка, я этого не хотел. Перехватываю инициативу и подключаю к этому всему свое желание, обнимаю ее за талию и резко отрываю от земли. Ольга обнимает меня ногами, а я подкладываю руки под ее крепкий зад.
– Оля, – шепчу ей в губы, – скажи, что это все будет добровольно, и что я не насилую тебя своим перекачанным либидо и не заставляю тебя со мной спать…
– Нет-нет, Алеша, – гладит мои скулы и касается своим лбом моего лба. – Я думаю…
– Первого достаточно. А вот этого про «думаю» пока не надо, – улыбаюсь и легко прихватываю ее губы, – очень прошу тебя. Не думай. Хотя бы не сейчас!
Проходим в дом. Я направляюсь вместе с Ольгой в ее комнату. Ступаю широко, уверенным шагом прочесываю длинный коридор. Рассматриваю Климову, жду терпеливо, пока она медленно и неудачно возится с ключом, а вот с последним щелчком открывшегося замка, у меня срывает напрочь все сдерживающие страсть заслонки. Влетаем в небольшую комнату с такой же небольшой кроватью, как ураган.
Сегодня Климова проявляет странную активность – я по пояс уже раздет и обласкан теплыми губами. Зато она пока еще в полном обмундировании – я отстаю и не успеваю за ней. Ольга целует мою шею, нежно гладит плечи и легко сжимает руки, слепо ищет кисти, пальцы, а наконец найдя, скрещивает все в живой замок. Я применяю нежную силу и завожу нашу ручную сцепку ей за голову. Она выгибается мне навстречу и рвано дышит – я ощущаю сильный ход ее груди. Назад-вперед! Рассматриваю красивое лицо, стараюсь все эмоции сейчас запомнить, что наблюдаю на ее «экране», то в памяти своей фиксирую, словно первую страницу нашей летописи пишу. Вижу бьющуюся голубую венку на височке, выступивший тоненький сосуд на лбу – словно женщина страдает и ей от чего-то очень больно, и замечаю, как странно, до жути необычно, блестят ее глаза. Словно два уголька со спрятавшимся внутри жаром. Сейчас в глазах у одалиски разгорится нешуточный пожар.
– Ты очень красивая женщина, Якутах! Слишком недоступная, ты меня пугаешь…
Она вымученно улыбается:
– Запомнил имя, Алексей?
– Сразу, одалиска. Да что там запоминать? Великолепная, гордая, надменная красавица в темном зале, да улюлюкающее стадо обдолбанных вискарем и никотином мужиков… Динамичный зажигательный танец и твой категорический отказ! Климова? – рычу и прислоняюсь губами к прохладной шее.
Ольга вздрагивает и шепчет:
– Да…
– С тебя, одалиска, приват!
Она тихо прыскает:
– Обойдешься, Леша! Это очень дорого, боюсь, ты не потянешь. И потом, я поклялась, что тебе – никогда. Сдержу свое слово, обещаю. Не дождешься…
– Ах так!
Не отпуская ее рук, я двигаюсь губами по женскому лицу, по вздрагивающей шее, спускаюсь медленно на грудь, одной рукой перехватываю девчонку, а второй пытаюсь снять с нее футболку.
– Не смей рвать, – шипит гремучая змея. – Шшш, Алеша…
Все что услышал!
– А если вдруг то, что тогда? Ты – очень грозная, рабыня? Пугаешь, угрожаешь?
– Нет смены белья и одежду себе не предусмотрела. Ты же ничего мне не сказал.
