Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"
Автор книги: Леля Иголкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)
Глава 23
Рапорт о переводе… Отклонено! Товарищу такому-то к исполнению…
Рапорт о переводе… Разобраться в ситуации! Отклонено! Объявить выговор товарищу такому-то…
Жалоба… «Климов, ты, х. й вялый, совсем там охренел? Товарищу Смирнову разобраться в ситуации!»
Смирнову? Всматриваюсь в инициалы – «М. С.».
Смотрю на дату – два с лишним года назад. Старое и странным образом непрошедшее через канцелярию!
Заявление… «Климов!!! Сука! Хватит! Ты всех задолбал!».
Рапорт об увольнении… Подпись моего отца и язвительная резолюция – «Уйдешь в гробу с флагом ведомства на крышке, как вариант, с медальками на мягонькой подушке, под залпы тысячи орудий, под звук сирены, с проливкой ледяной технической водой. Служи, козел, и не доебывайся – Серега, как я от тебя устал!».
Да уж… Узнаю почерк и стиль сложения – эпистолярный, но все-таки пожарный, жанр моего отца. Батя может! Мой папа – мой герой! Пожарюга – ласковое прозвище уставшей от семейной жизни матери! А главное, до хрена сочувствия и понимания – сквозит просто из каждой буквы, слова, пунктуационного знака. Просачивается из всех щелей!
Официальный ответ на запрос…
Откуда все это взялось и что это вообще такое? Пластиковая папка, раздувшаяся от документов, личной корреспонденции сухого содержания, бесконечного числа «военных прошений» и такого же количества «неудовлетворенных просьб».
«Папа, здравствуй, это Оля…».
Стоп! Хватит!
Я захлопываю этот «ящик» и шумно, несколько раз, с налитыми кровью глазами, носом выпускаю отработанный воздух. Это, блядь, нехорошо, «Смирнов»! Ты – сволочь, невоспитанная тварь. Личное, значит, по умолчанию не для чужих рук и глаз. Какого черта ковыряешься в ее вещах? Неспециально! Так вышло! Случайно вот нашел. Скорее, просто само под руку попалось. Похоже, Ольга даже не скрывала эти документы, раз я встретил их на кухне, на деревянной полочке с макаронными изделиями.
– Алексей…
Она зовет меня. Пятый день охренеть какая высокая температура – просто жуть. Кашель, словно выплевывание души, и насморк, а еще слезящиеся глаза, нервное, очень беспокойное состояние, словно перед бурей, и категорический отказ от еды. Климова серьезно заболела, но:
«Вы не переживайте, это обычная простуда и… Чересчур ослабленный иммунитет. У девочки проблемы с витаминами и сильное переохлаждение всего организма. Хрупкое телосложение и…».
Долбаный мороз, а я, мерзавец, действительно «перегулял» свою одалиску. Так нам, без последнего предположения, конечно, вызванный на дом врач авторитетно заявил.
Сказал, блин, как отрезал, и с превеликим удовольствием выписал огромное количество химической бурды, которую Оля чересчур старательно хотела во всех аптеках выкупить и дисциплинированно принимать. Нет, уж, хрен тебе, а не курс каких-то стойких к отечественным морозам наркотических продуктов! На свой страх и риск я подошел к приобретению заботливо назначенного с тщательным, вернее, въедливым подбором. Да я просто затерроризировал скучающего фармацевта в аптеке, заставив маленькую кругленькую дамочку в очках расчехлить мне весь состав медицинского продукта. Ну что сказать… Одалиска принимает только то, что «доктор Смирнов» ей прописал и, конечно же, чуть-чуть из официально назначенного. Оля через кашель и гундосый нос язвительно смеялась:
«Решил окончательно добить меня, Смирнов?».
Я этого не отрицаю, но смысл, который вложен мною в слово «добить» в ее случае все же несколько иной.
– Оль…
Полусидя, потому что лечь не может, укутанная с ног до головы в пуховое одеяло, пытающаяся улыбнуться, Климова терпеливо ждет в нашей комнате меня? Готов побиться об заклад, что так и есть!
С кухни прихватываю стакан воды и градусник. Надо бы измерить ей температуру и предложить горячее молоко с медом. Так мать нас с Серым всегда лечила. И, сука, помогало же. Как на собаках все заживало, но это, наверное, связано с тем, что мы с братцем – стальные супермужики с увесистыми яйцами?
Я, как обычно, прав, естественно, – тут ничего нового под Климовской луной. Уперевшись спинкой в изголовье кровати, подтянув ноги к себе, красавица читает очередную книгу при очень тусклом свете.
– Почему еще не спишь, малыш? – протягиваю ей стакан и осторожно присаживаюсь на край кровати.
– Тебя жду, – она отпивает, морщится и отставляет на тумбочку. Двигает двумя пальцами, подальше от края, а я за этим, как загипнотизированный, слежу.
Это клиника, «Смирнов»! Однозначный и подтвержденный диагноз! Батя оказался прав – житейский опыт, видимо, да и я ведь признал тогда… Не-не! Стоп-стоп-стоп, герои! Ничего не признавал – аффект, стресс, выброс адреналина, дрожащее женское тело и бегающий по моему лицу ее испуганный от своей же глупой откровенности взгляд. Да, блядь! Тогда х. йню спорол и не подумал, тем более что Климова точно не расслышала и ни хрена не поняла.
– Оль, у меня еще дела. Перестань, пожалуйста, геройствовать, ложись и засыпай. Что там читаешь? – пытаюсь заглянуть в разворот какой-то книги в ярко-красочной обложке.
Хотя она может и не отвечать, я и так все знаю – там обожаемый ею современный любовный роман.
Кривит лицо, как будто своего выбора стесняется, и обиженно гундосит:
– Береги любовь!
– Название такое? Что-то новенькое! Меня поражает современная самоуверенность, но больше всего то, как именно ты ведешься на это. Климова, ты – самый идеальный клиент для бешеных распродаж дешевого чтива. А кто автор?
– А тебе не все равно? – шмыгает носом, рукой, по-детски, тыльной стороной ладони вытирает кончик, и прикрывает, словно в охренеть каком страдании, воспаленные глаза.
Поздравляю, «Смирняга»! Ты, по всей видимости, беспардонно нагло, впрочем, как всегда, обидел Олю.
– Я серьезно! – пытаюсь развернуть бумажный фолиант к себе лицом. – Ну, хватит, Климова. Я задал вопрос.
– Да, такое вот название. Автор не один, их там много. Это сборник рассказов – современная проза…
– А дикий секс там есть? – подмигиваю и перебиваю.
– … короткие истории, написанные от лица мужчин, Смирнов, но женщинами. Все авторы женского пола. Да, конечно, есть и постельные сцены, но тут, в основном, про любовь, а не…
– Так порнухи нет? Ну там… Помнишь, ты мне как-то зачитывала, я еще смеялся, когда авторица писала, что он три часа тер ее влагалище – огонь, видимо, добывал. Пещерный человек со стояком – это ведь болезнь и патология. С таким в больницу попадают, Оля. Если эрекция не спадает – все, конец! И это не долбаная метафора! А там у бабы, описания, конечно, не было, но точно образовалась кровавая дыра – может он пространство и время через нее пронзал? Врут, блин, и совершенно не краснеют. Оль, давай, наверное, заканчивай с несуществующими мужиками с членами по тридцать сантиметров – это ложь и это, сука… Да это больно! Он же ей до мозгов сперму закачает… Господи!
– Леша, то, что ты сейчас описываешь – мерзко, пошло, цинично и очень… Мне обидно! Ты уничтожаешь то…
– В чем ты великолепно разбираешься! Извини-извини, все-все, я наглухо затыкаюсь. Продолжай, детка. Я внимательно тебя слушаю, – с барского плеча ей разрешаю, даже размахиваю в знак дозволения рукой. – Так что еще, помимо, страстного чувства?
– Там про оскорбления и издевательства в паре есть, про смерть, практически в один день, про расставания – вынужденные и реально добровольные, и про совместную старость – красивая любовь, увы, бездетной ста шестидесятилетней пары, на двоих естественно. Но, безусловно, больше про то, что нужно ценить людей, которые с тобой рядом, и особенно, когда очень тяжело. Ты…
– Оль, это ведь не божественные откровения и не банальное открытие новых географических единиц. Все так и есть, зачем про это писать, а самое главное, зачем так упоительно об этом читать. Ты, словно бешеная, заглатываешь буквенное содержание за одну ночь. Тебе, изумруд души моей, надо больше отдыхать, а значит, спать.
Нет! Климова меня не слышит. Оля демонстративно подводит вверх глаза, со свистящим звуком через приоткрытый рот выпускает злобное недоумение:
– Это не для таких темных циников, как ты, Смирнов. Леш, просто некоторые, столкнувшись с этим чувством, воспринимают все это как данность, мол, все обязаны любить, так в мире заведено, а кто-то не понимает, что вообще с этим делать, как не разрушить и не погубить… Своего рода…
Поджимаю губы и самодовольно хмыкаю:
– Инструкция для тугодумов, железных дровосеков или конченых придурков? Мне точно не подходит! Только не вздумай оттуда цитаты приводить на ночь глядя – мы с тобой поссоримся. Я чушь эту слушать просто не смогу!
– Леш…
– Укладывайся спать, Климова. Не раскаляй своим бодрствованием эту комнату. Я…
– Давай со мной, – пытается отвернуть одеяло. – Ложись.
– Душа моя, у меня есть незаконченные и очень неотложные дела, – сворачиваю ее намерение и, как живой вареник, со всех сторон двумя руками прижимаю. – Мне нужно будет съездить к Суворовым, но ненадолго. Туда и назад. Думаю, два дня максимум, если малышку не гнать.
– Когда? – она внимательно следит за выражением моего лица, как будто в сказанных мною словах присутствует подвох или мистическая тайна.
– Завтра.
Опускаю голову и прячу от нее свой взгляд.
– Я не хочу, чтобы ты уезжал, тем более один. А нельзя немного подождать?
– Оль, я вернусь, – насупившись и сдвинув брови, наблюдаю за ее реакцией. – Не переживай! Слово даю.
– Не об этом речь. Господи! Ты же свободный человек, я не приказываю тебе сидеть со мной – это неправильно и даже незаконно, просто мне не нравится даже само намерение и твоя спонтанность, Алексей…
В том-то и проблема, Климова! Отец тоже самое тогда сказал, что я неправильно себя веду по отношению к тебе – моя надуманная свобода, открытое пользование женщиной и нескрываемое нежелание что-то в своем семейном статусе менять его коробят, злят и вынуждают даже с матерью ругаться. Мол, «кроха» настойчиво доказывает во всем этом бедламе дружеский посыл, а «Смирный» – да пошло оно все на хер, горит сарай – гори и хата:
«Леха, надо на себя ответственность брать! Она – дочь офицера, порядочная женщина, а ты…».
Если честно, от бати вообще такого не ожидал. Одно радовало – он практически не спрашивал про брата. Но внезапно вскрылся очень неприятный факт.
Оказывается, родители собачились из-за нас! Как говорится, талантливым дай только повод! Батя в тот мрачный для меня, как для «блудного» сына, день гортанно гудел, отчитывал «мальчишку», смотрел сытым чертом и размахивал перед моим носом указательным пальцем, а я вот, как сомнамбула, как зачарованный плебей, следил за золотой полоской на его безымянном. Сука! Как же я влип с ней! Хотел добиться женщину, так я ее добился, она сама об этом, не скрываясь, мне сказала, а теперь что?
«Люблю, люблю, люблю… Алексей!»…
Она же так, кажется, шептала, перед тем как околеть на земле и схватить простуду, от которой я теперь ее по-знахарски лечу.
– Я же вижу, что ты чем-то расстроена, как будто мы с тобой навек прощаемся, – склоняю голову и прижимаю щеку к своему плечу. Рукой трогаю ее шею, обхватываю осторожно горло и бережно сжимаю, погружаю пальцы в заднюю выемку на спине.
– Я ведь болею, Лешка. Плохо себя чувствую, а теперь еще ты собрался в сверхважный «поход». Не хочу оставаться одна в такое время – вот и все, очень просто. Заверяю, что больше ничего.
– Я точно вернусь, одалиска. Туда и сразу же назад. Хочешь, поклянусь! Забожусь на кресте и перед иконами! Ну, не знаю, что еще сказать…
Похоже, Климова меня не слышит.
– … Плохая, мерзопакостная, погода, чертов холод, к тому же снегопад, плюс гололед, плюс метель, плюс ты один за рулем…
– Рано хоронить меня собралась, Оленька, – усмехаюсь и тянусь губами к ее лбу, покрытому испариной. – Температура, – мои губы ей не удается обмануть, качаю головой, а про себя читаю матерные клятвы. – Пониже, детка, но точно еще с нами. Думаю, где-то тридцать семь с небольшим. Блин, чувствую себя козлом, замучившим нежную слабую женщину…
– Я ведь отказывалась от этих твоих гуляний, – зачем-то каждый раз мне напоминает, чтобы не забыл свой фееричный выход и вполне себе закономерный провал.
Мне нечем крыть – оправдательная мысль в башку не лезет, только жалкая улыбка и дебильное скупое предложение:
– Молочко подогреть?
Отрицательно качает головой.
– Тогда чай, солнышко?
– Леш, я не инвалид. Если что-то захочу, то возьму и сделаю сама, приложу усилия, расхожусь и сразу пойду на поправку. Твоя жалость и вынужденная опека окончательно разбаловали меня.
С небольшим усилием вытягиваю из цепких женских лапок книгу, схватив за тонкие ручонки, стягиваю ее полностью в постель и под самый подбородок укрываю теплым одеялом.
– Климова, спать! – всматриваюсь в грустные, как будто бы сочувствующие чему-то, женские глаза и не отказываю себе в одном целомудренном поцелуе в губы.
Ольга стонет и запускает руки в мои волосы. Притягивает к себе и одновременно с этим подкладывается под меня.
– Алеша…
Стоп! Ничем хорошим это не закончится, а у меня еще дела.
– Душа моя, на сегодня подвигов достаточно. Отпусти и не соблазняй!
Климова, кривляясь, нехотя разжимает руки и легко отталкивает меня. Твою мать! Она ведь отворачивается, демонстрирует свою спину и очень сексуальный зад – подперев молитвенно сложенными ладонями щеку, укладывается на бок.
– Якутах! – пока предупреждающе рычу. – Одалиска! – тихо рявкаю. – Оль, – щенком прошу. – Олечка, Олюня…
– Я спать хочу, – бурчит, не поворачиваясь. – Иди и делай свои неотложные дела.
Надеюсь, о том, что сделаю сегодня ночью, завтра ни граммулинки не пожалею.
– Оль…
– Смирнов, прощай!
Тушу свет, наклоняюсь к ней за поцелуем в щеку, она ворочается и бурчит, но от ласки не отказывается – подставляется и не глядя, через себя, обхватывает меня за шею.
– Люблю тебя, Алексей.
Климова, похоже, бредит! Но я – нет:
– Спи, детка…
Тихонько прикрываю дверь и на цыпочках крадусь на кухню. Там, сварив кофе, усаживаюсь на барный стул. Сыр, какая-то мясная ассорти-нарезка, соленый огурец, а также ноутбук, зажигалка и, конечно, сигареты – ночное строгое Смирновское меню. Набиваю сообщение Насте о том, что завтра планирую к ним заехать и выполнить свой долг перед друзьями и подопечными лошадьми. Заодно проведаю мальчонку – тезку, смешного карапуза, папиного сынка, Алексея Николаевича Суворова. Через пять минут приходит от «верной, но психической подружки» дружелюбный ответ:
«Мы ждем вас с Олей, Лешка».
Ольга Климова не приедет – я так решил! Она больна, а тянуть температурящего, перхающего человека с непрекращающимся сопливым потоком через заснеженные километры только для того, чтобы перековать четвероногих друзей, никакой невыход из драматично сложившейся ситуации. Короче, я категорически против, поэтому для Насти строчу, что:
«Буду в этот раз один. Красавицу здоровье сильно подвело!».
Неспешно пью свой кофе, закусываю бутербродом с сигаретой, пренебрежительно разглядываю папку, лежащую передо мной на столе. «Остановись, пока не стало слишком поздно, Алексей» – увещеваю сам себя и виртуально дергаю за тянущуюся руку. Не выйдет все время прятаться – неправильно и по-детски глупо. Если есть проблема, значит, где-то рыщет и решение, надо только лучше поискать…
« Папа, здравствуй, это Оля, твоя дочь, если ты еще помнишь обо мне…».
«Все хорошо, отец! Я потерплю, только помоги, пожалуйста… Здесь боевые действия… Нет-нет, ты не подумай, я их не боюсь, просто у него небольшой нервный срыв и постоянный стресс…».
«Поздравляю с днем рождения! Дима передает тебе большой привет и присоединяется к моим пожеланиям… Скорее бы ты получил полковника. Не знаю даже, кто больше этого ждет? p.s. Назначения так и нет! Папа… Извини, пожалуйста, что в такой день, но ты не мог бы еще раз уточнить…».
И жалкая, молящая о помощи размашистая подпись – огромное расплывшееся, словно от слезы, пятно!
Закрой ты эту папку, «Смирнов». Это слишком подло, «Лешка»! Чересчур! И очень гребано самонадеянно! Ты – конченый любопытный урод! Нет! Все значительно хуже. Ты – предатель, а предательство – самый страшный грех, такое не прощают. Так в умных книжках было написано, которые по школьной программе в далеком детстве я под маминым неусыпным контролем вынужденно читал.
«Ты станешь дедушкой, папа. Уже шесть месяцев, вернее, там считаются недели… Живот вот только почему-то не растет, какая-то задержка, видимо, в развитии, – врачи, если честно, недоумевают, но… Меня женщины уверили, что такое часто встречается. p.s. Пап, а что с нашим переводом? Извини за беспокойство, он спрашивает, а я не знаю, что ответить…».
Курю на кухне. Уже четвертая по счету сигарета! Травлюсь физически, душевно и морально. В каждом своем письме она приводит какую-то сводку с батальных полей. Театр семейно-боевых действий, а Климова – приговоренный к жуткой смерти, рядовой солдатик. Постоянные метания и странная манера изложения. Она то просит батю поспособствовать их переводу в другую часть, то тут же умоляет не переводить, то «я вышла замуж, папа», то «я выйду замуж, когда он станет капитаном», то «я беременна», то «сама не знаю, но точно не хочу его – по принуждению, по залету…он меня заставил»…
«Ему не присваивают звание, отец – моя вина, из-за меня. Прошу тебя помочь…».
У меня болит и жутко кружится голова. В ушах звенит от получаемого объема информации, а воцарившаяся уверенная бессонница искусным образом пытает меня. Уже ведь знаю, что сегодня не усну. Буду думать, строить предположения, опровергать посылки, и выдавать гипотезы. Я так больше не могу…
– Леша?
Ольга стоит в дверном проеме. Климова обращается ко мне, но взгляд не сводит с пластиковой папки.
– Олечка…
– Ты… – шепчет и быстро подходит ко мне.
Она босая и раздетая – какая-то куцая пижама и больше ничего. У нее ведь температура, зачем тогда переоделась? Вспотела или стало неудобно?
– Зачем ты встала? – хочу отвлечь, но не выходит.
– Что ты делаешь?
У нее стеклянный взгляд, скрюченные, словно когти, пальцы, и искривленный рот. Это ужас, страх, ярость… Откровенный…
ГНЕВ!
– Я…
Ольга не смотрит на меня – я ее не интересую, она просто собирает разбросанные по столу бумажки и горько плачет! Слезы просто неконтролируемо текут из глаз.
– Оль, – пытаюсь взять ее за руку, подтянуть, чтобы прижать к себе, но вместо женского податливого тела получаю увесистую оплеуху в бессовестную харю.
Сука! И не один раз!
Три как минимум – голова дергается, зубы бьются друг о друга, а я, захлебываясь слюнями, стоически молчу. Заслужил ведь! Сам себя предупреждал неоднократно – нет, видимо, материнская «жажда познания» взяла свое. Такое себе: «Что? Где? Когда? И на финал – ЗАЧЕМ?».
– Оля, я прошу, – в перерывах между переменой размахивающих женских ладоней сквозь зубы ей шиплю. – Перестань, пожалуйста. И просто выслушай! Твою мать! Или сама все расскажи, сколько можно ходить кругами, все как будто рядом, но вокруг да около? Посмотри, к чему все эти тайны привели? Что тут такого? Подумаешь, неудачно вышла замуж, я не…
Взгляд такой, что мне, по-моему, пора заткнуться! И я на полуслове с рационализаторским предложением глохну и про себя херню бурчу.
– Тебе пора, Смирнов! Убирайся! Шуруй на выход! Дела зовут. Только сюда, – она указывает пальцем себе под ноги, – не возвращайся больше. Не надо, Алексей! Это…
Я знаю, одалиска! Подлость и предательство, вторжение в личную жизнь, хотя я думал, что уже имею на это право. Повел себя по-скотски, но…
– Ты упорно молчала, Оля. Оттягивала, сознательно или бессознательно. Мы живем вместе, мне нужно знать. Ты… Я не понимаю. Ты будто кровь пускаешь, как гребаный вампир – укус, отсос, зализывание, ням-ням. И дальше – в гроб, обратно в летаргическую спячку. Это же…
– Так ты надеялся, что после вот этого я соловьем зальюсь? – кивает на стопку бумаги. – Подтолкнуть решил, Алешка. Очень умный мальчик, только невоспитанный, – она рычит и сжимает руки в кулачки, – отец в детстве мало драл тебя ремнем. Надо было больше…
Она размахивается и пытается зарядить кулаком мне в скулу. Бедняжка! Бьет и тут же раненой волчицей воет.
– Пошел вон! – стряхивает руку, дергает ногами, слегка подпрыгивает.
Пользуюсь моментом, хватаю бешеную со спины под грудью и несу к раковине.
– Открывай холодную воду, Климова, – четко приказываю и терпеливо жду.
Она шипит и только дергает на весу ногами.
– Твою мать! Оля! Быстро воду открывай.
Хлопает переключатель, вода с пронзительным визгом вылетает и от всей души, как говорится, обливает ей живот и мои руки.
– Ай-ай-ай! Мамочки! Боже мой! – визжит.
Больно прикусываю ей хрящик уха:
«Заткнись, малыш, так надо. Надо чем-то успокоить твой ушиб. Раздует, разнесет к чертям ладонь и скрутит пальцы – плачевный итог удара в мою казенную ряху. А к твоей непрекращающейся простуде добавится еще и травма правой руки!».
Закусив обвод, не отпускаю и сжимаю посильнее, а Климова орет.
– Ты ковырялся в моих вещах, Смирнов! Это…
Силой направляю женский кулачок под студёную струю, держу и не даю ей сдвинуться.
– Я знаю, что это неправильно. Я ведь не ребенок, просто… – шепчу на ухо.
– Знал, знаешь и все равно продолжаешь, – злобно усмехается. – Пусти! Мне дико холодно. Решил угробить? Мразь!
Ольга молчалива по натуре, но сейчас, по-видимому, ее выплескивающуюся наружу желчь силовым кляпом не удастся заткнуть.
– Пожалуйста, давай сейчас спокойно поговорим и все по-взрослому обсудим.
– Поговорим? Обсудим? Ты охренел? – заряжает локтями мне в живот. – Уже все ясно, – разворачивается ко мне лицом, потому что я ей это позволяю. – Но у меня есть один вопрос!
Отхожу подальше и выставляю перед собой руки, стараюсь к ней не притрагиваться, чтобы заново на подвиг не возбуждать.
– Слушаю внимательно.
Сильно пересохло в горле и колоссально увеличился язык. По ходу, он меня совсем не слушается – ворнякаю, как пьяный хмырь или как тяжело больной старик.
– Что дальше, Алексей?
В каком смысле?
– Что тебя еще интересует? Куда засунешь нос?
– Я не знал…
– Что это мои личные бумаги? Папка не подписана, а сам ты не дотумкал! Бедняга!
– Как я понял, это личные бумаги твоего отца!
– Которые принес, как это ни странно, твой отец! И знаешь, Леша, – она хмыкает и ухмыляется, – в чем между вами разница…
– Перестань! – пока предупреждающе рычу. – Хватит!
– Он чересчур порядочный и не стал возиться в грязном белье своего друга, а вот ты с большим удовольствием залез в трусы к бабе, с которой тупо спишь.
Так о себе «любимой»? С долбаным уничижением – мать предупреждала меня об этом! Как грязно-то, малыш!
– Климова!
– Что было между нами пять дней назад, Смирнов? На той ледяной горке, когда ты бешеной ватрушкой терроризировал меня? Зачем все это? Что за импровизация? Самоутверждение? Игра? Или…
– Я сказал, что люблю тебя, – пытаюсь уловить ее метущийся по пространству взгляд. – Ты поняла тогда, что я тебе ответил? Оля?
Она прыскает и стряхивает беспокоящую руку:
– Когда любят, Смирнов…
– Ты ни хрена об этом не знаешь, Оля! Не надо мне сейчас нотации по-книжному читать. Мол, когда боготворят, то в грязные трусы и лифчики не лезут. Когда, – я наступаю всей массой на нее, – любят, Оля, то не проявляют безразличия по отношению друг к другу! Вот, сука, что такое любовь! Есть такой рассказик в твоей книжке? Если нет, то я тебе сейчас его аудиально начитаю. Потом автограф на груди изображу…
– Хороший способ выгородиться, Смирнов. Нападать и строить из себя неконтролируемого зверя, – она отходит дальше, на одно мгновение замолкает, упирается ладонями и задом в стол, и жестко, свирепо, с раздражением произносит. – Я про любовь не знаю – тут ты прав! Не довелось! Зато я превосходно знаю, как вы, уроды, пользуетесь женщинами. Как вы врете, что любите, чтобы…
– Ложь! Равняешь всех под один стандарт. Муженек никак не отпускает! Он, видимо, был идеальный! Ты так убиваешься, когда стихийно вспоминаешь…
– … трахать нас. Как вы сладко в уши наливаете дерьма о том, что женитесь, а потом… – она искривляет надменно рот и шипит сквозь зубы, – стараетесь к себе иначе привязать.
– Ты ведь не была замужем, Климова? Врешь и фантазируешь! Рассказываешь про какого-то несуществующего мужа. Ни разу! – прищуриваюсь и не спускаю с нее глаз. Ловлю реакцию и считываю настроение. – Я ведь прав? Ольга! Он обманул тебя? Сказал, что женится и из-под венца сбежал? Отвечай!
– Да, – ей тяжело говорить – температура, больное горло, забитый нос и мой допрос. – Обманул.
– Не женился на тебе? Использовал? Изменял?
– Нет, – двумя руками закрывает лицо.
– Ты с ним жила без официального…
– Он был уже женат, Алеша, – она вздыхает и поворачивает голову к окну, – а я – вторая жена…
Как это? Иная вера? Новый статус? Что это вообще должно означать?
– Я не понимаю. Объясни, пожалуйста.
По правде говоря, на такое я не рассчитывал. У меня в мозгу выстроилось все в интеллектуально простейшую цепочку:
«Обманул! Не вышла замуж! Сожительство! Абьюз! Женский мазохизм, а-ля мой миленький исправится, пожалуй, потерплю еще! Развод, развал, разбег! Финал! И вуаля, привет, Смирнов!».
– Двоеженство. Две жены! Одновременно. Знаешь, что это такое?
Блядь! До этого, видимо, не дочитал. Отрицательно качаю головой.
– Оль… В двадцать первом веке? Как это вообще возможно? Забыли галочку поставить в графе «семейный статус – забито и прошу чужое имущество не трогать и не занимать».
– Он был психически болен, Алексей. Запутался и вот такое вытворял…
– Член, видимо, выскакивал из трусов? Мы только вот с тобой такую же болячку обсуждали. У него нимфомания или как это у мужиков называется? Я не очень по таким хворям! Да чтоб меня! Охренеть! Он не мог определиться с бабами? Бегал по всему району – жену, сука, искал? Что ты замолчала, Оля?
Она гнет пальцы и хрустит суставами, затем шумно втягивает носом воздух и на громком выдохе вслух выдает:
– У Димы была шизофрения, Алеша. Наследственное психическое заболевание. Его мать страдала в легкой форме и всю жизнь находилась на купирующих симптомы препаратах. Эта информация очень тщательно скрывалась – для парня это был бы самый настоящий смертельный профессиональный приговор…
Приплыли! Зашибись! Ему, сука, приговор, а тебе – медалька?
– Он ведь, – сглатываю и прикрываю веки, – носил погоны? Это Черненький?
Она кивает в знак согласия.
– Мы познакомились в институте, он был на пятом курсе, а я – на первом. Я уехала с ним по распределению.
– Тогда это просто невозможно. Аттестованных проверяют, и психически в том числе, Оля… Что ты придумываешь? Мой отец – полковник, а брат, блядь, да он тот же вуз окончил. Я ведь знаю, что говорю…
– Это проявилось там, через полгода после его назначения. Он сильно перенервничал – противная служба, горячая точка, никак не строящаяся карьера, матерый коллектив, в котором вновь назначенный начальник караула – чужой сопляк, дерганый пацан. Он… Бредил, когда приходил со службы, плохо по ночам спал, у него были специфические сексуальные предпочтения, а потом…
Ну да! Ну да! Все это проходили!
– Ты его сейчас оправдываешь? – закрываю глаза, потому что не хочу видеть ее сочувствующее выражение лица. – Не надо долго думать над ответом, Оля. Просто «Да» или «Нет».
– Алексей…
У него была шизофрения! Я сочувствую и где-то даже сопереживаю, но, а у тебя, Климова, что с ним сейчас…
– Я его любила. Я надеялась, что это временно и вот-вот пройдет…
Распахиваю резко глаза и таращусь на нее – знаю, сука, что до чертиков пугаю. Надо как-то сдерживать себя!
– Это самое настоящее извращение, малыш. Довольно!
– Я… Алеша!
– Это, видимо, неизгладимый отпечаток, да и Дима, похоже, заразил тебя. Все! Тайн больше нет? Я могу быть свободен?
У меня бешено колотится сердце, дергаются руки, и окружающая меня картинка бежит перед глазами.
– Но больше не люблю, потому что…
– Утешает, что ты все же способна здраво мыслить, – злобствую и уродливо смеюсь.
– Он очень хотел вернуться домой, – Ольга продолжает говорить, – «к маме» – так все время повторял. Я просила…
Она просила о переводе своего отца! Чтобы Климов посодействовал в этом вопросе? Хотя да! Это возможно! У него был авторитет и нужные связи. Только, видимо, этого оказалось недостаточно.
– Он стал выпивать.
Зашибись! Ладно! Я все понял. Псих, конченый придурок, пьяница и двоеженец…
– Почему ты не ушла? Он забрал документы? Паспорт? Что? Держал в заточении? Шантажировал? Пугал?
Ольга закрывает двумя руками лицо и молчит.
– Оля?
Ни звука, лишь долбаное ровное сопение.
– Перестань? – пытаюсь отодрать ее ладони – не выходит. – Слышишь?
– Кому я была здесь нужна…
Что? Что? Что?
– Отец усиленно искал жену, способную родить ему ребенка. Бабка с дедом, по материнской линии, сделали все, что от них зависело – вырастили, воспитали и вывели в люди. Вернуться, как побитая собака, в город, в котором никого нет, и никто не ждет. Это гордость, Алексей, и…
– Это глупость, Климова! И низкая самооценка! До такой степени не любить себя! Что с тобой?
Я хватаю папку и швыряю ей в лицо – вот так непроизвольно, сам того не желая, я бью Ольгу жестким пластиком по нежной коже:
– Отец ведь боролся за тебя! Вот доказательства. Писал, блядь, рапорты и докладные. Ты хоть понимаешь, что это все означает? Он не ждал тебя? Не любил? Ты никому не нужна? А какого х. я ты сидишь на полу под бревнами в том детском танцевальном зале и шепчешь «Папочка, прости меня»? Ты испортила свою жизнь сама, Климова! Ты и только ты все похерила, себя наказывала и выдумывала другим их негативные, сука, роли. А сама… Сука! Ты разочаровала…
– Алеша…
Мне действительно пора!
