Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Десятый день без отца. Грусти больше нет, но есть никуда не исчезающий страх за свое будущее и без конца накатывающее чувство одиночества – с утра проснулась, в воздух громко – «Папа!», а ответа больше нет. Блуждающим расфокусированным взглядом рассматриваю белоснежный потолок в своей комнате. Холодно, пусто и очень сиротливо. Не пойму, по-моему, мигает индикатор на телефоне, сигнализируя о полученном сообщении. Нет! Все же показалось. Бросаю взгляд на электронный календарь – апрельская суббота, а у меня законный выходной, значит, ничего срочного не предвидится, вот я и не спешу вставать и приводить себя в порядок. Валяюсь, кручусь, верчусь, утыкаюсь лицом во влажную от слез подушку, громко вздыхаю, ною, стону и даже кричу, а потом вдруг телефон трезвонит. Все-таки там что-то было? Срочное или так, очередная пустая болтовня, а может просьба или заманчивое предложение? Может быть это клуб, и я им там нужна?

Присаживаюсь на кровати, закутываюсь в одеяло с головой, оставив открытым лишь влажный заплаканный нос, протягиваю руку за сумасшедшей телефонной трубкой – номер однозначно незнакомый, вообще, такой набор цифр даже вспомнить не могу. Кто?

– Алло, – хриплю-шепчу в качестве приветствия.

– Э-э-э, доброе, – по-видимому, человек не может сориентироваться во временном пространстве, – наверное, все же добрый день. – Ольга? Климова? Я не ошибся? – уточняет. – Мы с Вами незнакомы, поэтому не уверен, что правильно попал по набранному номеру.

– Здравствуйте. Да, я – Ольга. А вы…

– Алексей Смирнов, Максим Сергеевич Смирнов – мой отец. Вы слышите? Алло? Ольга, примите мои соболезнования, пожалуйста. Возможно, с опозданием, но я очень хотел бы выразить их и как-то поддержать в такое время…

Одной рукой закрываю рот и даже прихватываю холодный кончик носа – стараюсь громко не дышать, но хлопаю, как будто даже со щелчками, бессовестными наглыми глазами. Господи! Я ведь ему не позвонила и, если честно, уже возникло стойкое убеждение, что на этом все. Рассосалось и забылось. По всей видимости, нет. Зато теперь мне стыдно, неприятно и противно – и это мягко сказано. Мерзко, да еще и как!

– Да-да, Алексей Максимович, спасибо за Ваши слова.

– Нет-нет, – мужчина на том конце, по-моему, усмехается, наверное, растирает пальцами свою переносицу или трогает уголки глаз, а может гладит слегка заросший подбородок. – Не Максимович, без отчеств. Алексей, Алеша, Алешка, Леша. Поверьте, мне еще очень мало лет.

– Алексей, Вы меня простите, пожалуйста, но…

– Ольга, у нас все готово. Ребята проявили энтузиазм и выказали нетерпение, плюс я не оттягиваю на долгий срок такие не очень счастливые заказы. Поэтому, – он прокашливается и еще тише говорит, – мне нужен адрес, координаты места – ряд, квадрат, где расположена могила, мы сами установим, а Вы приедете просто посмотреть, если пожелаете. Ольга?

Нет! Нет! Нет!

– Алексей, я, – зависла, зажмурила глаза до ярких звезд, и с выдохом пытаюсь все же отказаться, – Вам очень благодарна, но, наверное… Извините меня, пожалуйста, теперь даже не знаю, как Вам сказать. Вы зря…

– Скажите просто адрес и укажите месторасположение, какой-нибудь ориентир – и на этом все, достаточно. Разберемся. Вам, наверное, неудобно говорить, мне кажется, я влез без разрешения, но Вы не ответили на мое сообщение, я с утра посылал…

Не показалось – было сообщение, но я проигнорировала, а теперь вот имею очень интересный неприятный разговор.

– Извините, я не увидела, да и потом, если честно, не ожидала, поэтому не среагировала.

– Говорю же, не страшно. Вы сейчас свободны?

Оглядываю ярко освещенную комнату весенним солнечным лучом, беглым взглядом прохожусь по стенам, затем мельтешу котенком за зайчиком на полу, и наконец, утыкаюсь замороженными глазами в постельное белье:

– Да.

– Я могу заехать к Вам, забрать и Вы лично покажете нам место. Как план?

Отличный, но не мой!

– Алексей, лучше я к Вам приеду. Скажите, куда.

– Андреева 16, там просто офис, а я сейчас как раз здесь. Вы уверены, что так будет лучше? Мне совсем не трудно.

– Нет! Я доберусь, нормально, но где-то, – стопорюсь на настенных часах и про себя отсчитываю время, наконец выбрав нужный промежуток, вслух выдаю, – через сорок минут. Вы согласны?

– Буду ждать. Андреева 16.

– Я запомнила, – опускаю ноги на пол и снимаю с кресла свой тоненький халат.

– Тогда до встречи. Не прощаюсь, – такое впечатление, что он разговаривает со мной с утешающей улыбкой.

Приятный мужской голос, как у его отца.

– Угу, – отключаюсь и откидываю телефон на свою подушку.

Замечательно! Ускоренные сборы, как по тревоге, «Оля»? Взлет-посадка? Думала, что в этот раз снова отведет и ты, малышка, соскочила? Как бы ни так! Суечусь по дому, два раза спотыкаюсь, прикладываюсь по очереди каждым мизинцем о барный стул – ругаюсь, шиплю, на чем свет стоит себя же проклинаю, а потом резко замираю перед огромным зеркалом в коридоре – занавешено уже десять дней, ни щелочки, ни отблеска, ни одного просвета. Темнота. А можно уже? Или лучше подождать? Не зная правил и обычаев, действую как всегда интуитивно.

Закрываю глаза и резко сдергиваю черное покрывало:

«Смотри же! Ну! Ну! Открой свои бесстыжие глаза!».

Грустная, слишком мрачная, серьезная и очень… Не красивая – без краски на лице, с затянутыми волосами до восточных косых глаз, без украшений, вся в черном цвете, оттого анорексичная, костлявая, худая, словно смерть с косой. Но для сына Смирнова вполне сойдет. Мне с ним детей не крестить, один раз встречусь и то по не очень приятному делу, а там чудачка-жизнь нас точно разведет.

До места встречи добираюсь быстро – еще минут пять в запасе есть. Марширую перед входом в невысокое, но определенно модное, офисное здание, смотрю на свои ноги, кручу ступнями, отсчитываю мелкие шаги, обхожу, не наступая, на трещины в асфальте, всем существом утыкаюсь в пол, по сторонам совсем не пялюсь – в жизни больше ничего не интересует. Все здесь не то.

– Простите, – ко мне выходит здоровый парень, по всей видимости, охранник, сторож или вахтер. – Вы кого-то ждете?

– Мне нужен Алексей Смирнов, – бухчу под нос, взгляд на собеседника не поднимаю. – Договорились о встрече, но я приехала немного раньше.

– Вы Ольга? Климова?

– Да.

– Шеф Вас ждет. Идемте, я Вас провожу.

Благодарю, вздрагиваю, словно от летаргии оживаю, нервно поправляю сумку, раскрываю свое легкое пальто и расчесываю ногтями оголенную шею. Жуткая тряпка и колоссальное волнение – у меня всегда на коже выступает «психический» дерматит. В такие моменты я свое тело и эмоции совершенно не контролирую, Димка часто говорил, что у «Оли Климовой все ощущения выписаны на лице». Возможно, но я и не скрываю своих чувств и впечатлений – не актрисой, слава Богу, родилась. Что, как и когда чувствую, то не прячу и весьма «красноречиво» проявляю. По пути, стараясь не отставать от парня, суматошно ковыряюсь в сумке в безуспешных поисках косметички, пудреницы, хоть какого-нибудь зеркальца и не найдя его, естественно, в огромном безразмерном дамском аксессуаре, очень громко выдыхаю через рот:

– Черт!

– Вы плохо себя чувствуете? – охранник поворачивается и участливо задает вопрос. – Вам нехорошо? Вы успеваете за мной? Я не тороплюсь?

– Нет-нет. Все нормально. Просто немного волнуюсь. Я здесь в первый раз.

Он мягко улыбается и словно тоже выражает мне сочувствие:

«Держись, глупышка. Все будет хорошо!».

– Пришли.

Мы останавливаемся перед двустворчатой огромной, по-моему, дубовой дверью с простой надписью «А. М. Смирнов».

– Мне… – поднимаю руку, собранную в кулак, с намерением постучать.

Охраннику показываю взглядом «Надо?», тот отрицательно качает головой:

– Да входите так. Лешка – простой мужик и не любит церемониалы. Привет-пока и все. Вам же назначено?

– Да. Точно. Но все-таки. Есть же правила приличия.

Несколько раз кивает в нужном направлении головой, словно подгоняет, указывая на мой смелый вход, а сам задом-задом по коридору на свое место линяет. Провокатор, что ли? Я войду без стука, меня там, как девчонку отчитают, а ему будет смешно?

Ну, хорошо, как пожелаете, но все равно негромко неуверенно отстукиваю свой конкретный ритм.

– Да. Войдите. Кто там такой нерешительный?

Получаю разрешение, приоткрываю дверь, засовываю нос и быстро захожу.

– Добрый день! Я – Ольга Климова, мы с Вами разговаривали по телефону, – последнее слово произношу с распахнутыми до неприличия глазами, медленно, по слогам, шатаясь телом, дрожа губами и руками, и очень сильно недоумевая. – Вы?

Ведь это он? Он же? Я не ошиблась? Тот мужчина из ночного клуба, который выручил и помог с моим отцом, который отказался от весьма сомнительной платы, да и к тому же напоследок пристыдил и пожелал мне «не хворать и гордость женскую с пола поднять». Не отводит тебя судьба, «Ольга», ты, вероятно, все же кем-то проклята или на неудачи и несчастья заговорена.

– Якутах? То есть, привет, наверное! Очень неожиданная встреча. Я бы сказал, весьма и весьма. Твою мать! Прошу прощения. Твое имя – Ольга? Такое простое и великое? Ольга Климова? – Смирнов, по-моему, усмехается и тихо добавляет, как будто сам себе. – А к чему было все это скрывать? Не понимаю. Стыдишься, что ли, или имя не нравится? Что не так-то? Развела таинственность – план по захвату мира. «Сценический псевдоним», «это лишнее», «как вам угодно, как хотите», «Яки», «Кута». Бред же! А? Оль? Согласись? – вскидывает брови и пренебрежительно кривит рот. – У нас, как оказалось, много общего? Ольга?

Как он задрал талдычить мое имя, словно заведенная обезьянка с медными тарелками в огромных лапах. Молчу и пялюсь на мужчину, сидящего на подоконнике со скрещенными на груди руками, как блаженная, юродивая или просто дура? Может быть, пора бежать? Дверь я вроде не с замка открывала, значит, там не заперто, нужно побыстрее скорость набирать…

– Имя танцовщиц посетителям знать ни к чему, мы выбираем псевдонимы – такое неписанное правило, – бурчу и спиной двигаюсь на выход.

– Хм, – хмыкает, раскручивает узел, отталкиваясь ладонями от подоконника, спрыгивает и уже с серьезным и надменным видом неспеша подходит ко мне. – Добрый день, Оля, – глядя на меня, высказывает все те же до чертиков надоевшие слова. – Мне очень жаль, сочувствую твоему горю и сопереживаю. Как ты?

Что? Что он сейчас спросил? Как я? Но в силу воспитания, а может быть на человеческом автомате, отвечаю:

– Спасибо за слова. У меня все хорошо. Вы предложили встретиться, я согласилась и посетила Ваш прекрасный офис. Здесь красиво, – оглядываюсь в кабинете. – Благодарю за помощь, но сейчас поступим так. Я сообщу Вам адрес и координаты места захоронения, а Вы мне распишите стоимость проделанных работ плюс установка и, наверное, поощрение-премия, которая накидывается сверху. Я оплачу – с этим не будет никаких проблем!

– Все бесплатно – такой тариф. Устраивает?

– Не согласна.

– Тогда так, – берет меня за руку, вцепившуюся в ремень сумки, – ты говоришь мне полный адрес, точное место, а в качестве оплаты я возьму с тебя, наверное, завтрак, обед, ужин, скажем, в течение двух следующих недель. Сегодня и воскресенье даю тебе на поправку внешнего вида, причесывание растрепанных чувств, на отрепетированную улыбку и… Нет. Пожалуй, только воскресенье, а сегодня просто по городу погуляем. Согласна, одалиска?

– Такая точность? Ровно четырнадцать дней? Вы будто срок мне выписываете.

– Говори мне «ты», пожалуйста. И это не срок, это время на уникальную Смирновскую психотерапию. Патента пока не заимел, тебе, Несмеяна, исключительно по блату. Если хочешь, по настойчивой рекомендации, по знакомству. Есть у этого «Алешки» уникальная способность и черта характера – я умею слушать, Оля, и молчать, не выдавая человеку ненужных напутствий или пожеланий. Пока, конечно, не попросит сам. Например, «Алешка, как ты думаешь, или хочу, чтобы ты помог, или…». Там много этих «или» – сразу и не сформулировать. Можем даже подписать контракт, в котором ты укажешь все точки, на которые я нажимать не должен! Это так, для справки! Но метод пока сыроват – поэтому всего лишь две недели, в качестве стажировки, да и с молчанием, правда, имеются некоторые проблемы. Однако, я настойчиво ращу нужный в нашей жизни навык и оттачиваю мастерство.

– Что? – решаюсь все-таки поднять глаза и посмотреть на этого нахала, шепчу и бегаю по его лицу глазами. – Что это было? Вы клоун? А это Ваше антре?

– Да нет вроде. Цирк не люблю, а клоунов, извини, не уважаю. Умею слушать, Оля! Просто слушать!

– Слушать? Не просила, потому что не нуждаюсь и я неразговорчива. Вы только зря потратите свое, наверное, очень дорогостоящее время. Нет женской болтливости, с чужими не привыкла ничем делиться, а тем более личным. Простите, так воспитали. Свое переживаю исключительно сама. А что касается Вашего метода, то вот мой ответ – определенно, нет, совсем не интересует. Вы прогорите! А я совсем не верю в терапию, тем более задушевные беседы, – хмыкаю и скалюсь, – с представителями сильной половины человечества. Так кажется? Я Вас правильно процитировала.

Он улыбается? Ему смешно?

– Зря! В дружбе я хорош. Все так говорят.

– Заметно, – язвлю и выдираюсь. – Мне не нужны друзья. Сколько? Назовите цену.

– Мне, похоже, это тоже нужно. Ты спросила за оплату – такова цена. Что-то не устраивает? Повторяю – две недели, начиная с понедельника – ты и я. Возможно, танцы, но исключительно приват, на другое никогда не соглашусь – собственник, и в дружбе тоже. Ревнив с друзьями, заранее прошу прощения…

Урод! Как он мерзко скалится!

– Я ведь был в том клубе на следующий день, и еще на этой неделе пару раз заезжал. Тебя там больше не было. Но теперь все ясно и понятно – есть нехорошая причина, неприятный повод. Но это даже хорошо. Те козлы тебе не досаждают?

Что? Я там не работаю! Вообще. Совсем. И никогда до того злосчастного вечера. Всего лишь один раз пришла, коллега на работе предложила легкую подработку – пришлось вспомнить то, чем там я промышляла, когда… Вот и все, ничего военного и противозаконного. Он что, за мной следил?

– Назовите, пожалуйста, всю сумму, – настаиваю и его совсем не слушаю. – Цена, прошу Вас, и разойдемся! И что это за «тоже нужно»? Что означает «тоже»? Жалость, сожаление? Повторяю еще раз, по буквам, если Вам угодно «Не нуждаюсь». Сумма?

– Тоже – как и тебе! Я всегда употребляю это слово, когда… Оль, мы ведь совпадаем.

Да мы, вообще, друг друга не слышим – какое совпадение, в чем? Где эти точки соприкосновения? Господи, за что?

Я выпучиваю глаза, пытаюсь выпрыгнуть из цепких лап – куда там, он даже силы никакой не прикладывает, спокойно щупает костяшки пальцев и добровольного согласия на что-то ждет?

– Почему две недели? У Вас пунктик в сроках? И Вы очень бесцеремонно себя ведете, – указываю взглядом на наши руки, – так нельзя. Мне больно. Отпустите!

– Нахамил тогда? – не нажимая, мягко гладит мою руку, а сам заглядывает в глаза. – Извини, пожалуйста, – затем вдруг подтягивает кисть к своим губам, и осторожно прикасается, а меня дергает и уже знобит, как в лихорадке, – был не в настроении или просто устал. Со всеми же бывает? Мир и мы подружимся? Все нормально, одалиска?

– Не надо называть меня так.

– Одалиска! А что не так? Значит, имя, которое тебе не принадлежит, ты гордо носишь и более того, им направо и налево представляешься, козыряешь, им же спекулируешь – подначиваешь озабоченных мужиков, а…

– Это прислужница в гареме. Считалось, что одалиски – это наложницы, рабыни, оказывающие сексуальные услуги своему хозяину. Я…

– Вижу, что с последним у тебя однозначное «нет». Сказала «нет» и как отрезала! Сам испытал, – становится серьезным, – такое не забуду никогда. Это мерзко, Оля. Не равняй всех под того, кто больно ранил, обидел или подло предал. Я…

– Пусти меня, – шиплю, не раскрывая рта. – Пусти меня, психиатр хренов!

Он убирает руку, а я отскакиваю и больно ударяюсь затылком о дверное полотно. Немного очухавшись, глядя в наглые глаза, четко выговариваю:

– Центральное, четвертый ряд, по правой стороне от входа пятая могила. Фамилия Климов, инициалы С. П. Темный крест, венки от сослуживцев и коллег, от преданных друзей, один невзрачный – от нежеланной дочери. Еще указаны годы жизни…

– Достаточно, – поворачивается ко мне спиной, не глядя на экран, набирает какой-то номер и медленно повторяет все то, что я сейчас сказала.

Затем возвращается ко мне и выставляет руки по обеим сторонам от моей головы – темно и страшно. Смирнов – высокий и большой, он смотрит, как змея, в мои глаза, и нежно шепчет:

– А теперь с тобой…

Глава 3

Не понял, что смешного или странного? Чего Зверина выпучивает слезящиеся глаза и выставляет руку, словно отойти подальше просит:

«ЛешА, ЛешА, перестань, не надо! Я не выдержу и запросто взорвусь от смеха – на кухне будет мокро и кроваво, поэтому, Смирняга, будь любезен, отойди в сторонку. Ох, твою мать!».

У Морозова нервный, чересчур эмоциональный приход – первые прелести семейной жизни, или он издевается и конченого дурака включает?

– Макс, я сейчас тебе втащу, честное слово. Размажу свой кулак о твою нагло скалящуюся рожу. Что за бабская истерика? Уймись, дебил, – шиплю и поглядываю на Климову, сидящую спиной к открытой кухне в зале нашего совместного ресторана. – У тебя проблемы с нервной системой? Ты не контролируем? Крысеныш мозги отбивает каждый вечер или Голден леди отчаянно старается заранее угробить мужа на намечающемся излете? Что так, блядь, тебя развеселило? Не пойму. Она – женщина, я – мужчина. В чем тут нонсенс или диссонанс? Я правильно французские словечки в свою речь вставляю? Доходчиво сейчас заходит в твой жабий мозг? А?

Тычу указательным пальцем ему в висок. Он откидывает мою руку, затем своими двумя прикрывает лицо, оставляя мне на обозрение кончик носа, и сильно-сильно, до кровавых линий, растирает себе кожу.

– Ох, прелестно! Твою мать! Леш, прости, пожалуйста, – Морозов вроде успокаивается и бросает беглый взгляд на сегодняшнюю незапланированную посетительницу, потом с прищуром смотрит на меня, и, наконец, опять спрашивает то, про что я в сотый раз ему безуспешно повторяю. – Кто она? И что это за игры? У тебя проснулась страсть… Блядь, я не могу!

Хохочет и снова пополам сгибается.

– Пошел к черту. Я думал, что поделюсь с тобой, как с другом…

– Прости-прости. Ну, я прошу, повтори еще раз. Не верю. Просто в голове не могу такое уложить. Тонечка тебя попросила, чтобы ты поухаживал за девушкой? Мама женить тебя решила, – качает головой и трясет пальцем перед моим носом. – Век воли не видать – попомни мое слово! Уверен на все сто процентов. Ей надоело ждать от вас с братцем никак не появляющихся внучат, поэтому беспокоящаяся родительница проявила свою женскую смекалку и подобрала тебе подходящую партию. Ай да крестная, ай да мать!

Я не женюсь вообще – Смирновский кодекс, в этом отношении все железно. С чего он взял?

– Иди на хрен, Макс, – рявкаю тихо, вполголоса, но с острасткой. – Идиот! Все совсем не так было…

Поправочка – до определенного момента, скажем так. Я думал, что «Оля Климова» – забитая, зашуганная «девчонка» лет, например, сорока пяти, или вообще запредельно ясельного, детсадовского, возраста – семнадцати неполных годков, не меньше и не больше. И мама, исключительно по доброте душевной, попросила просто поддержать «малышку», как чересчур расстроенного жизнью человека, составить ей уютную компанию на время адаптации после потери близкого человека. Не смог своей матери отказать – тут однозначно каюсь, я – послушный сын, в отличие от некоторых, Зверина! Но… «Оля Климова» – она же та самая странная неразговорчивая, нелюдимая девица, царевна Несмеяна, изящная танцовщица экзотических восточных танцев из ночного клуба, отказавшая мне в привате, гордая принцесса Якутах! И я завис – и это тоже требует покаяния. Когда она вошла в мой кабинет, решил, что тупо обознался, что прошлой ночью недоспал, что галлюцинаторное явление поймал, что, наконец, просто что-то где-то показалось. Моргал-моргал, вздрагивал, щипал за кожу, прикусывал язык, но видение никуда не исчезало, а потом… Да! И тут я тоже каюсь, быстро сориентировался по обстановке, ввернул ей импровизированную плату за легко оказанную и ничего не стоящую лично для меня услугу, выбил себе четырнадцать дней на то, чтобы с красивой девушкой погулять. Что тут такого? Она – молодая, привлекательная, слегка строптивая – не беда, поправим и пригладим, а я… Просто хочу гулять! И, естественно, определенный блат был и есть – отец и подзуживающая хитрая мать, знакомство тоже не стереть – друзья по службе и первый преподаватель в вузе, не отрицаю, но в остальном – личная заинтересованность и пойманный с не пойми каких херов кураж. Все! Так что смешного, Макс?

– Леш, – Максим внезапно включает режим серьезной рожи, – это ведь смешно. Правда-правда. Тебе не пятнадцать, ты от родителей не зависишь, а выполняешь мамины поручения, словно…

– У нее умер отец. Недавно, одиннадцать дней назад. Это ясно? Тебе? Именно тебе, который так же, как и она внезапно потерял своего родителя. Твою мать, после продолжительной тяжелой болезни. Только этому, – надвигаюсь своей массой на Морозова и сквозь зубы шиплю, – несчастному Зверьку в жизни больше повезло, чем этой девочке. Он Юру маме быстро подыскал и поженил родителей. Создал засранец себе новую семью. Устроил зад, свой быт-уют, и по неосторожности, а может от большого чувства, обиды или просто звериной тупости, сука, в тюрьму присел на полтора с лишним года, потом, естественно, досрочно вышел, и ни хрена не потерял. Ха, даже наоборот, красавицу-жену завел и сделал спешно Надьке дочь. Ты, козел, вообще ни хера не догоняешь, вот и ляпаешь своим паршивым языком. Я не прав? А? Урод? Засохни, Макс.

– Это, блядь, вообще не в тему и не смешно, – Зверь упирается двумя руками в столешницу и опускает голову. – К чему ты? Что за долбаное сравнение? Ты…

– Эта девушка осталась одна. Совсем. У нее никого нет. Понимаешь, каково это?

– Так не бывает. Есть друзья, любимый человек.

– О! Как мы складненько заговорили и запели! А тебе напомнить что-нибудь из не столь давно ушедшего в небытие…

– Обойдусь, – обрывает. – Я понял. Ты включил правдоруба и искателя мировой справедливости, да и меня заодно достать решил. Я не нуждаюсь в таких воспоминаниях. Хватит!

– Ну так, блядь, представь себе! Хоть на одно сраное мгновение, – ерничаю и ухмыляюсь. – Что с фантазией вдруг непредвиденные проблемы? А ты подключи файл подкачки – восполни внезапно убывающий ресурс. Ну, еще раз говорю, напрягись и уложи в башке на одну миллисекунду, что такое это жуткое тотальное одиночество в мире, перенаселенном такими вот задротами, как ты! Я от тебя такого не ожидал. Макс, правда, ты… Перегнул!

Последнее шепчу и до побелевших костяшек сжимаю-разжимаю чешущиеся от желания кулаки.

– Смирнов, прости. Хочу извиниться, Леш. Ну, правда. Извини, брат. Просто…

– Мама ее хорошо знает. Оказывается, она не просто дочь папиного лучшего друга, но еще и бывшая студентка нашей Тонечки. Кстати, она – моя мать, а твоя – крестная. Глупо такую женщину подозревать в неблаговидных действиях. Она, повторяю в сотый раз, моя родная мать! Так что держи свои неадекватные эмоции в узде и не выплескивай дерьмо наружу.

– Смирняга, я прошу прощения. Слышишь? – Макс действительно извиняется и заглядывает мне в глаза.

– Иди на хрен, дебил, – выплевываю и отворачиваюсь от своего придуманного молвой и суевериями духовного брата. – Я думал, блядь, ты меня поддержишь. Предложишь что-нибудь, на худой конец, чем-нибудь оригинальным нас угостишь. А ты…

– Что она любит?

– Я откуда знаю! Как думаешь, сколько дней мы как бы вместе? Так я тебе отвечу без твоего предшествующего вопроса, чего уж тут скрывать – сегодня встретились и с понтом, как будто, познакомились. Всего вроде ничего, нормально, но, а по факту, имеется стойкое убеждение, что я уже до чертиков напугал ее. Она как будто бы в паническом ужасе и от души стесняется меня, словно вывернутый внутрь ежик – колет сам себя и, как припадочный, дергается от этого. Она не позволяет даже за руку себя взять, не говоря уже о тайнах, пунктиках и всякой такой подобной чуши. Я не успел у Ольги уточнить, любит ли она круассаны. Вот так сложилось! Она – девчонка, значит, по сладкому у нее твердая «пятерка». Я не знаю, но чувствую, что она обожает выпечку. Она – девчонка, – еще раз повторяю, словно упрашиваю сам себя смириться с этим неопровержимым фактом. – Девчонка. Молоденькая девчонка. Красивая женщина, в конце концов. Булочки, наверное, слойки, пирожки, торты. Я не знаю.

– Ну, круассаны любят все – согласен. Тем более, такие малышки. Надька от них торчит, а сейчас даже и по ночам кусочничает мой кукленок. Как думаешь, с шоколадом, клубникой или лучше с вишней? Что предпочитаешь ты? Я буду ориентироваться на твой вкус. Ты начнешь, а она подхватит.

– Ты у меня сейчас такое уточняешь? Я люблю каре ягненка, а сладкий стол – конфетки, тортики, пирожное и мороженое, – это, вообще, не мое. Так что – пофиг! – громко выдыхаю заезженное до дыр матерное слово. – Бля-я-ядь! Не могу. С ней так тяжело… Не думал, честно-честно. Или я теряю хватку или слишком заостряю на этом внимание – хрен его теперь поймет, Макс. Но раз начал, развел дерьма бадью, на полной скорости не сверну. Не дождется, не дождется, я не сдамся, – на финал сиплю. – Сексуальная рабыня!

– Успокойся, спаситель мира и утешитель безутешных девиц. Чего ты завелся? Тишай, тишай и не начинай тут ураган страстей. Нет чувств, желаний – так хоть время с пользой для здоровья проведешь. Чего распереживался? Я довел? Ну, прости, больше не буду, но ты меня так повеселил, ей-богу, я от Тонечки такой засады не ожидал, а ты, как наивный пацанчик, повелся на искусный материнский развод.

Сдвигаю брови и скриплю зубами.

– Заткнись, Максим.

– Я понял, Смирняга, все понял. Тебя от этой Климовой куда-то в благотворительную степь повело. Давай еще раз, – берет в одну руку плитку шоколада, а во вторую ярко-красную желейную фигню. – В какой руке, ЛешА, что, недолго думая, выбираешь – шоколад или основательно перетертые, потом проваренные, засахаренные фрукты. Ну! Ну! Ну же, Смирняга!

И тянет мне под нос руку с шоколадной плиткой, я, как болван, естественно, киваю.

– Прекрасный выбор, братишка. Ты – гурман. Значит, будет с шоколадом. Кофе или чай?

Я вознаграждаю Морозова своей охренеть какой уничтожающей улыбкой и шепчу проклятия, наверное, на весь его последующий род.

– Ладно-ладно. Я заткнулся. Но последний, завершающий, всего один вопрос? Позволишь? – он достает тарелки, ставит на оригинальный серебряный поднос две чашки, два блюдца, молочник, кофейник, миниатюрную сахарницу, салфетки, ложки.

Это что? Викторианский стол? Что этот «французик»-шеф здесь вытворяет?

– Что ты делаешь? – указываю подбородком на внезапно появляющееся пищевое изобилие.

– Собираю тебе с девушкой заказ, – бросает на меня взгляд и тут же головой на Климову кивает. – Так я могу спросить или ты все еще яростью пылаешь?

– Валяй, Зверина.

– Зачем ты согласился? Зачем матери пообещал, что поможешь с какой-то типа общественной адаптацией? Это же смешно, Смирняга. Мужчина и женщина, оба половозрелые, молодые, горячие. Блин, я же вижу, как играет твой лукавый карий глаз…

Какой глаз? О чем он шепчет? Я должен был ее поддержать, сказать, что все будет… зашибись, наверное? Не знаю. Как вообще с таким смириться, да еще в такой короткий срок? Но не вышло, не получилось – вместо этого я предложил фактически встречаться? Пусть две недели, но точно вместе – минимум три раза в сутки. Нехилый такой разгон я с места взял.

– … Твою мать! Да мы с женщинами адаптируемся только по горизонтали и то бывают меленькие несостыковки, иногда по темпераменту или по жизненным обстоятельствам не совпадаем, – Морозов касается моего плеча своей рукой и пытается развернуть к себе лицом. – Хватит, Леха, заканчивай разыгрывать тут обиженную даму. Закончили! Завязывай, перестань. Зачем? И все. Больше ничего спрашивать не буду, но все-таки хотелось об этой девушке немного больше узнать, чем ты тут выдаешь мне в час по чайной ложке.

Ты ж вроде не хотел знать, сейчас с чего такой замес?

– Макс!

– Еще раз, Лешка! На хрена? М? – стоит прямо и смотрит мне в глаза, без улыбки, с абсолютно серьезным видом и даже, сволочь, не моргает. – Ну, ЛешА?

– Я не знаю, – пожимаю плечами и краем глаза замечаю, что Ольга очень неуверенно оглядывается назад.

Ищет меня? Ждет? Недоумевает, куда я подевался?

– Прелестно!

– Она училась у мамы на первом курсе в институте, обворожительная, таинственная, красавица, индивидуалистка, гордая и неприступная голубая кровь, – быстро выдаю всю полученную на данный момент информацию, затем нагло хмыкаю, – еще бы – с таким-то отцом. У нее были возможности, средства, блат, достаток, но что-то там пошло не так. И… Но я думал, что ей уже за сорок. Правда-правда! Или, наоборот. Я клянусь и в мыслях ничего того, что я соорудил по факту, не было. Я в этом не нуждаюсь и за семейным статусом тоже не гонюсь. Ты же прекрасно об этом знаешь!

– Я помню-помню: «Любимые друзья, Григорий и Максим, я перед вами, как на Библии, торжественно клянусь, что никогда ни на одной красотке не женюсь». Мы с Велиховым это даже где-то записали.

– Ох, ты ж… Мать твою!

Как раз наш ушлый адвокат заходит, солидно чешет по проходу к нам на кухню, даже улыбается и машет, но вдруг поворачивает голову в сторону и начинает резко замедляться и даже от неожиданной и случайной встречи по-дебильному, с издевкой, приседать.

– Что такое? – Макс замечает этот же пассаж. – Батарея, что ли, сдохла? Малыш сейчас выйдет из строя, надо бы идти на подхват. Чего он там остановился? Леш, я слушаю, продолжай.

– Извини, я сейчас, мне надо. Отлучусь на одну минутку.

Пулей вылетаю из кухни и спешу на перехват перекрестного допроса, но естественно опаздываю к началу занимательного разговора.

– Добрый день! Якутах? Это ведь Вы? Танцовщица из ночного клуба? Восточная неприступная красавица, вскипятившая моему другу третью положительную кровь.

– Здравствуйте. Мы знакомы?

– В некотором роде, – Гришаня присаживается на мое место и откидывается на спинку стула. – Ночь с первого апреля на второе. Помните? Вы страстно танцевали, а я подошел к охране и предложил Вам персональный, эксклюзивный, танец для лучшего на свете друга. А?

Это дата смерти ее отца, урод. Отвянь! Нашел, что вспоминать и чем хвастать. Она отчаянно желает забыть этот вечер, а ты усиленно напоминаешь, да еще и лыбишься, как озабоченный пацан.