Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Она так близко что кровь уже играет, а я ее пытаюсь всего лишь в щеку поцеловать:

– Не надо, – шепчет, но яблочки свои не убирает. – Не надо… Алексей.

– Не буду спрашивать у жареной перепелки разрешения, чтобы полакомиться ее крылышком, одалиска? – прихватываю ее верхнюю губу, осторожно всасываю и, чмокая, быстро отпускаю. – Не буду, не дождешься! Никогда…

Глава 14

М-м-м! Вкусно! Ароматно! Пахнет по-настоящему – мой предстоящий завтрак или это сон с внеплановым приходом после неосторожно выпитого вискаря вчера? Что это такое? Булочки, крендельки, пироги, торты и круассаны… А я, по-видимому, все-таки в гостях у Зверя, как в той старой детской сказке? Да? Нет? По-моему, очевидная херня. Я вроде к Климовой с визитом собирался, припоминаю, что на такси домой приехал, есть слабенькое ощущение, что даже внутрь к ней вошел…

Приоткрываю один глаз, а второй, увы, – пока не в силах. Просторное очень светлое помещение, даже слишком яркое, солнечное, сияющее, какое-то даже волшебное. Твою мать, где я? Переворачиваюсь на спину, распахиваю оба глаза и быстро, суматошно, разгоняю сон – растираю лицо ладонями, надавливаю на уголки до ярких красных мошек, почесываю переносицу и таращусь на белоснежный потолок.

Я умер! Стопудово! Ну надо же! Допился до гробовой доски дебильный черт! Это… Блядь, надеюсь все же, это рай! Я ведь никого не убивал, не чревоугодничал, не клеветал, не прелюбодействовал, так, всего лишь баб сношал, но за это точно коварные мужики не попадают в ад. Чем это так пахнет? Мне кажется, что где-то рядом даже музыка играет? Рассматриваю свою вынужденную кровать – огромный траходром с большим количеством декоративных маленьких подушек. Так-так! Знакомая стерильная обстановка. Я уже когда-то у этого дивана с одной бессовестной полуголой девицей стоял. Присаживаюсь, опираюсь телом на тканевую спинку, подтягиваю и сгибаю ноги в коленях, укладываю на образовавшиеся вершины свои руки, на две минуты застываю, а затем резко приподнимаю одеяло… Слава Богу, тьфу-тьфу, я внизу одет, в своих трусах! Значит…

– Оль, – зову свою соседку. – Оля-я-я!

Где ты? Мне никто вообще не отвечает – тишина. Но где-то, по всей видимости, через стенку я слышу все-таки какое-то бухтение и бормотание, словно кто-то повторяет давно заученные слова. Она там молится, что ли? Демонов вызывает? Просит Бога образумить меня? Верующая, значит? Что, блядь, за наваждение? Обращаю взгляд к незанавешенному окну и получаю яркие, чересчур колючие, солнечные лучи прямо на сетчатку обоих глаз.

– Да чтоб меня! – шиплю.

Спускаю ноги, сразу замечаю на кресле свои джинсы, там же вытянутый из петлиц ремень, а на полу демонстративно развалилась моя многострадальная рубашка. Вскакиваю и быстро, по-солдатски, одеваюсь. Поправляю диванную кровать, стараясь соблюдать нужную цветовую гамму, раскладываю подушки, и, наконец, с распахнутой грудиной выдвигаюсь в общий свет.

Все так и есть! На кухне негромко играет какая-то ноющая ритмичная музыка, а одалиска вертит своим задом у газовой плиты. Охренеть! Климова танцует. Ну что ж, смотри, «Смирняга»! Вот он твой долгожданный приват! Как ей это удается? Всего один удар бедра, но стопроцентно попадает в такт. Она вращает задом, выгибает грудь вперед, вяжет телесные узлы и, сука, очень сильно возбуждает. Я замираю на входе, словно этими движениями заворожен. Ольга выглядит великолепно, хоть одета по-домашнему и слишком просто. Стянутая на талии линялая рубашка, низко спущенные широкие штаны и цветастая косынка в волосах. Она там над каким-то снадобьем колдует, одновременно с этим пританцовывает и соблазняет меня. На сковороде, похоже, что-то жарится – Климова осторожно поддевает лопаточкой и переворачивает. Это что еще такое? Блины?

– Привет, солнышко! – говорю негромко, чтобы не спугнуть, и одновременно с этим приближаюсь к ней.

Она оборачивается и спокойно отвечает, оказывая мне, как незваному гостю, одолжение:

– Доброе утро, Алексей. Как голова, как самочувствие? Таблетку дать?

В этом не нуждаюсь! Я никогда не страдаю похмельем, наверное, потому что это очень редкое событие, и все дело в том, что я не пью. Иногда, как и у всех, потребность в горячительном, конечно, возникает, но, удовлетворив алкогольное желание, я на годы сворачиваю свой бутылочный поход, завязываю и никогда единолично не развязываю, не начинаю, поэтому:

– Голова не болит, душа моя. Только сердце сильно ноет, колит и болит. Но от этой хвори, – подхожу к ней ближе и укладываю свои ладони на вздрагивающие бедра, а затем на мягкий зад, – у меня есть ты. Как спала, красавица?

– Как ангел! В своей кровати и за закрытой на замок с секретом дверью. Господи, в своей собственной квартире! С ума сойти! Алексей! – нервно взбрыкивает, а я не отступаю.

– Так меня боялась или волновалась, что со своим желанием не сможешь совладать? – поглаживаю ягодицы и медленно сжимаю-разжимаю.

– Смирнов, не начинай, пожалуйста, – трясет лопаткой перед моим носом. – Ты, я вижу, выспался и прекрасно себя чувствуешь?

– Ну-у-у…

Если честно – однозначно, да, но ей, скуля, отвечу все же:

– Не-е-е-т! Мне было очень плохо… На том диване рядом не было тебя.

– Было неудобно, некомфортно, страшно? Ты вынужденно гнул спину на продавленных пружинах? – по-моему, мерзавка надо мною издевается.

– Все еще намного проще, Оля, – склоняюсь к ее шее и в ухо говорю. – Я просто за тобой скучал. Было одиноко, холодно, тоскливо. И я хотел тебя. Сильно, страстно, чувственно – точь-в-точь как в твоих зачитанных до дыр романах. Я бы брал тебя всю ночь и в разных позах, пока мой член стоял. Я бы даже полизал тебе – доставил даме удовольствие. Потом поставил в коленно-локтевую и…

– Смирнов! – она шипит и покрывается бордовыми пятнами, меня, как прокаженного или чумного, отодвигает от себя, что есть силы, уперевшись в грудь, отталкивает, при этом задевает кухонным предметом мое плечо. – Отойди, пожалуйста и соблюдай дистанцию. У тебя, похоже, хмель еще гуляет, ты не протрезвел. Пошлости городишь и думаешь, что это хорошо? Противно, грубо. Ты – извращенный хам!

– Что, детка, слишком горячо? Пугаю, возбуждаю? Это, солнышко, не больно. А ты от этих слов хоть немного завелась? – подмигиваю и облизываю губы.

– Это вряд ли! От откровенной похоти, а не от настоящего желания я не возбуждаюсь…

Напрашивается! И сама, похоже, этого не догоняет.

– Воу-воу, помедленнее. Сделай скидку на вчерашний алкогольный перебор, – прищуриваюсь и изображаю мигренозный приступ, прикладываю руку ко лбу, перехожу на висок и точечно его растираю. – Войди в мое задроченное положение. Я ни хрена за полетом твоей мысли не успеваю. Что ты имеешь в виду?

– Отодвинься, говорю. Совсем ведь не хватает личного пространства, ты воздуха лишаешь, к тому же я, – быстро отворачивается от меня, – очень занята.

– Блинчики для нас готовишь? – сзади подбородком опираюсь на нее, заглядываю на то, что она там вытворяет. – Как ты это делаешь, одалиска?

Она дергается, я тоже вздрагиваю, но с насиженной ключицы свою морду не спускаю.

– Перестань, пожалуйста. Ты ведь сейчас мешаешь. Все подгорит или прилипнет. Смирнов, я тебя прошу!

– Оль, – перебиваю, – а можно в душ, пока ты занимаешься готовкой? Не возражаешь?

Она странно водит носом, по-моему, даже улыбается и мягко, как ребенку, говорит:

– Даже нужно, Леша. Стоит привести себя в порядок перед тем, как сесть за этот стол. Принять душ, почистить зубы…

Так! Значит, завтрак с одалиской входит в мой пансион. Зашибись! А мне здесь однозначно нравится.

– Оля? – отхожу от нее, даю свободу, оглядываюсь по сторонам и упираюсь пятой точкой в стол. Расставляю по бокам свои ладони и сверлю взглядом женский затылок.

– Угу.

– Я ведь серьезно, слышишь?

– Сказала же, иди в душ, Смирнов. Это разрешаю. Провожать не буду, сам туда дорогу найдешь – сориентируешься на местности и будешь действовать по обстоятельствам. Там есть свежее полотенце, а мыло на полочке поищешь. Шампунь, пожалуйста, расходуй экономно. Для мужчин у меня ничего нет, поэтому ты будешь пахнуть розмарином, но, как я поняла, с этим особых проблем у тебя нет.

– Я про совместное проживание, про то, что я буду жить здесь, с тобою, вместе, пока…

Она застывает, опускает плечи, вытягивает руки вдоль тела и поднимает голову. Сейчас, наверное, прочесывает взглядом подвесные полки, рассматривает расставленные на них тарелки, блюдца, чашки, фиксирует, все ли на своих местах, висят ли острые ножи или что-то где-то затупилось, или она ищет, чем можно образумить сумасбродного меня.

– Ты ведь не можешь… Господи! Как это, вообще, возможно? Мы абсолютно чужие люди. Никто друг другу. А твои действия – откровенный фарс и принуждение! Разве ты не понимаешь, что так нельзя?

– Все запросто, душа моя. Могу и буду! – не позволяю ничего сказать. – Слышишь? Буду, поверь, пожалуйста! По буквам повторить? Ты очень нерешительная женщина, ты всего боишься. Меня интересует, что тебя пугает? Что страшнее, одалиска, я или возможные последствия? Так…

– Перестань пошлить. Смирнов, душ ждет тебя.

– Ты перебила и даже не дослушала. Оль, так ведь нельзя. Я не соврал, не преувеличил или преуменьшил, когда сказал, что моему ангельскому терпению пришел конец, и что я дичь вытворяю. Сука! – тихонечко рычу. – Я уже кидаюсь на людей. И это, – замечаю ее ухмыляющийся взгляд, – не от хронического недотраха. Это потому, что реально так больше не могу. Что я делаю не так? В чем тебя прессую, где позволяю лишнее, куда, если не туда, смотрю? Оль, сколько эта пытка или испытание – я не знаю, будет продолжаться?

– Смирнов, иди, пожалуй, в душ. С утра ты сильно разговорчив и весь в претензиях.

– С утра? – замечаю время – блин, так и есть. – Ты ж вроде из совиного семейства?

– Не могла заснуть. Пораньше встала.

– Не понял. А как же: «Спала, как ангел, Леша». Все зашибись, все хорошо.

– А я, как и ты, иногда вру. Привираю…

Да мы с ней просто идеальная пара, осталось только выбрать на карте подходящую страну для осуществления романтического путешествия. Я бы ее в Джибути, например, свозил. Продал бы в рабство к сомалийским пиратам, показал бы ей Сомалиленд, потом бы, безусловно, выкупил, успокоил, приголубил и показал сафари.

Твою ж мать! Она – невыносимая, упрямая и очень гонористая женщина. На каждое мое слово находит двести отходных.

Я поднимаюсь, отталкиваюсь задом от бортика стола, рукой как будто бы случайно задеваю ее упругий зад и говорю:

– Вернусь и мы продолжим с того же места, на котором вот остановились. Слышишь?

– Ага.

Она громко и глубоко вздыхает, а затем опять склоняется над сковородой:

– Не оставишь ведь в покое? Да?

– Нет! И ты все правильно понимаешь!

Больше ничего не говоря, выхожу из кухни и направляюсь прямо по коридору, в ванную комнату. Она смирилась с неизбежным фактом или просто притворяется, пытается таким образом бдительность мою приспать?

Уперевшись двумя руками в бортик раковины, внимательно слежу за водяной воронкой и думаю о том, что только что, недавно предложил. Легкий стук в дверь прерывает мою медитацию.

– Алексей? – Климова как будто шепчет.

Закрываю воду, стряхиваю руки и поднимаю голову – рассматриваю свое отражение в огромном зеркале, зачем-то улыбаюсь и самому себе подмигиваю. Еще раз женский шепот зовет:

– Алексей…

Щелкаю замком и широко распахиваю дверь:

– Соскучилась, одалиска? – нагло ухмыляюсь.

– Нет, – спокойно отвечает. – Завтрак уже готов. Все остынет. Прошу к столу.

– Спасибо, душа моя.

Пока идем по коридору, я плотоядно рассматриваю ее и сам себе даю зарок – это первый и последний раз, когда я сплю на стареньком, хоть и чересчур большом, диване:

«Все следующие ночи, Ольга, я буду проводить только вместе с тобой».

– Чем думаешь сегодня заняться? – спрашиваю.

– Пока не знаю.

– То есть день свободный, и ты ничем существенным не обременена? Тогда…

– Наверное, я почитаю книгу.

– Нет, красавица. Этим ты займешься на своей работе, а в выходные дни мы будем от скуки этой отдыхать. Пойдем, наверное… – она поворачивается ко мне лицом, а я мгновенно затыкаюсь.

– Ты очень самоуверенный, Смирнов! Даже слишком.

– На том, как говорится, и стою. Прекрасная погода, субботний летний день – мне кажется, что все располагает к плодотворно-познавательному времяпрепровождению в теплой миленькой компании. Как единственно возможный вариант для непокорной одалиски – только, солнышко, со мной!

– С тобой?

– Поверь, Олечка, я найду, чем коллективно нам заняться. Даже если начнется дождь, то ты уж точно не заскучаешь. Клянусь!

Она хмыкает и отворачивается. Затем мы проходим на кухню и рассаживаемся по своим местам.

– Поговорим? – присаживаюсь на предложенный стул и внимательно разглядываю то, что выставлено на столе – по-моему, я тщательно просчитываю, с чего начну.

– О чем? – она двигает на середину блюдце, по-моему, с вареньем, затем переставляет сметану и подталкивает ко мне легко поджаренный тост.

– Давай сейчас обсудим условия нашего совместного проживания. Подробно и очень обстоятельно. Что можно делать, что нельзя? Кто, где, на какой половине кровати будет спать? Кулинарные предпочтения, например. Кофе, чай, хлебобулочные изделия. Права, обязанности, взаимопомощь. Регулярность и постоянство наших интимных отношений, то есть сколько раз в неделю будет секс. Обсудим личные предпочтения, возможно, сформулируем стоп-слово…

Климова откусывает хлеб, да так с торчащим изо рта куском и застывает.

– Смирнов! Ты это все сейчас серьезно? – с набитым ртом, картавя, задает вопрос. – Кулинарные изыски, какие-то права, секс, интимные отношения. Алексей!

– Безусловно! Разве похоже на то, что я шучу. Люблю, конечно, пошутить, очень ценю добротный юмор, но не переношу цинизм и не всегда понимаю сарказм. Да что я вру, просто – никогда! Однако…

– Это ведь мой дом, моя квартира, а ты собрался здесь хозяйничать и устанавливать свои порядки? Хочу только одно спросить, а по какому праву? Кто это самоуправство и беззаконие разрешил?

– Все очень просто, душа моя. Я ведь сплю с тобой, значит, имею право. На тебя, на твое тело… Оль, – громко сглатываю и тихо произношу, – я – ревнивый.

– Мне это неинтересно. С какой стати ты это сообщаешь?

– Предупреждаю, что за измену я обоих в порошок сотру. Пусть даже ценой своей свободы, но имей в виду, что я не позволю делать из себя дурака.

У Климовой открывается рот и стремительно ползут на лоб глаза. Ольга давится хлебом, кашляет и прикрывает рот рукой. Она краснеет и заходится в удушающем приступе, а я приподнимаюсь и легко постукиваю раскрытой ладонью по ее спине. Климова дергается и рукой пытается отклонить жест моей доброй воли. Она выворачивается и, наконец, выскакивает из-за стола.

– Ты оборзел? – Оля пятится, пока не упирается в рабочий стол. – Это наглость и долбаное самоуправство. Господи, это же какой-то сумасшедший бред!

– Нет, одалиска, это наш тест-драйв.

– Ты… Что? Тест-драйв, типа пробы и ошибки?

– Мы будем жить вместе, пока друг к другу не привыкнем. Пока не притремся…

– Ты все же болен, Алексей! Мания преследователя, эгоизм, патологическая самоуверенность, завышенная до небес самооценка. И потом, у тебя ведь есть своя квартира, вернее твой великолепный дом. В конце концов, мы не пара, а то, что произошло там, на маяке, – она замолкает и, по-моему, начинает тщательнее подбирать слова, – было, скорей всего, ошибкой. Моей! Я виновата, ведь позволила тебе…

Я резко поднимаюсь – ножки стула скребут пол, а визг и скрежет кафеля вызывают судорогу лицевых мышц Климовой. Демонстративно медленно вытягиваюсь во весь свой рост, а потом хищно к ней приближаюсь. Почему-то именно сейчас я сам себе кажусь чересчур высоким и большим.

– Ты ошиблась, солнышко? – шиплю и надвигаюсь. – Ошиблась, да? Стратила и поспешила?

– Алексей, – как будто умоляет, – пожалуйста. Я прошу, услышь меня.

– Мы проведем сейчас с тобой маленькую работу над ошибками, такую легонькую разъяснительную беседу, наладим, так сказать, учебно-воспитательный процесс, – одной рукой за талию притягиваю ее к себе. – Повторим пройденный материал, а ты ответишь на мои контрольные вопросы. Как тебе такой вариант?

– Я не боюсь тебя, – она гордо вскидывает подбородок. – Слышишь, Смирнов? Не боюсь! – последнее выкрикивает.

– Душа моя, так я тебя и не пугаю. И в мыслях даже не было! У меня, вообще, по отношению к тебе несколько иная цель, – приближаю свое лицо к ее, практически касаюсь губ, еще чуть-чуть и поцелую.

– Не смей, – она откидывается телом на столешницу, а я бережно поддерживаю ее изгиб. – Не смей, сказала.

– Тшш, – укладываю Ольгу на ровную поверхность и целую.

Сначала трогаю губами осторожно, целомудренно, а потом вхожу в азарт. Пробую, прикусываю и целую, пробираюсь наглым языком туда, куда до этого момента было еще нельзя. Климова задыхается, в ответ на ласку мычит и стонет в мой рот.

– Ты очень вкусная и мягкая, душа моя, – отрываюсь от нее, быстро успокаиваю свое дыхание, облизываюсь и всматриваюсь в полуприкрытые глаза. – Немного прибалдела, одалиска, да?

– А ты наглый, дерзкий, грубый, самоуверенный, настырный, нескромный… Ты… Беспринципный, жестокий. Ты…

Вздергиваю подбородок и показываю взглядом, мол, не стесняйся, одалиска, – продолжай.

– Грубиян! Отъявленный мерзавец. Негодяй! Подлец! Ты – оккупант!

– Значит, есть контакт! Работает моя система. Оккупант? С каких пор, душа моя?

– Со вчера! С вечера, если быть точнее. Это ведь моя квартира! – пищит. – Моя! Моя! Завещана моим отцом. Я – его единственная дочь, наследница. Ты заявился пьяный…

– За последнее прошу прощения. Но! На твою жилплощадь я не претендую, чего ты верещишь, всего лишь на хозяйку и то исключительно с благими намерениями и целями. Расслабить, разрядить. Оль, секс для эмоционального, психического здоровья полезен. Врачи так говорят. Чего ты? – провожу рукой по дрожащей шейке, обхватываю мягко горло и сжимаю, словно жизнедеятельность проверяю, затем спускаюсь по грудине вниз.

Она перехватывает мою руку возле своего правого полушария и визжит:

– Господи! Как это получилось? Как?

Мы безусловно сходимся с ней по некоторым вопросам. «Как это произошло?» – один из них! Вот Зверь, например, уверен, что мои родители поспособствовали спонтанному развитию этих отношений и их небезграничное терпение к моей жизни холостой привело к интересной, но весьма печальной для Оленьки встрече со мной, но я предпочитаю все же иное толкование – так нам предначертано судьбой!

Она ударяет кулачком в мое плечо, семенит ногами и вращает головой:

– Смирнов, перестань! Тебе смешно? Что ты скалишься? Это же ненормально!

– Когда ты называешь меня по фамилии, – поднимаюсь вместе с ней и, как куклу, аккуратно подвожу к ее месту за столом, – признаюсь честно, что это меня заводит. Ты словно провоцируешь и я, как вштыренный, на это все ведусь…

– Хочешь, я буду называть тебя…

– Не стоит, – краем глаза наблюдаю мерцание индикатора мобильного телефона. – Прости, пожалуйста, совместные плотские шалости откладываются на потом. На этот звонок надо ответить. Завтракай без меня. Настраивайся на продолжение – оно сегодня точно будет! – шутливо выстреливаю пальцем в ее глаз, подмигиваю и, тяжело вздыхая, беру свой телефон.

Сучий сын Сереженька звонит! Что ему надо? В такую рань! У нас с ним два часа разницы – младшенький географически «опаздывает»! Заграничный идиот!

Выхожу и следую, прослушивая вибрацию телефона, в зал. Прикрываю дверь, на секунду прикрываю глаза, и с блаженной улыбкой на устах нажимаю кнопочку «Ответить»:

– Чего тебе не спится, мой любимый братик?

– По тебе соскучился, – он хрипло шепчет в трубку. – Как твои дела?

– Я так понимаю, у тебя какие-то проблемы.

– Чужая, блядь, страна. Это на сегодняшний момент моя единственная проблема. Чужой язык, культура, нет между нами взаимопонимания, менталитет не тот, и потом, я тут один, мне скучно, я тоскую…

– Серый, отец устал ждать тебя, он лютует. Имей, сука, совесть. Сколько можно? Что было, то прошло. В конце концов, пожалей мать. Она сильно переживает и за тебя волнуется. Пора домой!

– Как она?

– Приезжай и пообщайся. Лично, – подчеркиваю еще раз, – с глазу на глаз.

– Я ей писал сообщения. Мама редко отвечает.

Ты очень чуткий сын, Сергей! Наверное, она не может передать печатными словами все, что тебе хотела лично рассказать.

– Я занят, Серый. Давай исключительно по делу.

– Как мой дом?

А я откуда знаю? Давно там не был. Его дом? Вот еще один наглец! Это загородный дом старшего брата нашей мамы – Сергея Николаевича Прокофьева, доставшийся по устной, а затем юридической договоренности после его кончины нам, а мама перераспределила вынужденно свалившееся наследство на младшенького сынка. Дядька Серого, конечно, боготворил. Вероятно, из-за колоссальной схожести с родственной линией Прокофьевых. У моего брата их серо-зеленые глаза! Да плюс, до кучи, то же имя. Отец всегда смеялся и в шутку выдавал:

«Кроха, я тут при чем? Прокофьевские гены и Смирновский нрав».

– Ты выпил, что ли? Я не пойму. С каких херов, Серый, честное слово…

– Если бы! Пока трезв, как стеклышко. Леш…

– Родители ждут тебя. Повторяю, наверное, в сотый раз. Следят за твоими успехами, волнуются, а я, как приговоренный, каждый день отцу рапорт строчу о том, что ты здоров, трезв, в сексуальных и наркотических извращениях не замечен, приводов в полицию как будто не имеешь, о том, что ты раскаиваешься, и что сам не держишь ни на кого зла. Имей совесть, я ведь не твой пресс-секретарь. И знай, что с каждым разом мне все труднее придумывать старикам отговорки и ласковые от тебя слова. Я прошу, Серега, – вздыхаю и медленно прикрываю глаза, – приезжай. Вернись домой.

– Наверное, лучше сменим тему?

Вот так всегда!

– Я очень занят. Вынужден прощаться, позже поговорим. Как освобожусь, перезвоню.

– Чем занят? Родную наковальню греешь? Кобылам хвосты крутишь? Подковы гнешь и плавишь сталь?

– Все. Пока. Мне, правда, некогда. Сереж, ей-богу…

– Когда ко мне приедешь, Леха? Если хочешь, можем пересечься на нейтральной полосе.

– Извини, брат, – замечаю, что дверь приоткрывается, а Ольга, скрестив ножки, стоит и смотрит на меня. – В это лето все однозначно отменяется. Наш черед гостеприимно принимать тебя.

– Ты с кем-то встречаешься? Есть женщина? У вас серьезные отношения?

С чего он взял? Но… Да! Все так и есть. Но на его вопрос сейчас пока не буду отвечать. Не то, чтобы братец недостоин, просто я боюсь сглазить.

– Пока, – и не слушая его ответ, сбрасываю звонок. – Оль? – подхожу к ней и трогаю за руку. – Я громко говорил?

– Кто тебе звонил, если не секрет?

– Это мой младший брат, Сергей, а если кратенько, то просто СМС. Сидит дебил в Манчестере, но водку чисто русскую глушит, делает вид, что занят крайне важным делом, а по факту – спит, курит, пьет и на пособие живет. Отправился вот профессионально покорять Британию. Он – музыкант, Оль, гитарист, хотя владеет и фоно, а в детстве мучил даже скрипку и кларнет, и для дядьки освоил аккордеон. Он – там, а я – вот здесь и вынужден с ним ежедневно контактировать, чтобы парень не сошел с ума. Не знаю, вернее еще не придумал, как отщепенца вернуть на историческую родину. План пока в стадии разработки и не прошел согласование! У него с отцом очень неприятный, слишком скользкий, а главное, никак не закрывающийся вопрос. Батя, наверное, простил, но все же дуется, а мама молча плачет по ночам. Господи… Да там со многими людьми проблемы! Сергей в нашем образцовом семействе – рекордсмен по неприятностям, он их, как бусины, на ниточку с пеленок собирал. Сука! Чего я так завелся? Давай-ка сменим тему, Несмеяна. Оль, будь добра, переключи меня.

Она положительно кивает.

– Ты позавтракала, подкрепилась, мы можем дальше продолжать?

Она вроде как зевает, безмолвно произносит «Да-а-а» и отходит от проема.

– А где ты научилась танцевать, одалиска? – пытаюсь заново начать наш прерванный разговор на кухне. – Какой-то странный для славянки выбор – восточный танец, танец живота.

– Алексей… – звучит как будто бы с упреком.

– Не хочешь отвечать? Еще какая-то покрытая мраком тайна? Что с тобой такое? Я делаю к тебе на встречу шаг, а ты специально отступаешь.

Твою мать! Она опускает голову, сводит вместе руки и неуверенно начинает говорить.

– Леш, не обижайся, но я такая по натуре. Вот такой вот нехороший человек.

– Ты очень скрытная?

– Наоборот! Делиться нечем. Не наработала и не заслужила. Так, играючи, бездумно просрала двадцать семь прекрасных лет.

Я ухмыляюсь и уточняю:

– Наоборот? Это же смешно, Оль. Я задаю вопрос, а ты не отвечаешь. Спрашиваю – ты молчишь. Если позволяю что-то нехорошее по отношению к тебе, то мне хотелось бы знать об этом, чтобы в будущем не повторять своих ошибок.

– Никто не интересовался моей жизнью, Алексей. Я – Климова, но я – ничто. Если бы не мой сильный и влиятельный папа, никто не обратил бы на меня внимание. Так «он», мой муж, говорил!

– Он – конченый урод! Дерьмо! – рычу и смотрю на ее грустное лицо исподлобья.

– Я с самого рождения, наверное, никому не была нужна, – не реагируя на меня, тихо продолжает. – Очень рано потеряла мать – может быть, в этом вся причина? Но я считаю, что с того момента осталась при живом отце круглой сиротой и виню во всем, что произошло, только его. Ущербно и неправильно, но ничего не могу с этим поделать. Я просто не могу простить его.

Я знал об этом факте – Шевцов сказал, когда я проводил свое несанкционированное расследование! Теперь мне очень неприятно, что я затронул эту тему, да еще и вроде отчитал ее.

– Мне очень жаль, детка. Сочувствую. Но думаю, что ты сильно ошибаешься.

– Отец… Леш, у меня было, – она прокашливается, рассматривает свои ноги, а потом очень неуверенно смотрит мне в глаза – бегает взглядом и быстренько его отводит, – много мачех. Всех не вспомню, о многих его женщинах я даже не знала. Отец от меня свою личную жизнь скрывал. Только из официальных и зарегистрированных… Господи! Их было слишком много. Я до сих пор не понимаю, как он мог. Ведь так сильно любил мою мать…

У нее, по-моему, немного увлажняются глаза, а губы начинают отбивать чечетку. Климова дергает руками, гнет пальцы и переступает с ноги на ногу.

– Не надо, перестань, не продолжай, – быстро подхожу к ней и крепко прижимаю к своей груди.

Тут же запускаю руку в ее волосы, слегка массирую голову и стягиваю пеструю косынку.

– Не продолжай, – теперь шепчу в раскрытую макушку. – Не истязай себя.

– Ты много спрашиваешь. Нахрапом, в лес и напролом. Зачем? К чему? И все о прошлом. Но, я клянусь, – она вдруг поднимает голову и пытается заглянуть как будто внутрь меня, – там не было ничего хорошего. Леш, там боль, унижение, шантаж, там… Поверь, пожалуйста! Без разговоров! Не спрашивай! Не задавай вопросов! Хорошо?

– Про танец-то спросить можно? – ухмыляюсь, приподнимая уголок губы. – Как научилась так красиво танцевать, одалиска?

– Это детское задуренное увлечение. Мама хотела, чтобы я плавно двигалась, имела царственную осанку и просто чем-то выделялась из толпы.

Ты выделяешься, одалиска! Даже очень! Особенно, когда включаешь ледяной надменный взгляд.

– Леша?

– М?

– У меня одно условие. Если ты намерен со мной жить, то…

– Намерен! Я слушаю тебя, – обнимаю ладонями ее лицо, немного прижимаю щеки и смешно вытягиваю розовые губы.

– О моем прошлом больше не задавай вопросов. Я хочу начать все заново…

– Оль…

– Если ты намерен здесь остаться, – она еще раз повторяет, медленно и четко, – жить со мной, то я прошу, Господи, я тебя умоляю, ни о чем не спрашивай.

Не даю ей договорить:

– Обещаю.

– Я расскажу сама, если посчитаю нужным, но думаю, что, – она выразительно сглатывает, – больше никогда, никогда ни словом не обмолвлюсь о том, что там произошло. Хочу все-все забыть, а каждое вынужденное воспоминание причиняет лишь нечеловеческие страдания. Не могу терпеть – это ядовито, чересчур мучительно и до жути больно.

– Одалиска?

Она пытается прикрыть маленькой ладошкой мой никак не затыкающийся рот.

– Пожалуйста, пообещай, – встает на цыпочки и приближается к моему лицу. – Алешенька…

Она вдруг убирает руку, словно разрешает говорить.

– Обещаю, изумруд. Один вопрос, малыш. Разреши. Последний.

– Да.

– Твой муж или кто этот «он», я не знаю, просто не уверен, что он вообще человек, – шепчу в лицо дрожащими губами. – Он…Сука! Прости меня, душа моя. Муж изнасиловал тебя?