Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"

Автор книги: Леля Иголкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Глава 10

– Сколько у тебя было женщин, Смирнов?

Чего-чего? Это еще что за провокация? К чему это все сейчас ведет?

– Не понял? – таращу глаза на улыбающееся веснушчатое лицо Климовой. – Оль, я… – сдаю назад и тщательно обдумываю свой ответ. – Не совсем, видимо, догнал твой вопрос. Возможно, не расслышал. Там есть какой-то подвох или тайный смысл? Ты не могла бы сформулировать его иначе или, – делаю вид, что кашляю, – совсем с повестки дня снять. Я обещал отвечать на все, но с этим, если честно, я – в чрезвычайно легком замешательстве. Одалиска, извини, а что я должен отвечать в этом случае? Только то, что приятно будет услышать тебе? Направь и подскажи, будь так любезна.

Она вздергивает плечами, как будто говорит непроходимому тупице:

«Я не знаю. Вопрос уже поставлен, четко сформулирован и адресован, вот ты и мучайся, старик!».

Скажу, пожалуй, штук двадцать пять! А что? Чем черт не шутит! Двадцать пять живых и сочных телок! Она мне поверит или усомнится, или это будет наш фееричный финал, правда, без эпичного начала?

– Все нормально, Леш. Только правду! Как будто ты на исповеди! Представь на мне рясу и покайся, – спокойно говорит.

С хрена ли? Что за юмор? Я, правда, не пойму! В шоке! Климова сейчас не шутит? Она в роли исповедника? Для меня? Здесь?

– Мне действительно интересно. Ты – очень видный мужчина. У тебя есть все – внешность, отменное здоровье, финансовое благополучие. Плюс с подвешенностью языка и мозгами не наблюдается никаких проблем…

– Охренеть, изумруд! Ты говори-говори, да не заговаривайся, – приближаюсь своим лицом к ее сморщенному от солнечных лучей маленькому носу, одним пальцем оттягиваю черные очки и осторожно продвигаю их по мягкой кожаной переносице. – Что конкретно ты хочешь знать?

– Ты беспардонно перебил меня! – рычит смешно и от меня отодвигается. – Баб сколько было? Что неясно-то? Или сложно подсчитать, Алексей?

– Оль, – отстраняюсь и смотрю на морской закат, – их было не так уж и много. Но зачем тебе? И потом – я не готов! Так сразу?

Она вертит перед моим носом правой рукой с загнутым большим пальцем:

– Пожалуй, немного облегчу тебе задачу. Суворову я посчитала, Алексей, – хохочет, – кто еще? С Надеждой ты вроде как просто брат, если не обманываешь, конечно. С Морозовыми чисто дружеские отношения, значит, только Настя и…

Смешно дергает оставшимися четырьмя.

– Ну? Ну?

– Отгибай свой пальчик. С ней тоже ничего не было и нет, соответственно, – прихватываю ее ручонку и прислоняю тыльную сторону к своим губам. – Ничего там не было. Я ловко обманул тебя. Извини…

По-моему, Оля расстроилась? Лицо как-то слишком погрустнело, она медленно проворачивается на крутящемся стуле и теперь всем телом обращается в закат.

– Я что-то не то сказал, одалиска?

– Все время врешь, Леш? Это образ жизни у тебя такой? Так самок завлекаешь? Пошутил с этой, потом с той. Потом само все рассосалось. Ты – паталогический лжец?

Делаю глубокий вдох и резкий выдох – собираюсь с мыслями. Климова одним таким вопросом завела меня в мозговой тупик!

– Три, – тихо выдаю, а потом еще раз повторяю, если вдруг она не поняла. – Три женщины за всю сознательную половую жизнь. Устроит?

– Живых, не выдуманных, вполне себе реальных? – дальше меня пытает.

– Это много? – шиплю и исподлобья наблюдаю за сменой ее лицевой погоды. – Три женщины. Всего. Вернее, я не знаю. Это много? Много? Ответь, пожалуйста. Потому что я не пойму, может, надо бы еще чуть-чуть приврать или, наоборот, я тебя таким количеством расстроил или порадовал. Мы ведь про серьезные говорим отношения, а не так – тяп-ляп?

– Тяп-ляп? Значит, это так теперь называется. Ага, буду знать!

– Климова, не нагнетай, а?

Она глубоко вздыхает и поворачивается ко мне:

– Многовато, Алексей. Много! – и сердито, словно с родительским порицанием, качает головой. – Да уж, о времена, о нравы! Женщины – грех, зло и огромнейший, безумно дорогой, букет венерических заболеваний.

– И? Ну, что теперь? – я усмехаюсь и протягиваю руку к ее лицу, поправляю выбившиеся волосы из-под смешной косынки, завязанной как у доярки. – Ты все-таки хочешь или очень сильно настаиваешь на медицинских гарантиях, что я не подцепил от них какую-нибудь срамную херню? Я могу все документы предоставить, уже ведь как-то говорил, что с этим нет и не будет никаких проблем. Чист, солнышко, как стеклышко этот «маленький Алешенька»!

– Очень интересно! С твоим предложением разберусь немного позже. А как ты расставался с ними, Леша? Расскажи! – вдруг выдыхает в сторону слишком неприятный для меня вопрос.

Она что, издевается? К чему она ведет, весь этот странный разговор – к чему? Мы сидим на террасе пляжного кафе, над штилевым морем, уже три с лишним часа. Жарко пообедали – под огромным зонтиком с прохладительными напитками, теперь, по всей видимости, и поужинали – Ольга цедит кофе и разрезает на очень маленькие кусочки шоколадный торт.

– Ты их бросал? – она прикрывает один глаз, а второй по-бандитски щурит.

– Климова! – немного угрожаю. – Я накажу тебя. Ты напрашиваешься!

– Не отвечал на телефонные звонки, нервничал от их непрекращающихся истерик, крика, визга, разбитой посуды, или просто сообщал, что устал от их общества или что завтра слишком много дел и тебе необходимо очень качественно выспаться, или…

Она сидит, скрестив тонкие ножки, затянутые в белоснежные как будто бы подстреленные брючки, и с циничной улыбкой смотрит на меня, словно препарирует, срезает мое мясо, шинкует на кусочки – делает бефстроганов, затем демонстрирует невольно подвернувшимся зрителям, крутит перед моим носом, и наконец, откидывает голодным слюнявым псам. Господи, ей не идет цинизм, вся эта грубость, сальность, пошлость, она ведь точно не такая – мы мало знакомы, но у меня стойкое чувство, что с этой женщиной я уже сросся всем своим хребтом.

– Оль…

Несмеяна ребром ложки отламывает кусочек торта и с улыбкой предлагает мне – я кривлю губы, отворачиваюсь, потом мотая головой, отказываюсь и с громким выдохом откидываюсь на спинку стула. Скрещиваю руки на груди спокойно ожидаю, что еще она мне тут спонтанно, играючи, завернет.

– Бросить женщину, Алексей, это тонкое искусство! Знаешь, как каллиграфия. Ты аккуратно макаешь кисть в густую тушь, погружаешь свой рабочий инструмент – тут понимай, как душе угодно, потом достаешь, аккуратно стряхиваешь, а лишнее, прижимая к бортикам чернильницы, убираешь и, наконец, медленно, уверенной и твердой рукой, проводишь безупречную линию на холсте. Господи! Нет-нет, неудачное сравнение. Стоп-стоп-стоп! Переиграем! Я придумала гораздо лучше и ярче! Смотри! Это же, как игра в шахматы! Поставить мат так, чтобы тебя навсегда запомнили, чтобы твоя великолепная партия вошла в анналы шахматной войны, чтобы о ней вспоминали, впоследствии даже на нее ссылались, опирались, как на прецедент. Бросить так, чтобы она страдала за тобой, скучала, возможно просила о последнем шансе, канючила, валялась в ногах – ты горд собой, а она в клочья, словно половая тряпка. А? Каково?

Теперь она, как злобный гном, хихикает и смотрит на меня из-под своих темных очков.

– Странно, – ухмыляюсь, – а я думал, что все перечисленное тобой это откровенная подлость, причем с элементами садизма. Долбанная бесчеловечность, если хочешь. Это для откровенных слабаков, думаю, что и в интимном деле тоже. Когда ты никто, ничто, то будешь самоутверждаться за счет самого слабого – как физически, так и эмоционально. Если мы говорим с тобой о мужчинах и женщинах, то женщина – это однозначно и бесспорно слабое существо, а стало быть, такой разрыв, который ты тут постаралась описать – самая настоящая подлость, Оля! Предательство и издевательство! Да и я никого не бросал! Тем более так!

– Кому как, Леш! Кому как!

– Да без разницы! К чему все это? Ты цитируешь мне Библию? Не укради, не согреши, не возлюби и не прелюбодей.

– Теперь я думаю, – похоже, ей плевать на мои аргументы, у Климовой сейчас намечается вечерний бенефис, – у него были три женщины, а сейчас он сидит со мной? Со мной? Серьезно, Алексей? С той, с которой только-только вошел с большим трудом в режим поцелуев с языком. Как так вышло?

Я вытягиваю свое тело и приближаюсь, как удав, к ней:

– Ты выпросишь сейчас еще один внеплановый уровень, режим, или как угодно, изумруд! Ты как-то распустилась, чересчур развязалась и очень осмелела! Не учла, правда, что мы с тобой тут вдвоем, за три девять земель от благ цивилизации, а ты, глупенький изумрудик, бездумно дергаешь тигра за хвост, усы ему плоишь, выщипываешь ресницы, клеймишь и тут же выбриваешь пузо, затем нахально яйца жмешь, и не страшишься вполне себе неоднозначных последствий…

– Руки-ноги, что ли, отгрызешь мне, тигр? Или…

– Ходить не сможешь! – шиплю ей в лицо. – Так понятнее? Дошло? Улавливаешь направление моей похабной мысли, – ехидничаю, – глупенький малыш? Лежание на спине с раскинутыми в стороны ногами – твое будущее основное занятие здесь, если не прекратишь весь этот бред нести…

– Как ты расставался с ними, Алексей? Пожалуйста. Мне это важно, – она серьезно, без улыбки и очень пристально, смотрит на меня. – Как, Леш?

– Переводили в формат дружбы, наверное. Я не знаю, Оль. Но я никогда им не грубил, и никогда не совершал того, что ты так любовно описала, – быстро отвечаю и отвожу от нее взгляд.

– Ты сказал, что любишь одиночество…

Если честно, то десять раз об этом уже пожалел. Когда мы добрались до моего жилища, первое, что спросила Ольга:

«А сколько тут поблизости людей? Соседи есть? Леш? Тут как-то пустынно, словно место дикое и нежилое. А одному тут не страшно? – Я здесь, одалиска, не один!».

На самом деле, их, соседей, живых людей, тут очень немного – да почти нет. Дом я выкупил у старого рыбака – чувак жил на обрыве, над бурным морем, строение срочным образом нужно было укреплять, а он пьянствовал и сушил рыбку на веревке, поэтому можно смело утверждать, что я спас бухого старика. Когда и за какие средства? Я собирал на это все – покупку, оформление документов, капитальный ремонт, строительство, – со своих юношеских тринадцати лет. Уже тогда, мальчишкой, был стопроцентно уверен, что моим местом жительства будет пустынный морской берег с минимальным количеством суетящихся людей.

Я – чересчур мобильный мачо и, к тому же, мне немного надо. Вот, например, я сел за руль – добрался до близлежащего поселка, там, безусловно, есть местный супермаркет – отоварился, вернулся, приготовил и употребил. Ну и все! Работает же система. Безотказно и надежно. Мне не нужна компания из праздно шатающихся зрителей по округе, восхищающихся экзотическим строением, расположенном на скалистом берегу. Это мне точно ни к чему! К двадцати пяти годам у меня был маленький, но однозначно свой, бизнес – кузня, да плюс я немного подрабатывал на металлургическом заводе. Попал по глупости или от большого интереса на выставку промышленного дизайна, как подающий охренеть какие надежды молодой инженер. Выиграл гран-при, получил финансовую награду и вложился в капитальный ремонт этого рыбацкого старья. Так я получил свой дом, который, если уж откровенно, еще облагораживаю – не все там еще закончено, со средствами есть маленькая напряженка, но все у этого «Алёшеньки» поправимо – горят горнила, дело дышит, кузнецы работают, я беру различные подработки – черной работы не чураюсь, к тому же есть весьма заманчивые индивидуальные заказы, контракты, плюс людская молва, моя общительность, да и наверное, все-таки папины пожарные связи – тут не знаю, и да… Есть еще свой ресторан, в развитие которого я, кстати, нехило так финансово вложился. Но ни разу об этом не пожалел – всегда сыт, желудком удовлетворен – для меня это немаловажно, – я слишком крупный, высокий, чересчур большой. Так что…

– Люблю! А что не так, Оль?

– Зачем же ты тогда связался со мной?

Смотри ей в глаза – тарань и бей, мужик. Она не моргает и, очевидно, ждет ответа. Что ей сказать? Не знаю? Сам вот не пойму! Когда я увяз с этой женщиной? В ту ночь, в свой день рождения, когда она предлагала свой секс-приват при больном отце, или когда игрался с ней на спине здоровенной кобылы, или когда… Фу-у-ух! Умеет же искусно хрень в башку ввернуть! Жа-а-а-ра, солнышко, надо бы остыть!

– Идем, наверное, – быстро поднимаюсь, отодвигаю свой стул, выхожу и протягиваю ей руку. – Ты потяжелела животом, кровь от мозга прилила очевидно не к тем извилинам и ты, одалиска, стала чушь какую-то несусветную нести. Сколько? Как? Теперь еще мое любимое «зачем» подтянула? Раз ты здесь, со мной, значит, я так хочу, а в своих решениях, Оленька, я всегда уверен.

Она внимательно всматривается в мои глаза, пытается еще прочесть какой-нибудь ответ. Нет, ни хрена! Я опускаю взгляд и даже прикрываю веки:

– Перестань! – шепчу. – Климова, на сегодня твоего долбаного психоанализа хватит. Идем туда, на берегу посидим, намочим ножки, насладимся вечерней романтикой, а тебе еще мозги как следует встряхнем.

Сцепляю наши руки в замок, большим пальцем прохожусь по ее гладкой коже – придавливаю слегка и круговыми движениями растираю шелковый покров.

– Спасибо, что привез сюда, – тихо говорит.

– Угу.

– Если вдруг, что-то не то сейчас сказала, то, – отворачивает голову от меня и в сторону выдает слова, – извини меня, пожалуйста.

– Не страшно! Не извиняйся. Женщина не должна просить прощения, тем более у мужчины. Это тоже неправильно. По крайней мере, я, мужлан, так считаю.

– Даже за бестактность? И тот вызов, с которым я допытывала тебя? – смотрит в пол на свои передвигающиеся ноги. – Извини меня, Алексей, еще раз.

– Оля, – перехватываю, обнимаю за талию и мягко приземляю к себе на бок, – не должна, не должна. Нет бестактности, когда люди друг друга только-только узнают. Они словно прощупывают почву, передвигаются по минному полю. Всегда ведь можно по неосторожности нарваться на ту самую взрывную дурь. Тут, солнышко, дело в опыте и потом ты всего лишь хотела узнать обычные вещи. Сколько? Как долго? Как? Но мне нечем хвастать. Увы, увы, и еще разок, увы! Возможно, для кого-то это минус, но я все-таки предпочитаю поставить себе за нормальное отношение с женским полом твердый плюс. Три женщины! С серьезным обращением! Вот так, одалиска! Придется, солнышко, поверить, а я говорю, как есть! Первая…

Смотрю на ее макушку, спрятанную под цветастую косынку, и понимаю, что даже от этого вида, как озабоченный торчу. Затыкаюсь и рассматриваю, рассматриваю, рассматриваю. Или может быть так ее запоминаю? Или что-то я там божественное увидеть хочу? Может быть, нимб?

– Одалиска? – ей вопрос хриплю.

– Да? – поднимает ко мне лицо, пытается улыбнуться – ах, как натянуто-то раскрывает рот.

– Ты – святая? Признайся мне, будь добра. Как ты там говорила, как на исповеди! Теперь я твой пастырь-исповедник!

Она как-то слишком быстро грустнеет и шепчет, глядя на морскую волну:

– Я – падшая, Алексей, абсолютно не святая. Скорее, наоборот, слишком грешная и ад с чертями по мне уже давно скучает.

Что я сейчас должен сделать и сказать? Заглядываю осторожно – слез в глазах нет, но губы быстро дергаются – Климова сдерживается из последних сил.

– Тшш, хватит. Переключаемся на что-нибудь другое. Не знаю только, что? Тут, солнышко, придумывай сама.

– Штиль, видимо, закончился? – она просовывает между нами свою худую ручку и пытается обнять меня за талию, а я подхватываю ее узкую ладошку и укладываю себе на пояс брюк.

Меняет нехорошую тему. Молодчина!

– Да, будет ветрено, одалиска. Облака краснеют. Завтра, наверное, будет небольшой или, – поджимаю губы и качаю головой, – большой-большой шторм.

– А дом твой крепкий? Не унесет с обрыва в море? – вопрос, по-моему, с издевкой.

– Не переживай, солнышко. Все сделано на славу, и наша крыша никуда не улетит и даже не протечет, – направляю нас на длинную скамейку. – Идем туда.

Мы присаживаемся на ужасно скрипящую лавочку, практически растягиваемся на ней. Ольга плотнее жмется ко мне, снимает свою обувь и забрасывает ножки на брусья, а я от меленьких в темный лак окрашенных ноготков тащусь – пялюсь, долбано рассматриваю все это диво, даже приоткрываю рот, слегка облизываю губы и слишком громко сглатываю:

– Красиво!

– М? – оборачивается, локтем упирается в мой бок и смешно по-детски заглядывает в глаза.

– Вид, говорю, красивый, одалиска, и свежий воздух. Море, песок, закат и тепленькая женщина у меня под боком. Красота!

– Алексей! – еще один толчок в мою бочину.

– Ты успокоишься? Что опять не так? – рукой притягиваю за плечо и заставляю Климову уткнуться своим лицом мне в грудь. – Что ты все время возишься, вертишься, суетишься? Что такое?

– А у тебя есть ко мне вопросы?

Блядь! Есть, конечно! И их слишком много! Однако сегодня вечером я предпочту все-таки заткнуться и по-мужски молчать…

– Пока нет, Оль. Но, – еложу подбородком по ее маковке, – будут позже. Нужно сформулировать – корректно, правильно, чтобы избежать недопонимания и соблюсти с тобой рамки приличия.

– Господи, Смирнов, что ты можешь такого спросить, раз о рамках приличия вдруг вспоминаешь?

– Потом, – губами прикасаюсь к ее косынке, – потом, потом. Давай просто помолчим. Угу?

Она обнимает меня двумя руками, укладывается и смотрит куда-то в сторону, но точно не на море. Климова думает о чем-то нехорошем, своем?

– А где маяк? – приподнимается и рассматривает сереющие просторы.

– Завтра покажу. Ты, я смотрю, не настроена на вечернюю морскую прогулку? Бухтишь, бухтишь, задницу на теле моем мостишь, потом меня же и пинаешь, вопросы какие-то бредовые задаешь? Что такое? Ты уже устала? Пойдем домой?

– Нет-нет. Я… – затихает на одну минуту, на чем-то сосредотачивается, а потом произносит. – Тут так спокойно, Леш. Очень тихо, безмятежно. Хорошо!

Сидим, проветриваемся с одалиской довольно долго. Вокруг сейчас темно – хоть глаз коли. Море шумит, а ветер тихо воет.

– Оль, – я осторожно дергаю плечом, – ты там как?

– Я здесь с тобой, еще не сплю.

– Идем, наверное, надо вещи разобрать, определиться с комнатами и…

– Их в твоем доме, надеюсь, больше, чем одна?

– Естественно, дом большой. Выберешь сама, как кошка. Куда попку притулишь, там и будешь все эти дни спать.

Знатно надышавшись морским воздухом, медленно выдвигаемся в сторону моего жилья. Наверное, со стороны мы выглядим немного странной парочкой – еле-еле переставляем ноги, тихонечко, как сумасшедшие, смеемся, пошловато подшучиваем друг над другом, словно кусаемся и все это исподтишка. Ольга пару раз легонечко отвешивает мне леща по заду, я же озабоченно пытаюсь ухватить ее за грудь, а в результате закидываю даму к себе на шею и фиксирую, как добытого на охоте верткого молоденького зверя. Подскакиваю, встряхиваю тельце и пальцами щекочу. Ребро, ребро, ребро. Однако – здравствуй, тепленький трепещущий животик, мягкая грудка, шейка и малютка-нос!

– Смирнов, я тебя сейчас прибью. Это не смешно, Алексей, прекрати немедленно.

– Ты – добыча, а я – охотник. Сейчас в своей пещерке разведу костер и зажарю эту маленькую тушу. Буду лакомиться всю долгую майскую ночь, – прикусываю косточки на обеих кистях рук. – И здесь, и здесь. Обсосу каждую сахарную шишку. Ни грамма врагу!

Климова смешно брыкается, мотает стопами, хлопает ручонками по бедру, попискивает и, по-моему, начинает умолять:

– Лешка, Лешенька…

– Кайфово, одалиска! Все просто зашибись. Ты – толковая ученица, все схватываешь на лету.

– Алешенька…

– Охренеть! Я уже готов продемонстрировать свой белый флаг и отменить запланированное жертвоприношение. Еще чего-нибудь в свою защиту предоставь.

– Смирновчик!

– Это мимо, детка! Пошловато и не оригинально. Поэтому, готовься, сейчас я использую тебя в качестве жаркого. Как основное блюдо употреблю.

Я с ней шучу, резвлюсь, играю, но кто бы знал, чего мне это дело стоит. Все тело, сука, ломит и болит! Сердце в бешеном ритме заходится, глаза слезятся и, как при конъюнктивите чешутся, а член, тварь ненасытная, просто колом стоит. Если бы… Если бы мы перешли с ней на тот самый желанный новый уровень, перемахнули наш Рубикон, уж я бы точно не стал церемониться с этим гибким телом – всю ночь бы его жрал и сексуально по-всякому брал. А так, довольствуйся, «Алешенька», тем малым, что, как говорится, доктор на сегодняшний день целомудренно тебе в рецепте прописал.

Подходим к входной двери. Я кряхчу и ношу с плеч своих снимаю. Ольга оправляется, смешно встряхивает ногами – одергивает штаны и, наконец-то, развязывает колхозную косынку – ее распущенные волосы сейчас струятся по плечам. Темно и ни хрена не видно, но я почему-то точно знаю. Чувствую, по-моему, даже вижу, но, что удивительно, без помощи глаз.

– Откуда ты взялась? – отворачиваюсь, шуруя в поисках ключа, рычу куда-то в сторону. – Твою мать!

– Что?

– Какая благодать, говорю! Красота и охренительное великолепие.

– А!

А? И все? Ей типа все понятно? Ты, одалиска, – жуткое динамо, причем с задоринкой и червоточинкой в мозгу.

Щелкаю входным замком и ногой дверь толкаю:

– Давай, заваливайся в хату, солнце. Прошу, – указываю ей рукой.

Я специально занял очень шаткую позицию – стою практически на входе к ней лицом и приглашаю Климову протиснуться мимо возбужденного мужика! Ах, сука, еще как возбужденного! Места для бесславного маневра «возбужденный» оставил крайне мало, а значит, ей придется прикоснуться ко мне всем своим телом. Ну, я и извращенец, та самая сексуально-озабоченная тварь и похотливая скотина! И что? Не отрицаю, но и не горжусь. Ольга смущенно опускает глаза и аккуратно проглаживает всей своей выпирающей грудью меня. Все! Это финиш, мои дорогие друзья! Туман, стопроцентная потеря видимости, идеальный шторм, внезапный риф, откуда ни возьмись появившийся берег и долбаный маяк! Приплыли, капитан! Теперь, по-моему, пора сойти на берег!

Где-то, видимо, коротит и искрит – хватаю одалиску за талию и направляю вздрагивающее тело прямо к своим губам. Она успевает только пискнуть, ойкнуть, а дальше – нытье, вытье, мычание, потом смирение, фрагменты жадного чавканья, и наконец-то… Тишина.

– Не отпущу, – все, что успеваю ей сказать. – Прости, сегодня, видимо, нет. Оль, я очень извиняюсь, но не судьба.

Климова упирается руками в мои плечи – по-моему, подпрыгнуть хочет и перемахнуть этот живой двухметровый напичканный до горла тестостероном забор. Весьма самонадеянно, но я снижаю натиск и отрываюсь на одно мгновение. Шепчу ей прямо в рот:

– Перестань…

В ответ мне женское безмолвие – ни звука, ни стона, ни рычания. Молчаливая пустота.

Подхватываю под коленями и быстрым шагом несу туда, где мы с ней будем по задуманной каким-то чертом «отдельности» спать. Она как будто прячется на мне, от чего-то очень страшного скрывается, скручивается в крепкий бублик, сцепив ручонки, обнимает шею, дышит в скулу, ухо, затем… Господи, в мое лицо! Замечаю яркий блеск теплых глаз и двигающиеся что-то шепчущие женские губки.

– Оль, я прошу тебя, пожалуйста, перестань.

Подхожу к своей комнате, поворачиваюсь задом к двери, толкаю пятой точкой полотно.

– Вот мы и дома, солнышко.

Она с неподдельным интересом рассматривает обстановку, вертит головой по сторонам, останавливает свой всполошенный взгляд на большой кровати.

– Ты ведь обещал, Алексей.

Господи! Я так больше не могу.

– Ну и что? – шиплю. – Что тут такого? Обещал, обещал, обещал…

Опускаю Несмеяну на пол и всей массой напираю на нее, вынуждая пятиться к кровати:

– Иди туда, – насупив брови, говорю.

Она, не сводя с меня глаз, медленно переступает и двигается именно туда, куда ее собой направляю. Вот же стерва! Климова своим гордым взглядом провоцирует меня.

– Прости, пожалуйста. Слышишь? – шепчу и наклоняюсь к ее шее. – Оль, скажи что-нибудь.

Она молчит, но ее ответные отсутствующие прикосновения говорят сами за себя. Губами провожу по гладкой скуле, прикусываю острый подбородок, широко раскрывая свой рот:

– Сахарная! Сладкая! Ты медовая и очень вкусная!

Похоже, Климова неразговорчива в постели. Теряю с ней физическую связь и заодно над собой контроль, когда она упирается задней частью коленей в край моей кровати. Совсем не держит одалиска равновесие, спотыкается и падает назад. Матрас пружинит, а она взлетает. Ловлю на приземлении:

– Солнышко, ты как?

Упираюсь одним коленом в матрас, быстро наклоняюсь и пытаюсь взять ее за бедра, чтобы быстро подтянуть к себе. Волосы разбросаны по вязаному покрывалу, а руки разведены по сторонам. Распятие одалиски в доме у Смирнова. Твою мать!

– Ты чего?

Аккуратно подушечками прикасаюсь к ее щекам, пробую на вкус уже известные мне губы. Смакую! Укладываюсь сверху всем телом на нее. Кряхтит, но не отталкивает. Прихватываю нежно шею, подсовываю руки ей под плечи и крепко прижимаю к себе.

Когда губами натыкаюсь на воротник ее воздушной рубашки, задаю вопрос:

– Можно это снять?

Молчит, но положительно кивает. Я отстраняюсь и очень бережно расстегиваю каждую круглую пуговицу, а она следит за моими руками и как будто через раз дышит.

– Оль, ты…

– Все нормально, продолжай, пожалуйста.

С расстегнутой последней пуговицей я открываю себе великолепный обзор. Вздрагивающий плоский животик, дрожащий сосуд возле пупочной впадины, невпопад двигающиеся ребрышки, и трепыхающаяся, заточенная в телесный кружевной лифчик, грудь. Вскрываю свои шлюзы и осыпаю вероятно больно жалящими поцелуями выпуклые изгибы ее упругих грудей.

– Иди ко мне, – приподнимаю Ольгу и удерживая ее одной рукой, второй лихорадочно вожусь с застежкой бюстгальтера на спине.

У Климовой смуглая кожа, природный светло-бронзовый загар. Есть рыжина на теле, в волосах и на сосочках. Маленькие коричневые аккуратные горошины с небольшими темными ареолами. Твою мать! Не сдерживаюсь и ни в чем себе уже не отказываю. Прихватываю губами сначала один сосок, потом другой. Играю!

– Оль, – шепчу и дую ей на кожу, отчего поверхность покрывается вымуштрованным ровным слоем меленьких мурашек. – Ты очень красивая! Ты… Такая…

Укладываю ее на спину и прохожусь губами по ложбинке, спешно подключаю язык, зубы, щеки и все свое лицо.

– Красивая, красивая, – шепчу, как заведенный. – Не реальная! Странная, чудная… Хочу тебя… Тебя…

Спускаюсь ниже и медленно обрабатываю тонкое и очень нежное место под грудью, плавно перехожу на вздрагивающий живот. Поглаживаю пупок, пару раз провожу по нему языком, во впадинку кончик макаю, делаю так несколько раз, а затем прикусываю кожаный козырек. Ольга вздрагивает, но не издает ни одного звука. Непонятно! Я, если честно, никак не догоню – ей хорошо со мной, плохо, не нравится, возбуждается или просто… Терпит?

– Одалиска? – шепчу и на какую-то одну несчастную секунду выпускаю женское тело из своих рук.

Климова переворачивается на живот и двигаясь по-пластунски, отползает от меня, словно ящерица, и на финал, притягивается лицом к подушке. Смешно отставляет свой зад, по-моему, она там ковыряется с застежкой-молнией?

– Что ты делаешь?

Мычит и возится. Расстегнула? Так и есть! Теперь девчонка извивается – танцует дикий, странный змеиный танец и, не поворачиваясь ко мне лицом, скатывает пояс брюк.

– Оль, – я глажу выгнутую спину, провожу пальцем по ложбинке, тычу в каждую дырочку на пояснице, – что ты делаешь? Ну, поговори со мной.

Ответа, по-прежнему, нет!

– Климова, ты там зависла, а мне предложено нажать три кнопки «Ctrl, Alt, Del»?

Она ерзает и, наконец, освобождает свой зад от узких брюк и тоненьких кружевных трусов.

Я… Не понял… Она мне задницу подставляет?

– Олечка, что с тобой? – осторожно прикасаюсь губами к кошачьему месту.

Всасываю, оттягивая кожу, мягко прикусываю и с чмокающим звуком возвращаю все назад. Ух, как горячо! Похоже, одалиска возбудилась не на шутку и очень спешно с нижним ярусом одежды разобралась. На моей памяти… Блядь! Да я просто обалдел! Это же впервые! Резво, быстро, очень скоро и… Сама!

– Ты…

– Мне нравится так, – уткнувшись лицом в подушку шепчет. – Когда мужчина сзади…

– А мне кажется, что я четко говорил…

– Или так, или никак, Смирнов. На что твой тот дружок настроен? Попасть ко мне или скупо передернуть в душе? Выбирай!

По-моему, ее предложение незакончено и там определенно не хватает слова «гад».

– Повернись ко мне, пожалуйста, – я сижу на коленях на собственной кровати, в полном облачении, не сняв даже рубашки, и упрашиваю взбесившуюся девицу посмотреть в глаза.

Я не заболел?

– Я прошу, одалиска. Пока по-хорошему. Повернись ко мне.

Она зажимает в кулак уголок подушки и мне на одно мгновение кажется, что берет ее, как палку, в зубы. Это секс, трах, занятие любовью или ампутация ноги даже без слабого эпидурального наркоза.

– Я… Что ты делаешь? – рычу.

– Передумал брать?

– Климова, перестань.

Ее зад дергается, мельтешит у меня перед глазами – красиво, привлекательно, будоражаще, но все ведь, сука, не должно быть так!

Я подхватываю ее за плечи и, как тяжело раненую в спину, тяну на себя. Шустро разворачиваю, жестко пресекаю все ее попытки выкрутиться и крепко прижимаю полуобнаженное тело к себе. Слез нет, в глазах отчетливо читается боль и ужас. Да-да, тот самый неприкрытый страх!

– Слишком рано, – шепчет в ухо, – рано, Алексей.

– Я понял, – мусолю ее волосы своей щетинистой щекой. – Прости за наглость.

– Сама хочу. Добровольно, по обоюдному желанию. Ты понимаешь? – она отодвигается от меня, прикрывает грудь руками и опускает взгляд. – Сама! Сама! Сама!

Я смотрю на жалкую униженную полуголую красивую женщину. Это я во всем этом виноват или… Та дохлая служивая тварь?

– Оль?

– Угу? – всхлипывает и тут же вытирает пальцем носом. – Да-да, я слушаю. Сейчас-сейчас.

– Есть пока один вопрос. Могу задать?

Климова вскидывает голову и смотрит мне в глаза.

– Сколько у тебя было мужчин? – сглатываю и прикрываю веки. – До меня, – на всякий случай уточняю.

Она так тяжело молчит, молчит, молчит и шумно дышит, как будто бы считает…

– Что ты мне ответишь, изумруд? – теперь смотрю в упор, ни одной эмоции не пропущу.

– Один, Алеша.

Климова бегает глазами по скомканному покрывалу.

– Муж? – подаю ее рубашку. – Пожалуйста, надень.

– Да, – прижимает тряпку к груди.

Ну что ж! Тебе несказанно повезло Дима, сука, Черненький. Чувствую, как рука сама собой сжимается в кулак. Вот же… Блядь! А где ее больной ребенок? И угораздило ж меня!

Спрыгиваю с кровати и отхожу, наверное, на безопасное для Ольги расстояние.

– Тебе подходят эти апартаменты, Климова?

Ольга осматривается с каким-то подозрением по сторонам, а затем переводит влажный взгляд на меня:

– Это твоя комната?

– Это означает «Да»?

– Прости меня, – она кривит лицо и одновременно с этим водит ладонями по истерзанной кровати.

– Спокойной ночи, одалиска. Встретимся за завтраком, красивая женщина-сова.