Текст книги "Любовь хранит нас (СИ)"
Автор книги: Леля Иголкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)
Глава 16
– Ты так и не сказала, как дела, Климова. М?
Все хорошо, наверное. Я не знаю, что ей ответить. Правда-правда. Что-то стопроцентно происходит, но как «оно» мне и как в «этом всем» я – если честно, затрудняюсь что-либо внятное в этой связи сказать. Скажу «отлично» или «отвратительно» значит, вызову ненужные подозрения, дополнительные расспросы и возможные утешительные слова. Пока в этом не нуждаюсь, поэтому:
– Все хорошо, как обычно, Антонина Николаевна. У меня все хорошо. Нормально. Я привыкаю жить…
– У вас, – она меня перебивает и очень тихо зачем-то еще раз добавляет. – Оленька, правильнее говорить «у вас» все хорошо, – замолкает, а затем тихо добавляет. – Я очень рада… За вас.
Она что, сейчас меня исправляет? Нас? Серьезно? Это все сейчас к чему? Что она сказала? Мне кажется, Смирнова не совсем понимает характер моих отношений с ее старшим сыном. Я – с ним, но… Не навсегда и несерьезно. Мы очень разные. О таких, по-моему, говорят диаметрально противоположные натуры, несоединимые частицы, аннигилирующие на подлете друг к другу, живые организмы с различной скоростью движения кровяного потока. Лешка – сильный, импульсивный, жизнерадостный, простой мужчина, а я – просроченный б/у товар, выбракованная вещь, с коряво зарубцевавшейся дырой на пузе, к тому же врунья и по содержанию абсолютно полая натура. Разве что смазливое лицо! И то… Это на любителя, исключительно на него. Алеша, например, балдеет от моих веснушек, каждой даже шутливое имя дал – чудной мужик, а «он» смеялся над обосранным мухами лицом, а в последнее время больно щипал меня за руки, за грудь и ягодицы – так кожный тонус проверял. Господи! Она ведь умная женщина, и ей должно быть все и так понятно – нас нет и никогда не будет, это все недолговечная игра. Тогда зачем такие провокационные вопросы задает?
– Антонина Николаевна, я прошу прощения…
– Ой, не надо. Всегда считала это лишним и неискренним. Просить прощения – все равно что обманывать себя.
– Что? – широко раскрываю глаза, но практически одними губами безмолвно произношу. – Я не совсем понимаю, что Вы имеете в виду.
Мы с ней как будто бы «разгуливаем» по весьма просторной кухне в огромном доме у Смирновых и разносим вместе с ней какую-то очередную философскую фигню. Я укладываю хлеб в сухарницу, а мать Алеши спокойно перемешивает салат.
– Просить прощения за то, что сделал или сказал, значит, подлизываться или менять свои суждения, убеждения, или… – она стучит ложкой по ободку.
– Действительно признавать свою вину, – прикрываю хлеб воздушной салфеткой и внимательно за ней слежу.
– Возможно, Оля. Возможно! Тут тебе виднее. Ты говоришь: «Антонина Николаевна, прошу прощения»? Да?
Господи! К чему она сейчас ведет?
– Это речевой оборот. Фигура речи, элементы вежливого общения, – по-моему, я сейчас оправдываюсь за свои слова.
– Климова, успокойся, дорогая, и дослушай меня.
Сейчас мне тоже стоит извиниться за то, что вклинилась и оборвала? Мне очень неуютно с ней, как с матерью Алексея. Я тут лишняя и мне пора.
Теперь отставив салатник в сторону, Смирнова смотрит в окно, упираясь маленькими ладошками в рабочий стол.
– Мы ведь взрослые люди, Оля. Поэтому не надо никому друг другу что-то доказывать, в чем-то резво убеждать, заставлять подстраиваться или изменять мнения. И, – она степенно поворачивается лицом ко мне, – просить прощения у меня, детка, вообще не стоит. Никогда! Я – простой человек и тоже когда-то была в твоей же шкуре. Мать Максима держала меня на миниатюрной кухне и устраивала родительский допрос со словесным насилием и виртуальным рукоприкладством, она избивала меня гнусными домыслами, стегала жестокими словами и сыпала проклятиями в лицо – как я, кто я, что я за мерзость и физиологический урод; как посмела окрутить ее хорошего сына, как изменяла ему, пусть виртуально, но молва ведь шла, а дыма без огня, как известно, не бывает; как мучила его, как, как, как. Во всех его страданиях, если таковые были, виновата была только я! Оль, там было слишком много моих грехов. А знаешь, почему? Я, видите ли, была недостойной партией ее любимому единственному сыну. Господи! Она мне счастья желала, а я, глупая, добровольно лезла в приготовленную Смирновым петлю.
Она интересно хихикает и дергает плечами. Затем вдруг опускает голову, стряхивает наваждение и снова прямо устремляет свой взгляд. Смирнова исповедуется передо мной, что ли? К чему она ведет?
– Антонина Николаевна…
– Оль, детка, пойми, пожалуйста, что это не смотрины, а мы не рассматриваем тебя, не обсуждаем и не даем советы. Заканчивай дрожать и просто будь самой собою. Ты поняла? Не слишком напугала тебя?
Все очень четко! Ваш урок не требует дополнительных объяснений. Смирнова медленно подходит ко мне и обнимает за плечи, при этом шепчет в ухо то, что я совсем не ожидаю услышать:
– Вы с Алешей красиво смотритесь, Климова. Друг на друга похожи, а это верный признак того самого единения душ. Так простые люди говорят, а не моя задуренная наука.
– Мы не вместе, – шепчу ей встречное предложение. – Пожалуйста, поймите. Вы попросили меня помочь, и мне кажется, что я Вам помогла?
– Безусловно. Мы рады, что вы приехали, а в остальном – поживем-увидим, поживем-увидим, детка. Я с некоторых пор стараюсь не заглядывать в будущее, не озвучивать своих желаний вслух – все равно не сбудется, уже не составляю астрологических прогнозов и не просматриваю ленту в канале «Что день грядущий нам готовит?», просто констатирую очевидный факт.
Она бережно отстраняется от меня и на вытянутых руках со всех сторон как будто осматривает.
– На вашем курсе очень не хватало тебя. Группа поблекла, исчез природный шарм, осталась долбаная муштра и солдатское «ать-два». Смирный зверствовал на практике и отчислял достойных ребят. Мы с ним даже поругались на этой почве. Оль…
– Спасибо за поддержку, Антонина Николаевна.
– Всегда готова помогать. Ты слышишь? Оля?
– Я справлюсь сама. Благодарю за предложение. Вы и так очень помогли тогда, после смерти отца, и сейчас меня почему-то поддерживаете. Не подумайте, что я неблагодарная свинья. Просто это личное, – громко сглатываю, – наши отношения с Вашим сыном, они не перейдут во что-то более серьезное, чем то, что есть сейчас. Мне очень жаль, но…
– Твои отношения, – она кивает головой, словно исправляет мою ошибку, – с Алексеем.
– Не поняла, – удивленно уточняю.
– Ты сказала с «Вашим сыном», а я всего лишь помогла и уточнила с каким из них. У меня их два, Оль. С третьим ребенком, – у нее увлажняются глаза, и она быстро отворачивается от меня, – Смирный обманул. Обещал и не выполнил, плюс возраст помешал.
Ей, видимо, в таком огромном доме скучно находиться летом. Нет преподавательских занятий, дети выросли, а внуков пока не завели, вот она и ищет свободные на беседы уши, а тут я удачно подвернулась. Неужели она не понимает, что сейчас этим разговором сильно мучает меня.
– Да-да, с Алексеем. Но тут точно нечего обсуждать. Я обещаю Вам, что ничего не будет. Лешка сам уйдет. Я наскучу и надоем ему. То, что сейчас между нами происходит – такой себе эксперимент, плюс выручка, своеобразная плата за его помощь и терпение. И тогда, – кривлю лицо, – в тот вечер, когда он слегка не в форме пришел ко мне домой, я не смогла…
– Ты просто пожалела его? Он очень плохо выглядел? Больным, несчастным, жалким? Клянчил нежность, ласку, наверное, секс? Приставал с объятиями, возможно, угрожал, что не уйдет, потом наверняка вел себя, как самый настоящий мачо, хамил, настырно хозяйничал в квартире, устраивал без твоего разрешения свой быт? Все ведь так было?
– Я этого не говорила.
– Но с этого все и началось, Климова. Ты посмотрела на сильного мужчину иным взглядом и поняла, что он обыкновенный человек, который так же, как и ты нуждается в общении, в физическом контакте, в дружбе, на конец.
– Не понимаю, – усмехаюсь и из стороны в сторону качаю головой. – Антонина Николаевна, что Вы имеете в виду?
Она хмурится и по-детски сморщивает лицо, демонстрируя мне мелкие лучики доброты и ласки.
– Сменим тему, Климова! Скажи, пожалуйста, ты любишь рыбный пирог? Духовой, естественно.
И на этот вопрос я тоже, увы, не знаю, что сейчас ответить. Просто киваю, а она мне широко улыбается и зачем-то прищипывает мой нос:
– Поживем-увидим, Климова, поживем и все увидим.
Никогда я так не радовалась быстрому расширению нашей женской компании, как сейчас, – на кухню заходят отец и сын. Те самые упертые Смирновы, от которых «Климова, держись!». Я бы еще добавила слово «подальше», но с этим уже, по-видимому, вышла неувязка. Максим Сергеевич широко улыбается – для меня впервые, а Лешка, опершись о дверной косяк, рассматривает всех нас.
– Мам, – гундосит, – долго еще ждать? Мы тут надолго? У нас с Олей есть еще дела.
На предполагаемых «делах» лукаво подмигивает мне, а затем серьезнеет и рассматривает мать. Смирнов старший подходит к Антонине Николаевне, целует ее в плечо, а затем глядя сверху вниз в ее глаза задает простой вопрос:
– Тебе помочь, моя неугомонная чудо-кроха?
– Мы уже все сделали. Бери вот это и отнеси в столовую. Максим, пожалуйста, только без резких движений и не смей кусочничать.
Маленькая женщина отдает приказ огромному начальнику Седьмой пожарной части? Вот это власть! Отец Алексея высокий мужчина, но старший сын явно перерос своего родителя. Возможно, его не совсем обычная работа превратила в богатыря, но почти двухметровый рост, по моему весьма недалекому мнению, простая арифметическая сумма антропометрических данных его красивых кровных родственников – Алексей, как минимум, на десять сантиметров выше своего отца. По-видимому, отщипнул от матери один несчастный дециметр. Рассматриваю взрослую пару и не замечаю, как кто-то сильный к своей груди прижимает и шепчет:
– А ну-ка перестань.
– Я ничего не делаю, – пытаюсь повернуть лицо, но мужской подбородок стопорит мою макушку и не дает пошевелиться. – Лешка, ты тяжелый, мне неудобно, отпусти меня.
– Кому говорю? Перестань! Все хорошо, а ты тут киснешь, как вскрытый тетрапак с уже некачественной молочной смесью. Климова, сегодня ночью будет неприятно-приятный разговор. Пока предупреждаю о ночной «прогулке», но, если не успокоишься, начну «послеобеденный сон».
– Тебе показалось, ты все придумал.
– Вряд ли, солнышко. Я чересчур внимательный к деталям, касающимся тебя. За неполный месяц изучил все оттенки твоего спонтанно меняющегося настроения. Вот сейчас, например, отчетливо читается страх и неприкрытый ужас. Моя мать так сильно пугает тебя? Или батя? Или я?
Им тяжело понять мое теперешнее состояние. А если учесть, через что я прошла, то весь этот ужин, фактически тесное знакомство с его родителями, говорит мне о том, что у Смирнова младшего по отношению ко мне довольно-таки серьезные намерения. Может, нужно радоваться? Хотела бы, но не могу! Привыкать к такому нельзя.
Я случайно, краем глаза, замечаю, с какой нежностью смотрит на меня его мать. Опять краснеешь, «Климова»? Что с тобой не так? Все-таки проворачиваюсь в объятиях Алексея и утыкаюсь лицом в его грудь.
– Лешка, я здесь чужая, – бухчу в гулко бьющееся мужское сердце. – Думала, что ты заберешь машину, поговоришь с отцом и мы уедем. А теперь…
– Мам, – он громко обращается к Смирновой. – Есть один вопрос!
– Да, сынок. Внимательно!
– Вы меня тут обсуждали, пока отец нравоучал на улице непослушного дебильного сынка?
Вот же беспардонный хам! Щипаю за мужской упругий бок, а затем по скрытым мышечной массой почкам своими кулачками лупцую.
– Алешка, Алешка. Замолчи, кому сказала. Перестань. Леша!
Да только все впустую. Смирнов сжимает еще крепче и угрожающе шикает в мое дергающееся темя.
– Тишина, одалиска! Тшш. Сейчас мама будет говорить.
– Естественно, мой дорогой. Все разговоры женщин только о вас, мужчинах. Если бы не вы, о ком бы мы вели задушевные беседы? На кого бы друг другу жаловались, кого бы обвиняли, кого боготворили или проклинали? Как бы мы вообще на свете, безмозглые амебы, жили? Все только для вас и о вас. Господи, я до сих пор поражаюсь мужскому самомнению. Зашкаливает и нарушает все условия житейских теорем. Ваш глобальный максимум, – по-моему, по жалким ощущениям, Смирнова на одно мгновение задумывается, – да его попросту не существует. Каждый следующий отпрыск мужского пола в этом однозначно перешагивает своего отца.
Чувствую, как Антонина Николаевна подходит ближе и даже гладит меня по голове, нежно пропуская каждый локон через свои вкусно пахнущие пальцы.
– Ты задушишь Олю, Алексей. Отпусти, пожалуйста, сынок!
– Я отнес. Что дальше, мать?
Максим Сергеевич рисковал пропустить все вынужденное «веселье», но вовремя к нашим разборкам подошел.
– Полегче, сын. Ты чересчур здоровый, – словесно заступается за меня.
– Она уже привыкла! – Алешка вздергивает мое тело и тихо произносит. – Ты отошла? Мандраж прошел, душа моя?
На последнем выражении, по-моему, все сразу замолкают и начинают обдумывать, что означает эта нежность по отношению ко мне. Господи! Он все испортил и сдал нас с потрохами. Когда вернемся домой, я его прибью.
Слышу, как прочищает горло старший Смирнов, как Антонина Николаевна смешно и тяжело вздыхает, как Алексей, по-видимому, все-таки «краснеет». Еще разок пытаюсь выкрутиться и… Вуаля!
Смирнова находится рядом с Максимом Сергеевичем и держит его, как в детском садике, за руку. Алексей не отпускает меня, хоть и внезапно разрешает убрать со своей груди лицо.
– Идемте поужинаем, дамы и господа, – отец приходит на помощь в разрядке этой очень напряженной обстановки, – мы с маленькой с утра нагуливаем аппетит, а доктора в нашем возрасте уже не рекомендуют слишком долгое, тем более вынужденное, воздержание…
Он резко замолкает, как будто теряет нить своего повествования, смешно бледнеет-зеленеет, очевидно смущается и переводит неуверенный взгляд на свою жену, которая, как верная боевая и настоящая подруга, сразу же приходит ему на помощь.
– От пищи! Воздержание от пищи, от восполнения энергетического жизненного баланса. Ты это хотел сказать?
– Ну да. Что-то типа того!
Весь наш ужин проходит в спокойной, я бы сказала, очень интимной обстановке. Мужчины развлекают – травят профессиональные байки, безобидно подкалывают друг друга, даже вспоминают острыми словами отсутствующего за столом Сергея Смирнова, несколько раз проходятся по Шевцовым, с которыми я близко не знакома, скорее даже слишком шапочно – на похоронах видела Юрия Николаевича, как сослуживца моего отца, с супругой, потом всплывают Прохоровы, а потом какие-то Петровы. Максим Сергеевич мгновенно замолкает, а Антонина Николаевна сжимает его руку и перекрещивает их пальцы. Замечаю, как гладит его по предплечью и что-то тихо как будто в сторону говорит. Лешка тоже мгновенно немеет и суетится беспокойным взглядом по столу.
– Алеша? – шепчу.
– Угу.
– Что с тобой? Что такое? Что-то случилось? Что произошло?
– Все нормально, – он смотрит на меня с кривой улыбкой на своем лице. – Это никак не связано со мной, Оленька. Никак. Это из прошлого и очень личное. Не обращай внимания. Отец сейчас успокоится.
– Хорошо.
Я ведь знаю про тайны. Все и даже очень хорошо! Поэтому стараюсь не заострять на этом свое внимание, рассматриваю взрослую пару и их образцово-показательное отношение друг к другу. Больше ничего! Я ведь сама соткана из не очень приятных жизненных моментов. Взрослеем и навешиваем на себя, абсолютно не стесняясь, грехи, как дорогие ордена.
– Не будем об этом, родной, – Антонина Николаевна шепчет мужу в щеку. – Все уже прошло.
– Шевцовы, Оль, это родители Максима – бабушка с дедушкой моей крыски, а Прохоровы…
– Родители Нади?
– Приплыли! Вот ты всех и знаешь! Влилась в когорту отщепенцев, душа моя, как речка в бурное море.
– А Велихов? – укладываю кусочек аппетитного пирога, медленно разжевываю и продолжаю пространными разговорами отвлекать Алексея.
– Увы, последний не из нашей пожарной системы, – он разговаривает со мной, но все-таки поглядывает на отца, сосредоточенного на чем-то важном, – значит, дебил, и нам, естественно, по духу не подходит. Если серьезно, то это лучший друг Зверя по его детско-юношеским дням. Они вместе в один лицей ходили, только в параллельные классы, а я потом к ним плавненько примкнул, плюс теперь совместный бизнес. А что? Имею право. Максим – любимый и первый крестник моей мамы.
– А Сергей? – улыбаюсь, подловив его недоумевающий взгляд.
– В смысле? Я уже говорил, он – мой родной младший брат, живущий хрен знает где. Богема, жуткий прожигатель жизни, кутила, бабник, пофигист, долбодятел и бессовестная тварь.
– Он ведь музыкант.
– Оль, это типа хобби или очередной способ позлить отца. Сергей задроченный ботаник-вундеркинд с тяжелым характером и с адской внешностью. Женщины прутся от таких, как он, ведь у него красивые зеленые глаза. Летят, как мухи на дерьмо, потом основательно вмазываются, как в ту самую единственную партию, а он, щедро попользовав бабенку, отползает удовлетворенный. Короче, как говорят, и был таков!
– Леш… Это очень грубо! Ты говоришь о своем брате.
Алексей без конца поглядывает на отца и мельтешит глазами на встревоженную Антонину Николаевну.
– Он – Смирновский мужчина-вамп. К тому же, у него много талантов, как, впрочем, и неприятностей, он даже диссертацию писал. Последнее, чтобы мать порадовать, а затем достать. Но не защитил, лень документы было оформлять и… Солнышко, он – провокатор! Редкостная дрянь!
– Я про то, что он не из вашей компании. Раз не пожарный…
– Серега – лейтенант из той самой гражданской службы, но там, – он направляет обеспокоенный, скорее даже встревоженный взгляд на Смирнова старшего, – кое-что другое. – Оль, пожалуйста, – он резко замолкает и быстро переводит на меня свой взгляд, – давай пока не будем про Сережу. Тем более здесь, при родителях. Пойми, пожалуйста, они его сто лет не видели. Есть колоссальные размолвки, и масса неприятных моментов. Я бы сказал, что старикам слишком тяжело вспоминать.
– Хорошо, Лешка, я не буду. Извини, пожалуйста, что влезла.
– Нет-нет, там, – я вижу, как он старательно подбирает слова, – его самоуверенность сыграла очень злую, скорее гнусную, и, к сожалению, непоправимую смертельную шутку с окружающими людьми. Сергей вышел чистеньким, а отцу пришлось разгребать. Родители еле выкрутились из неприятностей, а Серый… Оль, он был под следствием и проходил освидетельствование на психическую вменяемость – авторитетно признали чересчур здоровым и очень здравым, но зловредным чуваком, в двадцать-то лет. Серж отказался от адвоката, мол, сам решил доказывать свою невиновность. Пришел с повинной в полицию с настойчивым желанием оправдать себя!
– Доказал? Оправдал?
– Батя постарался, и дядька помог…
– Кстати, что с крестинами, Алексей? – Максим Сергеевич вздрагивает, отходит от внезапно накатившего эмоционального ненастья, упирается локтями в стол, скрещивает ладони и укладывается на них своим небритым подбородком. – Ты соскочить решил? Юрка бесится и требует над тобой расправы. Сын, прости, но я другу обещал, что отдеру тебя своим ремнем. Придется выполнять!
– Опять откладывается, – Алексей, вальяжно развалившись, откидывается на спинку стула.
– Да я знаю! Разведка работает исправно, плюс полкан тебя поносит хорошо, а я не заступаюсь. Уж извини, но люди правы, – отец ухмыляется, – ты там характер свой показываешь! Что за хрень, Алексей? Ребенок ждет, пока ты образумишься? Так это долго будет длиться. Я бы на месте Морозова…
– Пап, давать советы Зверю не стоит. Он меня обманул и подвел.
Да уж! После того, как «железная малышка» плавно переехала во двор к Смирновым старшим, Алексей громко и четко выказал свой «вотум недоверия» чете Морозовых. Вернее, он наотрез отказал в крестинах их дочери. В шутку или всерьез? Я об этом ничего не знаю, поэтому затрудняюсь ответить. Но… Максим даже звонил мне и просил образумить этого Смирновского «чудака». Там, конечно, было другое слово, но суть осталась та же. Я выпросила отсрочку! Господи, а это еще зачем? Я ведь, сама того не желая, вероятно помогла ему и сохранила долгую и крепкую когда-то дружбу?
Мужская половина семейства Смирновых препирается довольно долго, а на финал Максим Сергеевич поднимается со стула, выходит из-за стола и крепко одной рукой за шею обхватывает Алексея. Сын краснеет и кряхтит, но ничего не предпринимает, чтобы ослабить родительский захват.
– Лешка, я тобой горжусь. Слышишь, сын? Как слышно, парень? – шепчет ему в ухо. – Горжусь тобой, Смирняга!
Потом так же резко отпускает, а высвободившийся Алексей разворачивается и встает, чтобы так же сильно обнять своего отца. Мне кажется, я неконтролируемо плачу от таких искренних мужских отношений. Стараюсь, конечно же, улыбаться, но вместо этого пристыженно опускаю голову и рассматриваю дрожащие пальцы, перебирающие воздушный сарафан.
– Антонина Николаевна, Вам помочь? – подхожу к суетящейся Смирновой на кухне.
– Господи! Это еще зачем? Ты – гость, тем более что никакой помощи мне не требуется. Смотри, сколько тут всего. Один моет, второй сушит, третий режет, а Смирный жарит, тушит, даже душит, а иногда еще и коптит. Оль? – вдруг резко переводит наш разговор на серьезный лад.
– Да, Антонина Николаевна.
– Хочу тебя спросить. Возможно, вернее, скорее всего, так и есть, и я точно лезу не в свое дело, но… Пожалуйста, ответь мне. Вы с Алексеем друзья?
Что? Это как? К чему ее вопрос, что она пытается выведать или к чему хотела бы меня призвать? Ищет мою совесть? Так ее, наверное, больше не осталось – «он» вытравил ее и растоптал все жалкие остатки. Я – бессовестная тварь! Мы же с Лешкой спим… Я не пойму, это вопрос с каким-то подвохом или Смирнова действительно не понимает, что со мной на самом деле делает ее сынок? Господи, это снова происходит? Противник только поменялся? С такими, как я, можно только дружить, а долбаный объект дебильной дружбы трахать? Я… Есть ли у Алеши свой аналогичный тайный план? Даже если есть, то смысла больше нет – отец ушел из жизни, а я – ничто. «Климова», как тебе не стыдно, перестань!
– Антонина Николаевна…
– Ему не нужен женский друг, слышишь?
– Пожалуйста. Я не совсем понимаю, о чем Вы меня спрашиваете и к чему ведете.
– Ты нравишься ему, а я это прекрасно вижу. Знаю своего Лешку уже двадцать восемь лет. Он, – она подходит ближе и берет меня за руки, – прекрасный человек, но, как его отец, чересчур эмоциональный. Тяжело переживает все, что происходит не по его задумкам, планам. Ты понимаешь?
– Нет, – смотрю в пол и дергающимися губами шепчу. – Нет, нет, ничего не понимаю.
– Послушай меня.
– Я Вас слушаю, Антонина Николаевна, – решаюсь поднять голову и встретиться с обеспокоенным взором матери.
– Мне кажется, ты – его судьба, – она подается всем телом на меня и по-щенячьи заглядывает в глаза. – Оль, я не думала, прости, пожалуйста. Но теперь отчетливо все вижу! Он смотрит на тебя так же, как и его отец на меня. Я словно в прошлое нырнула и все точно вспомнила. Вы… Прости, девочка. Я с выводами тороплюсь? Климова, ответь!
Нет! Неправда! Такая, как я не может… Просто не может! Он слишком для меня хорош. Слишком чист и порядочен! Его отношение к женщине – это что-то за гранью невозможного. Он не смотря на свои огромные габариты и слишком «грозный» вид, умеет своей недюжинной силой управлять. Я совершенно не боюсь его.
Я! Не! Боюсь! Его! Когда под ним, когда с ним рядом, когда он в ванной комнате на член натягивает меня и шепчет что-то глупое об эмоциональном и физическом женском расслаблении, когда ест случайно пере– или недосоленную еду, когда смешно кусается в игривом поцелуе, когда целует жестко, зло, коварно, заведя мне руки за спину, когда вколачивается в тело и рычит, когда спокойно надевает презерватив, когда говорит о безопасности, а самое главное, когда он говорит о безоговорочном доверии друг другу. Да что ж такое! Твою мать! Да сколько можно все это заново переживать?
– Вы ошибаетесь, Антонина Николаевна. Я даю Вам слово, что оставлю Вашего сына в покое и он будет счастлив…
Она вдруг резко затыкает мой рот своей крохотной очень мягкой, пахнущей сгоревшим деревом, ладошкой и с безумно выпученными глазами в лицо шипит:
– Не смей никогда опрометчиво разбрасываться глупыми клятвами и несерьезными обещаниями. Слышишь? Никому и никогда. Не зарекайся, девочка, и помни, что жизнь непредсказуемая штука, об этом мы с Максимом знаем не понаслышке и как никто. Ты говоришь о том, чего вообще не знаешь. Поэтому, еще раз говорю, не смей. Не клянись и не обещай того, над чем вообще не властна.
– Мы – не друзья, – спокойно отвечаю. – Не друзья. Все скоро закончится, Антонина Николаевна, мне жаль, что так, но мы не будем вместе с Лешкой. Как пара…
– Климова, не обижай моего сына, – она шутливо угрожает. – Если вдруг, то будешь иметь дело со мной, а в гневе, Оля, я чрезвычайно страшна и крайне опасна. Не доводи до максимального отката! Смирный и мои мальчики об этом знают! Не заводи меня и помни, девочка, что со мной лучше дружить! Ага?
– Мы расстанемся. Вот это я Вам точно могу пообещать, потому что сама не верю в дружбу между мужчиной и женщиной, а тем более после всего, что вместе переживем.
– Зря, детка. Это очень зря…
На обратном пути в своей любимой машине Алексей ритмично постукивает пальцами по кожаной обмотке рулевого колеса, слегка покачивает головой в такт какой-то бубнящей музыке, по-моему, даже подпевает, по-детски удивленно рассматривает ночной летний город и строит, по-моему, слишком долгосрочные планы – на века вперед. Я вижу и читаю все по его непроизвольно улыбающемуся лицу. Смирнов мечтает, фантазирует и проектирует, рисует безоблачные картины своего яркого мира.
– Душа моя, ты как? – на очередном красном светофоре в десятый раз задает вопрос.
– Все нормально, Лешка, – натянуто улыбаюсь. – Прекрасный вечер, замечательный ужин. У тебя великолепные родители, а ты, действительно, их Великолепный Первый Сын. Все три – с заглавной буквы, ты – ВПС, в этом даже не сомневайся!
– Ты обманываешь меня, одалиска. Не забывай, что я все вижу по твоему наигранному оскалу. Убери его, пожалуйста, с лица, – прищипывает осторожно мою щеку, – немедленно. Будь грустной, но естественной. Так проще, легче, правдивее и мне, солнышко, спокойнее. Так я точно знаю, что со мной в салоне находится живой нормальный человек.
– Спокойнее и легче? То есть, – поворачиваю к нему свое лицо, – ты умиротворен, когда я страдаю.
– А ты страдаешь, изумруд? Поделись со мной. Страдания так же, как и радость, нужно разделять с родным и близким человеком, с тем, кто рядом, с тем, с кем ты живешь…
С родным и близким человеком? Господи! Теперь я тоже вижу, что Смирнова все-таки права. Мудрая женщина читает своего сына, безусловно, лучше, чем его глупая «сексуальная раба». И в мыслях не было, что в нашем совместном времяпрепровождении может быть что-то подводное и криминальное, что-то опасное и непостижимое, что-то что в скором времени может вызвать психоэмоциональный шторм. Что же я натворила? Где ошиблась? Там, на маяке, когда позволила рулить инстинктам и желаниям? Вместо того, чтобы его подальше отогнать, я соблазнила Алексея и фактически своими руками уложила в кровать. Или здесь, в пустой отцовской квартире, когда после случайно подслушанного его степенного разговора с младшим братом, решила, что и мне не помешает надежный сильный друг? Друг? Да ты – непроходимая дура и тупица, «Оля Климова»!
– Я вот думаю, что Зверя пора прощать, – он гордо объявляет. – Все-таки мы крыску с отсутствием нательного креста немного перегрели. Я чувствую свою вину, значит, мне и разгребать. А? Что думаешь?
Он советуется со мной?
– Тебе решать. Леша?
– Угу? – он бросает быстрый взгляд в боковое зеркало, а потом заглядывается на меня. – Внимательно, душа моя.
– Нет-нет. Показалось, что сзади была машина.
– Я слежу за обстановкой, хватит маленького штурмана из себя изображать…
Он хороший! Хороший! Чересчур порядочный и даже слишком! Смирнов, действительно, Великолепный, а я вот сильно подкачала. Я – полковая…
