Текст книги "Я помню детсво, России край заснеженный (СИ)"

Автор книги: Лариса Мамонтова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Так, соседской девочке – Ире Рогачевской – дочке военнослужащего подарили на день рождения игру с движущимися вагончиками. Мы – дети, пришедшие к ней в гости, с удивлением разглядывали это чудо. Жившая в соседнем доме на втором этаже Галя Пустовалова также однажды пригласила меня на день рождения. Гостей угощали вкусными пирожными, шоколадными конфетами. Мама Гали работала в привокзальном буфете и дочку свою, наверное, закормила сладостями. Галя, поначалу несколько полноватая, с приятным румянцем на щеках, впоследствии стала очень тучной девушкой с избыточным весом. И хотя и делала она успехи в таком виде спорта, как метание ядра, своим крупным телосложением явно тяготилась. Как тут не вспомнить мудрость о вреде слишком хорошего.

Ну а мне зато из далекого Ташкента бабушка Мария – папина мама – прислала красивую куклу. И еще, родители моей подруги Гали Мишустиной привезли мне из поездки трикотажный костюм – свитер и юбку – такой же, какой они купили своей дочке. Вот было радости нам с Галей походить в одинаковых костюмчиках!

6. В нашем доме – праздник!

Тем временем подрастал мой братик. Родители беспрестанно хлопотали вокруг нас. Зимними вечерами в хорошо натопленной комнате мама купала нас по очереди, а папа закутывал в полотенце и теплые одеяла. Потом убаюкивал, напевая:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя.

То как зверь она завоет,

То заплачет, как дитя.

То по кровле обветшалой

Вдруг соломой зашуршит,

То, как путник запоздалый,

К нам в окошко постучит…

Содержание пушкинского стиха, положен-ного на музыку, и грустноватый мотив песни как бы сливались с зимней стужей и завывающим за окном ветром.

Однако и солнечных дней в зимнее время в Хабаровске немало. В воскресные дни папа катал нас обоих на санках. Я обычно сидела сзади и держала брата, сидящего впереди. Снега и пологих спусков в нашей овражистой местности было вдоволь, и восторгу нашему не было конца. Сам папа часто катался на лыжах.

Работа родителей на хозяйстве приносила свои плоды. Обычно зимой подходило время резать поросенка. В помощники приглашался наш родственник – дядя Ваня – отчим моей двоюродной сестры. Их семья жила в центре города, и мы часто ходили к ним в гости. Вскоре мужчины справлялись со своим делом, мама хлопотала у плиты, и в комнате стоял запах жареной свеженины.

По выходным дням родители часто принимались делать пельмени. Как-то недавно я прочла в газете небольшую рекламу – «Новинка от фирмы Континент»: «Пельмени «Домашние» – ожившая картина нашего детства! Помните? Мама с бабушкой хлопочут на кухне, стол обсыпан мукой, что-то кипит и булькает на плите – и пахнет вкусно-вкусно!..» И ожила перед моими глазами еще более радостная и теплая картина моего детства. Это был маленький праздник, в котором крылся свет большой любви и сердечности к своим близким людям.

Я не помню, чтобы маме одной приходилось делать эту трудоемкую работу. Всегда вместе! Всю жизнь! И пельмени, и вареники, позже – манты. Со временем и мы – дети присоединялись к этой работе. Папа готовил фарш, мама – тесто, для чего на стол клалась специальная, сделанная папой, широкая доска с бортиками, имевшими в одном углу небольшой выход для удаления муки после работы.

Замешивалось крутое тесто из муки, теплой кипяченой воды, одного яйца и соли. На посыпанной мукой доске тесто наминалось до упругого состояния. Небольшая горка муки должна была находиться «под рукой» – в уголке доски на протяжении всей работы. Отрезался небольшой кусок теста, из которого рукой, лучше – чуть смоченной водой, раскатывалась «колбаска», сантиметра два в диаметре. Слегка поворачивая ее то одним боком, то другим, отрезали от нее небольшие кусочки похожие на конфеты-подушечки. Они обваливались в муке и сплющивались нажатием пальцев со стороны среза. Эти толстенькие лепешечки раскатывались скалкой с обеих сторон с добавлением муки по мере необходимости. Папа, как «главный технолог», советовал нам не тонко раскатывать сочни, поскольку при лепке пельменей их всегда можно немного растянуть рукой. Все эти операции с тестом быстро проделывались ловкими мамиными руками. Уже будучи взрослой и сама неплохо овладев этой технологией, я однажды наблюдала за тем, как это делала мама. – Лучше! Все равно это было лучше, чем у меня, и правильней.

А лепкой пельменей в совершенстве овладел папа. Накладывал вилкой на середину сочня фарш, скреплял края и, сгибая пельмень подковкой, соединял кончики его в одной точке. Получалась словно бы маленькая шляпка с полями. Он умел лепить пельмени и другой формы – с двумя концами. Делал все это быстро и красиво, укладывая готовую продукцию ровными рядками на посыпанные слегка мукой небольшие фанерные доски.

Работа, как правило, сопровождалась каким-нибудь интересным папиным рассказом, то ли о своем детстве, то ли о юношестве. И еще было правило – делать один «счастливый» пельмень, в который незаметно клался кусочек хлеба. Кому попадет, тому будет везение. Теперь я понимаю, почему, желая подчеркнуть качество продукции типа: чебуреки, вареники, пельмени и т.д., говорят: Отличное мясо! Нежное тесто! И обязательно – ручная лепка! Подразумевается под этим приготовление с той же любовью, с какой стряпали наши родители.

У родителей в такие дни был свой маленький ритуал. Закончив работу, папа быстро собирался, шел в ближайший киоск, что находился на улице Большой, и покупал себе и маме вино. В винах он, как человек, долго живший в Средней Азии, разбирался неплохо. Я лишь слышала названия: «Мадера», «Абрау Дюрсо». Нам – детям покупались конфеты. Потом был пир. На столе, дыша ароматом, стояли горячие пельмени.

На Руси говорят, что после хорошей еды человек становится умнее. Это верно, но проявляется не так скоро. Ну а мы после обеда нередко устраивали небольшие концерты. Папа брал гитару, аккомпанируя себе пел:

Соколовский хор у Яра был когда-то знаменит,

Соколовская гитара до сих пор в ушах звенит…

или еще:

Мой костер в тумане светит,

Искры гаснут на лету.

Ночью нас никто не встретит,

Мы простимся на мосту…

При звуках музыки я не могла усидеть на месте и начинала кружиться, вальсируя быстро и ловко. Танцевать, как многие маленькие дети, особенно девочки, любила очень. Казалось, ноги сами начали вычерчивать «правый поворот» вальса, причем абсолютно правильно, хотя никто меня тогда этому специально не учил. А папа продолжал петь уже в другом ритме:

Ты Подгорна, ты Подгорна, широкая улица,

По тебе никто не ходит, ни петух, ни курица…

И я отплясывала «Русскую» лихо, безудержно и самозабвенно. По натуре я была тогда ребенком общительным и веселым. И смышленой была, как говорил папа. И петь любила, и стихи читать. Но лишь в домашней обстановке могла я так легко и свободно дать выход своей энергии и талантам, излить эмоции и детские чувства.

7. Тайна

А что же мама? Бурному веселью она не предавалась, хотя и совсем безучастной тоже не была. Она могла лишь негромко подпевать, тихо радуясь тому, что в ее доме все идет как надо. На людях мама была человеком сдержанным и немногословным. Никогда не сидела с соседками у подъезда на лавочке, не судачила. Малознакомые люди у нас в доме бывали редко, и чужих детей приводить к себе мне мама тогда не разрешала. О своем детстве почти ничего не рассказывала. За всем этим крылась какая-то тайна, в которую посвящен был, наверное, только папа. Разгадать эту тайну довелось мне лишь недавно, почти через 50 лет!

Здесь, уважаемый читатель, я должна нарушить хронологический порядок моего жизнеопи-сания и сделать некое отступление.

Человек – знамение времени, когда видны время, общество, характер, судьба, тип, сила, упорство, неуступчивость.

В нашей семье об этом никогда не говорили. Словно бы жило в подсознании родителей чувство, что все случившееся – дикая, непоправимая несправедливость, которую все-таки надо выдержать и пережить.

В 1997 году случилось мне, уехавшей из Хабаровска в 1983 году, вновь побывать в этом городе. Перебирая вещи и документы в квартире умерших родителей, я нашла официальное письмо, в котором говорилось, что моя мама, урожденная Гавриловская Валентина Григорьевна, родившаяся 30 сентября 1920 года в д. Ключи, Шатровского района Челябинской области, реабилитирована 22 марта 1993г. За день до ее смерти. Это означало, что с нее снято обвинение, о чем она так и не узнала. Обвинение – в чем? В том, что она была членом семьи кулака-выселенца Григория Гавриловского, раскулаченного и высланного вместе с семьей в 1933г. на Дальний Восток.

Да, мама говорила мне как-то, что ее семья была зажиточной – из «середняков», но больше никаких подробностей о той страшной трагедии, которая случилась с их домовитым крестьянским родом, я никогда не слышала. – Скажи, мама, а как же все вы вместе оказались на Дальнем Востоке, – спрашивала я, пытаясь что-то прояснить для себя из истории своей родословной. – Переехали, – ответила мама и перевела разговор на другую тему. Вместе с братом мы по отрывочным воспоминаниям родственников пытались представить в общих чертах, как это все было.

Послереволюционная Россия 20-х – начала 30-х годов. Челябинская область – юг Урала. Не потому ли так светилось радостью мамино лицо, когда звучало это слово – Урал. То была страна ее детства! В селе Ключи мой дедушка был крепким хозяином, имел каменный дом, усадьбу, землю, домашних животных, в том числе и лошадей, и даже работников. Говорили, что в доме дедушки и до сего времени размещается Сельский Совет.

Выселение целой семьи, «раскулачивание» крестьянского двора было совершено по политичес-ким мотивам, поэтому является незаконным. Пострадавшие же граждане считаются жертвами политических репрессий и подлежат реабилитации.

Есть у меня догадка, что дедушка мой – потомок польских шляхтичей – участников восстания Костюшко 1794г., сосланных в Россию, на Урал еще в те давние времена^*). На эту мысль навела меня сама мама, лишь намеками давая понять, что их род и фамилия происходят из Польши. Впоследствии мне приходилось встречать людей с польскими фамилиями, чьи семьи жили в Тюменской области России, в Челябинской области. Дедушка всегда говорил родственникам, что прибыли они именно из Тюменской области.

Эта версия долгое время не давала мне покоя. Какими были они – люди из рода Гавриловских, которые впоследствии дали начало и моей собственной жизни. Как-то, прочтя стихотворение Марины Цветаевой «Бабушке», я нашла тот образ, который, словно вспышкой молнии, поразил своим совпадением с тем, что рисовало мое воображение. Такой могла быть, скажем, моя прабабушка. Вот эти стихи.

Марина Цветаева

Бабушке

Продолговатый и твердый овал,

Черного платья раструбы…

Юная бабушка! – Кто целовал

Ваши надменные губы?

Руки, которые в залах дворца

Вальса Шопена играли…

По сторонам ледяного лица –

Локоны в виде спирали.

Темный, прямой и взыскательный взгляд,

Взгляд к обороне готовый.

Юные женщины так не глядят.

Юная бабушка, кто вы?

Сколько возможностей вы унесли,

И невозможностей – сколько? –

В ненасытимую прорву земли,

Двадцатилетняя полька?

День был невинен, и ветер был свеж,

Темные звезды погасли.

– Бабушка! – Этот жестокий мятеж

В сердце моем – не от вас ли?

4 сентября 1914г.

…А вальсы Шопена посчастливилось в залах дворца играть мне самой.

В маминой семье детей было много, но стали взрослыми лишь четверо: двое сыновей – Иван, Федор – изначально – Феофан, в быту просто Фона, и двое сестер – Лукерья, Валентина – моя мама. Мамина мама – Акулина Кондратьевна была хорошей хозяйкой и рукодельницей. Связанные ею кружева я храню до сих пор как семейную реликвию.

Наступил 1933-ий год. Коллективизация, раскулачивание…

Отняли все. Осталась лишь какая-то доля нажитого честным трудом. Целыми семьями, с малыми детьми отправляли «врагов народа» в глухие, необжитые таежные районы Дальнего Востока. Ехали люди в закрытых товарных вагонах – «теплушках», в голоде и холоде. Не жалели ни стариков, ни детей. И выгружали людей среди безлюдной тайги – выживете, если захотите! Как было все в действительности, остается догадываться. Никто об этом не вспоминал, никто не жаловался.

Но не так-то легко сломать русского человека. Выжить в холодной тайге, вырастить детей и сохранить тепло в доме – это ли не героизм! Без документов, без права выезда, под неусыпным надзором. Это называлось – жить под комендатурой. Зона проживания охранялась, все переселенцы были на учете. Но люди трудились, строили дома, обзаводились новым хозяйством, держали коров, косили сено, сажали огороды, ловили в реках рыбу, имели пасеки. Казалось, немного оправились от пережитого грабежа и насилия – только бы выжить. Но и это не понравилось Советской власти. Снова раскулачили – второй раз! Отняли корову-кормилицу, дом и переселили в новую глухомань. Истребить кулаков как класс – такой была политика молодого Советского государства. – Вы хозяева, работники? Так осваивайте тайгу, трудитесь на лесоповале, прокладывайте дороги, обживайте дикие, Богом забытые земли.

В это же время на Нижнем Амуре возводился новый город – Комсомольск-на-Амуре, среди болот, гарей и непролазной тайги. То была героическая комсомольско-молодежная стройка. Немногие выдер-живали это испытание, хотя ехали в тайгу доброволь-но, и стройка оснащалась всем необходимым для жизни.

Трагедия семьи моей мамы – лишь страница в истории освоения и заселения Дальнего Востока. Стал этот край для многих людей местом ссылки, безрадостного существования, каторжного труда. В Хабаровске в тот же приезд я увидела сравнительно недавно установленную активистами общества «Память» мемориальную доску – рядом с Институтом культуры. На этом месте когда-то находилась пересыльная тюрьма, куда попадали невинные жертвы сталинских репрессий. Отсюда отправляли их в еще более суровые и холодные края – на Колыму, в Магадан – на муки, на верную смерть.

После долгих мытарств семья дедушки оказалась недалеко от Хабаровска, в районе Оборской ветки, сначала на 32-ом километре и к 1947 году – на 40-м, на Змейке. Тяготы ссыльной жизни конечно же пагубно отражались на здоровье людей, на их жизни. Так, в молодом возрасте умер старший сын Иван, обзаведшийся семьей еще до выселения. Оставил жену – Наталью – тетю Наташу и дочь – Полину. Спустя некоторое время, тётя Наташа второй раз вышла замуж за овдовевшего человека, которого, как и первого мужа, звали Иваном – дядей Ваней. У него было двое своих детей – дочь Феня и сын Коля. Их-то семья и жила в центре Хабаровска, и тетя Наташа с Полиной переехали к ним. Это была наша близкая родня.

После окончания школы-семилетки мама некоторое время работала в колхозе, на ферме. Продолжить учебу можно было только в большом городе, куда путь маме был в то время закрыт. Еще раз пересмотрела я тогда старые мамины фотографии. – А почему, в самом деле, на фото, где сняты они с подругой у подножья скалистого выступа, рядом оказался красноармеец с оружием в руках? – Это – охранник, следящий за их жизнью.

А вот большая группа молодых девушек, выпускной класс на фоне природы. И как опрятно и даже изысканно все одеты! Да, дальневосточная тайга заселялась не пролетариями, не откровенной голытьбой. Так называемые выселенцы своего достоинства не утратили – в большинстве своем, хотя из этих людей хотели сделать бедноту, голодную и несчастную. Может быть и сделали, но не изо всех. Может быть, и были среди них озлобленные человеко-ненавистники, пополнившие ряды воров и правонару-шителей. Но, как я думаю, основная масса раскулаченных мужественно и честно пронесла свой крест. Дети и внуки этих людей – новое поколение – стали полноправными гражданами своей страны. Вот только жжет обида за родителей и их родителей. – За что?

Обиду надо прощать, обиду держать в себе нельзя – советует мне автор учения о духовном развитии. – Не могу простить! – Тогда нужно простить самому себе, простить за то, что вобрал в себя эту боль. Простить всему, что мучает.

8. Тетя Луша, тетя Фрося

Мамина сестра – Лукерья Григорьевна – тетя Луша, выйдя замуж, переехала с мужем в Забайкалье, в г. Читу. В 1943 году у нее родился сын Валерий – мой двоюродный брат. Была тетя Луша большой мастерицей такого сложного вида машинной вышивки как ришелье. Технически точная, действительно ювелирная работа! К ней на дом приходили люди с заказами. Впоследствии это стало ее профессией. Вышивальщица на дому. Нарядные белоснежные красивые, ажурные вещи никого не оставляли равнодушными. Вскоре она забрала к себе в Читу свою сестру – мою маму, бывшую в их семье самой младшей из детей. И окружила ее теплом и заботой, заменив ей мать, так как настоящая мать – Акулина Кондратьевна все еще жила под комендантским надзором.

Наверное, не только для охраны границы, но и для поддержания порядка в местах поселения раскулаченных семей было сосредоточено на Дальнем Востоке большое количество вооруженных сил. Надзор был снят с семьи, когда бабушку Акулину парализовало. Она плохо двигалась, правая рука совсем отнялась. С бабушкой и дедушкой остался жить сын Федор, женившийся на разведенной женщине Ефросинье – тете Фросе, у которой уже была своя дочь – Раиса, 1940 года рождения.

Семья тети Фроси жила когда-то на Украине, в Полтавской области. Она попала еще под первую волну переселения на Дальний Восток людей, живших на западной окраине России. Над этой проблемой, как известно, в начале 20-х годов работало специальное Переселенческое Управление России. В его задачу входило изучение природных условий необжитых районов Дальнего Востока – почвенного и растительного покрова, животного мира и др. С этими работами я познакомилась позже по роду своей специальности – биолога-ботаника. В научных экспедициях в Приморском крае, на Нижнем Амуре не раз случалось мне бывать в селах с украинским населением. Эти люди добровольно переехали на Дальний Восток еще во времена Царской России.

В семье тети Фроси было пятеро детей. Сама она родилась уже на Дальнем Востоке. До 1937 года жили они в Михайловском районе Приморского края. Отец работал в колхозе. В 1937 году раскулачили и выселили и их многодетную семью. Отец погиб. Мать Фроси осталась одна с пятью детьми в Нанайском районе Хабаровского края, тоже – под комендатурой, без документов, без права выезда. Первый брак Фроси, от которого родилась дочь Раиса, оказался неудачным, а после взял ее в жены мамин брат Федор. Впоследствии родились у них две дочки – Тася и Зина – мои двоюродные сестры, и Раиса была их сводной сестрой.

9. Девушка в военной форме

Началась война. Мама, как и многие ее сверстники в то время, стала военнослужащей, работала в г. Чите при Военном Суде. Она мечтала стать настоящим юристом, но… не довелось.

Мамины фотографии того – читинского периода ее жизни мне особенно нравились. Она была очень хороша собой! То ли в гимнастерке и пилотке с видневшимися из под нее густыми прядями кудрявых волос, то ли в строгом дамском платье с белым выбитым воротником и волосами, уложенными волнами на голове. О кудрявой светловолосой девушке с голубыми глазами – Вале Гавриловской вздыхали, наверное, многие молодые ребята. Один поклонник даже нарисовал большой мамин портрет – красивый, почти профессиональный. К портрету прилагался такой же большой рисунок, изображавший букет алых роз. Эти две картины, свернутые трубочкой, некоторое время хранились в нашей семье, но в какой-то момент папа решил, что семейной женщине ничто не должно напоминать о влюбленном художнике. Взглянув на рисунки последний раз, мама возражать не стала.

Город Чита. Забайкалье. Даурия. Южная Сибирь. 1943 – 1944 гг.

…Сопки даурские видны вокруг,

Нежный багульник цветет.

Цвет тот сиреневый вспомнится вдруг,

К горлу комок подойдет…

Это слова из стихотворения «Читинский вальс» поэтессы Розы Кофман, родившейся тоже в этом городе и пережившей там военные годы. Как пишет поэтесса,

…Дети не знали и вкуса конфет,

Тряпки меняли на хлеб…

У мамы был в Чите надежный тыл – дом ее сестры, и потом, военным полагался паек. Хлеба – строгая норма. И все-таки именно в то трудное время мама ощутила себя новым человеком. Она освободила свой страх, чувство обиды и вины, которой за ней не существовало, и это было абсолютно справедливо. Думаю, что сделать это маме было не так уж трудно, ведь она была молода, и в ее жизнь пришла любовь! Любовь же – это все хорошее, в том числе здоровье, удачливость, зажиточность, счастье, духовная открытость. Видится реальность жизни, которая становится понятной. В душе воцаряется покой, – говорится в учении о Душе. – Дружба, привязанность, влюбленность, секс, забота, верность, совместная жизнь – это не любовь. Порывов чувств много, но есть одно только чувство – любовь. Выразителями эмоций служат слова, тогда как чувства выражаются молчанием. Любовь – это молчание. Любовь дает человеку душевный покой, и слова здесь не нужны.

Любовь, как это было на земле всегда, не выбирает ни пространства, ни времени. Любовь притягивается только любовью. Один стройный темноволосый молодой офицер покорил мамино сердце. Звали его Федор Мамонтов. То время родители, несмотря ни на что, вспоминали по особенному, с молодым задором и блеском в глазах. Называли имена друзей, сослуживцев, говорили о городе, о том, как любили они танцевать, с теплотой отзывались о тете Луше, вспоминали и ее маленького сына. Весной 1944 года отпраздновали мои родители свою свадьбу. Скромно, в кругу друзей. Восхищенным взглядом смотрел на свою невесту молодой лейтенант, когда одетая в белую шелковую блузку, расшитую гладью и темную юбку, вышла к нему в день свадьбы та самая голубоглазая кудрявая девушка Валя.

10. Папина родня

Мой папа родился 3-его мая 1916 года в с. Раевка, Альшевского района Башкирской АССР. Его отец, которого, как и маминого отца, звали Григорием, был купцом. Об этом я узнала совсем недавно от папиных родственников, живущих в Ташкенте, с которыми поддерживаю переписку. Это была вторая тайна, проникнуть в которую так и не удалось. К моменту возникновения нашей семьи папина мама – Мария Васильевна овдовела и жила с детьми в Ташкенте. С этим городом были связаны воспоминания моего отца о детстве и юношестве. Детей в их семье было шестеро – четыре брата, из которых папа был младшим, и две сестры. Старший папин брат Василий заболел и умер, оставив дочь Галину. Еще один брат – Владимир погиб на фронте. Был на войне и третий брат – Алексей. Отважный офицер, служивший в разведке, он был награжден орденом Александра Невского, который вручается особо отличившимся людям. Одну из сестер звали Рая. Она работала химиком. Ее сын – Владимир живет в Ташкенте. Другая папина сестра – Люся – тетя Люся, самая младшая из детей, на которую я была похожа, как говорила мне моя мама. Сама я видела ее лишь на фотографиях. Красивая молодая женщина, ставшая впоследствии врачом-гинекологом. Жила она некоторое время в г. Хмельницком, а затем переехала с мужем и детьми в Пензенскую область.

После окончания школы мой папа учился в техникуме Связи, затем служил в Армии на Дальнем Востоке, в Забайкалье.

С семьей папиного брата Алексея переписка сохранилась до сих пор. Из старшего поколения Мамонтовых в живых не осталось никого, кроме жены дяди Леши – тети Веры, 1923 года рождения. Ее семья жила в Воронежской области. В 1937г. без какой-либо видимой причины арестовали и расстреляли отца. Семья их также подлежала выселению. Но братья тети Веры были хорошими специалистами-механиками, в которых нуждалось производство. Благодаря этому, выселение отменили. Сестра тети Веры вскоре переехала жить в Ташкент. Когда закончилась война, к сестре уехала и тетя Вера. Вышла замуж за Алексея Мамонтова, жила в доме мужа, где держали тогда большое хозяйство – корову, свиней. Всем этим руководила ее свекровь – моя бабушка – Мария Васильевна – женщина строгая и властная. В семье дяди Алеши и тети Веры выросло трое детей: Боря, Лариса и Лена. Мне всегда нравилось вспоминать, что в Ташкенте есть у меня двоюродная сестра – тоже Лариса Мамонтова, только она – Лариса Алексеевна, а я – Лариса Федоровна. Все трое детей выучились, получили высшее образование, стали хорошими специалистами.

11. День Победы

Уж не знаю, случайно ли, нет, но описание конца войны в данном повествовании совпало по времени с празднованием 60-летия победы над фашизмом. Радостная весть об окончании войны застала людей кого где. Этому событию радовались в те дни и русские, и немцы, и французы, и американцы с англичанами. Войны больше нет, а значит нет больше горя – так думали люди всех национальностей, натерпевшиеся за эти годы всяких ужасов. Читая газетные статьи, посвященные Дню Победы, я встретила мысли, как бы подытоживающие и мой рассказ, к сожалению, далеко не полный о том, что пережили мои родственники в довоенное и военное время. Да, в советские времена День Победы праздновался очень торжественно, внушая советскому человеку мысль о важности того, что он гражданин страны-победительницы над фашизмом.

«Но была у этого праздника и оборотная сторона, человеческая. Многострадальные народы Советского Союза прошли все круги ада задолго до начала войны. Репрессии, выселения, появление спецлагерей – все это атрибуты довоенного времени. Внешняя агрессия лишь усилила страдания и без того измученных, униженных и растоптанных диктатором советских людей всех национальностей. Роковую роль сыграла война с Германией в судьбе российских немцев, сделав их заложниками конфликта двух диктаторов. И если узники концентрационных лагерей день окончания войны стали считать днем победы над своими мучителями, то для узников Сибирских лагерей «День Победы» пришел почти 10 лет спустя, вместе со смертью их главного мучителя – Сталина.

А в 1945 году за Уралом все также умирали люди, но не от пуль и снарядов, совершая подвиги во имя Родины, а от непосильной работы, нечеловечес-ких условий жизни и произвола охранников, своих же соотечественников.

Трудовые лагеря, в отличие от концентра-ционных, не прекратили свое существование и после победы… Конец войны, как и ее начало, ознаменовался массовыми депортациями и сотнями тысяч беженцев…

Нужно осмысливать прошлое, делать выводы и стараться не повторять ошибок предшествующих поколений. Ведь войны начинаются не только по мановению политиков, но и с молчаливого согласия народов, которые в конечном итоге и становятся их главными жертвами. Искупившие свою вину кровью люди поклялись никогда больше не поддаваться искушению, найти себе лучшую долю за счет истребления или порабощения других людей.

В войнах не бывает победителей, война – это самое бессмысленное занятие на земле, не достойное человека разумного. И день окончания войны пусть станет для человечества светлым праздником победы разума над безумием».

(Газета «Анонс», май 2005 (43)

Но весной 1945-го окончанию войны радовались все: солдаты и генералы, матери и дети, узники лагерей, плакали и смеялись, надеялись и молились. Помните слова из 42-го? В этом самом трудном военном году их написал в своей статье Илья Эренбург, выразив ими общую веру в грядущую Победу. «Прекрасно будет первое утро после победы. Смолкнут сирены, зажгутся яркие фонари на улицах наших городов. Может быть, в этот день будет идти дождь или падать снег, но все равно мы будем видеть яркое солнце и голубое небо. Россия, первая остановившая захватчиков, снимет с уставшего плеча винтовку и скажет: А теперь жить!»

Победа пришла весной, когда взывает к новой жизни сама природа. И в моем забайкальском городе Чите в те дни разливался аромат черемухи, зацветала сирень, а на склонах сопок занималось розовое зарево цветущего багульника. Площадь, переполненная людьми, салют, пушек гром – «город в слезах ликовал». А ведь я была уже в тот радостный момент, да, была в этом городе. Я встречала этот праздник вместе с моей мамочкой, готовой через месяц с небольшим произвести меня на свет. Венец каждой любви – это появление на свет нового человечка. И 17 июня 1945 года я родилась. Как потом неоднократно повторял папа, «нашли» они с мамой меня в песке на берегу реки Кайдаловки. Я похожа на папу, а кудрявые светлые мамины волосы достались брату. Вот такое, отнюдь не лирическое, получилось отступление, и я снова возвращаюсь в Хабаровск – город моего детства.

12. Двоюродная сестра Полина

Полина, 1929 года рождения, была, как я уже говорила, дочерью старшего маминого брата – Ивана, умершего в первые годы ссылки. Будучи четырехлетним ребенком, она тоже ехала на Дальний Восток в тех проклятых теплушках. И конечно, моя мама, сама бывшая тогда 13-летней девочкой, оберегала малышку, свою племянницу. Они накрепко были привязаны друг к другу еще с тех – уральских – времен. Полина говорила мне потом, что очень любила свою тетушку.

Откуда взялась в этой маленькой девочке такая тяга к знаниям, такая целеустремленность уже тогда, когда она училась в семилетке, в глухом таеж-ном поселке, старшеклассницей жила в интернате. А переезд в Хабаровск позволил продолжить учебу, закончить десятилетку, причем успешно, и поступить в Медицинский институт. Умница, красавица с неизменным венком тугих русых кос на голове, Полина Гавриловская (Лозицкая – по мужу) была самой старшей внучкой бывшего кулака Григория Гавриловского. Ей первой удалось не только вырваться из свинцового кольца комендатуры, но и проложить дорогу к высшему образованию. Вообще в нашем роду Полина была первопроходцем во многих сторонах жизни, о чем будет сказано ниже.

Для меня общество моей двоюродной сестры всегда было праздником. Веселая, нарядная звонкоголосая Полина излучала оптимизм, успех в жизни, победу разума. Она магически притягивала меня к себе, но я была тогда лишь маленьким ребенком, нуждавшимся в присмотре, а у нее – 22-летней девушки, наверное, отбоя не было от кавалеров. Полина, как и ее мама, любила вышивать и научила этому Раису, приезжая в гости к дедушке.

Здание Медицинского института находилось тогда в центре города, недалеко от Полининого дома. А жили они возле кинотеатра «Совкино», в доме, где размещалось какое-то Управление, коротко называвшееся «Трест». Тетя Наташа – мама Полины, некоторое время работала там вахтером. Вход в их квартиру был с торцевой стороны дома. Я часто видела институтских подруг Полины, знала их по именам: Люба, Нина Жданкина и др. иногда мы с сестрой гуляли в центре города, непременно заходя в Гастроном, где мне покупались сладости.

13. В доме у дедушки

Вспоминаю, как ездили мы в деревню к дедушке. Поезд на станцию «Змейка» часто прибывал ночью. Идти от станции до дедушкиного дома было недалеко, но никакого освещения, да и электричества вообще не было тогда (в 1951г) и в помине в тех деревенских домах. Только керосиновые лампы да свечи. Хорошо, если на небе светила луна. К дому вела узкая, предназначенная лишь для лошадиной повозки, дорога. Но идти полагалось строго по деревянному тротуару, иначе в дождливую погоду на той дороге можно было и завязнуть.