Текст книги "Я помню детсво, России край заснеженный (СИ)"

Автор книги: Лариса Мамонтова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Волга-реченька глубока,

Бьет волнами в берега,

Мил уехал, не простился,

Знать любовь не дорога.

Ой туманы голубые,

Серебристая вода.

Неужели ко мне милый

Не вернется никогда…

Остальные артисты пели хором или вокальной группой. Подошло время выступать, и с утра в этот день мне даже разрешили не ехать в поле, так как много надо было репетировать самой. Что-то я играла сольно, аккомпанемент подбирала на слух. Выступи-ли успешно.

Трудовой месяц подходил к концу. Как-то во время работы в поле к нам на лошадях подъехали сельские ребята. Я, никогда не сидевшая на лошади, вдруг захотела попробовать прокатиться верхом. Мне помогли взобраться на лошадь, дали в руки поводья, и я поехала. Сначала медленно, потом все быстрее. Но тут кто-то из парней решил, шутки ради, подстегнуть мою лошадь, и она понеслась во весь опор. На миг все исчезло из виду: люди на поле, лихие всадники; остались только я и несущаяся вперед лошадь. Что делать? Никто мне ее не остановит, кроме меня самой. Взгляд мой впился в удила, вложенные в рот животного. Крепко держа поводья, я стала не резко, а медленно их натягивать, что было сил. – Ведь лошади должно же стать больно, – думала я, – и она поймет, что от нее требуется. И она поняла и постепенно начала сбавлять скорость. – Ура! Я победила! И не случилось лиха… Долго потом я вспоминала эту быструю езду, которую, по утверждению Н.В. Гоголя, любит всякий русский.

84. Снова дома

Вот я и дома. Небольшая передышка, после которой начнутся занятия в институте. Дома хорошо – чисто, тепло, уютно. Меня встречают различными домашними угощениями. К этому времени мама варила всякое разное «осеннее» варенье: сливовое, грушевое, варенье из ранеток – маленьких кисло-сладких яблочек. Особенно мне нравилось варенье из дальневосточных сортов груши: в прозрачном сиропе коричневого цвета плавали аппетитные кусочки плодов. Да и на свежие груши – крупные желтые мясистые или средних размеров, сочные кисло-сладкие – осенью был большой спрос. Грушами славился питомник Лукашева, и сорта их назывались именами членов семьи знаменитого селекционера. Много позже я долго не могла привыкнуть к вкусу западных сортов груши. Они казались мне пресными, лишенными той запомнившейся с детства кислинки и остроты, которые отличают восточную грушу.

Брат Володя после успешных занятий радиотех-никой, не менее успешно осваивал фотодело, не расставаясь с фотоаппаратом, который ему подарили родители. А папе на работе как раз подарили фотоувеличитель. Остальное Володя приобрел сам, и фотографии можно было делать дома. Все оборудование было компактно размещено братом в небольшом подвесном шкафу. И сейчас, описывая те дни, я смотрю на первые фотоснимки, сделанные братом. Вот и он сам – симпатичный юноша, восьмиклассник, с кудрявой шевелюрой светло-русых волос на голове. Сидит на диване, держа в руках собранный им транзисторный радиоприемник. Милый брат мой, прости, что мы давно уже так далеко друг от друга. И письма и телефонные звонки не заменяют нам душевного тепла, которое мы в детстве дарили друг другу.

А у меня назрела необходимость поменять прическу, и я надумала обрезать косу. Не выдерживали больше волосы такой длины, стали выпадать. Жалко было, но иначе, казалось, поступить нельзя. Родители не возражали. Пришла в парикмахерскую, села в кресло. Сердце бьется учащенно, и женщина-мастер заметила мое волнение. – Жалко волос? – Да, не то слово. И она обрезала мою девичью красу, которую я растила одиннадцать лет. Слезы покатились из глаз моих. Но… решение принято. Такое вот прощание с детством и одновременно – посвящение в студенты. В этот последний день сентября – 30-го числа – мамин день рождения, и главным подарком ей было то, что завтра я иду в институт на занятия.

85. Альма-матер .

Первый семестр

Итак, Хабаровский Государственный педагоги-ческий институт на целых пять лет стал моим вторым домом. Химико-биологический факультет базировался в главном корпусе института, расположенном по улице Карла Маркса: химические лаборатории – на первом этаже, биологические – на четвертом. В дальнем конце первого этажа находилась лекционная аудитория №29, где проходили также организацион-ные мероприятия факультета. Здесь-то и получили мы боевое крещение, здесь прошла первая лекция. Предметы читались узкоспециальные: неорганическая химия, ботаника (анатомия и морфология растений), зоология беспозвоночных, гистология с эмбриологией, физика, психология, история КПСС и др. – А где же литература, – недоумевала я поначалу, и жалела о том, что всестороннее школьное обучение уже закончилось.

Лекции, лабораторные занятия – в день по три, по четыре пары. Пара – это 45 мин + еще 45, между которыми короткий перерыв. После пары можно было отдохнуть минут 15 – 20. Купить что-нибудь в буфете: пирожки, булочки, чай, кофе. И снова – за длинную студенческую парту. Лекции полагалось записывать. Писали в толстых общих тетрадях автоматическими ручками, которые заправлялись чернилами. Старались записать все, что говорил преподаватель. Это было трудно, но я постепенно приучилась сокращать слова, оставлять место и на перемене записывать то, что пропустила, посмотрев у кого-то, кто успел записать этот фрагмент. Опытные преподаватели излагали материал не быстро, что-то записывая на доске, и предмет усваивался лучше.

Самой сложной была тогда неорганическая химия. Читались общие разделы. Но вскоре должен был приехать главный специалист – доктор химических наук Надиров Надир Каримович. И вот он прибыл. Смуглый темноволосый красивый; быстрый и порывистый в движениях. Все знали, что он курд по национальности. Эта малочисленная нация в Совет-ском Союзе населяла районы, расположенные рядом с Арменией. Тематика наших лекций по химии резко поменялась. Надир Каримович преподавал нам строение атома, общие разделы дочитывались потом.

Преподавателем гистологии (науки о тканях) была декан факультета Иоганна Эмильевна Эпова. Это с ее легкой руки я была принята в институт. Я чувствовала ее расположение ко мне. Но бывшим кандидатам она сказала, что вопрос о зачислении окончательно решится по результатам І-ой сессии. Моего расставания с косой она не одобрила и неоднократно журила меня по этому поводу. На занятиях по гистологии мы работали с микроскопом, разглядывая готовые анатомические препараты различных тканей человеческого организма и зарисовывая их строение. На лабораторные и практические занятия и преподаватели, и студенты в обязательном порядке надевали белые халаты. Учебные лаборатории были небольшими и занимались мы там подгруппами, то есть человек по 12-13. Всего на курсе было три группы и соответственно – шесть подгрупп.

Осенью обычно проходили перевыборные ком-сомольские конференции – институтская, районная, городская, и меня выбрали делегатом на них. Конференции проходили в учебное время, приходилось пропускать занятия. Пропуски были чреваты плохими последствиями, так как по каждой лабораторной работе надо было сдавать зачет. Переписывала у одногруппников и сдавала работу вовремя, но для себя сделала вывод, что пропускать ничего нельзя. Выбрали меня и в бюро комсомола факультета. Вдвоем с третьекурсницей Оксаной мы были ответственными за культмассовую работу на факультете.

Самым тяжким испытанием оказались откровенно-биологические предметы. Зоология беспозвоночных началась с изучения мелких животных. Кольчатых червей, например, на лабораторных занятиях надо было препарировать, то есть делать продольный разрез скальпелем, и, разглядывая под микроскопом, зарисовывать строение их внутренних органов. Чувство брезгливости – я долго не могла побороть в себе. Подстать зоологии была и анатомия человека, которую преподавали нам на І-ом курсе по программе военной медицинской подготовки. Да, в течение двух первых лет обучения в институте мы должны были пройти курсы медсестер. Начинались эти курсы изучением анатомии человека. Кабинет анатомии расположен был изолированно, в цокольном помещении института, имевшем вход со двора. Это и понятно: там находились анатомические препараты, хранившиеся в растворе формалина – дезинфицирующего вещества с острым запахом. А в небольшом коридорчике, через который мы проходили в кабинет, стояла наполненная формалином чугунная ванна, в которой в качестве наглядного пособия покоился настоящий человеческий труп, приводивший нас в ужас. Хорошо, что ванна эта обычно была накрытой. Вскоре мы начали посещать и больницы, где также проходили занятия школы медсестер, ставшие настоящим пробным камнем моей пригодности к профессии медработника. Таким образом, с медициной, еще недавно столь желанной, я столкнулась в живую, учась в Пединституте, и никакого вдохновения и отклика на нее в своей душе не обнаружила, несмотря на всю необходимость и гуманность этой области знаний. Я поняла, что ни в какие врачи не гожусь. Медиком я хотела быть чисто умозрительно, практика не подтвердила моих амбиций, и я больше не сожалела о том, что не поступила в Мединститут.

86. Ботанику нужен восторг

Ботаника к числу пугающих биологических дисциплин не относилась. Начальный курс – анатомию и морфологию растений – читал у нас доцент кафедры ботаники, кандидат биологических наук А.П. Вашкулат. Этот опытный пожилой преподаватель просто пленял точностью и скрупулезностью изложения материала. Здесь я успевала записывать все. Его лекции, несколько суховатые по форме, но богатые по содержанию, подводили к пониманию того совершенства и той гармонии, которыми мы всегда восхищаемся, соприкасаясь с растениями. Не отрицая удивительной сложности строения и животных организмов, признаюсь, что растительные вызывали у меня радостные чувства, наверное потому, что отличительным их свойством была красота! А красота, как известно, покоряет, доставляет эстетическое и нравственное наслаждение. Путь к этому лежал через познание. Строение клетки, растительных тканей, листовой пластинки, стебля, корня, цветка, плода – все это было интересно познавать в таких подробностях, которые предусматривались нашей программой. Кстати, программа по всем предметам была обширной, и учебниками мы пользовались большей частью университетскими. – Зачем нам – будущим учителям – дают так много дополнительной информа-ции, которая может и не понадобиться в работе, – спрашивали некоторые студенты. И преподаватели отвечали, что учитель должен знать больше. Я бы сейчас к этому добавила, что столь содержательный лекционный материал нужен был и для развития интеллекта каждого в отдельности студента, его способности мыслить, анализировать, сопоставлять, выделять главное. Ну и для расширения кругозора, конечно, тоже.

Кабинет ботаники был густо уставлен всевозможными комнатными растениями. Практичес-кие занятия по ботанике вела молодая, внешне эффектная преподавательница – Нина Сергеевна Пробатова, недавно закончившая Ростовский государ-ственный университет. Нина Сергеевна была строгой и требовательной. Ботанические препараты – анатомические срезы той или иной части растений – на занятиях мы часто делали сами: на предметное стекло клали тонкий срез, накрывали его покровным стеклом, рассматривали под микроскопом, зарисовывали в тетради и подписывали рисунки. Лабораторные работы по ботанике я выполняла также как и другие задания, никакого предпочтения этому предмету не отдавая. Прошел месяц занятий или полтора, и Нина Сергеевна взяла наши тетради на проверку, после которой возвратила их нам с разгромными комментариями, сказав, что рисунки и подписи всеми делаются кое-как и что единственная толковая тетрадь – у Мамонтовой! Получив похвалу, я ожила. Вот она – моя тропинка во всех этих дебрях химических и биологических наук! Публичное одобрение меня окрылило, оно добавило мне энтузиазма и старания, и продолжала я теперь учебу с повышенным усердием, особенно по ботанике.

87. Продвижение

Но ведь был еще и английский язык, в котором я также шла впереди. Для работы была взята книга химического содержания. Ее по главам мы читали, переводили и пересказывали. В силе оставались газетные статьи из «Moscow News», разговорные темы. Была еще и физика, с лабораторными работами по которой я успешно справлялась. Мне нравилось во всем доходить до сути.

А вот и совсем новая для нас наука – психология. Лекции по психологии читались в Актовом зале первокурсникам сразу нескольких факультетов. Преподаватель Сазонтьев был большим мастером своего дела и предметом своим заинтриго-вывал. Процессы и закономерности психической деятельности человека, его душевный склад. По сути мы познавали здесь себя, тонкие мотивы своих поступков, своего поведения; свою сущность. Преподаватель любил начинать свою лекцию вопросом, на который сначала пытались ответить сами студенты. – Что такое ум? – как-то спросил он. Помня наши школьные разговоры на эту тему, я подняла руку. – Знания, приведенные в систему. – Да, ум – система знаний. Еще – способность человека мыслить.

По психологии тоже велись практические занятия, а к концу семестра мы должны были подготовить домашнюю практическую работу – небольшое психологическое изучение какого-то ребенка, допустим, живущего по соседству. Как ведет себя, какой темперамент имеет, как занимается в школе, чем увлекается и так далее. Моим объектом наблюдения стала соседская девочка Оля, лет восьми-девяти. Оля была у меня перед глазами. Но поведения в домашней обстановке было не достаточно, и я пошла в школу, присутствовала в Олином классе на уроке, попросив предварительно учительницу вызвать Олю к доске. Просмотрела ее тетради. Я знала Олиных родителей, брата. Собрав все сведения, оформила свою работу, получив опять же пятерку. Психология мне нравилась.

Однако самым многословным предметом была история КПСС. Сколько дополнительной литературы привлекалось для семинарских занятий по истории! Сколько нужно было конспектировать к ним! В основном это были труды К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина. Особенно – Ленина. Полное собрание его сочинений за институтские годы мы проштудиро-вали основательно. Одними из первых были работы: «Что делать?»; «Детская болезнь левизны в коммуни-зме»; «Две тактики социал-демократов в социалисти-ческой революции»; «Шаг вперед, два шага назад» и другие. Конспекты, конспекты! Почти каждый учебный день заканчивался конспектированием работ по истории в кабинете марксизма-ленинизма, распола-гавшемся на третьем этаже. Ход мыслей основателя РКП(б), великого теоретика В.И. Ленина, искромет-ные логические выкладки, его непрекращающаяся критика партийных лидеров начала ХХ века, его смешки и поддевки, живость изложения, безупречная аргументация, колоссальная эрудиция – все это трудно охарактеризовать одним словом. Я с увлечением читала его работы и восхищалась ими. Он виделся мне гением и умнейшим человеком своего времени. Семинары по истории КПСС вел у нас молодой преподаватель В. Песков, бывший тогда секретарем Комитета комсомола института. Отвечала я на семинарах хорошо.

Итак, по всем предметам я взошла как бы на ступеньку выше своего школьного уровня. Удивительная метаморфоза произошла со мной и на физкультуре. На первом занятии в спортивном корпусе института наш – опять же почти полностью девичий – курс выстроили и объявили, что помимо общей физической подготовки будут проводиться занятия по гимнастике. Не долго думая, я решила попробовать пройти отбор в гимнастическую группу. По желанию и по способностям из семидесяти девушек в нее попали лишь четыре человека, в числе которых оказалась и я. Это были не высокие стройные девушки. В то время, как огромная ватага наших однокурсниц часто выбегала на стадион, мы занимались постоянно в спортивном зале. Форма одежды – гимнастический купальник, на ногах – чешки. Тренировала нас преподавательница Валентина Ивановна Чарыкова. О, да! Это была суровая муштра. Комбинации на разновысоких брусьях, прыжки через козла, упражнения на бревне, на гимнастических кольцах и – небольшая отдушина – выполняемые без снарядов вольные упражнения. Все это нужно было освоить, чтобы в конце второго курса – через два года – сдать на спортивный разряд по гим-настике и получить зачет по физкультуре.

А что же музыка? Музыка не осталась для меня красивой сказкой, и занималась я ею после окончания музыкальной школы действительно параллельно с учебой в институте. Благодаря тому, что в институте существовал факультатив, или Факультет обществен-ных профессий – «ФОП», служащий для дополнитель-ной специализации. Факультатив имел музыкальное отделение, где повышали свое мастерство уже умевшие играть студенты, и с первых же дней учебы в институте я присоединилась к ним. Индивидуальные занятия проходили, как и в школе, два раза в неделю. Регулярно проводились репетиции оркестра баянов, аккордеонов. Парней-баянистов в оркестре было большинство. Вел наши занятия баянист Геннадий Георгиевич Рудаков, спокойный, приятный в общении человек. Готовили к смотру оркестровые вещи. Чтобы музыки не было слышно в здании института, нам выделили помещение в подвале нового корпуса. К тому же музыка звучала чаще во внеурочное – вечернее – время, поэтому никому не мешала. Позднее для индивидуальных занятий служил кабинет в дальнем конце четвертого этажа нового корпуса, возле лестничного пролета. К сольному выступлению я готовила Вальс №10 Фридерика Шопена. Основная тема вальса звучит высоко, часто взлетая к ноте фа-диез третьей октавы, и клавиатуры моего домашнего аккордеона не хватало. Здесь-то меня и выручал аккордеон институтский – полный, включавший даже ноту ля третьей октавы. Аккордеон был черного цвета, марки «Красный партизан» Ленинградской фабрики. После занятий с преподавателем какое-то время я репетировала сама, когда в кабинете никого уже не было. Особенно нравилось мне, выйдя из кабинета, играть стоя на лестничной площадке. Звук уходил далеко вниз, и акустика была прекрасной.

Целыми днями в институте. Работала как бы в две смены. До 16 часов – учеба, дорога домой – почти всегда пешком. Дома – обед, небольшая передышка, помощь по хозяйству. Чистила картошку, например. Быстро справлялась, собиралась и шла опять в институт: конспектировать, заниматься в читальном зале или на факультативе – музыкой. И так до 10 ч. вечера, когда все кабинеты прекращали работу.

88. Свободное время

Столь напряженный режим занятий трудно было бы выдержать, если бы спонтанно в него не вклинивались расслабляющие моменты. К ним относились выходы на концерты, в том числе, и симфонические, в кино. Здесь меня очень выручал расположенный недалеко от дома кинотеатр «Огонек», о котором я уже писала выше. Афиши кинотеатра развешивались в нескольких точках, и я обычно читала их. Ходила на последний сеанс, то есть на 21 ч. вечера.

Периодически мы с мамой наведывались в ателье, и к зимнему сезону мне было пошито теплое шерстяное платье – терракотового цвета, с воротни-ком-стойкой с отворотом. Я с удовольствием надевала его на институтские вечера, а потом и на занятия. Вечера проходили в Актовом зале, расположенном на втором этаже главного корпуса. На них заведено было появляться в сменной обуви – в туфлях, в капроновых чулках, и мы всегда придерживались этого правила. На танцах часто появлялись молодые люди из других ВУЗов, так как наш институт считался девичьим, хотя на факультетах физвоспитания и спорта, художествен-но-графическом и физико-математическом парней было немало. С некоторыми из них я сталкивалась на факультативе, по комсомольским делам и не более того. Из четверых парней на нашем курсе вскоре осталось лишь двое. Один из ушедших перевелся на заочное отделение, будучи уже семейным человеком; другой – отслуживший на флоте, решил, что «лепестки и цветочки – не мужское дело». В нашей группе учился один парень – Саша Г. – неглупый, спокойный, покладистый.

Во время занятий случались так называемые окна, то есть свободные пары. Это – почти два часа свободного времени. Можно было посетить, к примеру, зубного врача. В то время мама выбрала мне хорошего стоматолога, который курировал их предприятие. Врача звали Иван Сафронович. Это был большой экспериментатор. По моей просьбе он выравнивал мне нижний ряд зубов с помощью конструкций из нержавеющей проволоки. Эти проволочные дуги я носила на зубах по несколько месяцев. Одна девочка из нашей группы последовала моему примеру, попросив познакомить ее с этим врачом. Ожидая своей очереди к врачу, я всегда что-нибудь читала. Чаще всего занималась английским языком. Подолгу приходилось сидеть в очереди и в бане, куда я тоже непременно брала что-либо для чтения. – Какой предмет самый необходимый для похода в баню? – спрашивала я брата. И когда он начинал гадать: мыло? мочалка? полотенце?, я, смеясь, объявляла ему, что этим предметом является книга. Тогда я стала посещать не банное отделение, а душ. В любой момент можно было сделать воду нужной температуры. Завершая водную процедуру, я любила стоять под холодным душем, спокойно выдерживая это.

Отношения между студентами в группе складывались по-разному. Был у нас такой необычный феномен – дружба вшестером. Шестеро девушек вместе занимались, вместе ходили в кино, вместе отмечали праздники. Все эти девушки жили в городе, а вот к студенткам, проживавшим в общежитии, лично у меня вскоре появилось предубеждение. Особым прилежанием и хорошей учебой они, за редким исключением, не отличались.

А я за это время подружилась с одногруппни-цей – Людой Николаевой. Лабораторные работы выполнялись часто парами, и сначала мы стали такой парой, а потом и большими подругами на долгие годы. Люда – мой антипод – живая, шустрая, говорливая. Я – более спокойная, неторопливая, вникающая во все подробности. Мы дополняли друг друга, и наш союз выдержал все институтские испытания первых двух лет учебы. Жаль только, что потом Люда перешла на заочное отделение, и виделись мы с ней гораздо реже.

Так, окунувшись с головой в студенческие заботы, и встретила я Новый 1964-й год – дома, в кругу семьи, с мамой, папой и братом, который фотографировал нас, сидящих за праздничным столом. И я смотрю сейчас на эти фотографии. Как радостно смеется мама, нарядная красивая! Каким уверенным выглядит отец! А между ними сижу я. В руках у нас бокалы шампанского. Дома спокойно и надежно. Ну и что, что у меня скоро первая сессия? Никакого страха перед ней я не испытываю. Как не учиться, когда у тебя такой надежный тыл.

В первую сессию мы сдавали всего три экзамена. Гистологию с основами эмбриологии я сдала на отлично, психологию – на отлично; первую часть неорганической химии – хорошо. Пятерки меня очень даже приободрили. Они добавили мне уверенности в своих силах. Кроме того, с такими оценками я теперь имела право на стипендию, которой у меня еще не было. Студенческая стипендия в то время составляла 28 рублей. Так как меня полностью обеспечивали родители, папа предложил мне стипендию не тратить, а класть на сберкнижку. Я согласилась, и он сам открыл мне счет, сам относил деньги в сберкассу.

89. Агитбригада

Вот и каникулы! – Отдыхать? – Какое там? – Чем будем заниматься? – Вопрос давно решен – едем выступать с агитбригадой. Агитбригады – студенче-ские группы, выезжавшие во время каникул в леспромхозы, в отдаленные районы Хабаровского края с лекциями и концертами. Туда, куда профессиональ-ные артисты не добирались, тем более в зимнее время. Заснеженная дорога, холод, отсутствие гостиниц и прочие неудобства. Посылали студентов, и студенчес-кие агитбригады были распространителями знаний, достижений науки и культуры среди населения. Эти рейды занимали все каникулярное время.

Смотр институтских агитбригад прошел еще в декабре, и нашу группу утвердили. По этому поводу Лера Крылова написала даже статью в институтскую газету. Начиналась она такой фразой: «Лариса Мамонтова вбежала в аудиторию. – Девочки, едем!..» Где и когда зародилось это движение, не знаю. Мы воспринимали это как комсомольскую романтику, как возможность порадовать людей, и еще – как возможность немножко заработать, так как суточные, командировочные и дорожные расходы нам оплачивали. Сами концерты мы давали бесплатно. Роль лектора выполняла студентка-третьекурсница. Ее лекция была посвящена достижениям науки – химии, новым химическим материалам и роли химии в народ-ном хозяйстве.

Маршрут поездки, количество остановок, концертов были оговорены и согласованы с работниками клубов. Сначала мы ехали поездом до Комсомольска-на-Амуре, потом до районного центра, куда на совещание съехались руководители леспром-хозов, и нас попросили перед ними выступить. Разъе-хавшись по домам, они знали о нашем рейде, в поселках нас уже ожидали, и на афишах – объявлениях о концерте – был нарисован аккордеон. Одним из первых пунктов был Селихинский леспромхоз. Прибыли, устроились в клубе, наведались в столовую и снова в клуб – репетировать, готовиться к концерту. Там нам уже пожарче натопили печь. В подсобке гладим концертную одежду – белые блузки, темные юбки. Туфельки, чулочки капроновые, прически – все как полагается. Я, правда, выступала в платье, так как из-за инструмента блузки не было бы видно. Подходит время концерта, собираются люди. Клубы всегда были заполнены, концерты – при полном аншлаге. Проходит лекция, начинается концерт, хором поют девушки. После хорового выступления сольный номер исполняю я. Еще в музыкальной школе нас учили свой номер отыгрывать в начале концерта, со свежими силами. Люди аплодируют, встречают хорошо. А вот и коронный номер – «Частушки на местные темы», которые исполняет Лера Крылова. Мы же потруди-лись до концерта узнать что-то о работе и жизни тружеников леспромхоза, сочинить легкие стишки. Было и несколько общих куплетов. Начинались частушки так:

Ставьте ушки на макушке,

Слушайте внимательно,

Пропоем мы вам частушки

Очень замечательно…

Затем шли куплеты курьезного содержания – о прогульщиках, каких-то нерадивых работниках и т.п. Об одном незадачливом водителе, который…

потом включает газ

опрокидывает МАЗ…

Или еще такие:

А компот в вашей столовой,

Прямо скажем – ерунда!

Ведь он стоит шесть копеек,

Ну а в нем – одна вода.

Упоминание в частушке чьего-либо имени вызывало большое оживление в зале. Номер шел на «ура». И было сольное пение и вокально-групповое, и были хорошие стихи, исполнялся танец, и в заключение – песня о Хабаровске:

За дальнею дымкой тайги золотой наряд,

И волны Амура о чем-то у ног шумят.

Простор величавый, тобой не любуюсь я,

Я просто люблю тебя.

…………

…………

Хабаровск, Хабаровск, тобой не любуюсь я,

Я просто люблю тебя.

После концерта – танцы. Почему я помню название поселка «Селихинó», спустя 43 года? Опять же потому, что у меня есть фотография с подписью. На ней я танцую с молодым человеком в клубе этого поселка. Юноша попросил мой адрес и потом прислал мне это фото. А еще, узнав, что на следующий день мы выступаем в другом поселке, находящемся в 60-ти км. от этого, он на лыжах легко преодолел это расстояние, чтобы еще раз встретиться со мной. И хотя продолжения наше знакомство не имело, его лыжный пробег вызвал большое уважение к этому парню.

Днем нас ждала накатанная лесовозами дорога. Передвигались на крытых грузовых машинах. А вокруг стояла заснеженная, онемевшая от холода тайга. Огромные сугробы, покрытые белыми шапками верхушки елей. По приезду – репетиции, вечером каждого дня – концерт. Уже и подустали, где-то намерзлись, но дело сделано.

В эти дни, когда я пишу эти строки, спустя 43 года после нашего рейда, я оказалась зрителем на другом концерте. Тоже девичий студенческий коллек-тив, тоже из педагогического учебного заведения, та же идея – нести достижения культуры в массы. Но… другое место и случай: другой уровень подготовки; студенты из Санкт-Петербурга; гастролируют по горо-дам Германии; после концерта зрители дают им небольшое денежное вознаграждение; ночлег им приготовлен в семьях русскоязычных граждан. Другой уровень цивилизации. А где-то на Дальнем Востоке России все также стоят заснеженные поселки, населенные теми же тружениками-лесорубами. И никаких особых перемен за эти годы там не произошло. Все те же снега, метели, холода. И я теряюсь в догадках. Кто были эти люди, годами, десятилетиями жившие в тех глухих таежных местах? Люди последующих поколений переселенцев 30-х годов? Их дети и внуки? Так и несут свой крест и не могут уже изменить что-то в своей жизни. А может быть после реабилитации кто-то из них вернулся в родные края? Но как не скоро! Официальные документы о восстановлении людей в правах приходи-ли спустя и 60, и 70 лет после раскулачивания. И пускай наша концертная бригада – не академический хор, и ночлег нам в лучшем случае был обеспечен в скромном деревянном доме для приезжих с натоплен-ной печью, но мы приехали зимой за сотни километров к тем людям и старались сделать доброе дело для них.

В Хабаровск возвращаемся на поезде. Под стук колес хорошо поется. «Вышла мадьярка на берег Дуная, бросила в воду цветок…» К нам подсаживаются пассажиры, молодые ребята, подпевают, и еще долго не смолкает в вагоне музыка. Знакомимся с попутчиками. Долго беседую с одним из них. Интересный парень, с большими темными глазами. С товарищами по работе он едет в Хабаровск в командировку. Зовут – Валерий А. И таким здраво-мыслящим, таким правильным показался мне этот юноша! А подругу себе он хотел бы такую – «волевая и вся для общества!» Меня поразила тогда эта убежденность и такая продуманность его ответов. Парень мне понравился. Мы обменялись адресами и стали переписываться. И его тоже вскоре забрали в армию, и служил он в Хабаровске, в Волочаевском городке. Вот сколько солдатских писем получала я в то время – сразу от трех военнослужащих, включая двоюродного брата. Родители сами забирали почту и все письма клали мне возле подушки, прикрыв ажурной накидкой. О Валере я думала часто.

После поездки нам долго не выплачивали командировочные деньги. Никто из нас по этому поводу особо не беспокоился. Но одна девушка все-таки проявила «бдительность», подошла ко мне как-то, сказав, что у нее есть серьезный разговор. Она спросила про деньги, опасаясь, что я, как руководитель агитбригады, уже получила их и тихонько присвоила себе. Мы вместе с ней пошли в Крайсовпроф, который отправлял нас в поездку. Вскоре добились выплаты. После того случая я стала более щепетильно относиться ко всякого рода задол-женностям. И все-таки: как она смела обо мне такое подумать? Та девушка, которая сама оказалась нечистой на руку, украв деньги у однокурсницы во время полевой практики после второго курса. За пять лет обучения в институте припоминаю лишь одну кражу, и совершила ее именно та бдительная студентка – девушка из семьи с хорошим достатком.