Текст книги "Персональное чудовище (СИ)"
Автор книги: Климм Ди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)
Тело Сони взмокло, пот катился по спине и между грудей. Твердой рукой Дима заставил ее прогнуться в пояснице, упираясь ягодицами ему в пах, а лицом в дверь. И теперь от каждого его резкого рваного толчка Соня упиралась лбом в дерево. Но она совершенно этого не замечала. Она была сверхвозбуждена и воспалена, кровь кипящей лавой носилась по венам, приливая острыми прострелами возбуждения в пульсирующем лоне.
Дима убыстрял темп выпадов, вбиваясь все сильнее и мощнее в узкую расщелину. Он чувствовал, как из набухшей головки выходит смазка и марает боксеры. Но Дима уже не мог остановить этих похотливых трении, этих убыстряющихся движении. Он наклонился чуть вперед, обхватил ладонью грудь Сони, налившуюся и горячую, тяжело подрагивающую от его грубых толчков, и с силой стиснул в пальцах мягкую плоть.
Соне было плевать, что ее стоны могут услышать соседи. В этом похотливом недослиянии она потеряла голову, и лишь первобытные жалобные стенания срывались из ее искусанных губ, которым Дима вторил глухим рычанием и сдавленными стонами.
– Нельзя-я-я, – тоненько протянула Соня, не чувствуя свое тело собственным. Нет, все ее тело, каждая напряжённая мышца, каждая возбуждённая клетка теперь принадлежали Диме, который твердой рукой удерживал ее почти на весу.
– Значит, – прорычал Дима, остановившись и восстанавливая сбитое прерывистое дыхание, – тебе, Соня, можно меня доводить, а потом обламывать. А мне, значит, нельзя? Так получается?
– Вы чудо-о-овище-е-е, – буквально прорыдала Соня, не в силах терпеть саднящее желание в набухших пульсирующих складках.
– О да, – утробно простонал Дима, чувствуя, как пот градом катится по лбу и напряженным мышцам спины. – Но ты сама меня довела, сладкая моя.
– Я большое не бу-у-уду-у-у, – всхлипнула Соня перехватывающим голосом.
Ее тело горело!
Подбрасывало от возбуждения!
И лишь ма-а-алые толики разума удерживали ее, чтобы не умолять Диму прекратить эти пытки и войти в нее. Во всю глубину и за раз!
Ладонь Димы поползла выше от груди. Он обхватил Соню за шею, потянул ее голову к себе. Вторая рука все еще жестко удерживала ее бедра в неподвижном положении, вплотную к каменному стояку. Спина Сони выгнулась дугой, макушкой она уперлась в плечо Димы, вытянутыми руками опираясь на дверь. Дима ощутил, как дрожат ноги девушки, и уже полностью принял на себя ее вес.
– Будешь, Соня, – прошептал Дима ей в ухо разгоряченным дыханием. – Еще как будешь. Потому что, – очередной толчок, когда Дима провел членом от головки до яиц вдоль ложбинки, – именно за это ты будешь наказана, – прорычал Дима, чувствуя, как каменеют от напряжения мускулы бедер, на которых буквально сидела Соня. – А я теперь твое персональное чудовище.
Соня почувствовала свою жидкость, размазывающуюся по внутренней стороне бедра, и низко, жалобно, громко простонала.
Они замерли, взмокшие и взведенные донѐльзя, потому как каждый из них знал, что еще одно движение, малейшее дрожание напряженных мышц, оседание пылинки в воздухе, и экстаз, грязный пошлый и развратный, накроет их с головой, утаскивая за собой в тёмные запредельные глубины. Еще одно только движение! И Соня готова была его сделать…
Соня распахнула глаза, сильно качнула бедрами и оттолкнула Диму, который от неожиданности выпустил ее из крепкого захвата.
– Боже мой, Марсель! – тихо вскрикнула Соня, суматошно пытаясь открыть дверь.
– Кто?! – прорычал Дима, все еще с затуманенным похотью мозгами, опешивший от резкого толчка от чужого имени в устах Сони: – Какой еще нахуй Марсель?!
– Это!.. Собачка! Соседи оставили мне его!.. Я слышу, как он царапает дверь! – сбивчиво и сипло шептала Соня и наконец-то распахнула дверь. Маленький шустрый дог, породы цвергшнауцер, угольно-черного окраса, ростом чуть больше двадцати сантиметров, вырвался в подъезд и закружил у ног Сони, тихо повизгивая и потираясь мягкой тёплой шерстью об голые ноги временной хозяйки.
– Тише, Марсик, тише, маленький, сейчас я накормлю тебя, прости меня, дуру такую, – шептала Соня, присаживаясь у собаки и гладя ее за вислыми ушами.
Дима смотрел на эту сцену, все еще чувствую огненный стояк в штанах, ощущая под пальцами мягкое податливое тело Сони и слыша в ушах ее сладкие стоны. Только секунду назад Дима чувствовал, что и Соня находится на грани, как и он сам, а сейчас она уже вовсю воркует с каким-то плюгавым вислоухим созданием!
– Извините, Дмитрий Алексеевич, – пролепетала Соня, поднимаясь и пытаясь не смотреть в горящие янтарные глаза Димы. Сердце ее все еще отстукивало ускоренную чечетку, лоно дрожало каждой чувствительной складкой, а ягодицы вообще горели так, что об них можно было прикуривать сигарету.
И все же, даже затуманенным возбуждением мозгом, Соня понимала, что они с Димой зашли слишком далеко. И, слав богу, она вовремя услышала тихое скуление Марселя за дверью, к которой Дима пришпилил ее горячим телом.
– Я пойду, – пробормотала Соня, отступая на шаг назад, в безопасную глубину квартиры.
Дима мрачно и кровожадно ухмыльнулся. В сумраке подъезда его огромная фигура и сжатые кулаки смотрелись зловеще и будоражаще. Соня слышала его прерывистое тяжелое дыхание, и в темноте оно звучало как сиплое дыхание из ноздрей дикого животного.
Соня сделала еще один шаг назад, а Дима остался бездвижен, словно замершая скала. Соня ощущала вновь надвигающуюся бурю, вот только в этот раз она боялась, что ее уже ничего не спасает.
Господи, да она и сама не хотела быть спасенной!
Сиплым шепотом и с придыханием Соня начала только бормотать:
– Спокойной но…, – как Дима резко обхватил ее за затылок огромной ладонью, резко притянул к себе и властными губами перехватил испуганный вскрик из распахнутых губ Сони. Сминая сладкие уста в жестком поцелуе, Дима пил этот вскрик, а затем и глухие стоны, слизывал их с девичьих уст, обрушиваясь на них в жадном пожирающем поцелуе, впечатываясь в них сильнее и сильнее. Соня не могла сопротивляться, вновь прижатая к телу Димы, когда одна его ладонь удерживала ее за затылок, точно и умело управляя ею, а вторая рука стальным жгутом обхватила за талию, вдавливая в себя теснее и теснее.
Дима обсасывал эти сладкие мягкие губы, ел их, жрал и сжирал каждую губу по-отдельности, нагло и резко вторгаясь горячим языком в сладкое нутро этого рта, из которого в последние месяцы сыпалось столько остро̀т, что за каждый из них Дима теперь отплачивал жесткими требовательными выпадами. Он терзал Сонины уста так, как мечтал все эти долбанные долгие месяцы, во сне и наяву!
Соня обхватила Диму за шею, привставая на цыпочки, от чего ее груди расплющились на широкой груди Димы, а его горячий удлиненный орган Соня ощущала каждой мышцей живота. Ее стоны, сладкие и прерывистые, утопали во рту Димы, и он ей отвечал еще более низким стоном.
«Мое! Мое! Мое!», бесновалось и ликовало его мужское эго, вкушая, наслаждаясь и запоминая запах и сладкий вкус барбариски. Как вдруг…
Журчащий звук послышался совсем рядом, прямо под ногами. И только потом ополоумевший от возбуждения Дима почувствовал, что его нога в летней туфле намокла.
– Какого х…!!!
Соня прижала пальчики к губам Димы, перехватывая его громкий бешеный рык. И хотя она все еще дрожала от возбуждения, теперь вдобавок она еще и дрожала от еле сдерживаемого смеха.
– Боже, Марсик, ну ты и глупыш, ну что же ты наделал, – шутливо ругала Соня дога, который с чувством выполненного долга важно и не спеша прошествовал в квартиру.
– Дмитрий Алексеевич! – прошептала Соня сквозь душимый ее смех, – Вы…
– Ни слова, Соня! – прорычал Дима, пыхтя и сжимая кулаки. – Просто отдай мне эту собачонку, и я сам с ней разберусь.
– Ни за что! – возмущенно охнула Соня. – Если уж Марсель уважил вас своей меткой, это вам будет уроком, чтоб больше не посягали на его территорию! До свидания!
С этими словами Соня юркнула в квартиру, захлопнула дверь, щелкнула замком и сползла вниз по двери, стараясь не засмеяться громко и вслух. Она лишь почесывала довольного Марселя за мягким ушком, облизывала свои саднящие опухшие губы, наслаждаясь пьянящим вкусом Димы на них, прижималась лицом к мягкой шерстке, и шептала:
– Дурачок, такой ты дурачок, Марсик. Но какой же ты умный дурачок! Спас непутевую Соньку в самый подходящий момент… оба раза…
А Дима постоял с полминуты, ошарашенный всеми ощущениями, что испытал за последние двадцать минут, начиная со сладкого предвкушения, затем дикой адской похоти до шока и бешенства, когда почувствовал теплую струю на своей ноге. Дима только поднял руку, чтобы грозно и шумно потребовать отдать ему невразумительного пса для кровавой вендетты…
Но рука бессильно опустилась вниз, а Дима усмехнулся. Затем прыснул от смеха, представив со стороны всю комичность ситуации, в подобную которой, наверно, никто еще не попадал. Вдохнул воздух, все еще хранящий сладкий будоражащий запах Сони, поправил рукой стояк в штанах, и спустился вниз, стараясь не наступать на мокрую ногу.
Перед тем как сесть в машину, он снял ботинки, носки, подвернул брюки и уселся за руль босиком. Видимо, теперь его туфли за две шутки баксов найду приют на ногах какого-нибудь бродяги, который даже не узнает, через что прошла дизайнерская обувь.
По дороге в городскую квартиру, где Дима собирался жить в ближайшее время вместе с сыном, улыбка не сходила с его губ. Дима еще в начале ужина подозревал, что сегодняшний вечер закончится примитивно и нетривиально – в обнимку с горящей ладонью. Но уж точно не отрезвляющей струей прямо в ногу.
Ну хоть какую-то причитающуюся ласку Дима сегодня получил.
Он подумал о том, как все-таки вовремя вмешался этот дурацкий пес. Ведь сейчас не время, совсем не время для того, на что он уже был готов, ополоумевший от страсти.
Пусть Софья Арнольдовна пока привыкает к нему. «Притирается, так сказать», усмехнулся Дима. Потому что, когда Дима придет взять свое, а он обязательно придет, Соня должна быть к этому готова.
Глава 15
Два дня назад Дмитрий Алексеевич чуть не отымел ее в грязном подъезде, и с тех пор они не виделись.
И это все, что Соня может рассказать о положении дел на данный момент.
Сонька пролистывала бумаги, составляя программу на следующие занятия с Сергеем, сидя в кабинете, в котором они обычно занимались уроками. Комната эта располагалась этажом выше кабинета Димы, чья компания занимала 5 этажей и сто тридцать кабинетов в двадцатиэтажном бизнес-центре на Down Town – в центре делового центра Лос-Анджелеса.
Соня боялась представить, каково это – управлять таким огромным штатом, который включал в себя свыше ста сотрудников. И это только один офис! А сколько еще раскидано мелких филиалов в странах Европы и Восточной Азии…
За время преподавания Сергею, Соня успела познакомиться кое с кем из сотрудников, когда спускалась за перекусами в кофейню. И хотя ни один из них не подозревал, какие тесные отношения связывают репетитора Софѝ с их боссом, при звуке его имени в глазах и голосах сотрудников появлялись трепет и уважение. Соня улыбалась про себя, когда сотрудники непроизвольно выпрямляли спину, словно прямо сейчас пронзительный взор мистера Львова нацелен прямо на них.
Соня вздрогнула, когда услышала в коридоре шаги. Подскочила со стула и заметалась по комнате, пытаясь найти лазейку, куда бы спрятаться. Может, в шкаф? Господи, да она же туда не влезет! Ну и какого черта она трескала кексы, спрашивается?! Может, вытащить все папки и бумаги?… О, окно!
Только через несколько секунд панических метаний, Соня поняла, что шаги в конце коридора принадлежат вовсе не Диме, и шумно выдохнула воздух из горящих легких.
Но когда в дверь постучали, потом она приоткрылась, Соня с тихим вскриком подскочила. И увидела на пороге…
Веронику Степановну.
Да, после событии двухдневной давности Соня стала слишком нервной и легко возбудимой.
И это все, что Соня может сказать о своем эмоциональном состоянии на данный момент.
– Софья, здравствуйте.
– Вероника Степановна, здравствуйте!
Соня подскочила к женщине и, сама не ожидая от себя такой смелости, сжала в ладони твердую руку матери Димы и приобняла за плечи. Она не могла объяснить, чем вызвана ее симпатия к этой женщине. Может тем, что, глядя на нее, запросто можно было представить, что именно такая женщина – честная, открытая и доброжелательная, способна вырастить и воспитать такого мужчину, как Дима.
– А я, вот, пришла попрощаться, – улыбнулась Вероника Степановна, не отталкивая Соню, а положив вторую мозолистую ладонь на их соединенные руки. – Сережа сказал, во сколько вы заканчиваете уроки. Дай, думаю, забегу…
– Ну что же вы раньше не сказали! Я бы сама приехала, куда вам удобно, – воскликнула Соня. Чуть не добавила: «Да хоть в особняк Львовых!», но вовремя прикусила язык.
– Ничего, Сонечка. Мне и прогуляться полезно. Да и Дима приказал Владимиру ходить за мной, как цепной пес. Приходится и его развлекать, а то скучно ему, наверняка, подле старухи сидеть.
Тогда Соня подхватила сумку и потянула женщину к двери.
– Ну что ж, раз гора не идёт к Магомеду, значит, мы идем есть мороженое. Или, если вы голодны, можем что-нибудь другое…
– Нет, Софья, спасибо. Мороженое как раз, – закивала головой Вероника Степановна, пока они шли к лифту. – Я уже пообедала дома. Теперь-то я сама готовлю.
– Неужели Астрид сдала позиции? – усмехнулась Соня, пропуская вперед Веронику Степановну, и придерживая створки лифта.
– Так Астрид-то у Димы в большом доме, а мы сейчас в городской квартире обитаем, – объяснила женщина. Язык Сони так и чесался спросить: «Кто это – мы?», но она стиснула зубы и даже прикусила кончик языка. Но простодушная Вероника Степановна сама поделилась информацией: – Алена уехала куда-то в курорты. Так Дима сказал.
– А, ясно, – вставила Соня, радуясь тому, что госпожи Львовой нет в городе. А если еще учесть, что Дима не поехал с ней…
– Жаль, не успела с ней попрощаться, – произнесла Вероника Степановна и перевела тему: – Вот, мы теперь втроем обитаем на квартире в каком-то высоченном доме. Признаться, я плутала минут двадцать по коридорам, пока нашла выход, – со смущенным смешком призналась она Соне. – Готовлю я сама. Димка хотел нанять кого-нибудь на время, или позвать Астрид. Но мы с Серёгой подняли тылы и не дали этому ходу, – тихий смех. – Вон, Ромка отдельно живет, наверняка дрянью всякой питается, хотя клянется, что готовит сам. А Серёжа растет, ему бы домашней еды. Вот и стараюсь, пока могу, хотя руки уже не те. Но когда еще придется поухаживать за своими мальчиками? Целый океан между нами, – с грустинкой в хриплом голосе продолжила Вероника Степановна.
– Вы может приезжать чаще, – предложила Соня, выходя из здания и предлагая согнутый локоть, на который оперлась Вероника Степановна, – Я уверена, Сережа будет только рад. Вот только эти многочасовые перелеты… Как вы их переносите?
– Слава Богу, давление у меня сто десять, редко скачет. Только ноги затекают, но это ничего.
– Думаю, Сережа и сам будет рад вас навестить. Ему только дай волю, каждую неделю мотался бы к вам, – улыбнулась Соня.
– Да, они с Димкой когда прилетают на каникулы, Сережка всегда у меня остается, – довольным тоном ответила Вероника Степановна.
«А Алена?» хотела спросить Соня, но Вероника Степановна опять сама выдала ответ:
– Алена всегда или у своих, или в гостиницах. Мы, бывает, и не видимся.
Они выбрали столик в углу кафе, на открытой террасе, где над их головами был раскрыт тент, спасая от палящих лучей обеденного солнца, а низкие перегородки из плетенного дерева отгораживали посетителей друг от друга.
Заказали ассорти мороженого на каждого и кувшин газированной воды со льдом и дольками лайма.
– Вы не против, если я закурю, Софья? – вежливо спросила Вероника Степановна.
– Конечно, не против.
Соня уже привыкла к курящим Львовым. Скоро и Серёжа наверняка начнет курить, ведь обычно сигаретами начинают увлекаться в старших классах, вместе со сверстниками, пытаясь почувствовать себя взрослыми.
Увидит ли Соня, как взрослеет Сергей? Или, когда-нибудь, через много-много лет, уже увядающая, сгорбленная «СофьАрнольдна» увидит в толпе высокую стройную фигуру молодого мужчины, с золотистыми глазами и пшеничного цвета волосами, который взглянет на нее тем же пронзительным взором, что успеет перенять от отца, и старые воспоминания нахлынут на Соню, и не сможет она сдержать слез, но и вымолвить ни слова не сможет, любуясь молодой копией Дмитрия Алексеевича, который оставит неизгладимый и незабываемый след в ее сердце.
Хотя, будем честны, он уже этот след оставил…
Вероника Степановна закурила тонкую сигарету, вставленную в мундштук из слоновой кости, и тонкий аромат хереса вывел Соню из задумчивости.
– Как думаете, может, Вову позовем? – предложила Соня. – А то жалко его, целыми днями за рулем, бедняга.
– Ой, как я рада, Софья, что вы сами это предложили. Но, боюсь, он откажется. Я его где только не таскала, везде со мной заходит. Он для Ирисовых уже, как сын родной.
Соня засмеялась, представив огромную фигуру Вовы, втиснутую в классический костюм, еле умещающегося на хрупкой мебели Ирисовых, попивающим чай из фарфоровых кружек, оттопырив толстый мизинец. Это вам не Дмитрий Алексеевич, который везде и всегда выглядит как раз и к месту.
– Конечно, я не против Вовы. И, кстати, Вероника Степановна, я вас прошу, обращайтесь ко мне на «ты». И так Серёжа на меня выкает. Хотя, тут уже ничего не поделаешь. Он мой ученик.
– Софья, я могу сказать, что Сережа относится к тебе далеко, не как к учителю, – с теплотой улыбнулась Вероника Степановна. – Ты ему стала, как сестра старшая, наставница. Он имя матери так часто не произносит, как твое. Димка даже его отчитал, когда за завтраком Сережа пять раз вспомнил тебя в разговоре. Что очень странно, – хмыкнула Вероника Степановна, туша сигарету в пепельнице. – Дима обычно не так строг с сыном, а когда разговор заходит о тебе…
Внимательные проницательные глаза Вероники Степановны смотрели прямо на Соню, и она молилась, чтобы краска стыда не залила его полыхающее лицо. А если даже это случилось, может Вероника Степановна отнесет этот румянец к духоте, что стоит на улице?
– Я…ну…я не знаю… – залепетала Соня, а прохладные пальцы Вероники Степановны легли поверх ее горячих пальцев, и тихим твердым тоном женщина сказала:
– Я никогда не лезла и не лезу в жизни своих детей. Но дело касается Сережи, будем честны, матери его совершенно плевать на родного сына, – припечатала она. – Так что, Соня, прошу тебя, будь осторожна с чувствами Сергея. Не причиняй ему еще большей боли, чем он пережил.
– Что?… О чем вы?… – забормотала Соня, услышав сдавленный голос и увидев удушающую боль в потемневших глазах.
Женщина нервно прикурила еще одну сигарету, когда официант принес заказ. Соня разлила воду по стаканам, а Вероника Степановна, уставившись куда-то далеко, словно уплывая с этого места в далекие гущи прошлого, тихо начала говорить:
– Это случилось семь или восемь лет назад. Тогда Серёжа только пошел в первый класс, и Димка решил это отпраздновать в ресторане. Были только самые близкие. Приехали родители Алёны. Роман тоже смог вырваться с работы. Праздник, вроде как, прошел хорошо, – пожала плечами Вероника Степановна. Помолчала и продолжила: – Никто до сих пор не знает, что там произошло. Тогда у Димы работал Вадик, шустрый такой мальчонка. Они с Димой отошли куда-то из зала, буквально на несколько минут. Потом Дима снова присоединился к нам. Но, Соня, – покачала головой Вероника Степановна, – ты бы видела эти глаза. Черные, как смоль. А сам… Как будто вся кровь отхлынула от тела, даже пальцы на руках у него побелели. Странно, что, кроме меня, этого никто не заметил. Видимо, сердце материнское, почувствовало что-то темное и… ноющее, что ли, в сыне. Остаток вечера Дима все время молчал, даже иногда не отвечал на вопросы. Какой-то рассеянный, задумчивый…
Вероника Степановна отпила воды, и четко выверенным движением вдавила сигарету в пепельницу.
– Алене всегда было недостаточно внимания. Она везде хотела быть на первом месте, чтобы ей в рот смотрели и восхищались. Ревновала Диму ко всем, от школьницы до старухи. За годы брака она так и не узнала, и не поняла Диму. То, что он, как Лёшка мой был – однолюб. И если выбрал Алену, хотя и был вынужден это сделать, после того как она забеременела, то никогда не смотрел на сторону.
Вероника Степановна замолчала. Соня сидела без движения, даже вдохом боясь выдать свое состояние или нарушить этот момент. А еще, что-то замершее внутри, интуиция или душа, черт его знает, подсказывала Соне, что самое страшное еще впереди.
И она оказалась права.
– Дима повез Алену домой, попросил меня забрать Сережу к нему на квартиру. Но родители Алены захотели побыть с внуком, настояли, говорили, что скучали по Сереже. Хотя я хотела его забрать с собой, правда, хотела. Господи! – вдруг прошептала Вероника Степановна, с силой сжала пальцы в кулаки, уперла их в лоб и процедила сквозь зубы: – Почему я не настояла на своем? Почему я не уберегла своего мальчика, своего единственного внучка? Почему я не почувствовала, какая беда ожидает моего рыжего ангелочка? Какая же я после этого бабушка?! – тихо стенала Вероника Степановна, вжимая дрожащие, с побелевшими костяшками, кулаки в веки, из-под которых хлынули слезы – горькие, прозрачные, соленые, они текли по осунувшимся щекам. Шокированная Соня подсела ближе, и приобняла дрожащее тело женщины твердой рукой.
– Ну что вы, Вероника Степановна. Вы – отличная бабушка! Я же вижу, как Серёжа вас уважает, любит очень сильно. Хоть и шкодит, но слушается вас. Да вы – самая лучшая бабушка на свете! Строгая, но такая заботливая, – лепетала Соня, которая никогда не была сильна в успокоении страдающего. Но так ей хотелось перенять хотя бы каплю той боли, что разрывало доброе сердце этой страдающей женщины!
Протянула салфетку, и Вероника Степановна вытерла слезы. Затем женщина крупными судорожными глотками осушила стакан и сделала глубокий вдох, словно готовилась окунуться в непроглядные страшные тинные воды прошлого, что когда-то поглотили счастливые дни Сергея. И Соня тоже непроизвольно сделала глубокий вдох, как перед прыжком в кошмар.
– Мы с Ромой поехали на квартиру Димы. Рома хотел жить в гостинице. Он еще со службы привык сам по себе, рано стал самостоятельным. Но в этот вечер я не хотела его отпускать от себя, уговорила остаться. Словно чувствовала… Мне никак не спалось, вот неспокойно было на душе, сердце стучало так, вот прям так – тук-тук, тук-тук, тук-тук! – Вероника Степановна прижала кулак к груди и сделала несколько глухих быстрых ударов. – Я уж думала – всё, конец пришел за мной, инфаркт или другая напасть, Ромку думала будить. Так он сам проснулся. Когда он спустился со второго этажа… Господи! Ты бы видела его лицо! – задохнулась Вероника Степановна и Соня вслед за ней. – Не приведи Господь такое еще раз увидеть! Я думала, его самого удар хватил. Ромка у нас и без того вечно хмурый, еще и темненький. А тут лицо, – прерывающимся задыхающимися голосом говорила Вероника Степановна. – Словно вот на мраморе! Топором! С размаха! Боже мой! – она выпила еще воды, которую бледная Соня протянула дрожащей рукой. После этого женщина еще с полминуты сидела с закрытыми глазами, пытаясь восстановить дыхание: – Наверно поэтому его солдаты боятся, даже когда имя услышат, – чуть усмехнулась. Затем продолжила бесстрастным голосом, будто все ранее сказанное высосало из этой сильной крепкой женщины все эмоции: – Алена в больнице, говорит Рома. Я – как, что, почему? Ничего не понимаю. Со страху подумало было, не дай Бог, Дима ей что сделал, – мелко вздрогнула. – Рома оделся на ходу и к двери. Не хотел меня с собой брать. Но я вцепилась! Вот так, Соня, вцепилась! – прошипела Вероника Степановна белыми губами, впиваясь в руку Сони каменными пальцами и глядя на нее расширенными глазами. – И говорю ему – если мать я тебе – с собой возьмешь. А не то – имя мое забудь, и цветов на могилу таскать не смей! – затем ослабила хватку и откинулась на спинку сидения. – Это я, конечно, через край хватила, но Ромку проняло. В больнице нашли палату. Там в коридоре родители Алены, с такими лицами, Господи! – скривилось лицо Вероники Степановны. – Будто это мы их дочь своими руками в ванну положили и по венам лезвием… Сережка где, спрашиваю первым делом. А потом и выяснилось, что эти два… – Вероника Степановна проглотила смачный мат и прицедила: – недоумка, приехали домой к дочери. Димы, говорят, не было. А Сережа-а-а-а… пошел искать маму-у-у… – протянула женщина скорбным, разрывающим душу, голосом. Слезы текли по ее лицу белесому, которое морщины глубокие прорезали вдоль и поперек, раскрывая и показывая пульсирующие незаживающие раны. А глаза, чернильно-серые, страдающие омуты, полные густой непроглядной боли, посмотрели на замершую бледную Соню. И губы, сливающиеся мертвенно-белым цветом с лицом, проговорили: – Нашел Сергей свою маму. Она в ванной лежала. Думала себе вены резать. А как Серёжа на пороге появился, так и пустила в ход лезвие.
Соня сжала веки. Яркие искры сверкали под темной непроглядностью век. Острыми электрическими вспышками прошли по сердцу, пробирая на̀сквозь. До глубины. До корней. Доставая заточенным блестящим острием до души. Раня до крови, до кишок, до вывернутых от боли вен. Но все равно, не смотря на эти яркие вспышки боли, перед внутренним взором Сони стоял он – маленький рыжеволосый мальчик, в белой рубашонке и брючках, завтрашний первоклашка, смотрящий, как мать хладнокровной рукой прорезает бледную кожу, а маленькие золотистые детские глаза не понимают всего ужаса происходящего, и лишь тоненькое «ма-а-ам» срывается с пухлых невинных губ.
– Ромка там этого Вилория чуть не убил, – с затаенной гордостью проговорила Вероника Степановна. – Еле оттащили. Ну пару передних зубов этот недомужчина лишился. И пока Ромка его за грудки тряс, тот признался, что Алена сама позвонила им, сказала, что Дима ушел от нее, а она жизнью кончать собирается. Хотела, как всегда, быть в центре внимания, чтобы ее страдания и мучения публика видела да аплодировала стоя. Вот они и кинулись в дом. И даже не додумались за ребенком проследить. Господи, – осенила себя крестом Вероника Степановна, – Я тогда впервые возжелала смерти человеку. Алене. – припечатала она хриплым твердым голосом. Помолчала и тихо продолжила: – Хотя она потом несколько месяцев в больнице лежала, с мозгоправами лечилась. Стенала и выла, что не видела Сережу. Выстрадала, выбралась. Думала, ей уроком будет. А она, как была…дрянью, так и осталась.
– Боже, Господи, спаси, – выдохнула обессиленная Соня, даже не чувствуя, что до крови прикусила губу и теперь тоненькая струйка потекла по подбородку. Равнодушно и хладнокровно вытерла кровь салфеткой, а Вероника Степановна продолжила:
– Димку ее родители сразу позвали, благо, недалеко отъехал от дома. Он эту…идиотку в больницу, не стали ждать скорую. Потом, как я Рому успокоила немного, нам сказали, где Дима с Серёжей. Им дали отдельную палату. Боже, Со-о-оня, – глухо простонала Вероника Степановна, и Соня лишь крепче обняла ее, пытаясь передать ей хоть какую-то часть своих сил, которых и осталась-то маленькая толика. – Сережа, маленький, бледненький, спит себе на кушетке. Ему, ангелочку нашему, укол сделали, чтоб уснул. Он на этой кровати больничной вот такусенький, – Вероника Степановна сложила ладони вместе и протянула их рыдающей Соне. – Даже в моих ладонях не уместился бы! А Дима… – выдохнула и прошептала: – Он враз лет на десять постарел. Я никогда его слез не видела. Даже когда отец их умер, они с Ромкой на автомате все делали, боль прятали, от меня, от себя, от окружающих. А тут…
Несколько минут женщины плакали, склонив друг к другу головы, внимая, принимая боль друг друга, и словно вместе заново переживая те страшные часы.
Потом Соня вытерла слезы Вероники Степановны, помогла выпить воды, придерживая стакан, затем смахнула свои слезы с ледяной кожи. Вероника Степановна прикурила сигарету, выдохнула дым в сторону, и продолжила опустошенно и как-то бездушно:
– Сергею сказали, что это был кошмарный сон. С ним работал психолог несколько лет. Вроде все срослось, забылось. Но Серёжа как очнулся, так сразу и кинулся к отцу и говорит – во сне слышал, что папа маму бросил, и она умирает. Видимо, родители Алены по дороге обсуждали, а Сережа, наверняка, услышал, запомнил. Они ведь не знали моего внучонка, который с детства был такой умный, смышлёный, все схватывал на лету. Откуда им знать-то, видели раза три с рождения.
Вероника Степановна замолчала, но и не нужны были громкие слова, чтобы выразить ту боль и скорбь, которыми наполнились следующие несколько лет.
– С тех пор мы не затрагиваем эту тему. Дима запретил строго настрого, а ослушаться его мы не можем. Ведь мы не только семья, а еще и товарищи, так сказать, – помолчала. – Сережу долго мучили кошмары. Он кричал, и всегда, кстати, звал только папку своего во сне. А когда Дима его на руки брал, успокаивал, Сережа все просил, чтоб он маму не бросал.
Они молчали. И каждая молчала о своем…
Вероника Степановна молчала о боли и страдании, через которые она проходила вместе с родным сыном и любимым внуком…
А Соня молчала…о Сереже. О том, через какой ужас и кошмар прошел и до сих пор проходит этот умный, веселый, добрый подросток. И сколько еще трудностей ему предстоит пережить…
А Соня молчала…о Диме. Об этом могучем, словно ветер, крепком, словно скала, сильном, словно гром, мужчине. Через что он прошел, и проходит до сих пор с сыном на руках. И через что ему еще предстоит пройти…
А Соня молчала… о двух Львовых, которые пережили вместе столько в своей жизни, что эти нити связали отца и сына покрепче кровных уз…
Соня почувствовала прикосновение руки Вероники Степановны, и посмотрела на нее.
– Соня, я вижу, как загораются глаза сына при одном только звуке твоего имени. Да его словно молнией прошибает! И с какой жадностью он слушает все, что Сережа рассказывает о ваших уроках. Ворчит, чтоб не болтал, а сам не слушать не может, – усмехнулась Вероника Степановна и покачала головой. Но затем ее лицо стало серьезным, а голос твердым: – Они самые мои дорогие люди на свете. Сережа, Дима и Рома. И что бы у вас там ни было, я в это не лезу. Но, прошу тебя, Соня, отнесись к этому со всей возможной ответственностью.
– Вероника Степановна… – прошептала Соня хриплым голосом, но женщина ее перебила:
– Смотри-ка, мы всю воду выпили, а мороженое в молоко растаяло. Еще закажем, Соня?
Взмахом руки подозвала официанта. Подмигнула Соне, и ту прострелило от этого мимолетного, знакомого и такого дорогого жеста…
