Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

КАРМЕЛИНА

В то воскресенье мой кузен немало удивил меня, когда, взяв свою шляпу и плащ, вдруг поглядел мне в глаза.

– Э... – начал было он и замолчал. Потом прочистил горло. Сейчас мы были в кухне одни – большинство помощников повара и служанок отправились к мессе. Каменные плиты пола блестели, столы были отскоблены добела, сквозь маленькие оконца со свинцовыми рамами лились лучи солнца, и я с нетерпением ожидала нескольких минут тишины и покоя. Мне надо было сделать торт из летних персиков, и мне не терпелось испробовать свою новую идею для верхней корочки – что-то вроде спирали из воздушного слоёного теста. Но Марко всё не уходил, теребя в руках свою шапку и выглядя изрядно сконфуженным.

– Хм, – сказал он наконец. – Большое спасибо, Кармелина. За... то, как ты выручила меня вчера.

– Это я должна благодарить тебя, Марко. – Пожалуй, не будет вреда, если напомнить ему о великодушии, которое он проявил, дав мне здесь приют. Я посмотрела на персики, которые я сортировала для торта, отделяя спелые и хорошие от помятых. – Я рада, что могу тебе помочь.

Марко больше не пропадал за игорными столами так надолго, как в день свадьбы мадонны Джулии, но мне по-прежнему приходилось прикрывать его, когда приближался час ужина, а его всё ещё не было, чтобы начать приготовления. Вчера, когда он опять не вернулся, в дело вступила я, проследив за тем, чтобы для детей Борджиа поджарили на огне рёбрышки, проверив, как подмастерья кладут начинку в пирожные, приправив салаты, прежде чем служанки подали их наверх, и понаблюдав за разливанием вина по графинам. Марко возвратился в кухню, красный от смущения, когда рёбрышки принесли обратно из столовой в виде груды обглоданных костей.

– Я просто не мог уйти, – упрямо сказал он, как будто я с ним спорила. Я помнила, как он эти же слова этим же тоном говорил моему отцу. – Мне только-только начало везти – ещё одна партия, и я бы всё отыграл!

– Да, Марко, – молвила я, глядя в миску с персиками. Будучи шеф-поваром кузины кардинала и его любимых незаконных детей, Марко зарабатывал двадцать пять дукатов в год – и сколько из этого уходило на кости, карты, травлю быков и ставки на то, когда умрёт нынешний Папа и кто будет следующим Папой. Однажды я видела, как Марко поставил свой недельный заработок на то, что один таракан переползёт комнату быстрее, чем другой.

– Я больше не буду играть, – с убеждением в голосе сказал Марко. Он не раз говорил это и моему отцу. И всё равно, по меньшей мере, дважды в неделю у него находился какой-нибудь предлог, чтобы ускользнуть прочь на несколько часов между полуднем и временем приготовления вечерней трапезы, причём на его красивых щеках рдел румянец возбуждения, а глаза лихорадочно блестели. – Я не забуду, как ты прикрыла меня, Кармелина. Ты моя спасительница, милая кузина.

Он протянул руку и в знак благодарности легонько ущипнул меня за подбородок. В его глазах светилась нежность, что меня удивило – обычно он смотрел на меня с раздражением, как будто всё ещё не мог до конца поверить, как это я добыла себе место в его кухне.

– Я, правда, благодарен тебе, Кармелина, – сказал он, и в его голосе не было ни капли неприязни. – Пусть я порой на тебя кричу, и ты знаешь, я не одобряю того, что ты сделала, совсем не одобряю. Но я рад, что ты теперь здесь, со мной.

– Спасибо, Марко. – Я была тронута. Он всё-таки приходился мне кузеном, хотя и дальним – последним родственником, который у меня остался. И мне было значительно легче теперь, когда он больше не испытывал ко мне неприязни. – Но тебе не надо извиняться передо мною за то, что ты иногда на меня кричишь. Ты же знаешь, все повара кричат.

– Видит Бог, твой отец всегда кричал, – вспомнил Марко. – А если я, по его мнению, двигался недостаточно проворно, он бил меня по голове поварёшкой. А теперь я так же бью Пьеро и других подмастерьев.

– Уволь Пьеро, – посоветовала я, отбросив в сторону персик с подгнившим боком. – Этот парень – наглец, и к тому же у него совершенно не получается выпечка.

– Я терпеть не могу выгонять тех, кто на меня работает. Уволь его ты, когда он вернётся с мессы.

– С удовольствием. – Это наверняка подымет моё реноме среди подмастерьев.

Марко прислонился к дверному косяку, перебросив плащ через руку.

– Жаль, что ты не родилась мальчиком, милая кузина. Из тебя вышел бы лучший повар, чем из меня.

– Из меня и так вышел лучший повар, – заметила я. – Помнишь, когда тебе было шестнадцать и ты запорол то рагу из говяжьей вырезки, потому что был занят выяснением того, у какой лошади какие шансы на тех скачках в Палио? Как ты думаешь, кто спас то рагу? Кто добавлял в него изюм и розовый уксус и греческое вино, покуда оно не стало съедобным, и собственноручно снял его с огня, когда отец смотрел в другую сторону? Я, вот кто, а мне тогда было не больше двенадцати лет.

– Так это была ты? – Марко присвистнул. – Тогда я твой должник. Ты спасла шкуру на моей спине. А ты разве не пойдёшь к мессе?

– Ни одна церковь меня не примет. – Только не с теми грехами, которые отягощали мою душу. Нынче утром я извлекла руку святой Марфы из кошеля, который обычно носила под верхней юбкой, и помолилась перед нею. Наверное, этого достаточно. К тому же у меня действительно руки чесались попробовать испечь эту новую корочку для торта с персиками. Интересно, получится ли у меня раскатать тесто спиралью, не сделав его при этом более жёстким?

– Тогда можешь проследить за служанками, когда они вернуться с мессы? Дело в том, что я хочу посетить один храм в Борго.

Стало быть, он хочет сходить в Борго на какую-то игру в примьеру, а может быть, на петушиные бои.

– Насладись своим походом в храм, – сказала, лишь слегка приподняв брови, и Марко улыбнулся мне мальчишеской улыбкой и ушёл, охваченный надеждой. Сегодня, сегодня, ему наконец повезёт. А если не сегодня, то наверняка завтра.

Завтра, всегда завтра.

Служанки начали понемногу возвращаться, те, что не пошли исповедоваться в своих грехах, и я сразу же усадила их за работу – одни принялись чистить столовое серебро, другие – проверять и пересчитывать продукты в кладовых. По крайней мере, здесь, в палаццо Монтеджордано, были образцовые кухни – и мне даже было приятно, что нынче я буду в них полновластной хозяйкой. Главная кухня с духовыми шкафами и вечно крутящимся вертелом была, как и положено, отделена от судомойни, где плиты пола покрывала счищенная чешуя рыбы и где кухонные мальчишки мыли и скребли непрестанно поступающую из столовой грязную посуду... Потом следовала холодная комната, где можно было спокойно взбить сливки и где можно было хранить дичь вдали от жара духовок... Потом двор, куда во всякое время дня и ночи приезжали повозки с дровами для духовок, дичью для вертелов и всё ещё бьющейся свежей рыбой из реки.

В обычной кухне мне пришлось бы тратить своё свободное от стряпни время, лихорадочно пытаясь переделать все дела, которые всегда накапливались в доме: из духовых шкафов нужно было вымести золу, дичь надо было тщательно проверить на первые ещё чуть заметные признаки тухлости, полы надо было мести, мести и мести опять. Но здесь всё было организовано в высшей степени толково – дичь не протухала, поскольку для её правильного хранения было довольно места; имелось огромное число судомоек и кухонных мальчишек, чтобы освобождать духовки от золы и постоянно мести полы; щепки для растопки и кулинарные травы подвозили повозками, так что мне никогда не приходилось беспокоиться о том, что огонь в моей кухне погаснет или нечем будет приправлять каплунов.

Да, я могла привыкнуть работать в таком доме. Дома, где у меня иногда выдавался часок-другой тишины и покоя, чтобы поставить мой персиковый торт в духовку, я подправляла, если мне того хотелось, рецепты моего отца. И нынче после полудня я как раз этим и занялась. Когда-то я считала рецепты отца такими же священными и неизменными, как каменные скрижали с заповедями, которые Господь дал Моисею, – но теперь я начала вносить в них свои собственные изменения. Щепотку шафрана, чтобы добавить соусу цвета и теплоты; чуток соли в сладкое пирожное, чтобы вкус был ярче... да, кстати, что говорит мой отец о персиковом торте? Я перевернула несколько потёртых листков, пока не дошла до страницы 16, параграф «Выпечка», наслаждаясь своими спокойными, ничем не прерываемыми мыслями, но мне следовало бы знать, что никакому повару не удаётся урвать для себя час тишины. Даже в, кухнях, столь роскошных и снабжённых всем необходимым, как здесь.

– Ого! – раздался за моей спиной мальчишеский голос. – Я думал, что знаю всех служанок мадонны Адрианы, но ты новенькая.

– Вон, – не оборачиваясь, сказала я. Мне совершенно не хотелось, чтобы мои мысли прерывал какой-нибудь паж или слуга, который мечтает о служанках на кухне – от пара из котлов они-де расцветают рано. О девушках с наполовину расшнурованными корсажами, слизывающих с кончика пальца мёд и только и ждущих, чтобы их нагнули над столом и хорошенько натёрли оливковым маслом, как свежеощипанную утку. Святая Марфа, огради меня от распалённого мужского воображения! – Вон из моих кухонь, сейчас же, – повторила я, переворачивая страницу.

– Это не твои кухни, моя красотка, а маэстро Мартини, или как его там.

Я в гневе обернулась, однако мой гнев тут же угас, когда я увидела золотисто-рыжие волосы, прислонившееся к двери длинное худое тело, едва пробивающуюся рыжеватую щетину, дорогой камзол, небрежно расшнурованный над рейтузами, и модные башмаки из тиснёной испанской кожи. То был не паж, не слуга, а сам Хуан Борджиа, шестнадцатилетний юнец, который, тем не менее, был уже герцогом Гандии и даже имел в городе свой собственный дом, но по-прежнему проводил много времени в палаццо Монтеджордано, навещая свою младшую сестру Лукрецию и своего маленького брата Джоффре. Мне уже приходилось издали видеть Хуана Борджиа, когда он важно вышагивал со своими друзьями или ерошил волосы своей сестры или пожирал глазами мадонну Джулию – к тому же я немало о нём узнала, подслушивая разговоры служанок.

Кстати, я заметила, они все разом бросили чистить столовое серебро, стоило ему появиться, и проворно разбежались по кладовым.

– Ваша милость. – Я присела в не очень-то глубоком реверансе, но голос мой остался твёрд. – Приношу вам свои нижайшие извинения, но я кузина маэстро Марко Мартини, и он оставил эти кухни на моё попечение. Он очень щепетильно следит за тем, кто приближается к его очагам и духовым шкафам.

– Это не его очаги и духовые шкафы, а мои. – Герцог Гандии ласково погладил эфес рапиры на своём поясе. – Как и ты, моя красотка.

По-видимому, он не заметил, что я вовсе не красотка. Наверное, шестнадцатилетнему юнцу любая женщина кажется красоткой, даже если она длинная и некрасивая, как стебель спаржи, и одета в передник с пятнами от корицы.

– Я работаю на мадонну Адриану, ваша милость, – поправила его я, глядя в пол, – и со всем моим уважением к вам эти кухни принадлежат ей.

– А кто, по-твоему, за всё это платит? Адриана позволяет мне делать всё, что я захочу, вот так-то. Мои отец, сестра, братья – эта старая сука отлично знает, кто здесь намазывает масло на её хлеб. – Он с важным видом вошёл в кухню – во всяком случае, настолько важным, насколько ему позволяли его модные излишне остроносые башмаки. – Так ты шлюха маэстро Сантини? Та самая, которую он называет кузиной?

Я почувствовала, как мои щёки заливает краска, но по-прежнему не отрывала глаз от пола.

– Я действительно его кузина. Недавно осиротевшая.

– Стало быть, сразу и кузина и шлюха. – Герцог Гандии небрежно махнул рукой, нагло оглядывая меня с головы до ног. – У меня до сих пор не было кухонной шлюхи. Интересно, чем она отличается от обычной? – Он наклонился ко мне и понюхал, прижимаясь своей покрытой юношеским пухом щекой к моей. – Во всяком случае, пахнешь ты лучше, это точно.

Я отдёрнула голову и бочком отодвинулась от него, стараясь, чтобы между нами оказался стол.

– Ваша милость...

– Ну же, полно тебе ломаться! – Он, ухмыляясь, схватил меня за талию. – Давай-ка польём тебя медком и хорошенько повертим на моём твёрдом вертеле.

Можно подумать, я никогда прежде этого не слыхала. «Святая Марфа, – мысленно спросила я свою небесную покровительницу, или, по крайней мере, её руку, – скажи, апостолы Господа нашего торчали в твоей кухне, спрашивая, не желаешь ли ты повертеться на их твёрдых вертелах?»

– Простите меня, ваша милость, – бодро сказала я. – Позвольте мне убрать эти рецепты. Маэстро Сантини спустит с меня шкуру, если я оставлю их лежать на виду.

– Рецепты, говоришь? – Он схватил листок и вгляделся, держа его вверх ногами. – Выглядит как тарабарщина, всё закодировано. Это что, магические заклинания? Выходит, маэстро Сантини нашёл себе сразу и шлюху, и повариху, и ведьму в одном флаконе? Может, ты сможешь поколдовать и для меня? Сделать так, чтобы этот белокурый лакомый кусочек Джулия Фарнезе пожелала меня, а не его высокопреосвященство моего отца; она слишком уж сочная для такого старика...

– Нет, это не магия! – Я заливисто рассмеялась. – Просто рецепт для приготовления семенников быка. Ваша милость знает, как готовить семенники быка?

– Семенники? – Его рука уже не так крепко обвивала мою талию. – Э-э...

– Они, разумеется, должны быть свежие. – Я схватила из миски на столе бело-розовый персик, такой спелый, что мои пальцы погрузились в его мякоть. – В идеале они должны быть только что отрезаны и даже ещё кровоточить. Потом надеваешь их на вертел... – Я проткнула персик вертелом, приложив при этом большее усилие, чем было необходимо. – Либо их можно подать уже разрезанными на дольки. – Сняв персик с вертела, я взяла самый большой из ножей Марко, совершенно чудовищную штуку – гибрид боевой секиры и мясницкого тесака и одним жестоким ударом разрубила плод надвое – бах! Хуан Борджиа вздрогнул, и мне показалось, что из кладовых, куда попрятались служанки, я слышу сдавленное хихиканье. – Поджаривать надо на сковороде с зелёным луком, – ещё раз бах! – и персик развалился на четвертинки, – и ломтиками острой копчёной ветчины. – Бах! Он разделился на осьмушки. Кончиком массивного ножа я подцепила дольку мякоти и протянула её сыну кардинала, причём красноватый сок капал с лезвия, точно кровь. – Хотите есть, ваша милость?

Да, из кладовых точно слышался сдавленный смех, но герцог Гандии его не слышал. Он смотрел на меня уже без всякого воодушевления. Я бросила беглый взгляд на переднюю часть его обтягивающих рейтуз и увидела, что теперь его вертел уже явно не годился для того, чтобы что-либо на него насадить.

– А, неважно, ты всё равно уродина, – хмуро сказал он. – Пускай тобою довольствуется повар.

Он стал торжественно удаляться; я присела в преувеличено низком реверансе, стараясь не улыбаться, пока он совсем не скрылся из вида.

Двери кладовок со скрипом отворились, я обернулась и увидела, что оттуда, хихикая, выходят на цыпочках с полдюжины служанок.

– Не очень-то вы мне помогли!

– Простите, синьорина, – нестройным хором ответили они, приседая в реверансах. – Похоже, у вас и самой хорошо получилось держать его в узде. – И они покатились со смеху.

– Повертим на моём вертеле? – давясь смехом, передразнила Хуана Борджиа одна из служанок. – Ой, не могу!

Я посмотрела на неё, потом на остальных.

– Вы ведь уже слышали эти слова, не так ли?

– Ещё бы!

Я тоже засмеялась и, подбросив свой огромный нож, так что он кувыркнулся в воздухе, ловко поймала его в честь сдувшейся спеси герцога Гандии и его ещё больше сдувшегося гульфика[49]49
  Гульфик – в средневековом мужском костюме то же, что и современная ширинка.


[Закрыть].

– Вы не могли бы научить меня так орудовать ножом, синьорина? – попросила меня служанка с рябым лицом. Прежде она только бросала на меня сердитые взгляды – собственно, большинство служанок с негодованием встретили вторжение на кухни новоявленного заместителя повара, да к тому же женщины, которая вдруг начала раздавать им приказы. – Я бы не отказалась научиться таким трюкам, – продолжила рябая служанка, кивая в сторону ножа. – Было бы полезно иметь под рукой такой вот ножичек, когда il Duche[50]50
  Герцог (ит.).


[Закрыть] в очередной раз с важным видом заявится на кухню с расстёгнутым гульфиком!

– Вот если бы это был его старший брат Чезаре, – присвистнув, сказала другая служанка, – лично мне нож бы не понадобился!

– Или маэстро Сантини, – хихикнула первая служанка и доверительно наклонилась ко мне. – Ты его кузина, Кармелина, – так скажи, есть ли у него женщина? Ну же, скажи нам!

– Единственная женщина в жизни Марко – это госпожа Фортуна, – отвечала я, – и желает он её, только когда играет в зару.

Однако я не могла не порадоваться – служанки впервые смягчились по отношению ко мне настолько, чтобы назвать меня по имени.

– Значит, маэстро Сантини – дурак. – Рябая служанка пожала плечами. – Но всё равно он красавец.

Все дружно закивали, и я в знак согласия тоже не могла не пожать плечами. Конечно же мой кузен был красив, и к тому же он был одним из тех немногих мужчин, для взгляда на которых мне приходилось поднимать глаза, а не опускать; приятное чувство для девушки, которая уже к четырнадцати годам вымахала длинной, что твой кухонный вертел.

– Не пора ли вернуться к работе в кладовых? – бодро молвила я. – И к столовому серебру. А потом я вам, быть может, покажу несколько штучек, которые можно проделывать с ножом, чтобы впредь отгонять il Duche.

Они занялись своим делом, добродушно ворча, а я, улыбаясь, вернулась к своим рецептам. Возможно, я в конце концов всё-таки завоевала себе положение в кухнях Марко – моё собственное место в кухонной иерархии.

Разрезанный мною на восемь частей персик всё ещё лежал на столе, исходя соком, и я положила ломтик себе в рот.

– Добавить, что ли, вишен в персиковый торт? – пробормотала я в раздумье. – А сверху корочку из сдобного лимонного теста, и слегка посыпать её сахаром и сбрызнуть розовой водой и на самом верху завернуть спиралью... – Я огляделась, чтобы удостовериться, что служанки меня не услышат, и, достав кошель с рукой святой Марфы, развязала его.

– А ты как думаешь? – спросила её я. – Персики с вишнями или персики с черникой?

Рука не шевельнулась. Само собой, она и не могла двигаться, ведь она была мёртвая. Она никогда не двигалась, что бы там ни утверждали жадные монашки. Я пожала плечами и засунула кошель с рукой обратно под юбку.

– Вишни, – решила я и положила в рот ещё один ломтик персика. «Интересно, – подумала я, вытирая нож о передник, – понадобится ли он мне опять, если Хуан Борджиа опять явится на кухню».

ГЛАВА 5

Милости надо даровать постепенно;

так они приобретают лучший вкус.

Макиавелли

ДЖУЛИЯ

В серебристую гриву кобылы были вплетены ленты такого же алого цвета, как одеяние кардинала, а на шее у неё висела табличка. Она стояла во дворе конюшни, когда я по просьбе мадонны Адрианы сошла вниз.

– О! – Я осторожно прошла в своих башмаках на высоких деревянных подошвах по усыпанным соломой булыжникам, которыми был замощён двор; ухмыляющиеся помощники конюхов и стражники расступались передо мною. Серая в яблоках кобыла нетерпеливо била копытом; я наклонилась вперёд, чтобы прочитать надпись на табличке, что висела на её стройной шее.

«Чтобы унести мою Персефону из подземного мира, если она того пожелает. – Эти слова были написаны чётким размашистым почерком, который я уже хорошо знала. – Или чтобы она покаталась рядом со своим царём подземного мира, если ей захочется остаться».

Подписи не было – только заглавная буква «Р.» с росчерком. Я дотронулась до неё.

– Родриго, – произнесла я как бы для пробы. Трудно думать о кардинале, называя его иначе, чем «его высокопреосвященство». Трудно себе представить, что всего несколько месяцев назад я думала о Родриго Борджиа просто как о ещё одной похожей на алую летучую мышь фигуре среди группы одетых в красное кардиналов на моей свадьбе.

Кобыла легко коснулась губами моего рукава; ленточки в её гриве трепетали на ветру.

– Мне бы следовало отдать тебя обратно, – сказала я ей, почесав её бархатистый нос, – но ты же такая прелесть, верно? – Она была прекрасна – маленькая, изящная, идеально подходящая для такой невысокой наездницы, как я; её серая в яблоках шкура была вычищена до атласного блеска, а на спине было дамское охотничье седло из полированной тёмной кожи и винно-красного бархата. Я нисколько не сомневалась, что стремена на ней подтянуты как раз для моего роста.

– Давайте найдём ей стойло, – велела я конюхам, которые в восхищенном молчании стояли полукругом, любуясь кобылой. Они бросились в конюшню с граблями и охапками сена; я взяла кобылу за красные кожаные поводья и повела её вслед за ними. – Персефона, – молвила я. – Наверное, мне надо так тебя называть? Вряд ли ты ешь гранаты, а? Для лошадей они не подходят. – Подаренный мне гранат всё ещё лежал в моей комнате – я не знала, что мне с ним делать. Я не видела кардинала Борджиа с тех самых пор, как он вложил его мне в руку – мадонна Адриана сказала, что он слишком занят делами Ватикана, поскольку теперь уже нет сомнений, что Папа наконец собрался умереть.

– Думаю, ты не увидишь моего кузена ещё несколько недель, – сказала она мне нынче утром. Лукреция уже упорхнула на свои уроки – сегодня утром у неё была встреча с учителем французского и с учителем музыки, который учил её играть на лютне, – но малыш Джоффре всё ещё медлил уйти из столовой, зевая над своим кубком подслащённой воды с лимоном, и мадонна Адриана любовно потрепала его по волосам. – Дети будут скучать по своему отцу, не так ли, моя лапочка? И, возможно, ты, милая Джулия, будешь скучать по нему тоже.

Я внимательно посмотрела на неё. Она была, пожалуй, чересчур полна, но для своих сорока шести лет она хорошо сохранилась; грудь её всё ещё была высока и красива, на её вечно улыбающемся лице не было морщин, и оно как нельзя лучше гармонировало с её бордовыми или фиолетовыми бархатными платьями, замысловатыми головными уборами и массивными золотыми перстнями.

– Как вы можете так поступать? – спросила я её наконец. – Играть роль сводни при жене вашего собственного сына? Как вы можете?

Она заколебалась, и её улыбка вдруг сделалась добрее, чем та, словно приклеенная, заученно очаровательная улыбка, которую я привыкла видеть на её лице.

– В этом мире нам, женщинам, приходится нелегко, милая моя Джулия. – Она говорила так же откровенно, без экивоков, как и я. – Я родилась не такой красавицей, как ты, но я всё же как-то устроилась. А если мир жесток даже к молодым женщинам, то ты даже представить не можешь, как он безжалостен к вдовам и сиротам. Мой Орсино для меня большое утешение, он свет моих очей, но в нём нет огня, и сам он дорогу себе не пробьёт. – Она ласково посмотрела на маленького Джоффре. – Чтобы продвинуться, ему понадобится помощь.

– Выходит, так вы ему помогаете?

– Он только что получил управление городком Карбоньяно, – отвечала мадонна Адриана. – Премилое местечко, и к тому же процветающее. Возможно, потом он выберет военную карьеру. Быть может, на этой стезе его ждёт успех. И всё это благодаря моему кузену Родриго – он всегда о нас заботился. Примерно так же, как твой брат Сандро заботится о тебе. Ну а я взамен забочусь о Родриго. – Она улыбнулась, сняла руку с плеча Джоффре и нежно пощекотала меня под подбородком. – А теперь почему бы не прогуляться к конюшням, моя дорогая? Родриго тебе кое-что прислал. Думаю, ты всё-таки по нему немного скучаешь, а?

Да. Её внезапное мягкосердечие так меня ошеломило, что я едва себя не выдала. Да, я почти скучала по кардиналу. В последние дни я ловила себя на том, что чересчур много времени думаю о том, как его большой палец скользил по кончикам моих пальцев. Строго говоря, это не считалось грехом – во время приветствия мужчина мог коснуться руки замужней женщины, не нарушая никаких приличий. Но это было одним из тех «негрехов», о которых я решила не рассказывать на исповеди. Расскажи я об этом, и каким-то образом окажется, что это всё-таки грех, причём в нём виновата я сама, и тогда мне придётся ближайшие две недели провести на коленях, замаливая то, в чём не было никакой моей вины.

Видя, что я молчу, мадонна Адриана снова улыбнулась.

– Спустись в конюшни, голубушка. – Её доброта действовала на меня ещё более обескураживающее, чем её прежнее самодовольство.

– Ого! – послышался со двора конюшен юношеский, полный откровенного восторга голос и отвлёк меня от тревожащих душу мыслей.

«Убирайся, Хуан», – подумала я. Средний сын кардинала постоянно докучал мне в последнее время, слоняясь поблизости, бросая на меня плотоядные взоры и поднимая брови, пытаясь придать своему лицу выражение, которое он явно считал соблазнительным. Однако когда я заглянула за нос своей новой кобылы, то увидела, что молодой человек, заглянувший со двора в конюшню, любовался моею лошадью, а отнюдь не мною. И ещё я увидела, что это не Хуан.

– Стало быть, вам нравится моя лошадь? – Я вышла из-за её корпуса и оказалась вся на виду. – Думаю, она вам понравилась больше, чем я.

Орсино Орсини, мой муж, только что разглядывавший суставы моей кобылы, выпрямился и, раскрыв рот, воззрился на меня. На нём был кожаный костюм для верховой езды и сапоги, побелевшие от пыли сухих летних дорог; его светлые волосы были взлохмачены, а рукава высоко закатаны, так что видны его худые юношеские руки. В одной руке он держал шапку, в другой – поводья своего мерина. Конь выглядел таким же запылённым и усталым, как и он сам.

– Вы приехали из Карбоньяно? – Мой голос прозвучал ясно и спокойно, и я была этому рада.

– Да, ну в общем – да.

– Я слыхала, что Карбоньяно очень мил. – Я погладила серый бархатистый нос своей кобылы. – Правда, я его ещё не видела.

Он покраснел.

– Да, он очень мил.

– Далёкая прогулка для самой жаркой поры лета. – С приходом июля солнце обрушилось на Рим, точно тяжёлый молот, проложив поперёк улиц полосы ослепительного, жаркого летнего света и подняв смрадные испарения из сточных канав. Все здравомыслящие горожане сидели по домам, в тенистых крытых галереях, с кубками охлаждённого вина или лимонной воды. – Что привело вас в Рим? – спросила я и добавила: – Муж мой?

Он посмотрел на лежащую у нас под ногами солому, нервно перебирая между пальцев поводья своего коня.

– За мною послала матушка. Она считает, что раз Папа того и гляди умрёт, мне надо быть здесь – поскольку именно в Ватикане вершатся все важные дела, мне может быть очень выгодно оказаться рядом.

Эти слова вызвали в моей душе волну горячей ярости. Итак, его вызвала сюда матушка, да? Он получил письмо от своей мамочки и прыг-скок – мигом явился сюда аж из Карбоньяно? Я, ничего не видя от бешенства, машинально гладила атласное плечо моей кобылы, понимая, что сейчас все помощники конюхов, затаив дыхание, подслушивают наш разговор. Да и как можно не подслушивать – рогатый муж наконец-то встретился лицом к лицу со своей неверной женой; это было развлечением ничуть не хуже, чем травля медведя или бой быков. Ну, кто бы отказался подслушать?

Я повернула голову и посмотрела на юнца, который снова и снова ворошил одну и ту же кучу соломы у лестницы, ведущей на сеновал, на двух конюхов, вдруг решивших, что ближайшее к Орсино стойло нуждается в немедленной чистке, на ещё четверых конюхов, бессмысленно возящихся со сбруей и мешками овса.

– Оставьте нас.

Они вышли гуськом, явно разочарованные.

– Они все считают, что я любовница кардинала Борджиа. – Я посмотрела своему мужу прямо в глаза. – Разумеется, все в Риме уже начинают так думать. Люди глазеют на меня, когда я хожу к мессе – вы об этом знали? Они хихикают, прикрывая лица молитвенниками, и воображают, будто я их не слышу. Хвала Пресвятой Деве, что весь последний месяц мой брат Сандро находится в Перудже, иначе он давно стоял бы у двери с рапирою в руках. Как и полагается брату.

Орсино, стараясь избегать моего взгляда, повёл своего усталого мерина мимо меня в одно из свободных стойл.

– Но конечно, я думала, что у двери с рапирою в руках должен стоять мой муж, – продолжила я, – если речь идёт о защите моей чести.

Он начал расстёгивать подпругу своего коня.

– А не должен вас видеть, – пробормотал он, возясь с пряжками. – Матушка сказала, я не должен здесь останавливаться – только поставить лошадь в конюшню, а потом уехать к родственникам, чтобы не...

– Чтобы вы даже не увидели меня? – Я провела кобылу в стойло рядом с Орсино. – Но ведь я ваша жена.

– Нет, не по-настоящему. Всё было устроено иначе, это было очень... – Он взглянул на меня поверх спины своего мерина. У него в самом деле были очень красивые глаза – я так радовалась в день моей свадьбы, когда увидела, какого они чистого голубого цвета, с чуть заметной косинкой, которая придавала ему такой робкий вид. – Когда я увидел вас, всё стало по-другому... Я бы никогда не...

– Не продал меня? – Я не пыталась скрыть свою горечь.

Он с усилием снял седло со спины своего коня.

– Да.

– Так поменяй своё прежнее решение! – Я ничего не знала о том, что надо делать со всеми подпругами и прочими ремнями на моей новой кобыле, я ещё никогда в жизни не рассёдлывала лошадь, так что я просто привязала поводья к дверце стойла, чтобы они не запутались. – Я всё ещё твоя жена, мы можем...

– Ты не понимаешь! – вырвалось у него. – Я заключил с кардиналом Борджиа сделку, а он не из тех, кто позволяет себе противоречить и менять условия. Он человек могущественный. Он мог бы раздавить меня, как... его нельзя назвать хорошим, понимаешь, хотя он и служитель Бога. Он всегда получает то, что хочет. И для него все средства хороши. Он вовсе не добрый.

– Ко мне он был добр. – Я вышла из стойла, затворила за собою дверь и опустила щеколду. – Добрее, чем был ты, муж мой.

– Ещё бы ты так не думала. – Орсино понуро пожал своими костлявыми юношескими плечами, через уши стягивая с мерина уздечку. – Я слышал, он очень щедр к своим наложницам.

– Я не его наложница!

– А Хуан Борджиа говорит так – я встретил его по дороге в палаццо и он надо мной насмехался...

– Этому похотливому маленькому ничтожеству нельзя верить, даже когда он утверждает, что завтра поутру встанет солнце, – резко бросила я. – Я не любовница его отца, не наложница или какое ещё гадкое словечко у тебя припасено!

– Но кардинал подарил тебе эту кобылу, не так ли? – Орсино с горечью кивнул в сторону моей новой лошадки, которая спокойно стояла в своём стойле, жуя сено. – А ещё драгоценности и жемчуга. Мне сказал Хуан.

– Но я ничего не подарила, не дала ему взамен. – Я встретила взгляд моего мужа так прямо, как только могла. – Орсино, я готова поклясться тебе именем любого святого, какого только захочешь. Я клянусь именем Пресвятой Девы, что и я тоже всё ещё девственница.