Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

ЛЕОНЕЛЛО

Страсть может наполнить дом, подобно дыму. Я чувствовал это, когда Папа по подземному ходу приходил повидать свою жемчужину: за ужином, болтая с Адрианой да Мила и малышкой Лукрецией, он устремлял на любовницу такой красноречивый взгляд, что её ресницы невольно опускались; потом, когда он выводил её из столовой, его большой палец принимался ласкать внутреннюю часть её запястья, как будто они уже начали совокупляться: а затем она дразнящее улыбалась ему перед тем, как за ними закрывалась дверь её спальни. Позже из-за закрытых на щеколду дверей наружу проникали тихие звуки – приглушённый крик страсти, тихий журчащий смех, и эти звуки распространялись по дому, точно бегущий по нервам огонь. В такие вечера Лукреция раздражалась по пустякам и начинала тосковать по своему мужу, а мадонна Адриана постукивала ногой об пол и принимала мечтательный вид, словно вспоминая дни, когда она была молодой и безрассудной и нисколько не беспокоилась о том, сколько дукатов она нынче потратила или сэкономила. В такие вечера служанки хихикали и флиртовали со стражниками; а одинокие мужчины давали волю рукам, стоная в ожидании епитимьи, которую священник наложит на них за их грех.

Но я никогда ещё не видел, чтобы страсть наполнила дом, как сегодня.

Желание, зажёгшееся в жилах Лукреции Борджиа, было нежнее, мягче; то было пламя свечи, а не буйный огненный вихрь, который проносился по палаццо, когда любовью занимались Папа и его Венера, однако и оно пьянило не меньше. Хмельная, счастливая смеющаяся любовь – она исходила от Лукреции, пахнущая трюфелями и воспламенённая устрицами, река, бурлящая, как подогреваемое вино, которая опьянила сначала её мужа, потом гостей, а потом весь дом.

– Леонелло! – Моя хозяйка улыбнулась, открыв дверь своей комнаты в ответ на мой стук. Волосы La Bella всё ещё были уложены высоко на голове в причёске, состоящей из прихотливых локонов и кос, которую она сделала, чтобы принять графа Пезаро и его свиту, однако своё туго зашнурованное платье она сменила на свободный подбитый мехом неаполитанский халат, который был последним криком моды после того, как мы недавно заключили союз с Неаполем. – Уже поздно, – сказала моя хозяйка. – Я отпустила вас час назад – почему вы ещё не в постели?

Потому что если я сейчас лягу в постель, то буду беспокойно ворочаться от аромата страсти, который распространялся по всему дому от Лукреции и её мужа, страсти, которая уже успела овладеть полудюжиной других парочек, которые обнимались за колоннами или спешили в укромные местечки в саду. Все нынче вечером были охвачены любовью, все, кроме меня, и если бы я сейчас лёг спать, мне бы начали сниться кошмары о женщинах, пригвождённых к столам и одетых в чёрное мужчинах в масках.

Но я не желал о них думать и поэтому пожал плечами.

– Я мог бы задать вам тот же вопрос, – ответил я. – Почему вы не в постели, мадонна Джулия?

– Я ухаживала за моей дорогой свекровью, – с наигранно невинным видом ответствовала она. – У неё, бедняжки, сильно схватило живот. Это произошло очень внезапно.

Я фыркнул.

– Ну а после того, как колики у неё прошли, я поняла, что тоже не могу заснуть. – Джулия потеребила рукав, заложила за ухо выбившийся из причёски волос, потом принялась грызть ноготь. – Мне не хватает Его Святейшества.

По-видимому, не мне одному в палаццо предстоит нынче провести ночь, ворочаясь с боку на бок в пустой, холодной постели. Я не удержался и спросил:

– Почему вы это сделали? Почему ослушались Папу?

– Сегодня вечером за ужином она была такой... – личико Джулии вдруг утратило своё обычное весёлое выражение и стало печальным. За столом она вела себя очень тихо, намеренно уйдя в тень, чтобы дать Лукреции раскрыться, подобно распускающемуся цветку. – Она была так полна надежд, так полна любви. Думаю, я выглядела так же, когда вышла замуж за Орсино, но для меня всё закончилось не так хорошо. Надеюсь, у Лукреции всё будет прекрасно – но в любом случае надо дать ей шанс. Ведь она всё-таки замужем, так что грех держать её вдали от мужа, если они оба хотят друг друга.

Было похоже, что моя хозяйка уже подбирает аргументы для предстоящих споров.

– Однако вы куца смелее, чем вы думаете, мадонна Джулия.

– Я тоже так полагаю, – сказала она, опять улыбаясь. – По правде говоря, я собою очень довольна. Постараюсь найти утешение в этой мысли потом, когда Родриго будет рвать и метать и грозить мне отлучением от Церкви. – Она невольно вздрогнула, но быстро прогнала тревожные мысли. – А сейчас зайдите на минутку в мою гостиную, Леонелло, – вы ведь не очень устали? По-моему, вам не хочется спать.

– Я собирался найти себе книгу, – солгал я. На самом деле, после того как моя хозяйка уляжется спать, я намеревался пойти на первый этаж и найти себе девушку. Служанку из кухонь, которая ещё не ушла с каким-то другим кавалером, или даже длинноногую острую на язык венецианскую кухарку, если я смогу заставить её забыть на час или два, что она меня ненавидит. Всё равно какую девушку, готовую разделить со мною бутылочку вина и, возможно, кое-что ещё. Люди полагают, что карлик не может заполучить женщину, если он ей не заплатит, но если мне была нужна женщина, я обычно получал её бесплатно. Они приходили ко мне в постель, ведомые не страстью, а любопытством, но насколько я могу судить, любопытство – не меньшая сила, чем страсть. Женщины смотрели на меня и невольно начинали думать – а каково с этим карликом в постели? Интересно, без камзола он такой же странный, как в камзоле? К тому же я умел быть забавным и смешил их, так что все были довольны.

При условии, что я уходил до наступления утра, когда смех и любопытство уступали место острой неловкости, у нас получалось неплохо провести время.

– Не могли бы вы всё-таки зайти, раз уж мы оба не спим? – Мадонна Джулия посмотрела на меня с довольным видом. – Видите ли, у меня для вас есть подарок, и вы могли бы получить его прямо сейчас.

–Подарок? – Я моргнул и последовал за ней в уютное тепло её личной гостиной. Там её ждали две служанки – одна дремала на стоящей у стены скамье, на которой лежала ночная рубашка её хозяйки, а другая, зевая, шевелила кочергой уши в жаровне. Обе сонно вздрогнули от удивления, но когда одна начала было вставать, мадонна Джулия жестом велела ей сесть.

– Сиди и успокойся, – пожурила она служанку. – Я вполне могу сама вынуть шпильки из волос!

Но сначала она подошла к стенной скамье, на которой лежал узелок, завёрнутый в белоснежное полотно, такое же, как то, в которое бывали завёрнуты её прибывшие от модисток платья.

– Я рассчитывала отдать вам это раньше, – сказала она, отдав узелок мне в руки, – но на сапоги ушло больше времени, чем я ожидала.

– Сапоги? – ошеломлённо повторил я.

– Это ваша новая ливрея. – Она подтолкнула меня к ширме для переодевания, роскошно расписанной сценами из истории про похищение сабинянок[98]98
  По рассказам римских историков, Рим вначале был заселён одними только мужчинами; соседние племена не хотели отдавать своих дочерей за бедных жителей Рима. Тогда основатель и царь Рима, Ромул, устроил праздник консуалий и пригласил соседей. Те явились со своими семействами. Во время праздника римляне неожиданно бросились на безоружных гостей и похитили у них девушек. Возмущённые соседи начали войну. Римляне разбили латинян, но не смогли справиться с сабинянами (жителями Сабины), которые потеряли особенно много женщин. Война продолжалась очень долго, и в конце концов сабиняне обратили римлян в бегство. В эту решительную минуту сабинские женщины, успевшие привязаться к своим римским мужьям и имеющие от них детей, бросились между сражающимися и стали умолять их прекратить битву. Сабиняне согласились, был заключён вечный мир, по которому два народа слились в одно государство.


[Закрыть]. Самая красивая из сабинянок, как и многие женские образы в этой комнате, была похожа на Джулию. – Померьте все. Мне не терпится увидеть, как всё получилось.

Чувствуя стеснение, я зашёл за ширму и начал развязывать полотняные завязки. «Если она собирается обрядить меня в шутовское платье или колпак с колокольчиками...» – я слышал из-за ширмы, как она болтает со служанками, спрашивая одну, как поживает её охромевшая матушка, и слушая, как другая рассказывает о своих надеждах на замужество с одним из стражников Борджиа.

– Я поговорю о нём с мадонной Адрианой, и уверена, мы что-нибудь придумаем. А он красив?

Выходя из-за ширмы, я сглотнул. У меня пересохло во рту и я невольно всё время поглядывал вниз, на мой новый костюм. Мадонна Джулия, перестав щебетать, повернулась, чтобы посмотреть на меня, служанки повернулись вместе с нею, и внезапно у меня засосало под ложечкой. «Не смейтесь, – подумал я. – Пожалуйста, не смейтесь». Надо мною уже так давно никто не смеялся – пусть я по-прежнему карлик, но в этом доме меня уважают, особенно за моё мастерство в метании ножей, меня боятся, а если бы какой-нибудь стражник или слуга стал насмехаться надо мной, я имел бы полное право поставить его на место, вдоволь проехавшись по нему моим ядовитым языком, и не бояться при этом, что меня накажут, потому что меня ценили куда больше, чем любого стражника или слугу. Никто так давно надо мной не насмехался. Если La Bella посмотрит на меня сверху вниз и весело рассмеётся...

Она и рассмеялась – рассмеялась и захлопала в ладоши.

– Мессер Леонелло! – воскликнула она, и от прозвучавшего в её голосе неподдельного великодушного восхищения у меня сразу же прекратило болезненно сосать под ложечкой. – Мессер Леонелло, я знала, что вы красивый мужчина!

– Это вряд ли. – Я вновь обрёл дар речи. – Несколько бархатных перьев ещё не делают из невзрачной хромой птички павлина.

– Замолчите. – Она прошлась вокруг меня, оценивая результат. – Позвольте мне поправить эти завязки на плече. Девушки, подержите моё зеркало.

Две служанки принесли зеркальце, повернув его под таким углом, что я мог видеть своё отражение. Я посмотрел и сглотнул. Ливрея, которую выбрала для меня Джулия Фарнезе, представляла из себя чёрный ничем не украшенный бархатный камзол, плотно облегающий моё странное туловище. На плечах камзола имелись нашивки, расширяющие силуэт, делающие мои плечи шире, а голову – не такой большой. Накрахмаленная рубашка была белоснежной, без кружев, отделанная на запястьях только небольшой чёрной вышивкой.

–Никаких кружев, – сказала стоящая за моей спиной Джулия. – Как я и обещала. И видите, в каждой манжете имеются потайные ножны для ваших маленьких метательных ножей.

На мне теперь были тёплые чёрные рейтузы, не обвисая, облегающие мои короткие ноги, чёрные, до колен сапоги и пояс из мягкой чёрной кожи с ещё несколькими вшитыми ножнами для моих толедских клинков. Бык Борджиа и папские ключи не бросались в глаза, поскольку были вышиты на рукаве.

– Труднее всего было сшить сапоги, – заметила мадонна Джулия, завязывая шнурки на моих рукавах, так чтобы виднелось белое, как снег, полотно рубашки. – Я приказала сапожнику сделать их по меркам, которые я сняла с ваших старых сапог, и велела внести кое-какие улучшения. На подошвах тут есть опоры с поддерживающим эффектом для сводов стоп, а внутренние швы от стоп до колен дополнительно укреплены.

Я уже чувствовал, что в этих новых мягких сапогах мои ноги смогут прошагать много часов, прежде чем устанут.

– Вот, проверьте, как ходит рука, – рукав не стесняет движений? Я знаю, вы хотите, чтобы руки могли двигаться совершенно свободно, чтобы вы могли метать свои ножи. – Мадонна Джулия отступила на шаг и посмотрела, как я размахиваю рукой. – Я велела сшить вам четыре камзола. Чёрный бархат для торжественных случаев, прочное чёрное полотно для повседневной носки летом, чёрная шерсть для повседневной носки зимой – и чёрная кожа для поездок или для тех случаев, когда вам требуется дополнительная защита. Я помню, как вы говорили мне, что кожа неплохо отражает удары клинка.

У меня защипало глаза, и отражение в зеркальце затуманилось. С поверхности зеркала на меня смотрел невозмутимый человек, суровый, без тени улыбки, опасный, а его глаза на фоне чёрного изменили цвет с заурядного зеленовато-карего на удивительный ярко-зелёный. Я выглядел... я выглядел... Dio.

– Красивый – это сказано со слишком большой натяжкой, – выдавил я из себя.

– А по-моему, нет. – Отражение Джулии в зеркале склонило голову набок. – Должно быть, ваш отец был красавец.

– Да нет. Мой отец был слишком потрёпан жизнью, чтобы быть красивым.

– Тогда ваша мать была красоткой – это от неё вы унаследовали эти тёмные волосы?

– Не знаю. Я её никогда не видел.

– Простите. – Голос Джулии тут же зазвучал виновато. – Упокой Господи её душу.

– Она вовсе не умерла. Вполне возможно, что она всё ещё жива. – К моему костюму прилагались перчатки – мягчайшая кожа с вышитым быком и ключами. – Видите ли, моя мать была проституткой, и сначала не знала, от кого из клиентов она забеременела. Но когда мне было несколько месяцев от роду, она поняла по моему виду, что моим отцом наверняка был карлик, который жонглировал яблоками и грецкими орехами в балагане в Борго. Он платил ей вдвое, чтобы она, несмотря на его уродство, время от времени с ним спала... Она оставила ребёнка-урода его уроду-отцу и куда-то смылась.

Наступило неловкое молчание. Я перестал смотреть в зеркало, чтобы не видеть глаз моей хозяйки, а вместо этого сосредоточился на перчатках – надел их на руки одну за другой. Они сидели, как влитые, плотно облегая мои короткие пальцы.

– Должно быть, ваш отец был добрый человек, – тихо сказала наконец Джулия Фарнезе.

– Почему вы так думаете, мадонна?

– Потому что в вас, Леонелло, слишком много доброты, чтобы вы были воспитаны человеком злым.

Я лающе рассмеялся, сгибая и разгибая пальцы в новых перчатках. Такая мягкая кожа; они мне не помешают, когда я буду сжимать рукоятку ножа.

– Никто и никогда ещё не называл меня добрым, мадонна Джулия, но всё равно, спасибо. И отвечу вам, что да, мой отец был добрый человек.

Слишком добрый для этого мира. Я помнил его таза, выцветшие голубые, не похожие на мои, печальные и тревожные под колпаком с нашитыми на нём колокольчиками, который он надевал во время представлений. Думаю, он слишком много пил, от этого то и дело ронял шарики и грецкие орехи, которыми жонглировал, но это было не страшно, зрители просто смеялись ещё громче и веселее. И он ни разу не поднял на меня руку, даже когда был пьян. Это он настоял, чтобы я пошёл в школу, хотя он едва мог наскрести для этого денег, а я был неблагодарным маленьким ублюдком, который вначале не хотел идти учиться.

– Они будут надо мной издеваться, – возражал я. – Другие мальчишки!

– Мальчишки будут над тобой издеваться, куда бы ты ни пошёл, – сказал мой отец, таща меня за руку. – У тебя слишком умные мозги, Леонелло, чтобы пропадать втуне. Ты мог бы стать учителем или конторским служащим.

Интересно, гордился бы он мною, если б мог увидеть меня сейчас? Думаю, что нет.

Мадонна Джулия отослала обеих служанок.

– Идите проведайте мадонну Адриану, хорошо? Позаботьтесь о ней, если у неё до сих пор урчат кишки.

Дверь за ними затворилась, и она опустилась на колени на роскошный ковёр. Полы её подбитого мехом халата легли на пол, пока она рылась в моей старой одежде, ища мои толедские клинки в их потайных ножнах.

– А где сейчас ваш отец, – тихо спросила она, один за другим подавая мне метательные ножи.

– Он умер. – Я вложил самый короткий нож в его новые ножны на манжете. – Пятнадцать лет тому назад.

– Как это случилось?

– Как случается со многими из нас. – Я засунул ещё один нож за голенище своего нового сапога. – Кучка пьяных в кабаке. Они посчитали, что будет забавно попинать его. Должно быть, один из них пнул слишком сильно. Когда я пришёл домой после уроков, он харкал кровью.

Молчание затянулось; я не хотел смотреть на мадонну Джулию. «Если вы сейчас скажете, что вам меня жаль, – подумал я, – я стисну ваше белое горло руками в этих новых перчатках и выжму из вас всю жалость до последней капли».

Ho La Bella не сказала ни слова, только посмотрела на меня. Она по-прежнему стояла на коленях возле кучки моей одежды, так что ей пришлось задрать голову, чтобы поглядеть мне в лицо, как будто я был человеком нормального роста. Когда она передавала мне последний клинок, её тёмные глаза не просто смотрели на меня, они пронизывали меня насквозь, и мне, как и прежде, хотелось её задушить. Мне хотелось сказать ей какую-нибудь гадость, что-нибудь жестокое, назвать её глупой шлюхой, заставить её плакать. «Не смейте понимать меня. Как вы смеете выпытывать мои секреты!»

Но разве не это делают наилучшие, самые искусные шлюхи, разве они не понимают мужчин до конца? Лучшие шлюхи вовсе не глупы, не была глупой и она.

Я подавил своё желание сказать гадость и вложил последний нож в потайные ножны на поясе, потом снова посмотрел в зеркало, которое служанки прислонили к спинке стула. Я увидел таинственного человека, опасного, даже красивого. Мужчину, над которым более высоким мужчинам лучше не смеяться.

– Лучше уберите зеркало, – молвил я. – А то я стану таким же тщеславным, как вы, мадонна Джулия.

– Я очень надеюсь, что не обидела вас, мессер Леонелло, – тихо сказала она.

– Напротив, прекрасная госпожа. – Я повернулся и церемонно склонился к её руке. – Благодарю вас.

ГЛАВА 12

Неблагодарная и коварная Джулия!

Отрывок из письма

Родриго Борджиа Джулии Фарнезе

ДЖУЛИЯ

Когда Родриго, впадая в ярость, продолжал говорить о себе «мы», это был дурной знак.

– Весь христианский мир послушен нашей воле, но мы не можем добиться послушания от одной-единственной безмозглой шлюхи! – ревел он. – Как будто с меня не достаточно одних французов!

– Я как всегда сожалею, если я чем-то обидела Ваше Святейшество.

– Чем-то нас обидела? – завопил он, бегая по комнате, как будто ярость слишком распирала его, чтобы стоять спокойно. – Глупая, безответственная, слабоумная девчонка, ты всё разрушила!

На этот раз я не стала ждать, пока мадонна Адриана или какой-либо другой услужливый доносчик доложит моему Папе, что его дочь и её муж фактически вступили в брачные отношения. Попрощавшись с синьором Сфорца и посмотрев, как Лукреция без смущения подставляет лицо для прощального поцелуя и как он потом, уже сидя в седле, пожимает ей руку, я пошла и без промедления написала Родриго письмо. А когда до меня дошла весть, что он снова в Риме, я умастила кремом и надушила каждый дюйм своего тела, надела на шею ожерелье с подвеской – огромной грушевидной жемчужиной, его первый подарок, нарядилась в своё новое платье из лавандового шёлка со вставками из серебряной парчи и распустила волосы, так что они упали к моим ногам, как он любил, и начала ждать. К тому времени как Его Святейшество Папа Александр VI ворвался в мою гостиную в палаццо Санта-Мария, его лицо так потемнело от ярости на фоне белых одежд, что он стал похож на мавра. Мои служанки со всех ног бросились к двери ещё до того, как его грозный испанский гнев излился на меня, словно фонтан обжигающе горячей воды.

– Лукреция – уже взрослая женщина, – заметила я, когда мой Папа на мгновение замолчал, чтобы передохнуть и набрать в грудь воздуха. – Она достаточно выросла, чтобы начать исполнять обязанности жены. Как вы и сами засвидетельствовали в её брачном контракте.

– Не изображай из себя нотариуса, Джулия Фарнезе! – рявкнул он, как и прежде меряя шагами мою гостиную. Одна из моих служанок уронила на пол нижнюю сорочку, которую чинила, перед тем как опрометью бежать из комнаты; он в неистовстве отшвырнул её ногой. – Ты знала наши желания относительно этого брака. Лукреция должна была оставаться невинной, а этот деревенщина Сфорца должен был держаться от неё подальше!

– Я подумала о вашем союзе с Миланом. – Я продолжала говорить тихо и кротко; мой тон успокаивал, ласкал. – Граф ди Пезаро начинал подозревать, что вы хотите дать ему от ворот поворот.

– Мы, чёрт возьми, действительно об этом подумывали! Граф ди Пезаро, ха! Он всего лишь неудачливый кондотьер и провинциальная марионетка, и он воображает, будто достоин дочери Папы? – Папский перстень Родриго блеснул, когда он впечатал кулак в ладонь. – Я купил союзы с королевскими семьями и для Хуана, и для Джоффре; Лукреция заслуживает того же!

– ...Значит, Ваше Святейшество всё-таки собирается аннулировать этот брак?

– Теперь это вряд ли получится, – огрызнулся он. – Не после того, как этот брак осуществился! Ты пустоголовая дура, лезущая в политику...

– Чезаре тоже там был, – не удержалась я, стараясь, чтобы мой голос не прозвучал раздражённо. – Он знал ваши желания относительно брака Лукреции. Почему же вы не кричите на него за то, что он не остановил синьора Сфорца? – Ох уж эти мужчины! За Лукрецией надзирала её тётка, за нею надзирал её старший брат, а всю вину за её поведение сваливают на меня!

– Чезаре всегда занимает сторону Лукреции, а не нашу, – рыкнул Родриго. – Мы рассчитывали, что хотя бы ты будешь следовать нашим желаниям!

Он снова рвал и метал, и я опустила ресницы и потупила взор. Вид раскаявшейся грешницы не повредит: этакая кающаяся Магдалина[99]99
  Мария Магдалина – в Новом Завете раскаявшаяся грешница, верная последовательница Христа.


[Закрыть], готовая встать на колени и оросить слезами папские туфли.

– Лукреция счастлива, Ваше Святейшество, – осмелилась сказать я, когда он сделал в своей гневной тираде паузу, чтобы отдышаться. – Так счастлива! Синьор Сфорца нравится ей, а она нравится ему.

– Не её дело быть счастливой! Она наша дочь, и будет делать то, что ей велим мы.

– Разумеется. – Я бросила на него взгляд сквозь ресницы. – Но Ваше Святейшество конечно же рады, что она так довольна браком, который для неё устроили вы?

Она была не просто довольна, она вся сияла. Лукреция восторженно бросилась мне на шею, едва кони синьора Сфорца и его свиты, цокая подковами, выехали со двора. «Спасибо, – прошептала она. – Теперь я могу потерпеть, если он ненадолго уедет. Я больше не чувствую себя бесполезной!» – Последние недели она всё время напевала себе под нос и с большим усердием вышивала рубашку, которую собиралась подарить своему мужу, когда он приедет в следующий раз. – «Мужья любят подарки, которые жена сделала сама», – сказала она мне, глубокомысленно кивнув, и я приложила все усилия, чтобы не улыбнуться.

Отец Лукреции тоже сейчас не улыбался. Его смуглое лицо потемнело ещё больше, а его глаза сузились, отчего у меня мороз пробежал по коже.

– Ты наша наложница, Джулия Фарнезе. – Его голос сделался тише – теперь это был не бычий рёв, а холодное чтение приговора. – Ты не наш советник и не наш посол. И конечно же не мать нашей дочери Лукреции. Или какого-то другого нашего ребёнка.

Эти слова словно полоснули меня ножом. Мои глаза защипало от подступивших слёз, но я изо всех сил прикусила щёку. Я не стану плакать у него на глазах. Не стану!

– Да, Ваше Святейшество, я не советник и не посол, – сумела я выдавить из себя, неотрывно глядя на него. – В отличие от ваших советников и послов я забочусь только об одном – чтобы вы были счастливы. Вы и ваша семья.

– Это небольшое утешение, – отрывисто бросил он. – Ты разочаровала меня, Джулия.

По крайней мере, он сказал «меня», а не «нас».

– Мне горько, что это так. – Я коснулась его пальцев, но он оттолкнул мою руку.

– У меня очень много дел. – Он отвернулся. – Не жди меня сегодня.

На сей раз я не собиралась ждать и ничего не делать целых две недели, надеясь, что он позабудет свой гнев на меня, как было тогда, когда мы поссорились из-за Лауры и Орсино. Я схватила его за вышитый рукав.

– Конечно же, часть обязанностей святого отца – наказывать грешников, да?

– Да. – Он попробовал стряхнуть мою руку со своего рукава.

– Тогда накажите меня. – Я встала перед ним на колени, и мои юбки широким колоколом легли вокруг меня. – Я согрешила и нуждаюсь в епитимье. Накажите меня за моё прегрешение.

Он остановился, глядя на меня. Я отпустила его рукав и склонила голову, чтобы мои волосы упали ему на ноги – ни дать ни взять кающаяся Магдалина у ног Христа. У всех Магдалин на картинах чудесные волосы, верно? Раскаянье просто не будет выглядеть достаточно живописно без красивых ниспадающих волос.

– Простите меня, отец, – прошептала я. – Ибо я согрешила.

Он молчал. Однако он и не двигался, и я медленно, очень медленно потянулась к его руке. Потом поднесла её к губам, дохнула на кончики его пальцев и поцеловала его перстень.

– Накажите меня, – прошептала я и сквозь волосы бросила на него томный, горящий взгляд.

Его рука опустилась на мою голову, то было папское благословение, которое он давал на моих глазах сотни раз. Но он вдруг намотал на руку мои волосы и болезненным рывком поднял меня с колен.

– Ты этого заслуживаешь, – прошептал он.

– Да, заслуживаю, – шепнула я и поцеловала его, слегка прикусив его язык зубами. Он сжал меня в объятиях, таких крепких, что мне стало больно, бросил меня на обитую атласом кушетку – и прости-прощай моё новое лавандовое платье со вставками из серебряной парчи, потому что он сорвал его с меня, и дорогой шёлк с громким звуком разорвался. Я обняла его руками и коленями, и постанывала, чувствуя, что его губы и зубы оставляют следы на моих плечах.

– Дерзкая девчонка, – пробормотал он и невольно засмеялся, уткнувшись мне в грудь. Смех сердитый, но всё-таки смех. – Дерзкая девчонка, лезущая, куда не просят...

– Так накажи меня за то, что лезу, куда не просят, – прошептала я и прикусила мочку его уха, а он вошёл в меня со стоном, в котором смешались страсть и гнев.

– Силы небесные, – сказала я потом, прижимаясь к нему. – Мне надо будет почаще сердить вас, Ваше Святейшество. Мне нравится такой вид наказания.

В ответ он хмыкнул. В глазах его всё ещё горели опасные огоньки, но он всё же притянул мою голову к своему плечу.

– От тебя больше неприятностей, чем пользы, Джулия Фарнезе.

– Тогда я постараюсь давать вам больше за то, что вы меня терпите.

– Больше? – Он поднял одну густую чёрную бровь. – Больше чего?

– Не знаю, – притворно-скромно молвила я. – Надо будет над этим подумать.

Он снова рассмеялся, на сей раз своим обычным смехом, как бы забавляясь глупостями этого мира.

– Моя Лукреция, – сказал он, – она на самом деле счастлива?

– Да.

– Она жена Сфорца, – проворчал он. – Но прежде всего, она – моя дочь!

– Она всегда будет, прежде всего, твоей дочерью. Она тебя любит. Но скоро она полюбит и своего мужа, так что тебе придётся её делить.

– Мне не нравится делиться, mi perla. Ты должна была бы это знать. – Он ущипнул меня за ухо сильнее обычного, но у меня потеплело на сердце. Лукреция была счастлива, а я по-прежнему была жемчужиной её отца. Раз я жемчужина, то всё прощено.

Ой ли?

* * *

– Отец, кажется, стал раздражительным, – сказала Лукреция, когда начался новый год. – Как ты думаешь, он стал раздражительным?

– Его беспокоят французы, – беззаботно сказала я.

– А, французы. – Лукреция отбросила мысль о французах, беспечно тряхнув головой, и снова начала вышивать рубашку для графа Пезаро. Она будет готова задолго до того, как он сможет её надеть – он всё ещё был со своими солдатами, старался раздобыть денег, чтобы заплатить им жалованье. Но теперь он, по крайней мере, находил время, чтобы писать своей жене. Лукреция постоянно взахлёб восхищалась его письмами, читая мне вслух отрывки, чтобы я оценила его проницательность, его слог, его безыскусную прямоту, которая действительно была куда приятнее, чем изысканные, но пустые комплименты придворных. – Я не хочу, чтобы французы вторгались в Неаполитанское королевство. Джованни никогда не сможет увезти меня в Пезаро, если ему придётся сражаться!

– Возможно, дело до этого не дойдёт. – Хотя большинство из нас знали, что дойдёт. Старый король Ферренте умер, и никто его не оплакивал – у него была гадкая привычка держать своих врагов в клетках и прохаживаться среди них, словно в зверинце – во всяком случае, так мне говорили. Но оплакивал его кто-то или нет, он скончался, и его трон опустел; мой Папа провёл несколько недель в беспокойном ожидании, а потом отдал неаполитанскую корону не королю Франции, а сыну короля Ферренте. Во Франции, как мы слышали, были недовольны.

И всё же я думала, что это не единственная причина раздражительности Его Святейшества в последнее время. Впрочем, возможно, это была не раздражительность, а что-то другое.

Отчуждённость? Да нет. Только не с Лукрецией; он никогда не мог долго на неё сердиться. И не с Чезаре, который просто отмахнулся от неудовольствия своего отца и продолжал с блеском выполнять свои обязанности его церковного помощника. И не с Хуаном, который начал посылать из Испании капризные письма, спрашивая, когда ему будет позволено вернуться; и не с маленьким Джоффре...

Может быть, он холоден только со мной?

– Если я не могу поехать в Пезаро, то пусть отец разрешит мне поехать на свадьбу Джоффре, – капризничала Лукреция, дёргая запутавшуюся нитку вышивания. – Все там будут! – Мой Папа собирался короновать нового короля Неаполя в Кастель Нуово, а если неаполитанцы воображали, что могут пойти на попятный и выйти из союза с Папой после того, как они получат желаемое, свадьба сына Папы и внебрачной дочери нового короля должна была начаться сразу же после окончания коронации.

– Твой отец не желает, чтобы ты ехала в Неаполь, – это слишком далеко.

– Но ты же едешь, и мадонна Адриана тоже, – надулась Лукреция.

– Я расскажу тебе всё-всё о Санче Арагонской и остальных неаполитанских дамах, – пообещала я. – А они узнают, что у них ничего не получится, если они попробуют затмить нас с тобой.

Недовольная гримаса Лукреции тут же исчезла, и на её месте показались прелестные ямочки.

– Что ж, пусть даже Санча и красавица, но её свадьба просто не может быть такой же чудесной, как моя.

Она и не была.

– Неужели это из-за меня? – пожаловалась я Леонелло. – Может быть, это моё присутствие отравляет все свадьбы? Моя была фарсом, свадьба Лукреции была изнурительной, а эта – так просто гнетущей.

– Действительно, она, похоже, началась под несчастливой звездой, – согласился мой телохранитель.

С того самого момента, когда мой Папа послал меня в Неаполь вместе с остальной своей свитой, непрерывно лил дождь. Четыре дня и ночи я провела в карете вместе с Леонелло, мадонной Адрианой и нервным маленьким немцем-церемониймейстером по фамилии Бурхард, который был послан к неаполитанцам, чтобы просветить их относительно всех нюансов сложной церемонии, совмещающей в себе сразу коронацию и свадьбу. Бурхард все четыре дня жаловался, что новый король Неаполя непременно уронит Распятие, когда будет давать присягу, или наденет под корону не ту шапку, а Леонелло сначала дразнил мадонну Адриану, пока даже она, всегда безмятежная, не вышла из себя, а потом принялся изводить Бурхарда, услужливо указывая, какие ещё катастрофы, кроме тех, которые тот предвидел, могут произойти. К тому времени, когда мы подъехали к Кастель Нуово в Неаполе, одежда на мне была сырой, я чихала и готова была всех их задушить. Мне очень хотелось увидеть красоты Неаполя – знаменитые церкви, людный порт и громаду Кастель Нуово с его двумя одинаковыми башенками, соединёнными мраморной триумфальной аркой. Но из-за мерзкой погоды город казался унылым и мрачным; цветы в нишах всех знаменитых церквей из-за дождей превратились в мокрые кучки стеблей и листьев, а белая мраморная арка, когда мы, разбрызгивая грязь, въехали в неё на пятый день пути, была окутана туманом. Когда вслед за мною в город приехал мой Папа, у него не оказалось для меня времени из-за хаоса, предшествующего заключению союза против Франции. Коронация показалась мне бесконечной, я почти не понимала неаполитанский диалект, а несчастный Бурхард почти безостановочно повторял «Gott in Himmel!», и готов был рухнуть от изнеможения.