Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

ЛЕОНЕЛЛО

Видит бог, у меня на совести немало грехов. Богохульство, блуд, воровство. Алчность, когда речь идёт о таких вещах, как хорошее вино и книги с гравюрами. Немножко лёгких форм ереси. И, разумеется, убийства, причём я в них нисколько не раскаивался. Но за все эти грехи я, безусловно, не заслуживал такого ужасного наказания, как двухдневное заточение в дребезжащей карете с мадонной Адрианой, графиней ди Пезаро, Христовой невестой и её ребёнком (причём ребёнок кричал значительно больше, чем, должно быть, кричал младенец Иисус). Все эти два дня три женщины по десять часов в день обсуждали преимущества меховой подкладки на неаполитанских верхних платья по сравнению с бархатной и беседовали о том, что у туфель нового фасона носок намного более острый, чем у прежних.

– Голубая испанская парча с вышитыми вставками, – молвила Джулия, укачивая ребёнка. – Я видела одну из сестёр Москари в таком платье, когда в прошлом месяце ходила к мессе, и я хочу сшить себе такое же. Но только не с висящими до земли грязными рукавами. По-моему, с такими рукавами невозможно ходить, разве что ты очень высокая, иначе они волочатся по земле.

– Нет, замызганные рукава были у одной из сестёр Мочениго, – не согласилась Лукреция. – Лючана Москари была в розовом платье с золотой вышивкой. Таким розовощёким девушкам, как она, не следует носить розовое; она была похожа на хурму. Но мне понравился её маленький воротник из куницы.

– Это у Бенедетты Беллони был куний воротник, – поправила мадонна Адриана.

– Нет, у Бенедетты Беллони был соболий капюшон с подкладкой из зелёного бархата. И её башмаки на толстой деревянной подошве были совершенно нелепы.

– Это как бесконечное перечисление ахейских кораблей у Гомера, – пожаловался я одному из стражников синьора Сфорца, когда мы остановились, чтобы напоить лошадей. – Только вместо кораблей – платья. Но даже когда речь идёт о кораблях, это самая скучная глава «Илиады»!

– Всё лучше, чем ехать под дождём, – сказал мне стражник; с его одежды капало, и она была забрызгана грязью. – Едешь себе в безопасности, в сухости, с самыми красивыми женщинами Рима – так что не проси меня тебя пожалеть, малыш! Если б я был на твоём месте, я бы уткнулся в колени мадонны Джулии и так бы и остался.

Похоже, мои горячие молитвы были услышаны – на рассвете третьего дня нашего путешествия выглянуло солнце. Я не питаю любви к лошадям, но я всё же вышел из кареты в отчаянном стремлении к чистому воздуху, июньскому солнышку, стуку подков по дороге и, главное, – к молчанию.

– Придётся посадить вас на мула, навьюченного багажом, – с сомнением глядя на меня, сказал один из погонщиков. – На лошади с такими короткими ногами вы не усидите – она вас мигом сбросит через голову.

– Я готов ехать на чем угодно, – сказал я. – Лишь бы подальше от разговоров о сетках для волос, платьях и висячих рукавах.

Мадонна Адриана осталась в карете, остальные же дамы поехали верхом: Лукреция – на низкорослой белой испанской лошадке, на которой она принялась скакать туда и обратно между каретой и головой процессии, где вместе со своими солдатами ехал граф. Мадонна Джулия ехала медленнее на своей идущей иноходью серой кобыле, и выбившиеся из её причёски пряди волос развевались на тёплом ветру, точно золотистые ленты. Я сидел на вьючном муле, зажатый между двух корзин, глядя вперёд на ещё трёх вьючных мулов, привязанных один за другим и погоняемых усталым стражником. От мулов смердело как от кучи подгнившего навоза, подымающаяся с дороги пыль щекотала мне нос, но зато мою спину приятно грело солнце, а когда я поднимал взгляд от покачивающихся крупов мулов, то видел раскинувшийся вокруг нас бесконечный золотисто-зелёный простор.

– Почему у вас такой ошеломлённый вид, Леонелло? – спросила, замедлив шаг, ехавшая рысью мадонна Джулия. – Это же просто сельский пейзаж. Не может быть, чтобы вы никогда прежде не выезжали из Рима!

Я в нерешительности молчал, глядя на пыльный горизонт, за которым лежали такие же посевы пшеницы, пастбища и виноградники. В последние несколько месяцев, после того вечера, когда я имел глупость рассказать La Bella историю моего рождения и увидел в её глазах жалость, я чувствовал себя в её обществе немного неловко. Я не хотел, чтобы меня кто-либо жалел, и потому всякий раз, когда я смотрел на мадонну Джулию, меня пронзала злость. Но сейчас, под тёплым июньским солнцем, с ногами, свободно болтающимися по обе стороны спины мула, я чувствовал себя до странности счастливым, словно мальчик, приехавший на каникулы в деревню, – хотя в детстве я никогда не приезжал на каникулы в деревню.

– Я никогда ещё не бывал так далеко от Рима, – признался я, чувствуя странную восторженную радость – Человеку, выросшему в городе, всё здесь кажется необыкновенным.

– А я выросла недалеко от этих мест. – И Джулия показала на запад, вернее, я подумал, что это запад. Горожанин вроде меня определяет направление, ориентируясь по ближайшей церкви или площади. Я понятия не имел, как это делают сельские жители. – В Каподимонте, это во-он там. Там куда больше деревьев, чем в этих местах. И огромное озеро, озеро Больсена. Оно очень красиво. – Она сморщила нос и подняла лицо к небу, не обращая ни малейшего внимания на веснушки, уже обсыпавшие её щёки, точно золотистые хлопья. – Раньше я этого не замечала, но теперь вижу – мне недоставало сельских радостей.

Она уже сейчас была совсем не похожа на изнеженную любовницу Папы; её волосы были небрежно собраны в узел и заправлены в сетку, на юбке её практичного костюма для верховой езды осела дорожная пыль, и нигде: ни на платье, ни на волосах – не было видно ни одной жемчужины. Но деревенские жители, приходившие к краям дороги, чтобы поглазеть на блестящую процессию, всё равно знали, кто она такая. Женщины показывали пальцами и перешёптывались, мужчины сажали на плечи босоногих детей, чтобы те поглядели на блестящую процессию.

– Это граф ди Пезаро, – громко шептали крестьяне и крестьянки, но в округе было полно подобных мелких князьков, так что синьор Сфорца не удостаивался особого внимания, как он ни гарцевал во главе процессии на своём покрытом чепраком коне.

– Это дочь Папы, – шептали с гораздо большим воодушевлением, и новая графиня ди Пезаро махала рукой и кланялась, сидя в седле, приветливая, но отчуждённая, как и подобает знатной замужней даме.

– А это папская наложница! – шептали потом, и мужчины вытягивали шеи и жадно пялились на женщину, которая соблазнила самого наместника Бога на земле нарушить свои обеты, а Джулия смеялась и посылала воздушные поцелуи, совсем как девушка, попавшая на ярмарку. Чтобы достичь Пезаро, нам предстояло проехать ещё четыре или пять дней, но вечером третьего дня мой мул потерял подкову.

– Я не буду снимать вьюки с другого мула, чтобы освободить вам место, – сказал погонщик, когда я неуклюже слез с мула, стараясь не задеть навьюченные на него корзины. – Возвращайтесь в карету.

– Он может ехать сзади меня, – предложила мадонна Джулия, остановив свою кобылу, покрытую алым чепраком.

– Ни за что, – заявил я. – Вы начнёте снова говорить о поэзии или о тканях для платьев, и тогда я вас точно убью. А кардинал Борджиа приказал мне охранять вас, а не убивать, так что думаю, мне надо найти повозку, на которую можно сесть.

Джулия рассмеялась и велела одному из стражников найти повозку, на которой было бы достаточно места, чтобы усесться.

– Меня удивляет, что Чезаре Борджиа взял на себя труд что-то приказать вам касательно моей особы. Обычно он смотрит сквозь меня, словно я декоративная стеклянная ваза.

– На самом деле ему всё равно. – Я помассировал свои сведённые судорогой мышцы ног, пока не размял их. – Его не интересует никто, кроме членов его семьи. Но он знает, что Папа не сможет сосредоточить всё внимание на вопросе о надвигающемся вторжении французов, пока вы не будете в безопасности. Отсюда и его приказ мне.

– Опять эти французы! – Мадонна Джулия скорчила гримасу. – Вы полагаете, что они всё-таки нападут?

– Так думают люди, которые поумней меня.

– Нет никого умнее вас, Леонелло.

Обычно я бы с нею согласился, но я начинал думать, что в том, что касается ума, Чезаре Борджиа, пожалуй, даст мне несколько очков вперёд. Я обменялся с ним парой слов в день отъезда, когда он пришёл попрощаться с сестрой – он посадил её в карету с большой нежностью, поцеловав её в обе щеки и прошептав несколько слов по-каталонски, на языке, на котором между собой общались все Борджиа, – но потом он отвёл меня в сторонку. На нём были камзол и рейтузы, такие же чёрные, как мои, и идущие ему куда больше, чем его красные кардинальские одежды, и он дал своей тонзуре зарасти волосами.

– Хорошенько охраняйте мою сестру, – приказал он мне, туго наматывая на пальцы поводья своего коня. – И хохотушку моего отца. Он будет страшно по ним скучать, но зато теперь он сможет сосредоточиться на более важных делах.

– Это правда, ваше высокопреосвященство? – не удержавшись, спросил я. В Риме ходили всякие слухи, но раньше других все настоящие новости узнавала коллегия кардиналов. – То, что французы сосредотачивают на границе войска?

– Да, они собирают огромную армию. – Чезаре Борджиа сказал это так, словно это было не слишком важно. – Ими командует король Франции, он самый безобразный человек во всём христианском мире, но что-что, а войну он вести умеет. Говорят, он приведёт тридцать тысяч солдат, дабы подкрепить свою претензию на неаполитанский трон.

Я тихо присвистнул. Мы стояли немного в стороне от остальных, синьор Сфорца ездил взад и вперёд по заполненному людьми двору, распределяя своих солдат вокруг кареты с женщинами, а те выглядывали из окна, с нетерпением ожидая, когда они наконец тронутся в путь. Я слышал, как плачет малышка Лаура, а Джулия успокаивает её песней.

– А кто будет им противостоять?

– Папские войска, – молвил Чезаре Борджиа. – Всё, что имеются.

– А кто будет ими командовать, ваше преосвященство?

Я задал этот вопрос только из вежливости, и он на него не ответил. То есть ответил, но без слов – в его глазах вдруг зажёгся такой огонь, что я опешил. Это был не просто огонь, он был сродни всепожирающей похоти, сродни острому, волчьему голоду.

– Кто будет командовать войсками, которые выступят навстречу французам? – повторил я.

Чезаре Борджиа пожал плечами, теперь он снова был как обычно любезен и холоден. Его крупный вороной конь теребил губами рукав его камзола.

– Может, мне предложить в командующие вас, маленький человек-лев? То-то французы удивятся.

Я подумал, а не вообразил ли я себе, будто вижу в его глазах того когтистого зверя, имя которому – Честолюбие? Я бы никогда не подумал, что юноша, который к восемнадцати годам стал кардиналом и обладателем стольких бенефиций, пенсий и дворцов, что он едва ли смог бы их сосчитать, может стремиться к чему-то большему. Чего ещё можно пожелать в этом мире?

«Всегда есть что-то ещё, чего у тебя нет».

– Мне бы не понравилось командовать армией, ваше высокопреосвященство, – сказал я наконец. – Мне совершенно не улыбается сидеть сзади и приказывать, чтобы вместо меня врагов убивали другие. Если мне надо кого-то убить, я делаю это сам.

– Я тоже.

«И когда же вы в последний раз убивали? – подумал я. Этот вопрос мучил меня всю прошлую зиму, в Новый год и когда пришло весеннее тепло, всё время, прошедшее с того дня в Витербо, когда я играл в шахматы с человеком, который снял маску и оказался старшим сыном Папы. – Когда вы в последний раз видели, как в человеческих глазах угасает жизнь, ваше преосвященство? И не была ли это девушка из таверны, чьи раскинутые руки были пригвождены к столу?»

Если бы я, после того как убил дона Луиса и стражника Борджиа, продолжил свои поиски юноши в маске, с которым они отправились блудить... если бы я нашёл того юношу и сорвал с него маску... был бы это старший сын Папы? Как будто я мог задать этот вопрос или отомстить за убийство Анны, даже если бы знал на него ответ.

Но я всё равно хотел узнать ответ.

Джулия опять рассмеялась, и её смех отвлёк меня от мрачных мыслей.

– ...не так ли, Леонелло?

«Думаю, сын вашего любовника – убийца», – едва не сказал я.

– О чём вы меня спрашивали, мадонна Джулия?

– О новом сонете, который синьор Сфорца сочинил в честь Лукреции.

Лукреция явно была очень горда. Должно быть, она на своей маленькой испанской лошадке подъехала к кобыле Джулии, пока я стоял у стремени моей хозяйки, погруженный в свои полуеретические размышления насчёт любимого брата графини ди Пезаро.

– Он сравнил меня с весной, – молвила дочь Папы. – Это так романтично.

– Прошу извинить меня, мадонна, но я лучше сяду в какую-нибудь повозку, – поспешно сказал я. Тяжеловесные вирши синьора Сфорца уже слышали все обитатели палаццо, во всяком случае, те, кто не успел убежать, когда влюблённая графиня искала слушателей для последнего опуса своего мужа и господина. Я поискал глазами, куда бы сбежать, и заметил знакомую черноволосую особу, сидящую на проезжающей мимо повозке. – Мадонна Джулия, я, пожалуй, поеду с кухонной утварью. Лучше сковородки, чем стихи.

Signorina Cuoca негостеприимно фыркнула, когда один из стражников синьора Сфорца поднял меня и усадил на повозку рядом с ней.

– Поезжайте на какой-нибудь другой повозке, мессер Леонелло. Там, где вам будут рады.

– Что? И упустить возможность вас позлить? – Повозка снова тронулась с места, и я положил ноги на ящик рядом с ней. – Ни за что. А это что такое? – Она демонстративно уткнулась в какие-то исписанные листки. – Ага, шифр.

Может быть, это колдовство? Так вот почему вы бежали из Венеции! Оклеветанная ревнивым любовником, вы были обвинены в том, что вы ведьма, сбежали, подкупив тюремщика, и решили, что лучше всего затеряться в Вечном городе!

– Для вашего сведения, – спокойно сказала она, – это всего лишь кулинарные рецепты.

– А, те самые знаменитые украденные рецепты. Жаль, теория об обвинении в колдовстве мне понравилась. Но не бойтесь, у меня их ещё много. Может быть, вы еврейка, сбежавшая из Испании, чтобы спастись от инквизиции?

Я продолжал болтать; она старалась меня игнорировать, однако её челюсти сжались, а пальцы одной руки забарабанили по бедру. Мы проезжали мимо придорожной таверны; при виде знамён Сфорца мужчины, пившие вино, торопливо встали. Один или двое упали на колени, остальные пьяно моргали. Две подавальщицы принялись приседать в реверансах, стрекоча между собой, как скворцы, и впитывая каждую деталь платья Лукреции, волос Джулии, изысканно украшенной кареты с её одинаковыми сицилийскими лошадьми и гербом Сфорца. Не скажу, что эти девушки были так уж пригожи, но все девушки кажутся привлекательными, если выпьешь достаточно вина. Как Анна, чья ямочка казалась тем милей, чем больше ты пил. Странно, что я лишь с трудом мог вспомнить лицо Анны, хотя она постоянно присутствовала в моих мыслях.

Впереди меня Джулия и Лукреция съехали с дороги на траву, чтобы не попасть под облако пыли, поднятой лошадьми, запряжёнными в повозки. Они всё ещё обсуждали несчастный сонет графа Пезаро.

– «Привет тебе, привет, Весны прекрасная богиня...»

«Ты сходишь с ума, карлик», – иногда говорил себе я. Потому что у меня не было никаких причин, никаких абсолютно, думать, что мой человек в маске и старший сын Папы – одно и то же лицо. Мой убийца был каким-то образом связан с семьёй или слугами Борджиа; это явствовало из того, что и дон Луис, и стражник в ливрее Борджиа оба служили Адриане да Мила. Но у Борджиа были сотни слуг: повара, помощники повара, дворецкие, помощники дворецкого, пажи, стражники... и любой из них, любой был более вероятным подозреваемым, чем надменный молодой кардинал, стоящий столь высоко над такими, как Анна, что они для него были как жуки под ногами.

 
Где ты ступила лёгкою ногою,
Душистые там розы расцвели...
 

Но разве наш высокомерный мир не давит жуков – просто потому, что может? «Мне хотелось узнать, как это бывает, – сказал мне Чезаре за шахматной доской, рассказывая о своём первом убийстве. – Я сумел перерезать ему горло только с пятой попытки». Ему горло? Или ей горло? По горлу Анны полоснули четыре раза, прежде чем убить, и она была первой в целой череде убитых женщин... Когда она погибла, Чезаре был очень молод, но он неосторожно сказал мне: «Мне тогда было всего лишь шестнадцать».

Правда, он тогда же сказал: «Женщины не стоят тех усилий, которые тратятся на убийство». Может быть, он сказал это, исходя из собственного опыта?

Прошлой зимой я держал ушки на макушке, задавая вопросы, когда играл в примьеру со стражниками Борджиа, с папскими стражниками, с городскими блюстителями порядка. Я попытался втереться в доверие даже к Микелотто, но он только посмотрел на меня, точно слепой истукан. Женщин с перерезанным горлом и пригвождёнными к столу руками больше не находили – с прошлого октября... Когда я играл с Чезаре Борджиа в шахматы под сводами купальни в Витербо и на меня с пола смотрела его чёрная маска.

 
Твой голос мягок, словно пёрышки голубки...
 

Услышав, как графиня Пезаро читает стихи, Кармелина подняла глаза от своих зашифрованных рецептов.

– Что это за стихи, которые всё повторяет мадонна Лукреция?

– Только не спрашивайте её, не то вам придётся выслушать целый сонет от начала до конца, – рассеянно сказал я. – Любовь превратила синьора Сфорца в поэта, который, по мнению его жены, может соперничать с самим Данте. Я мог бы написать стихи получше, даже если бы меня подвесили за большие пальцы рук.

– Стихи, – фыркнула Кармелина, перевернув ещё одну страницу книжицы рецептов. – Слава богу, никто не пишет стихов простым девушкам вроде меня.

– Как, неужели ваше сердце не трогает поэзия? – на мгновение отвлёкшись от своих мыслей, я сделал большие глаза.

– Меня бы куда больше тронуло, если бы мужчина приготовил мне ужин, – молвила она. – Никто никогда не готовит для поварихи.

Я задумчиво поглядел на неё. Я слышал, как гремят котелки в ящиках и мешках; кухонная утварь, потребная для любого путешествия, и Кармелина повернулась, чтобы заново завязать узел на ящике, который, по её мнению, не был затянут достаточно туго. Она хмурилась, и между её прямых бровей появилась знакомая морщинка, но мне показалось, что она не меньше моего довольна, что едет под открытым небом в незнакомые места.

– Можно я задам вам вопрос? – спросил я.

– Я приехала в Рим, чтобы работать, Леонелло. А не потому, что я ведьма, еврейка или изгнанная из Венеции куртизанка.

– Нет, я не об этом. – Я попробовал ей улыбнуться, но наша колючая кухарка только становилась более подозрительной, когда я пытался быть очаровательным. – Служанки в палаццо Санта-Мария – у них, насколько мне известно, были трудности с герцогом Гандии?

– Только не теперь, когда он уехал в Испанию. – Кармелина снова фыркнула. – Все служанки в палаццо целую неделю пели, как птички.

– Могу себе представить. – Когда речь шла о служанках, Хуан Борджиа рассматривал папский сераль практически как свой собственный гарем. Я некоторое время думал, что моим человеком в маске может быть он, ибо у него явно была склонность к женщинам низкого происхождения и к женщинам, которые его не хотели. Но похоть того, кто пригвождал женщин к столам, прежде чем перерезать им горло, была куда более тёмной и необычной, чем обыкновенное изнасилование, а сластолюбие Хуана Борджиа носило характер вполне заурядный. – А какие-нибудь трудности с Чезаре Борджиа были?

Она взглянула на меня с ещё большим недоверием.

– А почему вы спрашиваете?

– Да просто так. – Если Чезаре Борджиа действительно испытывал ту тёмную, страшную похоть, которая привела к смерти Анны, наверняка служанки Борджиа почувствовали, что что-то неладно. Он достаточно умён, чтобы убивать только далеко от дома, однако... – От Чезаре служанки бегут так же, как от Хуана?

– Нет. – Кармелина заколебалась. – Да.

– Так нет или да?

– Герцог Гандии, конечно, оболтус, но зато потом он может дать тебе монетку, если ты ему понравилась. И он всё делает быстро. Прачка Беатриче говорила, что у неё уходит больше времени на то, чтобы отжать мокрую рубашку.

Я невольно рассмеялся. Безусловно, это не тот стиль, что у моего ревностного, внимательного к деталям убийцы.

– А Чезаре?

– Он никогда не платит. И делает это совсем не быстро.

– А он груб? – Человеку, которому нравится кровь, может также нравиться ставить женщинам синяки, когда он настроен более благодушно.

Кармелина, не сознавая, что делает, потёрла рукою запястье.

– Откуда мне знать?

Я пристально на неё посмотрел.

– Вы, кажется, покраснели?

– Не говорите глупостей. – Она опять зарылась лицом в рецепты. Я оттолкнул её руки от лица. – Вы точно покраснели. Только не говорите мне, что вы покувыркались в сене с Чезаре, Signorina Сиоса.

— Зачем ему смотреть на повариху, когда к его услугам все самые дорогие куртизанки Рима?

– Почему вы уходите от ответа? – В ответ на её сердитый взгляд я ухмыльнулся. – Все высокородные мужи любят время от времени поблудить с женщиной низкого происхождения, и ваш кардинал Борджиа – не исключение. Так сказать, поваляться в грязи, получить удовольствие от быдла...

Я сказал это грубо, с непристойным жестом, и глаза Кармелины вспыхнули.

– Так вот вам что надо, мессер Леонелло? Вызнать все подробности? – Она с отвращением покачала головой. – Нет уж, избавьте меня от своих извращений.

– Я спрашиваю не просто так, – сказал я и почувствовал укол тревоги, который меня удивил. Я больше не ухмылялся. – Он сделал вам больно?

– Нет. – Она посмотрела мне прямо в глаза. – Он был ласков, как ягнёнок.

– Вы лжёте. – Я снова почувствовал охотничий азарт. – Что он с вами сделал? Ударил? Связал?

Она улыбнулась.

– Знаете, я, пожалуй, пройдусь. – Она надменно вздёрнула подбородок и, оставив поле битвы за мной, соскользнула с повозки и присоединилась к рыжему подмастерью, который шагал по дороге, пиная сквозь пыль небольшой камешек.

«Ласков, как ягнёнок, – подумал я и пнул сапогом доски повозки. – Лгунья». Я заметил, как она, не сознавая, что делает, потёрла рукой запястье. Что там было – кровоподтёк, который давно прошёл? Кровоподтёк, появившийся от того, что её руки были с силой прижаты к столу?

«Ну и что с того? – подумал я. – Даже если бы она сказала тебе, что Чезаре любит ставить своим партнёршам синяки, это ещё ничего не доказывает. Даже если ему нравится носить маску и в одиночку отправляться на поиски бог знает каких приключений – даже если он умеет убивать, а потом спокойно спать ночью – даже если бы он прямо тебе признался, что бы ты смог сделать? Он сын Папы; правосудию его не достать».

Но есть ли мне дело до того, свершится правосудие или нет? Мне просто хотелось знать; получить ответ на головоломку, что мучила меня всю зиму. Я хотел, чтобы мой человек в маске наконец снял её и показал мне своё лицо, повалив на шахматную доску своего побеждённого короля.

– Леонелло! – Джулия повернула назад свою серую кобылу и поехала рысью рядом с повозкой. – Леонелло, послушайте, что написал Лукреции граф ди Пезаро: «О, ты, прекрасная и яркая Весна...»

– Пожалуйста, не надо, – взмолился я, отрываясь от своих бесплодных размышлений. Dio, неудивительно, что меня так занимали мысли об убийствах – если бы не они, мне оставалось бы только слушать плохую поэзию.

– Катерина Гонзага хочет навестить нас в Пезаро, – сказала Джулии Лукреция, с мрачным видом склонившись к ней со своего бархатного седла. – По такому случаю надо будет непременно сшить новые платья. Я не желаю, чтобы меня кто-то затмевал в моём собственном доме – в моём новом доме, – а ты же знаешь, эта Катерина вечно корчит из себя королеву! Но готова поспорить, что её муж никогда не писал стихов ей...

– Убейте меня, – попросил я. – Пожалуйста, убейте меня немедля, до того как вы начнёте снова говорить о нарядах!

Но никто не прислушивается к просьбам карлика.