Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

ДЖУЛИЯ

Видит Бог, я лентяйка, но я всё же не привыкла проводить свои дни в такой праздности, как последнее время. Когда я была не замужем и жила в доме моего отца, мне всегда находилось какое-нибудь дело: делать упражнения по чистописанию, заданные моим наставником, вышивать под неусыпным наблюдением моей матери алтарный покров, заучивать танцевальные па с моей сестрой вместо партнёра или играть на лютне песни Машо[44]44
  Машо, Гийом де (ок. 1300—1377) – средневековый французский поэт и композитор.


[Закрыть]. А когда я не была занята учением, моя мать всё равно всегда находила для меня какое-нибудь полезное занятие: либо сажала меня помогать служанкам чинить одежду, либо брала с собою, чтобы раздать милостыню нищим.

А теперь? Мне совершенно нечем было заполнять свои дни. Всё в огромном палаццо шло как по маслу, слуги быстро исполняли все свои обязанности и докладывали о сделанном мадонне Адриане, которая сидела в центре этой паутины, словно старая, опытная паучиха. Теперь у меня не было частных учителей, чтобы заставлять меня заучивать стихи Данте, и служанки чинили одежду, не прибегая к моей помощи. Думаю, я по-прежнему могла бы вышивать алтарные покровы, да только я терпеть не могу вышивать. Я могла бы сходить в церковь, но какой смысл? Для того, чтобы исповедоваться, у меня было слишком мало грехов. Я была окружена такой роскошью, о которой никогда и не мечтала; я спала в шёлковой постели и носила платья из французской парчи. Стоило бы мне захотеть, и я могла бы завтракать, обедать и ужинать жареным павлином и клубникой – от богатства, что окружало меня со всех сторон, у меня захватывало дух, и я бы не сказала, что я этого не ценила. Но мне нечем было заняться, нечего было делать.

– Займись своей внешностью, – посоветовала мадонна Адриана, похлопав меня по руке. – Такие волосы необходимо каждый день подвергать воздействию солнечных лучей, да ты и сама это знаешь. И если ты не против, что я вмешиваюсь, ты в последнее время немножечко потолстела, так что, возможно, тебе следовало бы есть поменьше сладостей и ежедневно кататься верхом. Надо будет раздобыть для тебя лошадь... да, расчеши волосы щёткой, расчеши. Такая красота, как твоя, – это великий дар! Видит Бог, она не вечна, так что лучше тебе получить от неё всё, что можно, пока она ещё в полном расцвете.

Но я могла все дни напролёт полировать ногти, расчёсывать щёткой волосы и втирать в шею крем из лепестков роз, чтобы кожа оставалась белой и мягкой. Я фальшиво побренчала на своей лютне, перелистала книгу стихов, присланную мне кардиналом Борджиа, – но, в конце концов, всё же поддалась искушению, которое сулил мне жаркий летний день. Я надела полотняное платье персикового цвета с корсажем, расшитым изображениями весенних цветов, и босиком, медленно ступая по невысоким мраморным ступеням лестницы прошла в один из обнесённых стенами садов, что располагались внутри палаццо Монтеджордано. И здесь со мною заговорила прелестная, как ангелочек, девочка, одетая в бледно-голубое платьице. Она стрелой пронеслась через сад, глядя на меня во все глаза, как будто я была единорогом.

– Это она? – выдохнул ангелочек, подпрыгивая на месте, точно щенок. – Это La Bella? О, мадонна Адриана, она прекрасна! Вы говорили, мне, что она прекрасна, но я не знала, что она так прекрасна. – И она с жаром обняла меня за талию.

– У-уф! – Девочка едва не сбила меня с ног и не упала вместе со мной. Еле удержавшись, чтобы не упасть вместе с нею, я увидела, что она не малый ребёнок, а девушка, на год или два моложе возраста, когда обыкновенно заключаются помолвки – лет одиннадцати или двенадцати, с живым личиком и облаком вьющихся белокурых волос, может быть, на тон темнее моих собственных.

– Лукреция, – укоризненным тоном промолвила моя свекровь, вплывая в сад, как галеон на вёслах. Она вела за руку мальчика, на пару лет младше девочки, с широко раскрытыми глазами и курчавыми волосами, одетого в миниатюрный бархатный камзол с модными разрезами.

– Извините, мадонна Джулия, – молвила девочка и, отойдя на несколько шагов, сделала мне прелестный реверанс. – Я Лукреция Борджиа, дочь его высокопреосвященства кардинала Борджиа, который сказал, что я должна сделать так, чтобы вы меня полюбили, если только это вообще возможно. А я очень хочу порадовать отца, так что не могли бы вы, пожалуйста, полюбить меня сразу?

– Твой отец очень хитёр, – сказала я ей, но не смогла удержаться от смеха при виде серьёзного выражения на её лице.

Мадонна Адриана лучилась улыбкой.

– Это Джоффре, младший сын его высокопреосвященства, – сообщила она, крепко держа мальчика за пухлую ручку. – Последние полтора-два месяца они с Лукрецией гостили у своей матушки, но теперь наконец вернулись домой. Лукреции с самого рассвета не терпелось с тобой познакомиться.

– Я так много слышала о вас от моего отца, – доверительно сказала девочка в голубом. – И вижу, что он нисколько не преувеличил. У вас правда волосы до пят? Вы не распустите их, чтобы я могла посмотреть? Вы пользуетесь отбеливающей пастой или же только подставляете их солнцу? Я бы хотела нанести на мои волосы отбеливающую пасту, но мадонна Адриана не разрешает.

Я хотела было вежливо отговориться и вернуться в мою комнату – не хотелось попадать под обаяние кого бы то ни было, связанного с кардиналом Борджиа, – но каким-то образом незаконная дочь набивающегося мне в любовники кардинала затащила меня ещё глубже в сад, в то время как мадонна Адриана вместе с маленьким Джоффре удалилась в дом. Лукреция меж тем продолжала тараторить, даже когда делала вдох, и мне, пожалуй, следовало призвать её побольше молчать и вести себя благонравно, как и подобает юной девушке на пороге зрелости. Но я помнила себя в двенадцать лет, и как меня переполняли слова, которые никто не желал слушать, и, вместо, того, чтобы укорять её, я улыбнулась и по её просьбе высвободила волосы из сетки и тряхнула ими, так что они рассыпались по земле вокруг моих ног.

– Мой отец говорил, что у вас красивые волосы! – Она восхищённо захлопала в ладоши. – Он называет вас Джулией la Bella[45]45
  Прекрасная (ит.).


[Закрыть].

– Да? – сказала я. – А что он ещё про меня говорит?

– Что он вас любит, – буднично ответила она. – Я хочу иметь такие же волосы. Что вы делали, чтобы они выросли такими длинными?

– Каждый вечер, когда расчёсываешь волосы, массируй кожу головы, – неожиданно для себя стала объяснять ей я. – Пока её не начнёт покалывать – вот так... – И как-то оказалось, что мы с Лукрецией обе сидим на траве под солнцем, она спиной ко мне.

– Ой!

– Это хорошо, что тебе больно, – значит, они растут. – Я продолжала массировать кожу её головы, пока она снова не взвыла. – Ничего не поделаешь – красота требует жертв.

Лукреция повернулась через плечо, чтобы взглянуть на меня.

– А она того стоит?

– Ещё как. И не слушай священников, если они будут говорить тебе обратное. – Я достала серебряный гребень, который всегда носила в рукаве, и начала расчёсывать её взлохмаченные волосы. – Стало быть, твой отец говорит обо мне?

– Да, и он хочет, чтобы с вас написали картину для его кабинета. В голубом платье и с голубем на коленях – в образе Пресвятой Девы.

«Куда как уместно», – с лёгким налётом недовольства подумала я.

– С меня тоже скоро напишут портрет, – доверительно сообщила Лукреция. – Для моего нареченного. Он хочет посмотреть на меня, и мне непременно, непременно надо выглядеть хорошенькой. Если я не буду выглядеть, как надо, он женится на другой и разобьёт мне сердце.

– А кто твой нареченный? – Я осторожно расчесала спутанные волосы у неё за ухом.

– Дон Гаспаре Аверса, граф де Просида. – В её голосе прозвучало удовлетворение. – Он очень знатный испанский дворянин.

– Хорошая партия. А ты с ним знакома?

– Нет, но отец говорит, что он молодой и красивый. У меня всё должно быть самое лучшее. – Лукреция удовлетворённо заёрзала. – Отец любит меня.

– Сиди смирно, – сказала я ей. – У тебя волосы спутались.

– Они вечно путаются. – Она испустила глубокий вздох. – Жалко, что они вьются.

– Нет, не жалко. Потому что тебе не понадобится горячая кочерга, чтобы их завивать, не то что мне.

Лукреция снова заёрзала от радости, а потом сидела смирно, пока я расчёсывала копну её волос. Я поймала себя на том, что напеваю себе под нос и у меня хорошее настроение. С тех пор, как я переехала в это палаццо, мне не с кем было общаться – никого, с кем я могла бы сидеть и хихикать, никого, кому от меня нужна была бы только лёгкая беседа и мои руки, чтобы расчёсывать волосы. Никого, кроме вечно подсчитывающей расходы мадонны Адрианы.

– С каких это пор в доме моей кузины поселились греческие богини? – раздался за моей спиной низкий глубокий голос, голос, который я так хорошо знала, со смешинкой и испанским акцентом. – Сами Деметра и Персефона[46]46
  Деметра – в греческой мифологии – богиня плодородия. Персефона – её дочь.


[Закрыть].

Лукреция проворно вскочила на ноги, сделала в траве ещё один изящный реверанс и бросилась обнимать отца. Я ожидала, что за такое поведение он пожурит её – мой собственный давно почивший отец непременно тотчас отстранил бы меня и прочёл мне короткую строгую нотацию об основах женского достоинства – однако кардинал Борджиа только крепко обнял дочь и поднял её в воздух, так что её голубые юбки раздулись колоколом.

– Нет, нет, – перебил он её, когда она начала тараторить что-то по-испански. – Ведь мадонна Джулия не понимает нашего каталонского, разве ты не помнишь?

Лукреция легко перешла снова на итальянский.

– Можно, художник напишет меня в образе Персефоны на моём портрете для дона Гаспаре? В волосах у меня будут цветы, и я буду держать в руке гранат[47]47
  В греческой мифологии Персефона была похищена Аидом, богом царства мёртвых, и стала его супругой. Тогда горюющая Деметра наслала на землю засуху и неурожай, и верховный бог Зевс был вынужден приказать Аиду вывести Персефону на свет, к матери, но перед этим он насильно дал ей вкусить зёрнышко граната, чтобы она не забыла царства смерти и вновь вернулась к нему. С тех пор Персефона треть года проводит с ним, а остальное время – на земле, с матерью.


[Закрыть].

– Только если мадонна Джулия согласится, чтобы её написали в образе Деметры. – Кардинал перевёл взгляд на меня. – Так, как она сидит сейчас, с упавшими на траву волосами и рассыпанным на коленях зерном. Что ты об этом думаешь, а, Лукреция?

– Я думаю, ей тоже нужно убрать волосы цветами, – объявила Лукреция и тут же бросилась к кустам роз, растущим вдоль розовых каменных стен сада.

– Хитро, ваше высокопреосвященство. – Я бросила в кардинала Борджиа свой серебряный гребень, когда он устроился рядом со мною на траве и беспечно бросил квадратную кардинальскую шапку возле фонтана. – Хитро послать ко мне вашу дочь, чтобы она помогла вам соблазнить меня!

– И как, это сработало? – Он лениво прищурился, опершись на локоть, словно древнеримский император на пиру.

Я невольно улыбнулась, глядя, как Лукреция собирает в подол юбки розовые бутоны и её волосы золотым ореолом обрамляют её лицо. – Она очаровательна.

– Это точно. – Он смотрел на свою дочь с нескрываемой любовью. – От меня рождаются прелестные дочери, мадонна Джулия. Не хотите ли одну такую?

– Благодарю вас, но я хочу сыновей, – сказала я, фыркнув точь-в-точь как моя чопорная сестра. – Сыновей от моего мужа, а не от вас.

– Не пытайтесь подражать своей дуэнье, – добродушно молвил кардинал. – Женщины говорят, что хотят иметь сыновей, потому что знают: сыновей хотят их мужья. Но красивые женщины всегда хотят иметь дочерей.

Я моргнула. Ну, хорошо, может быть, я и впрямь мечтала после замужества иметь дочь. Маленькую девочку с такими же, как у меня, светлыми волосами и тёмными глазами и непомерно длинными ресницами, как у Сандро, которые я почему-то не унаследовала вместе с цветом глаз (что было, разумеется, величайшей несправедливостью, но, возможно, моей дочери повезёт больше). Маленькую девочку, с которой я могла бы вместе сидеть на солнышке, как только что сидела с юной Лукрецией Борджиа.

Кардинал Борджиа лежал и наблюдал за мною.

– Она носила бы моё имя, – сказал он, – если бы вы родили дочь от меня. И имела бы знатного мужа, как и Лукреция.

– И её воспитывала бы мадонна Адриана, а не я? – Я вздёрнула подбородок. – Как Лукрецию и её братьев? Маленького Джоффре, и похотливого Хуана, и ещё одного, который сейчас учится в Пизе. Интересно, где сейчас их мать?

– Она счастливая владелица трёх процветающих римских постоялых дворов и ещё много какой недвижимости на берегах Тибра, – тотчас отвечал кардинал. – Всё это подарил ей я. Мы с нею провели вместе десять лет, родили четырёх детей и до сих пор остаёмся добрыми друзьями. Её последний муж не желал иметь в своём доме выводок бастардов Борджиа, так что... – Он по-испански красноречиво пожал плечами и махнул рукой в сторону розовых стен сада мадонны Адрианы.

– Мадонна Джулия, посмотрите! – Лукреция радостно подбежала ко мне и высыпала мне на колени розы из подола юбки. – Все красные; они будут очень красиво смотреться в ваших волосах. Можно?

– Если хочешь. – Я подняла массу волос с травы и начала было заправлять их обратно в сетку, но рука кардинала остановила меня.

– Оставьте их так. – Кажется, его голос прозвучал немного хрипло? – Я ещё не видел их распущенными.

Я выдернула у него руку, но опять позволила волосам рассыпаться по плечам. Лукреция носилась вокруг меня, точно голубой мотылёк, втыкая розу там, бутон сям и восторженно восклицая, меж тем как её отец смотрел – и смотрел – и смотрел.

Я покраснела. Большинству мужчин хватает такта опускать глаза, если ловишь их, когда они на тебя глазеют, или, по крайней мере, притвориться, будто они с интересом рассматривают алтарный покров по эскизу Пинтуриккио или журчащий фонтан или собачью драку или что-нибудь иное, что в данный момент виднеется у тебя за плечом. – Разве вы, ваше высокопреосвященство, не знаете, что пялиться на женщину грубо? – резко сказала я.

– Знаю. – Но он всё равно продолжал на меня смотреть, и глаза его были чёрными и бездонными.

– Вот! – удовлетворённо промолвила Лукреция, отступив на шаг. – Теперь вы выглядите ну совсем, как Деметра, вся в персиковом и золоте и красном.

– Тогда нарви ещё цветов. – Я улыбнулась ей. – И я сплету тебе из них венок, Персефона.

– Голубых и синих цветов, – решила она. – Чтобы подошли к моему платью. – И она вприпрыжку убежала искать среди розовых кустов фиалки и гиацинты.

– Мне будет очень тяжело расстаться с нею, когда она выйдет замуж, – сказал кардинал Борджиа так естественно, как будто только что не пожирал меня глазами и в его взгляде не горела страсть. – Она – моё утешение. Сыновья – всегда источник неприятностей и беспокойства...

Я подумала о шестнадцатилетнем Хуане с его похотливой ухмылкой и согласилась.

– ...а вот дочери для мужчины – чистая отрада. – Он посмотрел, как Лукреция рвёт цветы, и покачал головой. – Порой, я сам себе удивляюсь, Джулия, – почему я выбрал церковь? Сплошные интриги, козни и сплетни, а эта Коллегия кардиналов похожа на курятник, полный кудахчущих красных кур... – а между тем я мог бы получить это. – Он обвёл рукой сад. – Солнце. Цветы. Детей. Вас.

– Вы не сможете получить меня, – сказала я ему. – И я нисколько вам не верю, ваше преосвященство. Вам нравятся интриги, козни и сплетни. И не пытайтесь убедить меня в обратном, чтобы тронуть моё сердце.

Он весело улыбнулся, и это меня удивило. Его молодая белозубая улыбка, блеснувшая на смуглом лице, придала его орлиному носу и цепким глазам совершенно другое выражение.

– И всё же некоторые сожаления у меня есть. Одно из них касается вас.

Я скептически подняла брови.

– Полагаю, не будь вы кардиналом, вы бы на мне женились?

– Нет, у меня, вероятно, уже была бы богатая жена, квадратная, как кровать с балдахином, – честно признался он. – Но тогда у меня было бы достаточно свободного времени, и я мог бы посвятить неделю тому, чтобы вас соблазнить. Вследствие того, что Коллегия кардиналов пребывает в возбуждении из-за приближающейся смерти Папы, я почти не мог уделить вам времени.

– Неделю? – Я поправила розу, воткнутую в мои волосы Лукрецией и попавшую мне в глаз. – Вам обычно хватает недели, чтобы соблазнить женщину? Какое же низкое мнение вы, должно быть, составили себе о женской добродетели.

– Вовсе нет. Просто у меня высокое мнение о моих собственных талантах. Но даже мне нужно время, – посетовал он. – Обычно сначала даришь даме ожерелье, затем устраиваешь банкет с правильной музыкой и лёгкой беседой. Затем, пожалуй, прогулка за город, где я смогу продемонстрировать, какой я великолепный наездник. Ещё несколько подарков и, может быть, духи, которые я смешал специально для вас. У меня очень хороший нюх на женские духи. Чем вы подушились сегодня – а, смесь жимолости и левкоев? Я так и думал. Потом более интимный ужин на прогулочной барке, плывущей по Тибру, – разумеется, если нашлось такое место, где с берегов не доносится вонь, портящая всё дело... да, обычно хватает недели.

Он вздохнул.

– А между тем прошло уже два месяца, а вы всё ещё затянуты в это платье, вместо того чтобы лежать здесь на траве обнажённой с золотоволосой маленькой девочкой, уже растущей у вас в животе, и благодарить за это мне следует Коллегию кардиналов. – Родриго Борджиа посмотрел на меня, подняв бровь. – Одно радует – если Папа скоро умрёт, то у меня наконец появится время, чтобы посвятить его вам.

Моё лицо сравнялось по цвету с розами в моих волосах.

– Так Папа умирает? – тупо спросила я.

– Да, и ждать осталось недолго. Правда, он умирает уже несколько лет, так что кто знает, намерен ли он действительно умереть сейчас. – Кардинал перевернулся на спину, потом сел на траве и положил голову мне на колени.

Я, нахмурившись, наклонилась над ним.

– Разве я вам это позволила?

– Нет.

– Сейчас же уберите свою голову с моих колен!

– Нет.

– Ну, ваше преосвященство, в самом деле...

– Вы, разумеется, можете сбросить меня на землю. – Его глаза весело блеснули. – Но это конечно же обидит Лукрецию – она очень заботливая дочь, особенно когда видит, что я устал.

Я сверху вниз всмотрелась в его лицо – его тёмные глаза впали, кожа под ними посерела.

– Вы действительно выглядите усталым, – нехотя признала я.

– Когда Папы умирают, это прибавляет работы всем. А поскольку, когда он умрёт, созывать конклав придётся мне, на меня обрушивается водопад взяток. Хотите изумрудный браслет? Только вчера мне подсунул его под тарелку кардинал Пикколомини. Само собой, он хочет купить мой голос при выборах нового Папы. Они все хотят одного и того же. Кардинал делла Ровере готов заколоть меня кинжалом только лишь за то, что я кивал, когда кардинал Карафа что-то шептал мне на ухо. Я стараюсь кивать как можно чаще, потому что досадить делла Ровере для меня – одно из главных удовольствий в жизни.

– А разве вы сами не хотите стать Папой? – спросила я, глядя на его лицо. – Я думала, все кардиналы этого хотят.

– Только не я, – весело сказал он. – Папа, который обожает своих незаконнорождённых детей и совращает золотоволосых новобрачных? Боже упаси!

– Но у пап могут быть незаконнорождённые дети. – Я знала все сплетни. – У Папы Иннокентия их двое.

– На самом деле их у него шестнадцать.

По-видимому, всё-таки не все сплетни.

– Однако у него нет любовницы, – отпарировала я. – Во всяком случае, после того, как его избрали. Папе всё же нужно поддерживать своё реноме.

– Ну, вот, видите? Зачем тогда становиться Папой? – Кардинал Борджиа зевнул. – Уж я этого точно не хочу.

– Лжец. На самом деле вы хотите стать Папой, так зачем же вы преследуете меня? Вам всё равно пришлось бы меня бросить, и что бы тогда со мною сталось? – Я знала, что бы на это ответила моя мать, не говоря уже о моём духовнике. – Если я отдам вам свою добродетель, то попаду в ад.

– Девочка моя, вовсе нет. Как вы думаете, для чего существует исповедь? Ну же, ответьте мне.

Я вздохнула.

– На исповеди мы сознаемся в наших грехах, чтобы покаяться в них.

– Верно. – Он, не вставая с травы, перекрестился. – Но на самом деле из-за нескольких плотских грехов не стоит бояться адского пламени, Джулия Фарнезе.

– Меня учили по-другому!

– Если бы Бог в самом деле возражал против моего выводка красивых детей или против моей всесокрушающей страсти к вам, – с этими словами он поднял руку и провёл пальцем по моей щеке, – разве бы он возвысил бы меня до звания одного из своих святейших кардиналов? Нет. Он просто убил бы меня ударом молнии или, по крайней мере, наслал бы на меня чуму.

Я нахмурилась, уклоняясь от руки на моей щеке.

– Вы всё извращаете.

– Вовсе нет. Я просто объясняю вам, что, когда речь идёт о плотских грехах, адское пламя не столь уж неизбежно, как матери любят внушать своим дочерям. – Он лениво приподнялся с моих колен. – Позвольте мне просветить вас.

– Не могли бы вы делать это, держа свои руки при себе? – Я стукнула его по руке, когда он вытаскивал из моих волос розовый бутон.

Он не обратил на это никакого внимания.

– Главное, моя девочка, – это не сам грех, а следующее за ним покаяние. Я мог бы уложить вас к себе в постель и продержать там весь день – почему бы не заняться этим нынче же, после обеда? Что, нет? Ну что ж – а перед тем как уйти, я бы мог бы отпустить вам весь этот грех. Всего и надо будет прочесть несколько покаянных молитв.

– Нескольких Miserere[48]48
  Miserere – начальные слова 51-го псалма «Помилуй мя, Боже» (лат.).


[Закрыть] недостаточно, чтобы искупить грех блуда. – Мой духовник был бы в этом вопросе совершенно непреклонен.

– Отчего же? – Кардинал Борджиа глубоко вдохнул аромат моей розы. – Мне от Бога даны полномочия утверждать, что этого достаточно.

– А как насчёт вашей собственной епитимьи? Не похоже, чтобы вы о чём-либо сожалеете.

– Разумеется, я сожалею. – Его голос звучал серьёзно. – Я глубоко сожалею, что не могу насладиться вашими прелестями в качестве вашего законного супруга. И, дабы искупить эти грехи: похоть, зависть и, наконец, я надеюсь, блуд, – я прочту покаянную молитву и пожертвую денег в пользу бедных за каждый подаренный вами поцелуй. – Он взял мою руку и быстро её поцеловал. – Вот видите? Я получил свой поцелуй, моя душа очищена, а бедняки сделаются богаче.

– Это не настоящее покаяние.

– Отчего же? Моя дорогая девочка, Бог сделал нас несовершенными. Поэтому он также сотворил лазейки, дабы у него был предлог нас прощать.

Я попыталась было найти трещину в его рассуждениях, но тут ко мне подбежала Лукреция с подолом, полным фиалок и маргариток.

– Мадонна Джулия, вы сплетёте мне венок?

– Разумеется. – Я взяла пригоршню фиалок и, радуясь возможности отвлечься, принялась сплетать их стебельки в венок. Мне больше не хотелось говорить о сомнительных лазейках в Божьей снисходительности, и кардинал тоже не стал продолжать эту тему. Он только выглядел позабавленным и, лениво, одним пальцем поманив к себе свою дочь, шепнул ей что-то на ухо по-каталонски. Она захихикала и убежала, а он снова положил голову мне на колени.

– Прекратите, – сказала я.

– Сейчас, – отвечал он, накручивая на палец прядь моих волос. Его собственная шевелюра была очень чёрной, без единого седого волоса.

Продолжая хихикать, возвратилась Лукреция и вложила что-то в руку отца; он тут же спрятал это в рукаве.

– Вы сплели мне венок, мадонна Джулия? – спросила она меня, кружась в вихре голубых юбок.

– Вот. – Я надела на её головку венок из фиалок и маргариток и улыбнулась, глядя, как она, делая пируэты, отходит к фонтану.

– Мадонна Адриана сказала, что нынче во второй половине дня, после того как я сделаю свои латинские упражнения и позанимаюсь танцами, я могу подставить волосы солнцу. – Она встала на цыпочки, наклонившись над фонтаном, чтобы посмотреть на своё отражение в воде. – Вы ведь посидите со мною, да?

– Да, – неожиданно для себя сказала я. – Если хочешь, всю вторую половину дня.

– Жаль, что я не могу посидеть с вами. – Кардинал поднялся с травы, отряхивая свои алые одежды. – Но боюсь, меня ждут у постели Папы. Он становится раздражительным, если рядом с ним никого нет, когда он выпивает свой послеполуденный кубок крови.

– Крови? – не веря своим ушам, переспросила я.

– Да, он выпивает немного крови каждый день. Полученной из вен юношей-девственников – какой-то шарлатан сказал ему, что это восстанавливает силы. Если бы на его месте был я, я бы просто покаялся перед Богом в своих грехах и умер. – Кардинал Борджиа наклонился и поцеловал дочь в белокурую головку. – Ну, иди, малышка, иди. Вряд ли тебе надо и дальше совершенствовать своё умение танцевать, а вот латинские глаголы точно надо бы подучить. Если ты сможешь к завтрашнему дню перевести мне страницу писем Цицерона и прочитать её с хорошим произношением, я велю сшить тебе новое платье для твоего портрета для дона Гаспаре.

Лукреция ещё раз присела в реверансе и побежала к своим учителям. Я встала, чтобы последовать за нею, но кардинал, взяв двумя пальцами за моё запястье, остановил меня.

– Мне бы хотелось заказать также и ваш портрет, Джулия.

– В образе Пресвятой Девы? – Я вздёрнула брови. – И когда это я позволила вам называть меня по имени?

– Нет, не в образе Пресвятой Девы, – молвил он, оставляя без внимания мой второй вопрос, меж тем как его пальцы обвили моё запястье. – И не в образе Деметры. Я думаю, что из вас, пожалуй, получится лучшая Персефона, чем из моей дочери.

– В самом деле? – Моё образование ограничивалось обычными предметами: вышиванием, танцами, выработкой красивого почерка, арифметикой, потребной для ведения расходных книг, и как раз столькими стихами Данте, чтобы снабдить меня остроумными цитатами для разных случаев жизни. Никто никогда не требовал от меня переводить Цицерона; мне преподали лишь ровно столько латыни, чтобы я могла читать молитвы. Однако Сандро и другие мои братья постигали латынь и древнегреческий под руководством худого, похожего на лысую цаплю учителя древних языков и классической литературы, и моя матушка позволяла мне сидеть на их уроках с моим вышиванием, поскольку это не давало мне проказить. В основном я занималась тем, что корчила рожи Сандро и безнадёжно портила своё вышивание, но кое-чему я всё-таки научилась. Греческие глаголы и латинские склонения в одно ухо влетали, а из другого вылетали, но мне очень нравились истории про древних богов и их бесчисленные любовные похождения. – Если я Персефона, – продолжила я, – то кем же это делает вас, ваше высокопреосвященство? Царём подземного мира, который меня похитил и удерживал у себя против моей воли? Могу ли я теперь есть гранаты, или же их зёрнышки заставят меня, как Персефону, навеки остаться здесь?

– Я всегда думал, что Персефона, возможно, съедала зёрнышки граната без принуждения. – Твёрдый большой палец кардинала Борджиа поглаживал внутреннюю часть моего запястья. – Может быть, она решила, что всё-таки хочет остаться со своим мрачным царём. Ведь кто бы ни пожелал стать царицей подземного царства? – Он притянул меня ближе, продолжая держать за руку. Если он сейчас попробует меня поцеловать, то я влеплю ему ещё одну хорошую крепкую затрещину. Хоть какую-то пользу я получила от всех этих попыток облапить меня, которые мне пришлось претерпеть за мою молодую жизнь, – я могла отвесить такую затрещину, которая свалила бы и лошадь.

– И, возможно, в подземном царстве было вовсе не так уж плохо. – Теперь он водил большим пальцем по костяшкам моих пальцев, очень легко, взад и вперёд, взад и вперёд. – Возможно, там было темно. Но в темноте может случиться много прекрасного. – Взад и вперёд. – Думаю, Персефона знала это, поедая зёрнышки граната.

Мне на это нечего было сказать. Я чувствовала, как вниз по моей шее ползёт волна жара, но я не стала отворачивать лица, моргать, краснеть и хихикать, как взволнованная девица, воспитанная в монастыре. Нас окутало молчание. Его большой палец погладил мои пальцы до самых кончиков.

– До следующего раза, – молвил он.

– Когда? – Это слово вырвалось у меня само собой.

– Кто знает? – Он чуть заметно улыбнулся. – Всё зависит от здоровья Папы.

– Вы хотите стать следующим Папой, – сказала я. – Не так ли?

– Нет. – Его большой палец погладил кончики моих пальцев легко-легко, едва касаясь. – Я хочу быть с вами. В темноте.

Он отступил назад, отпустив мою руку. Его одетая в алое фигура исчезла за дверью палаццо, прежде чем я поняла, что он опять что-то сунул мне в руки. То, за чем он посылал Лукрецию, а потом спрятал в рукаве.

На этот раз это было не ожерелье. Не рубины, не жемчуга, не туфельки из змеиной кожи с позолоченными пряжками, не ручные зеркальца, украшенные эмалью, не серебряные сетки для волос, те подарки, которые появлялись в мой комнате почти каждый день, обёрнутые алыми, как кардинальские одежды, лентами.

У меня в руке лежал гранат.