Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

– По-моему, на рассвете солнце кажется бледным и некрасивым, – вполголоса заметила графиня да Монтеведжо, но её замечание потонуло в громе аплодисментов, причём громче всех хлопала мадонна Адриана. Лицо Лукреции немного просветлело, и, к моему облегчению, мужчины вновь заговорили о вторжении французов, предмете куда более безопасном, чем сравнение красоты трёх женщин, находящихся в одной комнате.

– Всё получилось просто замечательно, моя дорогая, – шепнула Джулии мадонна Адриана, а мужчины меж тем велели принести географические карты и ещё вина и начали громко спорить о том, какой маршрут король Франции выберет в своём походе на Неаполь.

– Как вы думаете, она действительно получила это кольцо от него? – прошептала в ответ Джулия. – Я видела, как она строила ему глазки на свадьбе Джоффре.

– Может быть, и от него, но стоимость этого рубина намного меньше стоимости твоих жемчугов. Если он и переспал с нею, то уверяю тебя, он тут же об этом позабыл.

– А ещё говорят, будто женщины ничего не понимают в политике, – заметил я. – Неужели вам и впрямь так уж важно сохранить милость святого отца?

Джулия часто заморгала. Остальные дамы уже начинали зевать; с минуты на минуту они пойдут спать, предоставив мужчинам возможность беседовать о вторжении французов хоть до рассвета. Я сел на скамеечку у ног Джулии и устремил на неё пристальный взгляд. Она озадаченно воззрилась на меня.

– Что вы хотите этим сказать, Леонелло?

– А то, что святой отец старше вас более чем на сорок лет. У него вспыльчивый нрав, непостоянное сердце, и если он будет и дальше толстеть, то скоро станет похож на мешок с пшеном. – Я протянул руку и потрепал ухо стоящего рядом козла Джулии. – Так что, ради чего вы боретесь за то, чтобы его удержать?

Она пожала плечами.

– Он всё, что у меня есть...

– Вздор. У вас есть муж, у вас есть ребёнок, у вас есть ваша семья. Вы могли бы позволить Его Святейшеству уйти к другой, а сами уехать к мужу, дабы зажить спокойной семейной жизнью, о которой вы, по вашим собственным словам, так мечтали в юности. Однако вы сидите здесь и, точно какой-нибудь французский генерал, планируете кампанию, чтобы вновь завоевать вашего любовника-Папу, и мне интересно, почему. – Я вопросительно приподнял бровь, удивляясь сам себе, почему я всё это говорю. – Может быть, всё дело в драгоценностях, которые он вам дарил? Сомневаюсь, что ваш муж смог бы дарить вам такие красивые сверкающие побрякушки, к каким вы привыкли. Быть может, вам просто тошно от мысли, что на день рождения вы больше не получите нового сапфирового ожерелья? Или же вам не хватает самого святого отца – хотя он стареет и толстеет, в его языке, видимо, всё-таки скрыт немалый талант, если судить по звукам, которые вы издавали в постели и которые слышны из-за двери спальни. Я полагал, что это всё притворство, но, возможно, я ошибался.

На щеках La Bella вспыхнули красные пятна, но я не дал ей ответить.

– А может быть, несмотря на своё воспитание, вы просто не созданы для замужества? Говорят, что из наихудших жён получаются наилучшие шлюхи.

– Вы закончили? – тихо спросила она.

– О, вы же меня знаете. Я могу говорить до бесконечности.

– Да можете, особенно когда говорите гадости. Как хорошо у вас получается быть жестоким. – Она посмотрела на меня и чуть заметно покачала головой. – Почему, Леонелло?

– Потому что вы здесь, – без обиняков сказал я. – А мне скучно, но приходится везде вас сопровождать в этом захолустье, в то время как я предпочёл бы...

«Искать убийцу». В последнее время я начал думать, что это никак не может быть Чезаре Борджиа. В самом деле, сыну Папы есть чем заняться, так что вряд ли он охотится за шлюхами, чтобы их убить. Если на службе Борджиа и есть кто-то, кого можно заподозрить в тёмных делах, то наиболее вероятная кандидатура – каменнолицый Микелотто. Насколько мне было известно, он гасил человеческие жизни с такой же лёгкостью, с какой кот убивает мышей. Но Микелотто был верным хозяйским псом; похоже, он никогда ничего не говорил и не делал без приказа Чезаре. Хватило бы у него пороху совершить убийство по собственной инициативе, а не по команде Чезаре?

– Вы предпочли бы что? – спросила мадонна Джулия.

– Ничего, – небрежно сказал я. – Просто у нас, кривобоких коротышек, извращённые души. Неужели вы этого не знали, госпожа шлюха?

– Я, пожалуй, пойду поцелую на ночь Лауру и отправлюсь спать. – Джулия встала. – Вы мне больше не нужны, Леонелло.

– Нынче вечером? Или вообще? Полагаю, теперь вы меня уволите. Должен сказать, мне будет не хватать библиотеки вашего Папы.

– С какой стати мне вас увольнять? – Она повернула голову и посмотрела на меня через плечо, точно под таким же углом, как на её живой картине, где она изображала Матерь Божью в «Преображении Господнем». – Если вы решили быть беспричинно мстительным, это вовсе не значит, что я должна следовать вашему примеру. Кстати, спасибо вам за то, что присудили корону красоты Лукреции. Это было доброе дело.

– Это было самое меньшее, что я мог сделать, – сказал я. – После того, как из-за вашего представления с обнажённой рукой у её мужа случилась такая эрекция, что одно место у него стало твёрдым, как древко копья.

La Bella взглянула на Лукрецию, и вид у неё был сокрушённый и пристыженный, что вызвало у меня ярость. Все мои оскорбления отскочили от неё, как брошенная галька отскакивает от стены, а проняло её только сознание обиды, которую она невольно нанесла Лукреции.

Моя хозяйка тихо, стараясь не привлекать к себе внимания, пошла к себе, её козёл остался в гостиной, и я скорчил ему рожу.

– Тебя следовало давным-давно превратить в пирог, – сказал я ему, на что несчастная тварь заблеяла и начала жевать чёрный бархатный рукав моего камзола.

– Как, Джулия уже легла спать? – спросила Лукреция мадонну Адриану, шурша юбками, расписанными цветами.

– Да, и в очень подавленном расположении духа. – Мадонна Адриана неодобрительно посмотрела на меня. – Леонелло наговорил ей гадостей.

– А подслушивать некрасиво, – ни на кого не глядя, сказал я. Мадонна Адриана фыркнула и отвела Лукрецию к камину, подальше от меня.

– Не знала, что хоть один мужчина в мире может наговорить гадостей Джулии. – Лукреция, игнорируя меня, склонилась к завитой голове мадонны Адрианы. – Даже мой отец – даже когда он в ярости, ей достаточно посмотреть на него, сморщив нос, и он тает. Это несправедливо и нечестно.

– В этом мире нет справедливости, моя птичка. – И мадонна Адриана пригладила волосы своей бывшей подопечной.

Юная графиня ди Пезаро принялась теребить розу, нарисованную на её юбке. Её голос звучал очень тихо, но я всё равно хорошо её слышал; вынув из кошеля мою колоду карт, я сделал вид, что поглощён её тасованием. Может быть, подслушивать и некрасиво, но у меня уж слишком хорошо это получается.

– Я много часов затратила на это платье, и что же, хоть кто-нибудь на меня посмотрел? – возмущённо вопросила Лукреция, и мадонна Адриана вздохнула. – Нет, они смотрели на неё. Они всегда смотрят на неё. Я выше её, и у меня глаза голубые, что намного красивее тёмных. Пусть мои волосы не такие длинные, зато, по крайней мере, я не полнею оттого, что ем слишком много печений, – и всё равно все мужчины смотрят только на неё. Хотя я дочь Папы, графиня ди Пезаро, и это мой дом.

– Разумеется, твой, – успокаивая её, молвила мадонна Адриана. – А Джулия – твоя подруга.

– Я знаю. – Лукреция накрутила на палец локон своих светлых волос. – Я бы никогда не очутилась здесь вместе с мужем, если бы не она. Но я была бы не прочь, если бы мужчины иногда смотрели и на меня. Особенно в моём доме. – В её голосе зазвучала злая нотка. – Я напишу отцу, что состязание в красоте выиграла Катерина Гонзага. И скажу ему, что она выше и красивее Джулии.

– И тогда, быть может, он вместо Джулии сделает своей любовницей её, – сказала мадонна Адриана. – Неужели тебе в самом деле хочется делить внимание отца с этой важничающей ломбардкой, а не с нашей Джулией, с которой так приятно поговорить за обедом? Которая одалживает тебе свои драгоценности, стоит тебе только попросить? Которая научила тебя справляться со шлейфом твоего свадебного платья?

Графиня ди Пезаро опять вздохнула, и мадонна Адриана обняла её за плечи.

– А теперь в постель, моя птичка, – молвила она, и они, шелестя платьями, без лишних слов удалились, оставив мужчин заниматься серьёзным делом, сиречь строить предположения насчёт того, когда и как вторгнутся французы. «Строить предположения» звучит намного достойнее и серьёзнее, чем «пьяно разглагольствовать». Ручной козёл Джулии посмотрел на меня, проглотив кисточку, которую он только что отъел от подушки стула, и снова проблеял: – Бе-е-е.

– Нечего на меня блеять, – сказал я. – Я вовсе не чувствую себя виноватым.

Нет, пожалуй, всё-таки чувствовал. Наверное, я был слишком суров к моей бедной, маленькой, так любящей похихикать хозяйке, которая, по правде сказать, никогда не была ко мне не то что жестока или высокомерна, но даже просто невнимательна. И она теперь почти не смеялась; от своего беспокойства из-за Папы она сделалась тихой и обращённой в себя.

В самом деле, у кривобоких коротышек извращённые души.

ГЛАВА 14

Моё сердце там, где моё сокровище.

Отрывок из письма

Джулии Фарнезе к Родриго Борджиа

КАРМЕЛИНА

– Кармелина! Кармелина, послушайте. – Из огромной мраморной ванны с синими прожилками выплеснулась вода, когда мадонна Джулия поманила меня к себе в жарко натопленной ванной комнате. Я поставила тарелку пирожных, которые я принесла папской любовнице пожевать, пока ей будут мыть голову. Она сидела одна в громадной мраморной ванне, наполовину скрытая облаками пара, который наполнял небольшую ванную комнату, выложенную сине-зелёным мрамором, мокрые завитки её золотистых волос плавали на поверхности горячей воды, словно светлые водоросли. Её обнажённые плечи розово блестели, а за её спиной стояла служанка с засученными рукавами и массировала кожу её головы. Я осторожно подошла к ванне, стараясь не поскользнуться на мокром от пара полу, украшенном мозаикой в римском стиле – сплетающиеся рыбы и русалки, – и мадонна Джулия посмотрела на меня с сияющей улыбкой. – Я получила письмо от Его Святейшества. – Она взмахнула толстой пачкой листков. – Только послушайте, что он мне пишет!

Она прочистила горло и басовито, имитируя испанский акцент Папы, прочитала:

– «Все говорят, что, когда ты стояла рядом с нею, – он имеет в виду эту спесивую Катерину Гонзага, – она казалась всего лишь фонарём рядом с солнцем».

– Прекрасно сказано, – одобрила я, обменявшись усмешкой со служанкой, которая массировала кожу головы мадонны Джулии. – Во время своего недолгого пребывания в графском дворце толстый граф Оттавиано да Монтеведжо не обидел никого, а вот его жена сумела восстановить против себя всех. Мадонна Катерина Гонзага воротила нос от красот палаццо, пожаловалась, что мои жаренные с лимонным соком сардины якобы пересолены, а, уезжая, оставила в своей комнате хлев. Если бы они с мужем не уехали дальше на север, в свои поместья в Сан-Лоренцо, служанки начали бы плевать в её вино.

– Когда я писала о ней Родриго, то превознесла её до небес, – злорадно сказала Джулия. – Не годится показывать, что ты завидуешь другим женщинам. Мужчины и так раздуваются от сознания собственной важности, считая, что за их внимание мы дерёмся друг с другом, как кошки, не так ли? Даже если за их внимание мы действительно дерёмся, как кошки. Господи, какая же сложная штука любовь! Если бы она не была так чудесна, не несла с собою такое наслаждение, никто бы вообще не влюблялся. – Джулия поцеловала письмо, не обращая внимания на то, что на него, размывая чернила, попадает вода из ванны. – Я написала ответное письмо и отправила его со следующим же нарочным. Мой Папа называет себя «человеком, который любит тебя больше, чем кто-либо другой в этом мире». Разве это не прекрасно?

– У Его Святейшества красивый слог, – сказала я. Год или два назад я была бы шокирована до глубины души, если бы кто-то мне сказал, что я буду обсуждать стиль и содержание любовных писем Папы Римского. Но сейчас я нисколько не чувствовала себя шокированной. – И он говорит о своей любви прямо, без обиняков, верно, мадонна Джулия?

– Он всегда без обиняков говорит о том, что чувствует. И некоторые ещё спрашивают, почему я хочу его удержать. – Джулия La Bella сердито фыркнула, но тут же снова улыбнулась, перечитывая письмо. – Дальше он рассказывает мне все римские новости и сплетни. Теперь, когда его жена беременна, Хуан всё просит разрешить ему вернуться домой из Испании – вы можете представить себе Хуана в роли отца? Я вас умоляю! А эта Шлюха Арагонская превратила жизнь Джоффре в ад. Она и Катерина Гонзага одного поля ягоды... – Джулия перелистнула несколько страниц. – Ага, вот это место. Мой Папа обвиняет меня в бессердечии за то, что я хорошо провожу время без него. – В её глазах засияла нежность. – Он по мне скучает.

– Вряд ли по мне кто-то бы скучал, если бы я вдруг куда-то пропала, – откровенно сказала я, снова взяв тарелку из майолики, на которой лежали пирожные, и принося её к ванне. – Во всяком случае, до тех пор, пока бы не пришло время поесть.

– А как поживает ваш таинственный любовник? – Глаза мадонны Джулии загорелись. – Тот самый, ради которого вы разузнали о том, как можно использовать лаймы? Напомните мне, как его зовут?

Я подавила улыбку.

– Я никогда не говорила вам, как его зовут, мадонна Джулия.

– Ну, так скажите сейчас. И пожалуйста, сядьте и поешьте этих пирожных вместо меня. Я опять полнею, и мне надо сбросить часть этого жира, так что сладости мне противопоказаны. Мне очень жаль, что мне их нельзя, потому что я всегда ем, когда принимаю ванну. – Джулия смотрела на меня с завистью, когда я взяла с тарелки пирожное. Пирожные из сладкой творожной массы и айвы – прямиком со страницы 104, параграф «Сладости». – Почему толстею я, а не вы? Ведь поварам полагается быть толстыми!

– Вовсе нет, – возразила я. – Настоящие повара слишком заняты беготнёй взад и вперёд с котелками, вертелами и мешалками для хлебного теста, чтобы сесть и поесть. Мы едим, только когда пробуем то, что готовим. Никогда не имейте никаких дел с толстым поваром, мадонна Джулия. Такой повар либо слишком успешен, либо слишком ленив, чтобы оторвать свою задницу от стула.

– Уверена, что это хороший совет, но мне хотелось бы больше узнать об этом вашем любовнике, Кармелина. Он тоже повар? Он красив?

– Ныряйте и полощите волосы, мадонна Джулия, – скомандовала служанка.

– Никто не говорит ничего интересного, пока я не промою волосы, – предупредила мадонна Джулия и, отложив письмо в сторону, нырнула под воду. Она побарахталась, выставляя наружу то колено, то локоть, и, вымыв наконец из волос мыло, вынырнула на поверхность, точно русалка. – Если вы не хотите рассказать мне, кто ваш любовник, то послушайте, что я пишу моему. Он любит, чтобы любовные письма были яркими, выразительными, драматичными, и я не уверена, правильно ли я выбрала тон. «Моё счастье зависит от Вашего Святейшества, так что я не могу наслаждаться удовольствиями Пезаро...»

Она ещё не успела дочитать письмо до конца, когда в наполненную паром и ароматами ванную вдруг ворвался холодный воздух. Я обернулась и увидела квадратную, одетую в бархат фигуру Адрианы да Мила. Я торопливо встала – любовница Папы не видела ничего зазорного в том, чтобы болтать со слугами, но её свекровь не любила, когда время, за которое она платила, терялось понапрасну. Однако мадонна Адриана едва удостоила взглядом меня или служанку, которая стёрла с лица улыбку и с внезапным приливом усердия начала вынимать тяжёлые мокрые волосы Джулии из воды. В руке мадонна Адриана держала ещё одно письмо.

– От Его Святейшества? – Джулия рассмеялась. – Да он пишет мне через день!

– Нет, из Каподимонте. От твоей семьи. – Лицо мадонны Адрианы было серьёзно. Она посмотрела на меня и служанку и велела: – Оставьте нас.

Я молча присела в реверансе и пошла вон.

– Давай послушаем, – шепнула служанка, и мы обе остановились за полуоткрытой дверью.

– Я принесла дурные вести, моя дорогая, – продолжила мадонна Адриана. – Боюсь, твой брат болен.

– Сандро? – прошептала Джулия так тихо, что я едва расслышала. – О нет...

– Нет, не кардинал Фарнезе. Другой твой брат, Анджело. Он подхватил очень тяжёлую лихорадку. Твоя семья считает...

Из ванной донёсся громкий плеск.

– Кармелина! – позвала Джулия. – Пиа! Я знаю, что вы обе подслушиваете под дверью!

Я влетела обратно в ванную и сделала ещё один реверанс. Моя хозяйка вылезла из ванны, во все стороны хлынула вода, и тарелка с творожными пирожными упала на пол и раскололась.

– Пиа, – сказала мадонна Джулия, – поди скажи няне Лауры, чтобы готовила мою дочь к отъезду и готовилась сама.

– Моя дорогая, ты не можешь поехать в Каподимонте, – запротестовала мадонна Адриана. – Его Святейшество никогда тебе этого не позволит – ведь французская армия с каждым днём продвигается всё южнее...

– Родриго не имеет к этому никакого отношения.

– Ну, как же не имеет? Думаешь, он позволит тебе двинуться в путь внезапно, без свиты и без спроса?

– Кармелина, будьте добры, разыщите Леонелло. – Взгляд мадонны Джулии остановился на мне; я в это время подбирала с пола осколки тарелки. – Я знаю, вы его терпеть не можете, и мне, честно говоря, тоже не хочется его видеть, после того как он наговорил мне столько гадостей, но во время путешествия мне понадобится его защита. И со мной, разумеется, поедут мои всегдашние стражники и конюхи; пожалуйста, скажите дворецкому.

– Да, мадонна Джулия, – ответила я.

– Вы тоже поедете со мной. Я не собираюсь останавливаться на постоялых дворах, так что мне понадобится, чтобы кто-то готовил во время пути. Возьмите своего подмастерья, если вам понадобится кто-то, чтобы выполнял тяжёлую работу.

– Джулия, прошу тебя... – На лице мадонны Адрианы от горячего пара выступил пот. – Ты просто не можешь...

– ...не приехать к умирающему брату? – вспыхнула Джулия; она, обнажённая, прямая, стояла на мозаичном полу, и её мокрые волосы струились по спине. – Конечно, не могу. Пожалуйста, передайте Лукреции, что я её люблю, и скажите ей, что у меня не было времени, чтобы поблагодарить синьора Сфорца за его гостеприимство.

Мадонна Джулия повернулась к своей служанке и, перекинув мокрые волосы через плечо, начала торопливо заплетать их в косу.

– Приготовь моё платье для верховой езды, Пиа, и всего несколько платьев на замену, и больше ничего!

Но мадонна Адриана схватила её за руку и заговорила так тихо, что я не должна была бы услышать, – но я целыми днями прислушивалась к чуть слышному шёпоту моих недовольных судомоек.

– Джулия, дорогая, Родриго был взбешён, когда ты ослушалась его в прошлый раз в вопросе о браке Лукреции. Думаешь, он простит тебя теперь, когда у него только-только прошёл гнев на тебя за твоё предыдущее ослушание? По крайней мере, попроси сначала его разрешения. Тогда ты сможешь поехать к брату с полной папской охраной.

Джулия сделала глубокий вдох, и я подумала, что едва ли румянец на её щеках вызван только горячей ванной.

– Кармелина, – тихо сказала она, и я поспешно подошла к ней. – Подите, найдите Леонелло и помощников дворецкого. Мы выезжаем через час.

ДЖУЛИЯ

Не успела я соскочить с седла, как Сандро крепко меня обнял и приподнял над пыльными камнями, которыми был вымощен двор.

– Sorellina, – прошептал он. – Не думал, что Папа позволит тебе приехать, ведь французы...

– Я не собственность Папы. – У меня защипало глаза, и я прижалась лицом к плечу брата. – Анджело, он...

Красивое, худое лицо моего брата выглядело измученным. – Он умер от лихорадки нынче утром.

У меня сжалось сердце. По дороге в Каподимонте я едва не загнала свою серую кобылу, я кричала на Кармелину, на Леонелло и на остальных членов моей свиты, когда они предлагали остановиться, чтобы поспать, попить или отдохнуть – и ради чего? Мой старший брат умер, а я так и не смогла увидеть его в последний раз.

– Ш-ш, не плачь. – Сандро большим пальцем стёр слёзы, хлынувшие из моих глаз. – Главное, что ты приехала.

Как странно снова быть дома, как странно! Я опять была в продуваемом сквозняками восьмиугольном замке моего детства, немного осыпающемся на углах и с трёх сторон окружённом озером, так что звук плещущейся воды был слышен в каждой комнате. Стылая комната, которую я делила с Джероламой, ничуть не изменилась. В ней стояла та же кровать с балдахином и занавесками, в которой я дралась с сестрой за одеяла и мечтала о том, каким будет мой муж. Запах озера тоже был таким же, не изменились и пыльные улицы, где одетые во всё чёрное старухи сплетничали, сидя на ступеньках, где, крича и дерясь на палках, бегали дети, а мимо них тащились мулы, нагруженные всё ещё бьющейся рыбой. Моё старое платье, которое я нашла в сундуке, подошло мне, как и в девичестве, когда я ещё не слышала имён ни Орсино Орсини, ни Родриго Борджиа.

Как странно...

– Как долго мы здесь останемся? – спросил Леонелло.

Я посмотрела на него с удивлением. Он был здесь чужим; кусок другой жизни, совершенно неуместный посреди моей прежней. Он бросался в глаза, как проститутка в церкви, или как непристойность, сказанная посреди молитвы, или как французская армия в сердце Рима. – Не знаю, – сказала я ничего не выражающим голосом и пошла к своей семье.

Я никогда не была близка с Анджело, не то что с Сандро. Когда я родилась, Анджело был уже почти взрослым мужчиной, слишком занятым и важным, чтобы обращать внимание на новую сестру, которую впоследствии придётся снабдить приданым и выдать замуж. У него никогда не хватало на меня времени, до тех самых пор, пока я не стала папской любовницей и, значит, источником папских милостей. Я так до конца его и не простила и не хотела возвращаться в Каподимонте, чтобы увидеть его. Я думала, у меня будет время простить его позже, но времени у меня не оказалось.

Анджело лежал в гробу, освещённый свечами; за последний год он растолстел; его преждевременно выросший двойной подбородок распирал воротник. Его жена тихо плакала, прижимая к себе его двух маленьких дочерей.

Моя сестра Джеролама сидела рядом с нею, измученная, с покрасневшими глазами. Вместо привычной ругани она неожиданно меня обняла.

Как странно...

Я сидела у гроба Анджело, а Сандро и мой третий брат Бартоломео принимали гостей, приехавших в Каподимонте, чтобы выразить свои соболезнования. Знакомые лица, лица, лица, которые я знала с детства, так почему эти люди смотрят на меня с такой жадностью?

– Они все о тебе слышали, – сказала Джеролама с ноткой своего прежнего раздражения.

Конечно, они обо мне слышали – ведь я была маленькой Джулией Фарнезе, которая уехала из дома, чтобы выйти замуж, как и другие девушки, но вместо этого стала шлюхой Папы. Я была широко известна и пользовалась дурной славой. Собственно, я уже два года как пользовалась дурной славой, но за всё это время я ни разу не была дома и сегодня впервые видела, как мои соседи перешёптываются, глядя на меня. На следующий день во время похоронной процессии куда больше людей смотрели на меня, а не на провозимый по улицам гроб Анджело. Я проводила папскую дочь на её свадьбу в Ватикане, но я не шла рядом с Сандро, провожая моего старшего брата в последний путь – для этого я была недостаточно хороша. Я ждала в церкви в одолженном чёрном платье, которое было мне не впору, с покрытой головой, и смотрела, как туда входят сначала священники, потом вносят гроб, а за ним идут мои братья, и люди по-прежнему глазели на меня, как будто у меня было две головы.

Во время реквиема Сандро стоял рядом со мною, великолепный и кажущийся далёким, в своих алых кардинальских одеждах. Под его широким красным рукавом его пальцы были переплетены с моими.

– Кардинал Фарнезе, – насмешливо сказал кто-то во время произнесения надгробной речи. – Это кардинал, всем обязанный своей шлюхе-сестре – красную шапку он получил только потому, что приходится шурином Борджиа!

Сандро в бешенстве обернулся.

– Попридержи свой грязный язык! – огрызнулся он, и священник, певший «Кирие элейсон»[106]106
  Кирие элейсон (по-гречески «Господи, помилуй») – молитвенное призывание, часто используемое в молитвословии и богослужении как песнопение. Восходит к молитве иерихонских старцев, зафиксированной в Новом Завете (Мф. 20: 30—31). В Католической церкви присутствует в виде литургического песнопения. Входит в начальные обряды мессы. Песнопение «Kyrie eleison» – один из некоторых атрибутов, перешедших в римский обряд из византийского.


[Закрыть], вдруг замолчал. Последовало короткое молчание, во время которого все таращились на нас. Я смотрела в пол, но Сандро устремил на любопытных гневный взгляд. «Kyrie eleison, Christe eleison...»[107]107
  «Господи, помилуй, Христе, помилуй» (греч.).


[Закрыть] – снова запел священник, но только после того, как я услышала за спиной сдавленное хихиканье.

Остаток реквиема прошёл как в тумане. Я ничего не слышала, просто неотрывно смотрела на алтарь. Сама церковь нисколько не изменилась. Все, даже косоглазая мадонна, перед ликом которой я в детстве умирала от скуки во время мессы. Ступеньки, по которым я каждую неделю взбегала к исповеди. Ковчег с мощами, перед которым полупьяный монах пытался лапать меня, когда мне было двенадцать лет. Не изменилось и кладбище, сухая летняя трава была усеяна крошечными жёлтыми цветами. У могилы, в которую должны были опустить Анджело, я сорвала один такой цветок и потом стояла, вертя его в руке, без слёз глядя, как гроб моего брата опускают в землю. Рядом со мною рыдала его жена – значит ли это, что она так сильно его любила? Я не знала. Как это странно – иметь мужа, которого ты любишь и который, быть может, даже любит тебя.

– Шлюха, – прошептал кто-то за моей спиной.

– Ты вернёшься в Рим? – спросил меня Сандро на следующий день после того, как мы предали земле нашего брата. Он нашёл меня на вершине самой высокой башни, откуда я смотрела на озеро. В юности я провела здесь столько часов, надев старую шляпу без тульи и подставив лучам солнца свои волосы. Тогда я не могла позволить себе дорогие шафран и киноварь. Сандро опёрся локтем на парапет и посмотрел на меня сверху вниз.

– Я должна вернуться в Рим. – Я уже получила письмо от мадонны Адрианы, в котором она предупреждала, что Родриго страшно на меня гневается. Не за то, что я поспешила к своему умирающему брату, а за то, что я сделала это, не испросив позволения и презрев опасность, исходящую от наступающей французской армии. – Но сейчас я ехать не хочу.

– Вот и хорошо, – Сандро взъерошил мои волосы. – Мне не нравится, когда ты срываешься с места всякий раз, когда этому старому козлу вздумается заблеять.

Я посмотрела на своего брата.

– По-моему, мы договорились, что ты не будешь обзывать святого отца у него за спиной.

– Я ведь не могу обозвать его в лицо. Мне он не настолько не нравится. Но... – в голосе Сандро зазвучало злорадство, – ...я с удовольствием думаю о том, как наш святой отец кипит от злости, словно отвергнутый школяр, в то время как ты убегаешь от него, чтобы насладиться каникулами.

– У нас в семье похороны, Сандро. Какие уж тут каникулы!

– Как Менелай, кипящий от злости, потому что Елена сбежала в Трою с Парисом[108]108
  Согласно Илиаде Гомера, богиня любви Афродита, покровительствующая Парису, сыну троянского царя Приама, сделала так, что Елена, самая прекрасная из смертных женщин, влюбилась в Париса и вместе с ним сбежала в Трою от своего мужа, царя Спарты Менелая. Греческие цари со своими армиями отправились под стеньг Трои, чтобы вернуть Елену и отомстить. Так началась Троянская война.


[Закрыть].

Я не могла удержаться от смеха. Когда я приехала, Сандро был таким измученным и печальным, и я была рада видеть, что он немного приободрился. Он не был создан для печали.

– Так ты на какое-то время останешься? – не унимался он. – Я думаю и сам немного пожить дома и ненадолго увильнуть от моих обязанностей в Риме. Всё равно все считают, что я не кардинал, а шут гороховый; ну, так я буду соответствовать своей репутации.

– Ты и впрямь шут гороховый, – сказала я. – Ты худший кардинал во всём христианском мире.

– Я во всём следую примеру моего святого отца, – с благочестивым видом ответствовал Сандро. – Вплоть до роскошного палаццо и незаконнорождённых детей. Ты знаешь, что Сильвия беременна? Мой первый незаконнорождённый ребёнок, такая веха!

– О, Сандро!

– Ей всё время хочется устриц, – весело молвил он. – А тебе хотелось устриц? Они очень дорогие. Может быть, она просто притворяется, что не может без них жить, потому что знает – в её нынешнем положении я куплю ей всё, что угодно. Она хочет мальчика – она уже планирует, что когда-нибудь я стану Папой, и тогда она станет La Bella Рима, а наш сын женится на испанской принцессе или на неаполитанской герцогине, точь-в-точь как сыновья Борджиа. У меня не хватает духу сказать ей, что скорее Папой изберут твоего ручного козлика, чем меня.

– Ты должен ей сказать, что быть La Bella – это не только роскошь, блеск и драгоценности. – После похорон Анджело я обнаружила, что на мой подол кто-то плюнул. Мужчины бросали на меня плотоядные взоры, а их жёны оттаскивали их за локти. Несколько подруг моего детства – девочек, вместе с которыми я когда-то шушукалась и мечтала по дороге на исповедь, планируя, какие платья мы будем носить, когда вырастем, и какие красивые у нас будут мужья, – посмотрели сквозь меня, когда я с ними поздоровалась. В Риме на меня тоже смотрели как на шлюху, но я всё же была важной персоной; персоной, через которую можно было испросить у Папы каких-то милостей и приобрести влияние. Но здесь, в маленьком пыльном Каподимонте, жена, ушедшая от мужа, была просто шлюхой, независимо от того, насколько важным был человек, с которым она согрешила. Так что неудивительно, что ни одна из моих респектабельных замужних подруг больше не желала меня знать.

– Dio, – сухо сказал Леонелло после того, как мы прожили в Каподимонте две недели. – Я считал, что Пезаро – скучный, отсталый городишко. Но теперь, по сравнению с этой дырой, он кажется мне большим городом, центром просвещения и культуры. – Все слуги считали моего телохранителя воплощением самого дьявола и, завидев его, делали пальцами знак от дурного глаза, а он только подзуживал их, кося в ответ глаза и шипя, как змея. Моя сестра считала Леонелло уродом, и к тому же грубияном, но Сандро он нравился. Пока кардинальские обязанности Сандро не заставили его вернуться в Рим, они играли по вечерам в примьеру, и Леонелло, как правило, выигрывал.

Я получала письма. От Лукреции, которая писала, что отец винит её в том, что она не смогла удержать меня в Пезаро, – но разве она заслуживала, чтобы её втягивали в эту историю? От мадонны Адрианы с обычными упрёками, во всяком случае, так я предполагала – я рвала её письма, не читая. От Орсино – он охотился; у него всё было «харашо»; всё ли «харашо» у меня; и «рас я так блиско, не смогу ли я навистить его в Басанело до того, как он поведёт сваих солдат против французов?» И разумеется, я получала письма от своего Папы.

– Не такое хорошее письмо, как то, которое вы читали мне в Пезаро, а, мадонна Джулия? – спросила меня Кармелина, принеся торт с черносливом на крышу замка, где я сидела, опять любуясь озером и качая Лауру на колене, потому что не могла смотреть на гневные каракули Родриго.

– Нет, не такое хорошее, – ответила я. – Это всегда дурной знак, когда в письмах он начинает ругаться по-испански, по-итальянски и по-латыни.