Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

ДЖУЛИЯ

– Я думаю прокатиться верхом, – объявила я, когда мадонна Адриана подняла на меня взгляд. Моя свекровь потягивала из кубка подогретое вино с пряностями и болтала со своим управляющим, единственным из домочадцев, который обязан был сидеть и молча кивать, когда ей вдруг приходила охота поговорить о том, как растут цены на всё и вся. – Вы велите конюхам оседлать мою новую кобылу?

– Нынче жарковато для верховой прогулки, моя милочка.

– По-моему, я не спрашивала вашего мнения, – ровным голосом сказала я.

Мадонна Адриана на это только улыбнулась.

– По крайней мере возьми с собою достаточно провожатых; улицы кишат народом. – Она перекрестилась. – А когда умрёт Папа, станет ещё хуже, да благословит Господь его душу.

Моё лучшее платье совершенно не подходило для такой жары: на каждой площади стояли миражи – блестели лужи, которых там на самом деле не было, и даже голуби сделались такими вялыми, что не взлетали, когда начинали звонить колокола церквей. Алый наряд из травчатого шёлка с шитым золотом корсажем не подходил и для езды верхом, но я просто как попало уложила свои дорогие юбки на седло и направила кобылу прочь с конюшенного двора. Я была неважной наездницей – хоть я и выросла в Каподимонте, где кругом вместо лабиринта переулков было множество деревьев, холмов и идущих по берегу озера тропинок, моя матушка не одобряла женщин, которые выезжали на охоту, и потому сделала так, чтобы на уроках верховой езды меня в основном учили только красиво драпировать юбки и держать спину прямо, когда я ехала в дамском седле. Но у моей новой кобылы шаг был изумительно ровным, а повернуть её не стоило никакого труда – достаточно было только легко-легко потянуть за повод. Мои охранники ехали за мной с бесстрастными лицами, одетые в ливреи Борджиа с вышитым на груди быком, и я видела, как две женщины принялись шушукаться, прикрывая рты руками, пока наша маленькая кавалькада рысью проезжала мимо. Я представила себе их разговор: «Новая краля старого быка. А её мужу и дела нет до их шашней, вот счастливица! Мой муж вырезал бы сердце любому, кто попробовал бы сделать меня своей шлюхой, будь он хоть сто раз служитель Бога!»

Когда мы подъехали к месту назначения, я легко остановила кобылу и соскользнула с седла из тиснёной кожи вниз.

– Ты ангел, – шепнула я, скармливая ей кусочек «такого немыслимо дорогого» сахара, который я незаметно стянула со стола мадонны Адрианы. Затем поцеловала её в нос и повернулась к своим охранникам. – Оставайтесь здесь, – молвила я и вошла через широкие двери палаццо.

Из замысловато украшенного банкетного зала, где я танцевала в день моей свадьбы, выносили украшения и мебель. С длинных столов сняли дорогие скатерти, а сами столы поставили на попа; слуги проворно снимали со стен гобелены и свёртывали их в рулоны; служанки осторожно, одну за другой выкатывали резные скамеечки для ног. Исчезла кушетка с чехлом из малинового атласа, и я видела, как дворецкий вручную укладывает в ящик бокалы муранского стекла, из которых гости пили вино за мой брак. Мебель всё выносили и выносили, на оставшуюся были надеты чехлы, а в центре всей этой суеты стоял человек, которого я сразу не узнала, Потому что на сей раз на нём не было его обычных алых одежд.

– Мадонна Джулия, – сказал Родриго Борджиа, оторвавшись от списков, которые он изучал вместе со своим управляющим и отвешивая мне свой изящный придворный поклон. Какая удача! Я целую неделю просидел в четырёх стенах с толпой взбудораженных кардиналов, и стоило мне выйти, чтобы сделать кое-какие домашние дела, как появляетесь вы, словно вода в пустыне. Просто постойте минутку и дайте мне насладиться вашим видом – а также моим везением, которое привело вас сюда как раз тогда, когда я в виде исключения нахожусь дома.

– Это вовсе не везение, – молвила я, отступая, чтобы дать дорогу паре служанок, торопливо выносящих из зала резную скамью, что стояла вдоль стены. – Я просто подкупила Лукрецию. Она, похоже, всегда знает, где и чем вы занимаетесь; полагаю, она с помощью своего обаяния выманивает сведения у ваших телохранителей и слуг. Нынче утром она сказала мне, что вы вернётесь сюда, чтобы... – я оглядела царящий в зале хаос, – а собственно, зачем вы вернулись?

– Теперь, когда Папа уже так близок к кончине, я предусмотрительно решил увезти подальше самые ценные из своих пожитков. – И он махнул унизанной кольцами рукой в сторону лакеев, поспешно выносящих скатанные гобелены, и служанок, осторожно укладывающих золотую и серебряную посуду в выстланные соломой ящики. – Папа всё-таки умирает. Очевидно, ежедневное принятие внутрь одной драхмы[51]51
  Около 4 куб. см.


[Закрыть] человеческой крови оказалось неэффективным средством.

Мне было всё равно, умирает Папа или нет, всё равно, что он пил для сохранения здоровья – человеческую кровь или молоко ангелов. Я окинула взглядом своего кардинала, одетого сейчас в рубашку, рейтузы и короткие штаны. В этом наряде он был не похож на себя в привычном моему глазу алом облачении. Его нельзя было назвать красивым – только не с этим носом, крючковатым, как клюв у орла, и тяжёлой нижней челюстью. Не был он и молод; вокруг глаз словно лучи разбегались морщины, курчавящиеся на могучей груди поверх шнуровки его рубашки волосы уже тронула седина. На его мощном костяке уже начинал откладываться вес, делая его плечи тяжелее, а его живот шире, чем когда он был молод, – но он был так высок, что это его не портило. Поистине, этот человек сложением был похож на быка.

– Сколько вам было лет, когда конклав в прошлый раз выбирал Папу? – продолжал между тем он, и его глубокий бас гулким эхом отразился от расписных сводов зала. – Возможно, вы даже не помните, что у римской черни есть очаровательная привычка грабить прежнюю резиденцию кардинала, которого выбрали новым Папой? Можно посчитать голоса кардиналов на конклаве, подсчитывая, сколько мародёров пришло к тем или иным дверям. Разумеется, у меня нет никаких шансов надеть на голову папскую тиару, но иногда разграбление начинается ещё до того, как заканчивается подсчёт голосов, и захватывает дом не только победителя, но и проигравших. – Он обвёл рукою быстро пустеющий зал. – Если мародёры придут в моё палаццо, они обнаружат, что красть здесь нечего.

– Почти. – Я сбросила плащ, который надела, чтобы скрыть от толпы на улицах свой богатый наряд. На шею я надела подаренное им ожерелье, и огромная грушевидная жемчужина почти полностью спряталась в ложбинке между моих грудей. Он застыл как вкопанный, не отрывая от неё глаз.

«Жена, монахиня или шлюха, – шепнул мне на ухо голос моей матери. – И после того, как ты выбрала что-то одно, обратной дороги нет».

Я стала женою и посчитала, что достигла исполнения всех моих желаний – цель была достигнута, и моя жизнь, как подарок, была перевязана красивой шёлковой ленточкой.

Мой кардинал стоял, не сводя с меня глаз. Я засунула пальцы в рукав и достала оттуда его подарок, держа его в обеих руках. Кожа граната лопнула сразу, хотя мои руки дрожали, и теперь в моих ушах звучал чёткий, окрашенный венецианским акцентом голос поварихи Кармелины: «Монашки становятся шлюхами, шлюхи становятся жёнами, жёны становятся монашками. А некоторым удаётся сочетать по две роли и даже по три». Эти слова отдавались в моём мозгу всю неделю. Может быть, я здесь из-за них?

Но это уже было неважно. Я была здесь. И я не отводила взгляда от тёмных глаз моего кардинала, когда вынула из граната полдюжины косточек и проглотила их.

Он сделал три размашистых шага – и очутился подле меня, и, схватив мою руку, поднёс её к лицу. Я ощутила жёсткость его щетины, когда он один за другим прижимал мои розовые от гранатового сока пальцы к своим губам. Его рука обвила мою талию, точно стальная цепь, а его большой палец скользнул по моему затылку и вниз, за край моей нижней сорочки и стал медленно ласкать меня между лопаток. Гранат выпал из моей руки и покатился по голому полу, с которого сняли ковёр, и я, запустив пальцы в его чёрные волосы, с силой притянула его к себе.

– Вон, – сказал он слугам, припадая губами к ложбинке между моих грудей, как раз под большой жемчужиной и проводя дорожку из поцелуев вверх по моему горлу, которые я скорее не видела, а слышала, нервно, сдавленно хихикая. Потом его твёрдые губы коснулись моих губ, и он поцеловал меня так неторопливо и страстно, как будто в нашем распоряжении был весь день, как будто не было на свете умирающего Папы и неизбежного созыва конклава, как будто не существовало ничего важнее нас.

– В постель, – прошептал мой кардинал, поднимая меня, словно я весила не больше, чем его кардинальская шапка, и пронося сквозь пустые, гулкие комнаты. – По счастью, у меня ещё остались кровати, которые не запакованы.

У меня так перехватило дыхание, что я не смогла ответить, но я всё-таки достаточно владела собой, чтобы оглядеться, когда он укладывал меня на кушетку в чехле из бархата в чёрную и белую полоску. Боже мой, это была та самая кровать, в которой я лежала в одиночестве в свою первую брачную ночь, только вынесенная из спальни для дальнейшей разборки.

– Подождите... – ухитрилась я сказать, выскальзывая из его объятий. – Подождите!

– Что? – он откинулся на подушки. – Что, Джулия?

В отличие от моего мужа кардинал Борджиа без труда развязал все шнурки и ленты моего наряда. Один шитый золотом рукав остался в зале, второй – на полу в следующем дверном проёме, и моё красное атласное платье было наполовину расшнуровано на спине. Я выскользнула из него совсем, сдёрнула с волос украшенную жемчужинами сетку и сбросила сорочку, так что она упала к моим ногам. Именно так я хотела отдаться Орсино в нашу первую брачную ночь, но вместо этого меня уложили в тёмной комнате в одинокую постель, и мне не хватило духу вылезти из неё, потому что жена должна, прежде всего, быть скромной. Но от любовницы скромность не требуется, и сегодня я непременно соберусь с духом, чего бы мне это ни стоило. И я повернулась к своему любовнику, одетая только в плащ из волос и жемчужное ожерелье.

– Ты должен кое-что знать. – Я посмотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда, хотя чувствовала, как меня заливает краска, распространяясь от плеч к лицу. – Я... я больше не девственница. Я была невинна в день свадьбы, но теперь уже нет.

– Вот и хорошо. – Его глаза упивались мною, полные одного – желания. – Я хочу подарить тебе наслаждение, а девственницы его почти не получают. – Он протянул ко мне руку и сказал по-испански что-то, чего я не поняла.

Я взяла его руку и сплела свои пальцы с его пальцами.

– Что это значит?

Его свободная рука легла на гладкую кожу моей талии.

– Иди ко мне, – прошептал он и начал целовать меня, мешая итальянские слова с испанскими, увлекая меня на бархатный покров и накрывая меня своим телом.

– Родриго, – шепнула я. И позволила ему всё.

ЛЕОНЕЛЛО

В тюрьме я коротал время, высчитывая математическую вероятность близкой смерти. Честно говоря, мой аналитический дар совсем мне не помогал. Вероятность того, что я выживу, была ничтожна.

Убийство – не такой уж великий грех, при условии, что убитый не представлял большой ценности. В конце концов, никто не поднял шума из-за убийства Анны. Кому какое дело, если убили простую подавальщицу из дешёвой таверны? Убить дворецкого кардинала – это будет посерьёзнее, но тоже не катастрофично. В конечном итоге большинство судов отдают предпочтение не крови, а деньгам. Будь я богат, я мог бы поспорить – и, скорее всего, не проиграл бы – что моя кара за то, что я всадил в человеческое горло нож, ограничится крупным штрафом и изгнанием из Рима. С таким наказанием можно было бы жить дальше – кроме Рима есть и другие города, где можно заработать на жизнь, и везде есть пьяные, которые только и ждут, чтобы человек, умеющий обращаться с колодой карт, освободил их от бремени их денег.

Но у меня не было денег на взятку, чтобы купить себе такой приговор, и не было ценного имущества, которое стоило бы конфисковать. И карлика едва ли можно приговорить к галерам, чтобы он работал тяжёлым веслом, или послать в какую-нибудь собранную из подонков общества армию, чтобы он дрался с турками. К тому же если суду что-то и нравилось ещё больше, чем звонкая монета, то это зрелище публичного наказания, чтобы потрафить черни. Повешение карлика; такое событие привлечёт толпы народа. Куда интереснее, чем представление бродячих комедиантов.

Я окинул взглядом свою тесную сырую камеру. Она была не намного больше той комнаты, что я снимал в Борго. Разница была в деталях. Моя арендованная комната была безупречно чиста, пол в ней был выметен и блестел, а не усыпан, как здесь, крысиным помётом. Кровать была застлана безукоризненно белым полотняным бельём – не то что здешняя пахнущая плесенью соломенная подстилка. В моей комнате было окошко, пусть крохотное, с видом на купола и шпили Ватикана, небольшая полочка для восковых свечей, дарящих мне весёлый жёлтый свет, когда я допоздна читал – а я это делал всегда. В моей комнате имелся скромный сундук с платьем, и ещё более ценная вещь – маленькая библиотека, книги для которой я в основном покупал в печатне, что располагалась на первом этаже. Она в основном кормилась, печатая смазанные листы с текстами уличных баллад и грубые оскорбительные памфлеты, но за прошедшие годы я сумел собрать из иногда издаваемых ими книг неплохую коллекцию: Марк Аврелий[52]52
  Марк Аврелий (121—181)—римский император (с 161 г.) и философ-стоик.


[Закрыть], хотя я и считал его паршивым занудой; несколько пьес Софокла[53]53
  Софокл (ок. 496—406 гг. до н.э.) – древнегреческий поэт-драматург, классик античной трагедии.


[Закрыть]; Данте, Боккаччо[54]54
  Боккаччо, Джованни (1313—1375) – выдающийся итальянский писатель эпохи Раннего Возрождения. Главное произведение – роман в новеллах «Декамерон».


[Закрыть] и Овидий[55]55
  Публий Овидий Назон (43 г. до н.э. – ок. 18 г. н.э.) – выдающийся древнеримский поэт. Главное произведение – мифологический эпос «Метаморфозы».


[Закрыть]. Мои книги. Для дней у меня были карты, а по ночам я читал книги. А теперь я торчал в камере, где вечно царил полумрак, и я сомневался, что когда-нибудь снова смогу читать книгу.

Мои глаза защипало.

Я даже не знал, сколько времени я здесь нахожусь и где это – «здесь». Несколько дней? Может, меня приберегут до той поры, когда скончается Папа, но когда это будет? Когда умирает Папа, в Риме всегда начинаются беспорядки – так найдётся ли лучший способ успокоить буйную толпу черни, чем кровавая казнь карлика?

Быть может, у меня есть ещё неделя. А может быть, всего несколько дней. Всё зависит от того, сколько ещё протянет бедный старый Иннокентий.

Я почти желал, чтобы он поскорее преставился. Я не мог вечно коротать время, массируя мои сведённые судорогой ноги, чтобы они не болели так жестоко, и, гадая, как меня казнят. Моя видавшая виды колода карт и потрёпанный томик писем Цицерона были у меня отобраны при обыске. Если до того меня не прикончит скука, меня вскоре проведут сквозь глумящуюся толпу, вверх по грубо сколоченной лестнице, подведут к виселице и наденут мне на шею петлю. А возможно, мне повезёт. Возможно, меня отпустят, после того как отрубят мне руки или уши или нос. Вырежут мой ядовитый язык; выколют мне глаза. А потом отпустят, как пример христианского милосердия.

Dio. Иногда я жалею, что не родился более глупым. Изощрённое воображение – отнюдь не счастливый дар.

Поэтому я был почти что рад, когда в камеру явился стражник с быком Борджиа на груди и вывел меня вон.

Я едва мог ходить после того, как меня так долго продержали в такой тесной каморке. Когда я в третий раз споткнулся, согнувшись пополам от режущей боли в отвыкших от движения ногах, стражник просто-напросто схватил меня за локоть и потащил за собой, так что мои носки волочились по полу. Я не возражал против того, чтобы меня тащили; он проволок меня вверх по нескольким каменным лестницам, по длинному коридору, затем через анфиладу более богато обставленных приёмных. Дорогие ковры, великолепные гобелены и сверкающая серебряная посуда, гордо выставленная в украшенном искусной резьбой буфете… Где же я нахожусь?

– Ваше преосвященство, – пропыхтел стражник после того, как проволок меня ещё через одни широкие двери. – Вот человек, которого вы хотели видеть.

– Отпусти его, Микелотто.

Я был опущен на ещё один роскошный ковёр, и мне пришлось сжать зубы, чтобы сдержать невольный крик, когда мои ноги пронзила боль. Стражник встал у стены, и я сердечно ему кивнул, прежде чем перенести своё внимание на фигуру, сидящую за письменным столом.

– Надеюсь, вы простите меня, ваше преосвященство, – вежливо сказал я. – Боюсь, мне придётся немного посидеть, ибо если я попытаюсь подняться, то упаду.

Он устремил на меня задумчивый взгляд; я меж тем начал растирать сведённые судорогой мышцы бёдер. Передо мною был сейчас тот самый юноша, которого я видел и запомнил перед тем, как лишиться чувств: худое весёлое лицо, золотисто-рыжие волосы и чёрные проницательные глаза. Теперь, глядя на него с близкого расстояния, я мог определить, что ему, пожалуй, лет семнадцать, но он сидел, развалившись в своём резном кресле, как сидел бы взрослый мужчина – и к тому же хозяин всего и вся, что его окружало.

Он продолжал разглядывать меня с головы до ног, как разглядывают страдающую костным шпатом лошадь, которую, тем не менее, подумывают купить.

– Потрясающе, – сказал он наконец. – Клянусь Богом-отцом, у меня не вмещается в голове, как такой человек, как вы, смог убить одного здорового мужчину и ранить другого, а потом гнаться за ним через полгорода.

– А вы видели их потом, ваше превосходительство? Человека, которого я убил и второго, которого я догнал? – Отпираться было бессмысленно; меня поймали, можно сказать, на месте преступления.

– Я видел их, – отвечал он.

– Тогда вы наверняка знаете, как я это сделал.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне об этом сами, ибо одно дело – догадываться, а другое – знать точно.

Теперь настала моя очередь рассмотреть его с ног до головы. Он меж тем продолжал глядеть на меня с невозмутимостью леопарда, явно не имея ничего против того, что я разглядываю его. На нём было облачение епископа и изысканно украшенный серебряный крест, но больше я не увидел в нём ничего от служителя церкви.

– Первого я убил, всадив ему в горло нож, – сказал я наконец.

– Вы недостаточно высоки, чтобы дотянуться до его горла.

– Я метнул нож.

– Издали и в темноте? Это впечатляет.

– Да, – подтвердил я. Это действительно впечатляло. Даже стоящий у стены стражник, совершенно бесцветный молодчик с голосом, напоминающим мокрый от дождя сланец, сложил губы, словно для того, чтобы присвистнуть. – Второму я попал ножом в колено, когда он обернулся и споткнулся, – молвил я. – Это заставило его двигаться медленнее, так что я смог его догнать.

Юный епископ сложил пальцы домиком.

– А что вы собирались делать после того, как догоните его.

– Задать ему несколько вопросов. А потом перерезать ему горло.

– Даже если бы он дал вам все ответы?

– Да.

– На какие же вопросы вам так хотелось получить ответы?

Я молчал. Он улыбнулся, и на его смуглом лице блеснули белоснежные зубы.

– Речь шла либо о деньгах, либо о женщине. Других тем просто не бывает.

– О женщине, – сказал я.

– Полагаю, он отбил её у вас.

– Нет. Она была простой служанкой в таверне. Но они убили её, и за это я убил их.

– Почему?

Действительно, почему? Убийство, тюрьма, виселица – и всё это ради женщины, которую я даже не любил. История была бы куда интереснее, если бы я любил её – песни о мужчинах с разбитым сердцем и о том, как они отомстили за погибшую возлюбленную, всегда пользуются большой популярностью в тавернах. Но я не любил Анну, а она не любила меня – пройди ещё год, и вряд ли бы я помнил, как выглядело её лицо. Подобных лиц было слишком много, истомлённых, измученных и быстро стирающихся из памяти.

– Почему? – снова спросил молодой епископ.

– Потому что она была мне небезразлична, – ответил я. – Скажите, а что с этим охранником? Его зовут Никколо.

– Рана в его колене оказалась очень глубокой. Несмотря на все старания хирурга, она нагноилась. Охранник теперь бредит, и ему явно осталось недолго. Вы что, отравили клинок?

– Нет, порой даже карликам улыбается удача. – Я улыбнулся.

– Выходит, что вы убили двух из трёх убийц. – Епископ заметил мою улыбку. – Вы считаете, дело того стоило? Ведь из-за него вы оказались в тюрьме.

– Если бы мне удалось убить всех троих, то да. – Я не видел смысла ему лгать. Меня всё равно повесят, независимо от того, буду я петушиться или пресмыкаться, буду я говорить ему грубости или льстить. Я всё-таки умудрился встать, хотя мои ноги снова пронзила острая боль, и растёр стёртые запястья под стягивающей их верёвкой.

Епископ продолжал задумчиво меня разглядывать.

– Эти двое были не первыми, кого вы убили, – сказал он наконец. – Убивать вам не в новинку. Этот взгляд мне знаком.

– Наверное, вы, ваше превосходительство, часто его видите в зеркале?

Он рассмеялся.

– У вас змеиный язык. Удивляюсь, как вам его ещё не отрезали.

– Я и сам удивляюсь.

– Скольких человек вы убили?

– Четыре или пять.

– Из-за денег? Или из-за какой-то другой девушки из таверны?

– В целях самообороны. Людей, которые пытались меня ограбить и думали, что карлика неопасно попинать ногами.

– Так считает большинство мужчин. И вы их за это убили.

– Мужчинам нормального роста незачем убивать, если на них нападают пьяные гуляки или воры. – Все мои чувства словно онемели, но я был странно доволен тем, как непринуждённо лились мои слова. – Они могут пустить в ход кулаки; могут начать размахивать кинжалом; могут бить ногами и бороться. Они могут заставить нападающего пойти на попятный и, возможно, отступить с парой синяков. – Тут я показал на себя. – А я могу с пятидесяти шагов попасть человеку в ухо, однако в ближнем бою я совершенно беспомощен. Я не могу ни ударить его кулаком, ни побороться, не могу наставить ему синяков, не могу причинить ему никакого ущерба. Не могу никак предотвратить нападение. Если я вижу, что кто-то хочет на меня напасть, я должен сразу, не раздумывая, убить его или же дать ему возможность сделать со мною всё, что ему вздумается.

– Но вместо того, чтобы убивать, вы могли бы его ранить.

– Это неэффективно, – отвечал я. – Если я только раню того, кто собирался на меня напасть, то он так взбеленится оттого, что над ним одержал верх карлик, что наверняка пожалуется на меня либо стражникам, либо своим друзьям. А у меня слишком приметная внешность, так что тому, кто настроен враждебно, будет нетрудно меня отыскать.

Молодой епископ продолжал внимательно меня разглядывать.

– Если бы вы были сейчас свободны, что бы вы стали делать? Чего бы вы хотели больше всего?

«Побольше книг, – подумал я. – Стать высоким. Что-нибудь значить».

– Я бы удовольствовался третьим убийцей той девушки из таверны, – сказал я.

– Чтобы метнуть ему в горло нож, как вы сделали с бедным доном Луисом? – Епископ подался вперёд между двух изысканно украшенных подсвечников со свечами из пчелиного воска и, вынув из-за пояса кинжал, положил его на стол рукояткой ко мне. – Может быть, вы будете столь любезны, что продемонстрируете мне своё искусство?

– Нет, – отвечал я.

– Мне не нравится, когда мне отказывают. – Его тон был мягок, но брови над орлиным носом нахмурились.

– А мне не нравится демонстрировать моё искусство с негодным клинком.

– Это толедская сталь.

– Это кинжал. Он хорош для уличной потасовки, но не годится для метания. – Я ощущал странную лёгкость в мыслях. – Дайте мне мои собственные ножи.

Епископ посмотрел на меня ещё мгновение, затем кивнул стражнику с каменным лицом, который по-прежнему стоял спиной к стене. Тот сунул руку за пазуху камзола и вынул оттуда мои тонкие метательные ножи.

– Эти?

– Эти. – Тут были только два их четырёх, но, наверное, остальные два потерялись во время ночной погони. Я поднял свои связанные руки. – Ну?

– А вы грубиян, малыш. – Однако молодой епископ кивнул, и его охранник разрезал верёвки на моих руках. Я начал не торопясь сгибать и разгибать пальцы, восстанавливая кровообращение в онемевших ладонях и массируя ноющее запястье, по которому бесстрастный стражник ударил тупым концом пики. У епископа это, похоже, вызвало раздражение.

– Я человек занятой... – начал было он.

– А я – мёртвый, – перебил его я. – И думаю, из нас двоих моё время более ценно. – С этими словами я взял первый из ножей и метнул его так близко от его уха, что его золотисто-рыжие волосы шевельнулись. Остриё с треньканьем вонзилось в гобелен, висящий на деревянной панели за его спиной.

Он не пошевелился. Я метнул второй нож, и он, пролетев со свистом, воткнулся глубоко в стену. Епископ повернулся, чтобы посмотреть, и увидел, что я бросил ножи так близко друг от друга, что он не смог бы просунуть между ними даже лист пергамента.

– Впечатляюще, – сказал он. – Где вы этому научились?

– Меня научили в балагане, когда я был ещё ребёнком. Они хотели, чтобы я кувыркался и жонглировал, но я вместо этого стал учиться у метателя ножей.

– Это куда опаснее, чем жонглирование.

– Зато не так унизительно.

Он что-то взял со своего украшенного инкрустацией стола, и я увидел, что это мой потрёпанный томик Цицерона.

– Для ценителя литературы необычно работать в балагане. Вы читаете по-латыни?

– Плохо.

– Но этому вы научились не у метателя ножей.

– Нет, этому я научился в школе. Мой отец не хотел, чтобы я на всю жизнь остался в балагане; он думал, что если я буду учиться по книгам, то когда-нибудь смогу получить место секретаря или частного учителя. К сожалению, он ошибался. Но к чему все эти расспросы, ваше преосвященство? Где бы я ни учился, меня там не научили летать, так что меня ждёт виселица.

– Может быть, и нет. – Он встал и выдернул ножи из стены_v– Вы знаете, кто я?

– Нет.

– Я Чезаре Борджиа, епископ Памплоны. Мой отец – кардинал Родриго Борджиа.

– Отец? – Я поднял брови. – Разве в подобных случаях обычай не велит притворяться, что он ваш дядя?

– Я никогда не притворяюсь, – сказал Чезаре Борджиа. – К тому же после того, как Иннокентий умрёт, мой отец станет Папой и сможет делать всё, что захочет.

– Когда я в последний раз слышал о нём от тех, кто делает ставки на то, кто станет следующим Папой, он был на третьем месте – и к тому же с большим отрывом. Кажется, после кардинала Сфорца и кардинала делла Ровере.

– Мой отец уже подкупил Сфорца, – молвил молодой епископ. – Прислал ему четырёх мулов, груженных серебром.

– Оказывается, власть над всем христианским миром ценится дешевле, чем я думал.

– К счастью для моего отца. Я вернулся из Пизы, чтобы помогать его высокопреосвященству всеми правдами и неправдами добывать нужные голоса, пока он находится у смертного одра Папы. Сегодня, перед тем как отправиться в спальню Папы, у него выдалась свободная минутка, чтобы дать мне инструкции. Он хочет, чтобы я кое-кого нанял.

Я рассмеялся.

– Ну не меня же.

– Я могу действовать на своё усмотрение. У моего отца есть враги. После того, как начнётся конклав, они уже не смогут добраться до него лично, но они могут попытаться напасть на его семью. Мой брат Хуан и я сможем сами за себя постоять, но у нас есть ещё один брат, которому ещё нет и одиннадцати. – Его лицо на мгновение смягчилось. – И сестра.

– Dio, – сказал я. – А его высокопреосвященство ваш отец времени зря не терял.

– Моя семья уязвима. У нас есть охранники, но посетители, которых эти охранники пропустят, могут оказаться переодетыми наёмными убийцами. Мой отец хочет, чтобы я нанял телохранителя, который будет всегда находиться рядом с его семьёй, как последний заслон. Такого, на которого вряд ли обратят внимание.

– Вы могли бы нанять кого-нибудь повыше меня.

– Я бы так и поступил, – спокойно сказал Чезаре Борджиа. Из-за окна в свинцовом переплёте доносился далёкий звон колокола. – Но мой отец хочет защитить также и свою любовницу. Он совсем потерял голову от этой восемнадцатилетней девчонки, и ему вовсе не хочется, чтобы её и день и ночь охранял какой-нибудь рослый телохранитель. Карлик вроде вас подошёл бы ему куда лучше, когда речь идёт о ней. А ваше умение метать ножи, – и он со стуком бросил мои клинки на стол, – очень мне по вкусу. Никто из тех, кто может явиться, чтобы причинить вред любовнице моего отца или моей сестре, не станет принимать вас в расчёт, он решит, что вы что-то вроде шута, который смешит Лукрецию, или же слуга, который носит шлейф Джулии Фарнезе. И они будут продолжать так думать, пока им в горло не вонзится нож.

– Так, так. – Во рту у меня вдруг пересохло. Звон колоколов стал громче, как будто к нему присоединилась ещё одна колокольня. – А это задание, которое вы желаете мне дать – оно спасёт меня от виселицы?

– Если вы хорошо его выполните, то да. Возможно, это даже станет вашей постоянной работой, уже после выборов нового Папы. Я не имею ничего против того, чтобы нанимать на службу убийц, и его высокопреосвященство мой отец тоже. – Чезаре Борджиа сгрёб со стола мои ножи, осторожно, чтобы не порезаться об острые лезвия. – Они полезные люди.

– О да. – Вся тщательно рассчитанная мною вероятность моей смерти на виселице рассыпалась, как карточный домик. Колокола за окном теперь трезвонили вовсю. – Мы люди полезные.

– Кстати, как вас зовут? Вы так и не сказали своего имени моим охранникам. Даже Микелотто, а у него весьма пугающий вид.

– Меня зовут Леонелло, и я никого не боюсь. Но ради бога, почему трезвонят все эти колокола?

– Эти? – Чезаре Борджиа с непринуждённым видом пересёк комнату и распахнул окна. Тотчас на мои уши обрушилась бешеная какофония. Было очевидно, что звонят все колокола Рима. – Полагаю, Папа, наконец, умер, хвала Создателю. Это означает, что моему отцу предстоит поприсутствовать на похоронах, а мне – соответствующим образом настроить конклав. – Резко повернувшись ко мне, так что разлетелась его фиолетовая сутана, он протянул мне мои ножи рукоятками вперёд, словно некий стальной букет. – Так что вы скажете на моё предложение, Леонелло?

– У меня есть условие.

Он нахмурил брови.

– Не думаю, что вы можете ставить условия.

– Этот дом, о котором вы говорили, – тот, где живёт ваша сестра и любовница вашего отца, – продолжал я, не обращая внимания на его слова. – Там есть библиотека? И смогу ли я ею пользоваться?

Он рассмеялся.

– На оба вопроса ответ – да.

– Тогда, ваше превосходительство, – молвил я, отвешивая ему церемонный поклон, достойный придворного, – я всецело в вашем распоряжении.