Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

КАРМЕЛИНА

Я оглядела ряд маленьких тушек.

– Сойдут, – сказала я и повернулась к ряду моих послушных одетых в передники подмастерьев. – Снимите их и начините каждую птицу фенхелем и крапивой...

– Почему крапивой? – перебил меня тонкий мальчишеский голосок.

Я сердито посмотрела на веснушчатого рыжего кухонного мальчишку по имени Бартоломео, глядящего на меня через плечо, вместо того чтобы мыть у цистерны груду жирных котелков.

– Потому что крапива отпугивает мух, – ответила я. – А ты давай мой эти котелки!

– Простите, синьорина, – сказал он пристыжено, но я была уверена, что очень скоро он опять начнёт задавать вопросы. Он работал быстрее, чем кто-либо из остальных кухонных мальчиков, занимающихся мытьём посуды, но боже мой, эти его вопросы! Почему каштановая мука слаще любой другой? Почему в дне горшка со сливочным маслом надо пробурить дырку? Почему наилучший бекон получается от хряков, вскормленных в лесах, а не от свиней женского пола, вскормленных на фермах? Вопросы, ответы на которые кухонному мальчишке вообще незачем знать. Святая Марфа, дай мне терпения!

– Набейте полости птиц крапивой, – продолжала я читать лекцию подмастерьям, которые должны были бы задавать вопросы и получать на них ответы. – И повесьте их. Но если вы повесите их слишком близко друг к другу, я набью крапивой вас.

Мои подмастерья разбежались, точно стайка кур, которым только что отрубили головы, но эти куры, по крайней мере, были организованны. Изнутри, из кухонь, я слышала голоса помощников повара, готовящих обед, – нынче у Марко была свободна вся вторая половина дня, что означало, что он отправился в таверну, что располагалась на соседней площади, чтобы выпить чего-нибудь прохладного и поиграть в кости. Что ж, жаль, потому что из-за летней жары все слуги-мужчины в кухнях потели и работали без рубашек, а никто не выглядел без рубашки лучше, чем сам повар, высокий и сильный.

Конечно, мне хватало здравого смысла не вздыхать по мужчинам с голым торсом, как вздыхали по ним служанки, вечно находящие предлоги, чтобы заглянуть на кухню и поглазеть на полуголых подмастерьев. Но то, что позволительно девушке, у которой на уме только одно – как бы поскорее выскочить замуж, – то никак непозволительно женщине, под началом которой находится кухня, полная грубых подмастерьев и нахальных судомойщиков и судомоек, которыми надо руководить. Если она будет на них засматриваться, то они станут думать, что можно обойти её приказы, если улыбнуться ей и малость пофлиртовать.

Я повернулась, чтобы осмотреть только что привезённую дичь: диких уток и журавлей, лежащих грудой на вымытом столе, из которой торчали клювы и перепончатые лапы. Скоро с помощью специй они превратятся во вкусные кушанья – для меня нет вида лучше, чем куча битой птицы! Возможно, нынче я из маленьких поджаренных на вертеле птичек приготовлю отличный ужин.

Я опять услышала тонкий голосок Бартоломео, когда он проходил мимо Оттавиано, шатаясь под грузом множества вымытых сковородок.

– Оттавиано, почему уток набивают цветами фенхеля, а кур просто фенхелем?

– Не знаю, – проворчал Оттавиано, которого это совершенно не интересовало.

– Не болтать! – крикнула я, составляя меню для ужина.

– Извините, синьорина. – Последовала короткая пауза, потом громкий шёпот: – Уго, почему в уток кладут цветы фенхеля вместо...

– И не шептаться! – Сегодня на ужин будут жаренные на вертеле голуби и салат из холодной спаржи (страница 22, параграф «Салаты»), а также блюдо из анчоусов с оливковым маслом и уксусом и травой ореган.

– Синьорина, – вновь зазвучал фальцет Бартоломео. – Простите, что беспокою вас...

– Что ж ты никак не уймёшься? – Я ударом ладони заткнула пробкой бутыль с оливковым маслом.

– Дело в последней курице из тех, что висят на крючках, синьорина, – всё не унимался он. – Она несвежая.

– Какое дело посудомойщику до моей битой птицы? Какое право он имеет её нюхать? – взвилась я. – Я проверила каждую курицу сама, когда их привезли. И, разумеется, курица на последнем крючке совершенно свежая.

Он переступил с ноги на ногу, вытирая мыльные руки о грязную рубашку. Его голова поникла, а лицо залилось краской.

– Нет, синьорина, она тухлая, – тихо проговорил он.

Я посмотрела на него, прищурившись, видя, что все – и подмастерья и мальчики-судомойщики – побросали работу и с немалым удовольствием глазеют на нас. Бунт – в кухне он так же опасен, как на корабле.

– Ну что ж, судомойщик, давай посмотрим. – Я вытерла руки о передник, важно подошла к последней из висящих на крючьях набитых крапивой кур и вдохнула её запах. – По-моему, она свежая. Может, ты объяснишь, почему тебе пришло в голову, будто твой нюх тоньше моего?

Он снял курицу с крючка и повернул её полостью вверх. Я ещё раз втянула носом её запах. Крапива, фенхель, перец, соль; вроде всё в порядке...

Или нет?

Я ещё раз, на этот раз внимательнее, понюхала её. Из-под смеси пряных запахов я учуяла слабый, тонкий, словно чуть заметная струйка дыма от только что зажжённого огня, запах тухлости.

– Хм! – Я взяла курицу и бросила её другому мальчику-судомойщику. – Избавься от неё. А ты, Бартоломео, иди за мной.

– Извините меня, синьорина. – Я прошествовала из холодной кухни в главную, а он зарысил за мной. – Она пахла тухлинкой.

– Однако несильно. Ты вполне мог бы промолчать. Я бы ничего не заметила.

Он ещё раз переступил с ноги на ногу и запустил руку в свои непослушные волосы.

– Но она пахла тухлинкой.

– Мм-м. – Я окинула главную кухню зорким взглядом, но помощники повара все как один работали как надо. Я нашла миску со смесью специй для соуса к жаркому и сунула её Бартоломео под нос. – Какие запахи ты чуешь?

Он сморщил нос и понюхал.

– Корица, – сразу сказал он. – Мускатный орех... и что-то, немного похожее на мускатный орех, но всё-таки другое...

– Это гвоздика. Что ещё?

– Имбирь, сахар, эта жёлтая штуковина, которая получается из цветов, – шафран. И что-то ещё... – Он ещё раз втянул носом воздух. – Что-то жгучее? Но это не перец.

– Ты уверен? – грозно спросила я.

Он, похоже, был испуган, но всё же покачал головой.

– Нет, не перец.

– Что ж, ты прав. Это райские зёрна, или перец гвинейский. – Я упёрла руки в боки. – Откуда ты, Бартоломео?

– Из Думенцы, – пробормотал паренёк. – Это маленькое местечко на севере, в Ломбардии. В прошлом году мой отец умер, и меня отправили в Рим, к дяде. Он дубильщик.

– Так чего ж ты не работаешь у него на сыромятне? Ты же крепкий парень.

– У меня не получалось. И ему пришлось искать мне другую работу?

– А что так?

– Там воняло, синьорина, – вырвалось у Бартоломео. – Я там всё время блевал. Там воняло коровьей мочой и навозом, и оставшимся на шкурах гниющим мясом. Эта вонь меня чуть не убила.

– Хм. – Я мгновение побарабанила пальцами по боку, потом приняла решение. – Надень это, – приказала я и бросила ему свёрток.

Он, удивлённо вздрогнув, поймал его. Это был чистый фартук, точно такой же, как у остальных учеников и подмастерьев.

– Синьорина?

– Ты на годы отстал от остальных учеников и тебе будет тяжело их догонять, – предупредила я. – Они все начали учиться, как положено, в возрасте девяти или десяти лет. – И я не знала, как сумею уладить этот вопрос с Марко. Не говоря уже о мадонне Адриане, которой точно захочется получить плату за ещё одного ученика... но у моего рыжего паренька был этот редкий дар – поварской нюх. По-моему, у него он был даже лучше, чем у меня, и я не собиралась позволить ему пропасть втуне.

– Синьорина, – запинаясь, проговорил он, всё ещё потрясённо глядя на передник.

– Не стой, как столб, парень! Надень передник. Эти специи, которые ты унюхал, – готова поспорить, что ты не знаешь, для чего их используют и в каких пропорциях кладут.

Его лицо запылало, как факел.

– Нет, синьорина.

– Тогда иди сюда и я тебя научу. На четыре с половиной части корицы по одной части имбиря и мускатного ореха, две части гвоздики и щепотка гвинейского перца...

ГЛАВА 9

Или Цезарь, или ничто.

Личный девиз Чезаре Борджиа

ЛЕОНЕЛЛО

Внизу до лоджии на верхнем этаже палаццо донёсся резкий крик: «Хуан!» Я даже не повернул головы.

Я стоял, снявши камзол, в одной рубашке, приготовив руку для броска. Глаза я закрыл, дыхание моё было ровным. Сквозь подошвы сапог я чувствовал нагретые солнцем плитки пола, на левую руку через открытые арки галереи падали горячие солнечные лучи, но правая, хоть она и находилась в тени, тоже не ощущала прохлады.

– Хуан! – Теперь крик прозвучал ближе, и за ним последовало несколько фраз, быстро произнесённых по-каталонски. Я открыл глаза, молниеносно выхватил из манжеты клинок из толедской стали и метнул его в цель – говяжью грудинку, висящую в открытой арке на другом конце лоджии.

Я начал довольно улыбаться ещё до того, как подошёл к своей мишени, чтобы проверить точность броска. Нож попал куда надо, я это чувствовал – вонзился между третьим и четвёртым ребром по самую рукоять. Если бы передо мною был человек, моя толедская сталь пронзила бы какой-нибудь жизненно важный орган.

Я услышал, как за моей спиною распахнулись двери, затем до меня донёсся быстрый свистящий шелест длинных одежд.

– Эй, малыш, – чётко сказал знакомый голос. – Вы видели этого глупца – моего брата?

– Боюсь, что нет, ваше преосвященство. – Я повернулся и поклонился Чезаре Борджиа, архиепископу Валенсии. – Герцог Гандии всегда окружён такой толпой, что пропустить его появление просто невозможно. – И то сказать, вокруг него вечно ошивалась свора таких же важничающих молодых людей, как и он сам, кричаще одетых, толкающихся, смеющихся, похожих на табун породистых молодых жеребчиков, которых давно пора охолостить и превратить в меринов. – Он тут вчера всё ходил, вынюхивал, – добавил я. – Ему приглянулась одна из служанок мадонны Адрианы.

– Он готов накинуться на любое живое существо женского пола, – коротко сказал Чезаре. – А если его припрёт, то и на мёртвое. Включая овец.

– Может, и так. – Я внимательно посмотрел на молодого архиепископа – ему ещё не хватало нескольких месяцев до восемнадцати, но, если верить ходящим в римских тавернах слухам, он должен был в скором времени стать кардиналом. В отличие от своего брата Чезаре Борджиа не окружал себя полагающейся ему по рангу свитой из священников, прихлебателей и вассалов. Сейчас он тоже был один, если не считать его бесцветного телохранителя Микелотто с лишённым всякого выражения лицом, который уже отошёл назад и встал у дверей, застывший, словно статуя, в то время как его хозяин быстро подошёл ко мне. Узкое смуглое лицо молодого архиепископа было каменно неподвижно, недвижны были и его руки. Я заметил, что хотя, чувствуя себя счастливыми, папские дети улыбаются одинаковой очаровательной улыбкой, в гневе они все разные. Лукреция просто никогда не сердилась, Хуан буйствовал и устраивал сцены, Джоффре начинал дуться – а у Чезаре делалось совершенно неподвижное каменное лицо. – Что-то случилось, ваше преосвященство?

Он, не обратив внимания на мой вопрос, сложил руки на груди и спросил:

– Что это такое? – И показал подбородком на говяжью грудинку, тихо покачивающуюся на лёгком летнем ветерке в арке лоджии.

– Вот, упражняюсь. – Я встал на цыпочки, чтобы выдернуть нож из промежутка между двух рёбер. – Пока что ни на мадонну Джулию, ни на мадонну Лукрецию не покушались никакие убийцы, но это вовсе не означает, что убийца не появится завтра. Вот я каждый день и провожу здесь один-два часа, практикуясь в бросках. – Помимо практики это были один-два часа тишины – весьма ценные в вечно жужжащем серале с его болтающими служанками, суетящимися женщинами и хихикающими детьми.

Чезаре окинул оценивающим взглядом мою висячую мишень, облепленную мухами и источающую старую кровь из дюжины свежих дырок от ножей.

– А на доске вы практиковаться не можете?

– У доски нет рёбер, ваше превосходительство. Клинки отскакивают, попадая в кость, так что лучше практиковаться на том, что имеет скелет. – К тому же я позаимствовал эту говяжью грудинку из кухни за спиной вспыльчивой кухарки (а вернее, подкупил здоровяка-слугу, чтобы он позаимствовал её для меня), и позднее, когда я буду её возвращать, я смогу с удовольствием посмотреть, как она выйдет из себя. Когда она в бешенстве орала, она становилась почти хорошенькой.

– А почему расстояние так мало? – Архиепископ обогнал меня, когда я направился обратно, в противоположный конец лоджии – где-то шагов двадцать. – Микелотто может всадить нож человеку между глаз с расстояния в сто шагов. Верно, Микелотто?

Тот крякнул. Для него это был длинный разговор.

– Мне ни к чему всаживать человеку нож между глаз с расстояния в сто шагов. – К тому же метнуть нож на такое расстояние было почти невозможно для моих намного более коротких, чем у Микелотто, рук, но этого я им не скажу. – Любой убийца, который проникнет мимо всей стражи, которая преграждает ему путь к мадонне Джулии, подойдёт к ней очень близко. И если мне придётся кого-то убить, то, скорее всего, это будет сделано с расстояния в десять шагов, а не в сто.

– Час упражнений каждый день ради такого короткого расстояния? – с ноткой презрения в голосе сказал Чезаре Борджиа. – Неужели это так трудно?

Я предложил ему самый длинный из моих толедских клинков.

Он быстро прикинул его вес на руке, слегка подбросил его с переворотом, чтобы оценить, как он сбалансирован, потом прищурил один глаз, прикидывая расстояние до мишени. Затем бросил и выругался, когда нож под углом отскочил от говяжьей грудинки и со звоном упал на пол.

Я предложил ему другой клинок.

– Попробуйте ещё.

Но он только махнул рукой.

– Теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда говорили о рёбрах. – Вместо того чтобы ещё раз метнуть нож самому, он, сцепив руки за спиной, стал смотреть, как я один за другим бросаю оставшиеся у меня ножи в ритме, таком же спокойном и естественном, как биение моего собственного сердца. – Сколько времени мне пришлось бы тренироваться, чтобы сравняться с вами в мастерстве?

– Каждый день. – Клинок из моей манжеты просвистел в воздухе и вонзился между первым и вторым ребром. – С большими мишенями и с малыми. – Клинок из моей второй манжеты воткнулся между вторым и третьим ребром. – И при свете дня, и в темноте. – Клинок из голенища моего сапога – между третьим и четвёртым ребром. – В тишине, и когда шумно. – Мой последний клинок отскочил от ребра, и я поморщился. – Чтобы достичь мастерства в метании ножей, как и в любом другом деле, надо много работать.

– Попрактикуйтесь на моём братце, – пробормотал Чезаре Борджиа. – Я подвешу его для вас вниз головой, и вы сможете метать в него ножи, сколько душе угодно.

Замечания, которые человек знатного происхождения бормочет как бы про себя в присутствии карлика, не могут считаться частью беседы, и лучше всего сделать вид, будто ты их не слышал.

– Я не видел герцога Гандии со вчерашнего дня, – сказал я. – Думаю, вы смогли бы найти его в каком-нибудь борделе, где он предаётся разгулу перед женитьбой. – Папа не удовлетворился тем, что удачно выдал замуж дочь – теперь Хуану Борджиа тоже нашли знатную партию, испанскую принцессу, которая приходилась кузиной самому королю Фердинанду[83]83
  Фердинанд (Фернандо) V Католик (1452—1516) – король Кастильский (1474—1504), король Арагонский и Сицилийский (под именем Фердинанда II, с 1479) и Неаполитанский (под именем Фердинанда III, с 1504). Муж Изабеллы Кастильской. Во время правления католического короля Фердинанда и королевы Изабеллы Испания была объединена и окончательно отвоёвана у мавров. Фердинанд и Изабелла оказали помощь Колумбу в снаряжении экспедиции, во время которой он открыл Америку.


[Закрыть], и в этом было хорошо одно – то, что герцог Гандии должен был отплыть в Испанию, чтобы сочетаться браком со своей невестой и вступить во владение своим герцогством и, таким образом, избавить нас от ещё одного позолоченного безобразия, то бишь свадьбы здесь, в Риме.

– Моему братцу лучше бы оставить своих проституток, потому что мне нужны папские войска, а мой отец рассчитывает, что их поведёт Хуан, – молвил архиепископ Валенсии и повернулся, чтобы уйти.

– Что, ваше превосходительство, в городе какие-то беспорядки?

Он поколебался, но в конце концов всё-таки ответил:

– Скажите мадонне Адриане, чтобы нынче не выпускала мою сестру на улицу. В Борго собралась толпа дураков – толкуют, что в таверне убили девушку, распяли её, как Христа на кресте, и теперь все думают, будто это евреи, изгнанные из Испании, приносят жертвы дьяволу.

День был жаркий, но я всё равно почувствовал, как по моей искривлённой спине пробежал холодок.

– Распяли? – переспросил я, и сам удивился тому, как спокойно прозвучал мой голос.

– Подавальщицу из таверны изнасиловали, а потом перерезали ей горло. Причём руки её были раскинуты и пригвождены к столу ножами, вонзёнными в ладони. – Чезаре раскинул руки, словно смуглый Христос в церковном облачении. – Обыкновенно на такие вещи не обращают внимания. Проститутки и подавальщицы из таверн погибают часто. Но сейчас у нас появились испанские евреи, на которых можно свалить вину, вот чернь и стала толковать, будто это жертва дьяволу.

– А ведь была ещё торговка фруктами, которая недавно была убита на рынке, – добавил я. – Я слышал, что её убили тем же способом. Растянули руки, пригвоздили их, а потом перерезали горло.

Чезаре пристально поглядел на меня, в его тёмных глазах зажглось любопытство.

– А какое до этого дело вам, мессер Леонелло?

– Ровным счётом никакого. – Я надел камзол и начал его зашнуровывать. – Но я сомневаюсь, что тут замешаны евреи. Они слишком благодарны за то, что в Риме им дали приют, и не стали бы затевать здесь ничего дурного.

– Разумеется, это не евреи, – фыркнул Чезаре. – Но как бы то ни было, скажите моей сестре и этой золотоволосой хохотунье моего отца, оставаться дома. Я не хочу, чтобы они столкнулись с какой-нибудь распалённой толпой. – Он провёл рукой по впадине в своей золотисто-рыжей шевелюре – легчайшему намёку на тонзуру клирика. – Если Хуан в ближайшее время не вернётся из борделя, я сам поведу папские войска, разобью несколько голов и заставлю всех недовольных разойтись по домам.

– Это как раз то, что вы, ваше преосвященство, и собирались сделать с самого начала, – молвил я. – Вы предпочитаете самолично разогнать толпу недовольных, чтобы поставить это себе в заслугу перед Его Святейшеством. И сейчас вы ищете здесь герцога Гандии лишь для того, чтобы потом Папе сказали, что вы сделали всё возможное, чтобы его отыскать.

Губы Чезаре Борджиа растянулись в ледяной полуулыбке.

– А вы умны, маленький человек-лев, – сказал он и мог бы сказать что-нибудь ещё, если бы не вопль, раздавшийся из дверей, к которым он стоял спиной.

– Леонелло! – вдребезги расколол жаркую тишину разъярённый женский голос. – Во имя святой Марфы, что вы делаете с моей говяжьей грудинкой?

– Signorina Cuoca, – приветствовал я высокую чернобровую фурию с разгневанным лицом. – Как не ко времени.

– Она предназначалась для сегодняшнего ужина! – закричала Кармелина, показывая на мою большую, облепленную жужжащими мухами мишень, всё ещё слегка покачивающуюся в безветренном воздухе. – Она должна была быть насажена на вертел и поджарена!

– Считайте, что я сделал в ней проколы, чтобы облегчить ваш труд. – Я скромно поднял руки. – Но благодарить меня не нужно.

Она пробормотала какое-то венецианское ругательство и хотела было в ярости пронестись мимо меня, но потом заметила прислонившегося к стене галереи Чезаре Борджиа и его стоящего у самых дверей телохранителя.

– Ваше преосвященство, – пробормотала она и присела в запоздалом реверансе.

– Да полно вам. – Он взмахом руки велел ей подняться. – Это лучше любой комедии. Мессер Леонелло, вас нужно от неё спасать?

– Прошу извинить меня, – начала было Кармелина, но Чезаре не обратил на её извинения ни малейшего внимания. На прощание он лениво махнул мне рукою и исчез так быстро, словно его ветром сдуло. Микелотто послушной тенью исчез вместе с ним.

Кармелина меж тем уже поспешила осмотреть мою импровизированную мишень.

– Грудинка испорчена, разорвана на куски, вы только посмотрите на эту шкуру! По меньшей мере, тридцать дырок, теперь мясо ни за что не удержит свои соки... – Но теперь, когда Чезаре ушёл, я стоял совершенно неподвижно, постукивая носком сапога по трещине в напольной плитке. Тук, тук, тук.

Ещё одна женщина была пригвождена к столу ножами, вонзёнными в ладони. Первой была Анна, второй – торговка фруктами на рынке, о которой, я, правда, смог узнать очень мало. А теперь ещё и эта.

Одна, как я уже говорил себе раньше, могла быть случайностью. Две – совпадением. Но три!

Опять перед моим мысленным взором мелькнул третий убийца Анны, тот, что был в маске. Кем бы он ни был.

Я повернулся и двинулся к висящей в арке части говяжьей туши, из-за которой Кармелина подняла такой шум. Хождения туда-сюда по лоджии во время моих часовых упражнений в метании ножей вызвали ноющую боль в моих сведённых судорогой мышцах. Мне ужасно хотелось широко расставить ноги и побежать, что избавило бы мои кости от дальнейших болей, но в присутствии другого человек я не стану этого делать. К тому же Кармелина Мангано становилась пикантно хорошенькой, когда кричала на меня, как сейчас, так что я пойду, как ходят люди высокие.

Кроме того, у меня к ней были один-два вопроса. Лучше её хоть в этот раз умаслить, а не выводить из себя.

– Я приношу вам свои извинения за испорченную говядину, Signorina Cuoca. – Она продолжала осматривать грудинку. – Но неужели вы ни словом не похвалите моё мастерство? Восемь ножей из десяти попали в промежутки между рёбер, причём все на одной линии, строго один над другим. Не каждый день увидишь такое зрелище.

– А вы вообще больше никогда ничего не увидите, если продолжите устраивать набеги на мои кухни в поисках мишеней. – Она начала выдёргивать ножи из мяса и бросать их мне.

– Вы слышали? Убита ещё одна девушка. – Ловя один за другим брошенные ею клинки, я тут же их вытирал. – Так же, как эта ваша подруга, что торговала фруктами. Как, кстати, её звали? – На самом деле я отлично знал, как её имя.

– Элеонора. – Кармелина перекрестилась. – Она, в общем-то, не была моей подругой. Мы просто перекидывались с ней на рынке парой слов. Но она всегда оставляла для меня самые лучшие фрукты. Она знала, что я выброшу все хоть чуть-чуть помятые персики, и всегда приберегала для меня только те, к которым невозможно было придраться...

– А теперь так же погибла ещё одна девушка. – Я прислонился к балюстраде. – Как вы думаете, это дело рук евреев?

– Скорее всего, она просто приветила не того мужчину. Вот почему погибают женщины. Из-за пьяных мужчин, а вовсе не из-за евреев. – Кармелина выдернула из грудинки последний из моих маленьких ножей. – И я готова поспорить, что большинство этих испанских евреев слишком устали и пропылились, чтобы приносить жертвы Сатане.

– Вижу, вы сочувственно относитесь к последней волне изгнанников, мадонна. – Изгнанников было очень, очень много – евреев, сбежавших от преследований Торквемады. От чего или от кого бежала Signorina Cuoca, я не знал. Хотя мне это казалось почти таким же интересным, как поиски ответа на вопрос, кто убил Анну, Элеонору, а теперь и ещё одну девушку.

– У меня была подруга, которую в прошлом году убили таким же образом, как вашу подругу Элеонору. – Я разложил все свои ножи на каменной балюстраде точно в порядке убывания длины, от самого длинного до самого короткого. – Сомневаюсь, что в её смерти хоть кому-то пришло в голову винить евреев. Её просто отвезли на кладбище и забыли. Так происходит с большинством погибших шлюх.

– Кто сказал, что она была шлюхой? – Кармелина своим передником отогнала мух от грудинки. – Мужчины горазды бросаться этим словом. – Девушка просто иногда приводит домой мужчину, и если потом он оставляет ей одну-две монеты...

– У неё была семья, кто-нибудь её оплакал? – Я стёр пятнышко бычьей крови со своего самого длинного ножа. – Может быть, у неё был муж?

– Нет.

У Анны тоже никого не было.

Вырисовывалась одна и та же картина. Может быть, Чезаре Борджиа сказал мне об этом новом убийстве намеренно, зная, что именно из-за убийства Анны я и попал в его орбиту? Но я никогда не рассказывал ему, каким образом убили Анну, и даже не назвал ему её имени – даже во время той первой беседы, когда он меня прощупывал.

Я подтянулся и сел на балюстраду рядом с разложенными на ней ножами, и Кармелина тотчас автоматически придержала меня за локоть.

– Осторожно, мессер Леонелло, здесь слишком высоко. – И она посмотрела вниз, на землю, до которой было пять этажей.

– Беспокоитесь за меня? – Мои глаза были теперь почти на одном уровне с её глазами – собственно, для этого я и взгромоздился на балюстраду. – Как мило.

– Я могла бы сама сбросить вас с лоджии вниз за то, что вы сделали с моей говяжьей грудинкой, – огрызнулась она. – А теперь, если позволите, я пойду...

Я сжал её пальцы, прежде чем она успела убрать руку с моего локтя.

– Это вам следует быть осторожной, Signorina Cuoca. Уже трёх женщин убили одним и тем же образом. Я бы опасался незнакомых мужчин, если бы был женщиной вроде вас.

– Что вы хотите сказать – женщиной вроде меня? – Она наклонила голову, пока ещё не выдёргивая пальцы из моей руки. На её лице появилась россыпь свежих летних веснушек, а на жилистых предплечьях под засученными рукавами виднелись шрамы. Её пальцы были покрыты мозолями, а по смуглой шее вилась кудряшка, выбившаяся из-под обвивающего голову шарфа.

– Женщиной вроде вас, – повторил я, продолжая глядеть ей в глаза. – А точнее сказать, женщиной вроде них. Женщин, занимающих низкое положение в обществе. Две подавальщицы из таверн и одна торговка фруктами – работающие женщины. Ни одна из них не была шлюхой в полном смысле слова...

– Я не шлюха! – И она попыталась вырвать пальцы из моей руки. – Женщина в моём положении просто не может позволить себе быть гулящей. Знаете, как судачат на кухнях, если о женщине пошёл слух, что она раздвигает колени?

– Успокойтесь, Кармелина. У меня нет намерения вас оскорбить. Или оскорбить тех женщин, которые погибли. Как вы сказали, мужчины горазды бросаться такими словами. – Я примирительно сжал её руку. – Эти женщины просто сталкивались с большим количеством мужчин в ходе своей работы. Женщины, которых никто не хватится. Женщины, не имеющие сколько-нибудь влиятельных семей. Женщины вроде вас.

Может быть, за год, прошедший между убийством Анны и убийством Элеоноры, были ещё женщины, убитые точно таким же образом? Я ни о чём подобном не слышал, но ведь я никого и не расспрашивал. А вдруг их не три, а больше?

Кармелина слегка вздрогнула и перекрестилась.

– Да упокоит Господь их души, – сдержанно сказала она. Похоже, она забыла, что её пальцы всё ещё лежат в моей руке. Её недоверие ко мне явно поубавилось – мне хорошо удавался этот трюк. Все высокие люди легко забывают, что и от карлика может исходить угроза. Пальцы у неё были тёплые и шершавые на ощупь; от неё пахло свежим хлебом, который, по-видимому, пекли на кухне нынче днём, и я подумал, что неплохо было бы усадить её рядом со мною на балюстраду. Я мог заставить её забыть про погибшую торговку фруктами, рассмешить её, мог делать ей комплименты и флиртовать, пока не наступит момент, когда я смогу сорвать с её губ поцелуй. Мне нравились высокие женщины. Да и я им нравился, если прилагал для этого усилия. Быть может, я понравлюсь и Кармелине.

И конечно же я ухитрился все свои старания свести на нет.

– Разумеется, в одном вы отличаетесь от этих убитых женщин, – небрежно заметил я. – Похоже, ни у одной из них не было семьи. А вот у вас в Венеции остался разгневанный отец, не так ли?

Её глаза широко раскрылись, в них заплескался страх.

– Откуда вы...

Я улыбнулся.

– Ваш кузен Марко любит играть в азартные игры. А ещё больше он любит болтать. Особенно, когда выигрывает, что, по правде говоря, случается нечасто. Но всё же он наговорил уже достаточно интересного. Скажите, ваш отец всё ещё работает в Венеции? Он сумел раздобыть себе работу повара у дожа[84]84
  Дож (от лат. dux – «вождь, предводитель») – титул главы государства в итальянских морских республиках – Венецианской, Генуэзской.


[Закрыть], несмотря на то, что вы украли все его рецепты?

– Это не ваше дело!

– Думаю, отец вас не простил, хотя он вас и не преследовал, – продолжал я, словно не слышал её слов. – Какой повар простит другого повара, если тот украл плоды труда всей его жизни и скрылся?

Она попыталась вырвать свою руку из моей, но я ещё усилил хватку и держал её крепко. У меня были короткие руки, но кисти и странные феноменально гибкие пальцы были сильными, и хватка у меня как тиски.

– Почему вы так пугливы, Signorina Cuoca? – Я склонил голову набок, недоумевая: почему я говорю всё это, почему провоцирую её вместо того, чтобы целовать? – Украсть рецепты – не такой уж большой грех. За это не сажают в колодки. Разве что у вас на совести есть парочка более тяжких грехов. Что-нибудь такое, за что вас всё-таки могут посадить в колодки. – Я вгляделся в её побелевшее лицо и улыбнулся. – У вас на совести есть что-то ещё, не так ли? Что же вы натворили? Украли что-то помимо рецептов? Сожгли склад, предварительно продав припасы? Убили подмастерья?

Она вырвала руку.

– Не суй свой нос в мои дела, карлик.

– А почему бы нет? Вы интересуете меня, Кармелина. Люди, которым есть, что скрывать, всегда вызывают у меня интерес.

– Мне нечего скрывать.

– А я уверен, что есть.

Она прошествовала к двери.

– Я пришлю моих мойщиков посуды за этой грудинкой, – бросила она через плечо. – И если вам вздумается ещё что-нибудь украсть из моих кухонь, я вас оскоплю!

– Как вы добры, – крикнул я ей вслед и беззвучно рассмеялся; ответом мне был лишь стук захлопнутой двери. Я спрыгнул с балюстрады и размял затёкшие ноги.

Кухарка, которой есть, что скрывать. Убийца в маске.

– Очень интересно, – промолвил я вслух и снова вложил мои блестящие на солнце толедские клинки в их потайные ножны. И принялся насвистывать.