Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

– Хватит об этих его званиях и выборах Папы, – перебила его я. – Расскажи мне то, что действительно интересно!

– Он очень богат. – Мы уже миновали площадь и теперь шли по лабиринту из узких извилистых улочек, в котором любой неримлянин сразу же безнадёжно заблудится. Всякий коренной римлянин скажет вам это, едва почует, что вы имели опрометчивость родиться вне пределов Вечного города. – Ты же видела его дом – думаю, он один из самых богатых кардиналов Рима.

Я подумала об огромной жемчужине, которая сейчас лежала на моём подоконнике, где от неё бархатистым светом отражались солнечные лучи. Я бросила её туда вместо того, чтобы запереть в одном из моих сундуков, желая, чтобы кто-нибудь из слуг украл её, – и это стало бы для его высокопреосвященства хорошим уроком. Пусть узнает, что я потеряла его драгоценный подарок и ничуть о том не сожалею... Однако никто из слуг не осмеливался даже дотронуться до неё, наверное, потому, что они слишком боялись, как бы им не отрубили руки за воровство, и она правда выглядела такой красивой, лёжа на солнце, переливаясь и маня. Я не знала, что с нею делать, но знала, что я её ни за что не надену.

Во всяком случае, когда меня кто-нибудь мог увидеть.

– И, разумеется, у него есть незаконнорождённые дети, – продолжал мой брат весело перечислять все пороки моего ухажёра. – То ли семь, то ли восемь от разных матерей как в Испании, так и в Риме.

– По его собственным словам, у него пятеро выживших отпрысков. С одним из них – Хуаном – я уже встречалась; ему шестнадцать. Он вечно заходит ко мне, смотрит на меня с самодовольною ухмылкой и отпускает грубые замечания. Есть ещё один сын; этот вроде бы учится в университете в Пизе; и ещё младшие мальчик и девочка, живущие с мадонной Адрианой, но сейчас они уехали погостить у своей матери, так что я с ними ещё не встречалась. Если они хоть немного похожи на своего брата Хуана, то приятного в них нет ничего.

– Однако все они прекрасно обеспечены, – заметил Сандро. – У дочери сказочное приданое, а Хуан Борджиа – герцог Гандии; это испанский титул...

– Я знаю. Он вечно путается под ногами. Хоть он и герцог, всё равно он похотливая маленькая тварь.

– А старший сын, тот, что сейчас учится в Пизе, к пятнадцати годам был уже епископом Памплоны. – Сандро с завистью покачал головой. – Ох, мне бы такого любящего и всемогущего отца! Как же я когда-нибудь смогу стать епископом или кардиналом, если у меня нет такого родителя? Ведь, чтобы заслужить эти звания самому, я слишком ленив.

Всемогущий. Я поддала ногой камешек и покачнулась на толстых деревянных подошвах, которые я носила, чтобы уберечь туфли от уличной грязи. Премиленькие туфельки из испещрённой ромбами змеиной кожи. Ещё один подарок, появившийся в моей комнате как-то во второй половине дня и доставленный от анонимного дарителя. Но туфельки были перевязаны шёлковой лентой цвета одежд кардинала. И не просто рядового кардинала, а одного из наиболее богатых и могущественных.

Слишком могущественного, чтобы ему мог бросить вызов скромный двадцатичетырёхлетний нотариус, даже если речь шла о таком серьёзном деле, как добродетель его сестры.

– Почему у тебя вдруг сделалось такое печальное личико, sorellina? – Мой брат остановился посреди улицы, и с его худого красивого лица сползла улыбка. Благодаря толстым подошвам, моя голова находилась сейчас на уровне его плеча, а не середины груди, как раньше, и ему не нужно было так сильно наклонять голову. Кардинал Борджиа тоже был высоким – мне вечно приходилось задирать голову, чтобы посмотреть в лицо мужчинам в моей жизни. – Ведь кардинал не оказывает на тебя серьёзного давления, да? – продолжил Сандро. – Флирт – это одно, но если он воображает, будто может превратить одну из Фарнезе в обыкновенную любовницу... – Выражение лица Сандро сделалось угрожающим, но он всё-таки не смог удержаться от того, чтобы принять картинную позу, как герой рыцарского романа, положив руку на эфес воображаемой шпаги. – Этот бык Борджиа – влиятельный человек в Риме, но это отнюдь не значит, что я не пощекочу его рапирой. Прогоню его, угрожая проколоть насквозь, по улицам Рима...

– Ох, да веди себя серьёзно! – рявкнула я. – Провинциальный нотариус против римского кардинала? Да он мог бы прихлопнуть тебя, как муху.

– Возможно. – Сандро заговорил уже без комедианства. – Но это вовсе не означает, что на брате не лежит обязанность постараться защитить честь сестры, если ей кто-то угрожает.

«Это должен был бы сделать Орсино, – невольно подумала я. – Это то, что всегда делают мужья, а ещё братья и отцы». Я выросла, слушая пересуды жён, жалующихся на строгих мужей, ревниво охраняющих добродетель своих жён – но как же дико и как удручает, когда твой муж совсем тебя не ревнует. Разумеется, Орсино Орсини меня не любил; с этим я уже смирилась. В конце концов, мы с ним даже не знали друг друга. Но он женился на мне, чтобы отдать меня другому, и с этим я смириться не могла.

– Джулия?

– Не беспокойся, Сандро. – Я улыбнулась ему своей самой лучезарной улыбкой. – Он просто старик с блудливыми глазками – неужели ты думаешь, будто я не сумею защитить свою честь от его посягательств? Честно говоря, внимание кардинала мне даже льстит. И вообще, должна тебе сказать, гораздо занимательнее быть женой, чем незамужней девицей. Пойдём, мы уже почти дошли до палаццо. Я покажу тебе свои апартаменты. Теперь я живу как принцесса – я знаю, когда Орсини начали интересоваться браком со мною, ты говорил, что они богаты, но ты совершенно не представляешь, насколько. На моей кровати полог из вышитого испанского бархата, а какой ковёр...

КАРМЕЛИНА

Комнатушка, которую мне отвели в помещении для слуг Палаццо Монтеджордано, оказалась крохотной. Достаточно только для узкой койки и маленького сундучка, который будет служить мне и сиденьем и вместилищем для моей одежды. Стоя в её середине, я могла легко коснуться всех четырёх её стен.

Спаси и сохрани меня, святая Марфа, это был рай.

Мадонна Адриана да Мила было заволновалась, когда Марко представил ей меня как свою осиротевшую кузину из Венеции.

– Кузину? – с сомнением спросила она, посмотрев сначала на Марко, потом на меня, и полагаю, что она в тот момент подумала, будто он просто пытается поселить в её доме свою шлюху, чтобы она всегда была под рукой.

– Да, кузину, – твёрдо молвила я, после чего замолчала, опустила глаза в пол и предоставила Марко вести весь спор, как и полагается благонравной девице в присутствии мужчины, который распоряжается её жизнью, будь то её отец, муж, брат или кузен.

Мадонна Адриана сразу повеселела, когда Марко упомянул мои кулинарные таланты.

– Те пирожные с марципаном, что подали на свадебный стол, мадонна, были приготовлены ею. Кажется, ваша невестка очень высоко о них отозвалась? Умение Кармелины готовить сладости уступает только моему собственному...

Я тихо выдохнула через ноздри, но продолжала стоять с опущенным взглядом и позволила Марко приписать всю подготовку свадебного пира себе. Пускай он приписывает всё себе – ведь я тоже получала кое-что взамен, так что, в общем и целом, нельзя было сказать, что мне не заплатили за труд.

Мадонна Адриана повеселела ещё больше, когда я сказала, что конечно же я буду работать в кухне, не требуя платы.

– Пока я не могу дать вам комнату, – предупредила она. – Может быть, койку в одной из кладовых...

В конце концов я получила свою клетушку, которая прежде была запасной кладовкой для кувшинов с оливковым маслом. Я не возражала; всё в каморке было пропитано ароматом доброго оливкового масла, и, растянувшись на своей узкой койке, я вдыхала его с наслаждением, пока не заснула. Впервые за много месяцев я спала, не просыпаясь от ужасных кошмаров.

Правда, времени на сон было мало. К мадонне Адриане всё время приходили гости; бесчисленные родичи Орсини, которым нужны были столь же бесчисленные подносы с лёгкими закусками и вином; почтенные матери семейств, явившиеся, чтобы вволю посплетничать; сам знаменитый кузен моей хозяйки кардинал Борджиа, который, как все утверждали, вёл осаду золотоволосой невестки мадонны Адрианы. Если не считать её нежданного визита на кухню поздней ночью после её свадьбы, я почти не видела мадонну Джулию, разве что иногда издали мне удавалось заметить блеск её волос в какой-нибудь отдалённой лоджии на верхних этажах, но слуги часто по её приказу поднимались к ней на второй этаж с моим печёным десертом из яблок и айвы, моими белыми персиками в траппе, моими подслащёнными густыми взбитыми сливками. Мадонне Джулии нравились сладости, вернее, ей нравились те сладости, которые готовила я, и хотя Марко, видя меня, всякий раз чувствовал новый приступ досады оттого, что я так ловко втёрлась в его жизнь, зато ему нравилось иметь в своей кухне лишнюю пару рук. Особенно если это были мои руки и особенно в дни, подобные сегодняшнему, когда к нам на кухню явился паж с приказом от мадонны Джулии прислать ей тарелку инжира, начиненного корицей, сахаром и измельчённым миндалём – и это, когда все и так были завалены работой, потому что была середина дня и надо было готовить обед.

– Кармелина! – Марко даже не повернул головы, чтобы взглянуть на меня; сам он был занят приготовлением фаршированного молочного поросёнка.

– Да, маэстро. – Мои руки уже тянулись к инжиру, сахару, миндалю и ножу, чтобы измельчить его. – Пьеро, корицу!

– Она вон там. – Он повёл плечом в каком-то неопределённом направлении.

– А мне надо, чтобы она была вот здесь, слышишь, подмастерье? – Прозвучавшая в моём голосе стальная нотка заставила его сдвинуться с места, однако он прошёлся по кухне нарочито неспешно, опять же, не торопясь взял хранившуюся рядом с другими специями корицу, потом бросил её на мой стол, обсыпав ею всё моё рабочее место. – А теперь принеси тряпку, чтобы всё это вытереть, – приказала я, и он бросил на меня злобный взгляд. Половина подмастерьев ненавидела меня, а служанки принимали негодующий вид, когда я отдавала им приказы. Именно я спасла свадебный ужин мадонны Джулии, а вместе с ним, вероятно, и их места в услужении мадонны Адрианы – но что из того? На кухнях есть иерархия, такая же строгая, как при любом королевском дворе, а я в неё не вписывалась: не совсем повар, не совсем судомойка и не совсем служанка. Хотя Марко и привёл меня сам, он меня явно недолюбливал; мне доверяли готовить самые сложные рецепты для мадонны Джулии; я отдавала приказы, но в то же время помогала мыть полы и столы и чистить котлы, то есть делала работу, подобающую разве что самым низшим из слуг. Я была неизвестной величиной, чем-то непонятным, а на кухнях не любят неизвестные величины. Марко всё-таки придётся во всеуслышание прояснить моё место среди слуг мадонны Адрианы, но в данный момент он предпочитал не смотреть на меня, и мне пока что придётся самой выкраивать себе место под солнцем.

– Пьеро? – сказала я, и голос мой прозвучал как удар хлыста. – Тряпку.

– Да, синьорина, – с нарочитой вежливостью, больше напоминающей наглость, молвил он и так же неспешно принёс мне тряпку.

– Спасибо, – сказала я, отлично осознавая, что все в кухне прислушиваются к нашему разговору, и опять повернулась к столу. И тут я увидела, что по моему столу идёт кот, оставляя следы лап в аккуратном слое высыпанной на него муки.

– Брысь! – Я замахала на кота тряпкой, но эта ленивая тварь только зашипела на меня. По мне, кота, который только жрёт и не ловит мышей, можно спокойно утопить. – Ну, погоди у меня, – предупредила его я, – на днях я сделаю из тебя колбасу. С чесноком, фенхелем и кусочками свиного сала, а потом съем тебя с широкой улыбкой. Дай только срок.

Кот, глядя на меня, нахально мяукнул и, спрыгивая на пол, ухитрился при этом опрокинуть кувшин сливок, которые я собиралась взбить. Сливки выплеснулись, облив всю мою юбку, и, когда я бросилась в свою каморку за чистым передником, я услышала, как служанки хихикают у меня за спиной.

Вбежав в свою конуру, я остановилась, закрыла за собою дверь и сложила покрытые мукой руки на груди.

– А я думала, что хорошо тебя спрятала, не оставила на виду, – сказала я наконец.

Высохшая мумифицированная кисть руки, наполовину прикрытая, лежала на верху вороха одежды в моём маленьком сундучке. Наверное, я случайно вытащила её на поверхность сегодня в предрассветной темноте, когда торопливо шарила в сундучке в поисках чистой сорочки.

Почему сейчас, лёжа на куче одежды, она выглядела иначе, чем когда покоилась в своей раке на алтаре? Я столько раз видела её, когда была девочкой, – благословенную и священную кисть руки святой Марфы, тщательно сохранённую и выставленную на всеобщее обозрение в женском монастыре в Венеции, носящем её имя. Отнюдь не самом большом и известном из многочисленных венецианских монастырей – но именно там чаще всего молился мой отец (а это с ним случалось нечасто). Такому расчётливому человеку, как он, казалось естественным и целесообразным обращаться за помощью к святой Марфе, когда он стремился получить подряд на приготовление пиров для дожа во время карнавала или надеялся, что именно его наймут для подготовки свадебного банкета очередной наследницы из богатейшего венецианского семейства Фоскари. Если уж на то пошло, что может знать Пресвятая Дева об отчаянных молитвах, возносимых к небесам из кухонь? Никто ещё не видел Пресвятую Деву за стряпнёй. Поэтому, когда отцу требовалось, чтобы кто-нибудь в раю замолвил за него словечко, он отвозил нас всех: меня, мою мать и сестру – в монастырь Святой Марфы, чтобы мы все вместе помолились у алтаря монастырской церкви. А на алтаре можно было очень ясно разглядеть высушенную кисть руки самой Угодницы Марфы, покровительницы всех поваров.

Конечно, я не очень-то верила, что это действительно настоящая рука евангельской святой. Нет никого практичнее ордена монахинь, которым надо срочно отремонтировать места для певчих в церкви, а когда столько монастырей в Венеции конкурируют за послушниц, за которыми их семьи дают большое приданое, настоятельнице требуется нечто существенное, чтобы богатые семьи стремились отдать под её начало своих дочерей. У монастыря Святого Захария святых мощей и реликвий хоть пруд пруди, у монастыря Святой Клары имеется один из гвоздей, которыми руки Христа были прибиты к кресту; и к ним выстраивались очереди из богатых девушек, решивших принять постриг. Так что когда-то, во время оно, какая-то давняя настоятельница монастыря Святой Марфы могла вполне по земному устало пожать плечами и осторожно навести справки среди поставщиков святых реликвий и мощей, которые, как известно, могут добыть вам всё, что угодно: от кусочков Честнаго животворящего креста Господня до пряди волос святой Марии Магдалины, если только вы не слишком уж разборчивы. И вот смотри-ка – у монастыря Святой Марфы появились собственные святые мощи, которые можно выставить на всеобщее обозрение – кисть руки небесной покровительницы обители, которая, как уверяли монашки, оживала и творила крестное знамение всякий раз, когда она исполняла просьбу, изложенную в молитве человека истинно благочестивого. И вскоре среди новых послушниц появилось столько девиц с богатым приданым, что вновь обретённые святые мощи поместили в прекрасный новый ковчег из серебра и слоновой кости, усеянный по бокам гранатами и жемчугом, с оконцем из горного хрусталя, через которое молящиеся могли видеть саму руку святой, немного увядшую, немного потемневшую и высохшую, но не лишившуюся украшающего один маленький, загнутый внутрь палец резного золотого кольца.

Я задрожала, глядя на эту руку, лежащую сейчас на ворохе моей одежды. Может быть, теперь она выглядит иначе, потому что я её украла.

Видит Бог, я не собиралась этого делать. Я хотела забрать только ковчег. Я отчаянно желала уехать из Венеции, отчаянно хотела попасть в Рим, но всё же не настолько отчаянно, чтобы украсть святые мощи (даже если они были не такими уж святыми). Мне были нужны деньги, а ковчег, по моим подсчётам, должен был стоить добрых три сотни дукатов, если разломать его на части, которые невозможно будет опознать: неогранённые драгоценные камни и серебряные резные филёнки. Я должна была получить триста дукатов приданого от моего отца, триста дукатов, которые я теперь никогда не получу. Мне задолжали. А из-за того, что мне и дальше не везло, церковь оказалась единственным местом, где я могла быстро сорвать куш после того, как стащила у отца рецепты и сбежала. Единственным местом, где было хоть что-то ценное, что можно было продать, чтобы иметь достаточно денег для путешествия на юг.

Вот я и взяла ковчег, но я никогда бы не взяла саму руку. Тяжёлым основанием алтарного подсвечника я разбила оконце из горного хрусталя и, в ужасе оглядев пустую церковь, высыпала на алтарь осколки. Я не могла заставить себя засунуть руку в ковчег и дотронуться до святых мощей, так что я только невнятно пробормотала молитву: «Святая Марфа, прости меня», вытряхивая руку наружу. Я собиралась почтительно завернуть её в вышитый алтарный покров, но тут я услыхала доносящийся из нефа шум и ударилась в панику. Мне удалось отвлечь монашек и войти в церковь одной, но я отлично понимала, что у меня будет мало времени – возможно, лишь несколько секунд. И я просто схватила ковчег и бросилась бежать.

Когда я взяла ковчег, он был пуст – я могла бы в этом поклясться. Но, как видно, высохшая ладонь руки святой Марфы зацепилась за зазубренные края расколотого оконца, когда я торопливо завернула всё в плащ, потому что позже, когда я уже продала кусочки ковчега за цену, намного меньшую, чем он на самом деле стоил, я вдруг обнаружила Святые мощи, запутавшиеся в моём плаще на дне перемётной сумы. Я уставилась на них в ужасе, но ничего уже нельзя было исправить. К тому времени я уже села на корабль – то был самый дешёвый способ добраться из Венеции в Феррару. Но даже если бы корабль тотчас же повернул обратно в сторону Венеции, я уже не могла вернуть мощи на место, потому что меня бы сразу арестовали за осквернение церкви.

Я знала, о чём говорю, когда говорила с Марко тем утром в тесных кухнях палаццо кардинала Борджиа. Я не могу вернуться назад. Если бы я украла только рецепты моего отца, – что ж, я, вероятно, могла бы вернуться и претерпеть наказание, которое он счёл бы нужным мне назначить. Но осквернение алтаря церкви мне бы не простили. Я не знала, какое наказание полагается осквернителям церквей в Риме, но слышала, как покарали других воров, посягнувших на то, что принадлежит Богу. Меня могли бы подвесить на виселице вниз головой, и толпа бросала бы в меня камни и гнилые овощи, пока сосуды в моей голове не лопнули бы от прилива крови и я бы не умерла. Если бы мне повезло, меня бы перед повешением удавили. Или, если бы мне очень повезло, меня могли бы избавить от смертной казни и просто отрубить мне нос и кисти рук.

Нелегко быть поваром без носа, чтобы нюхать, и рук, чтобы резать и шинковать.

От этой мысли я вздрогнула, вновь ощутив во рту кислый вкус ужаса, и перекрестилась, глядя на тёмную сморщенную кисть руки в ворохе моей одежды. Мне пришлось призвать на помощь всё своё мужество, чтобы коснуться её пальцами. Я могла перерезать горло ягнёнку так же быстро и так же безжалостно, как любой мужчина, я могла запустить руку в массу всё ещё тёплых свиных кишок и вычистить их, чтобы сделать оболочку для колбас, но меня передёрнуло, когда я взяла высохшую руку и положила её на свою койку. На ощупь она была сухой и сморщенной, как изюм.

Я немного поколебалась, потом опустилась перед нею на колени. Может статься, это и не настоящая рука моей небесной покровительницы, но как бы то ни было, она всё равно была для святой Марфы святыней её церкви. Если я ей сейчас помолюсь, она меня услышит. Но как следует молиться святой, которую ты ограбила и оскорбила?

– Святая Марфа, – сказала я наконец, – пожалуйста, не сердись на меня. Ты же знаешь – я не могла... ты знаешь, что я была вынуждена уехать. Прости, что мне пришлось украсть у тебя, но я правда не хотела...

Я замолчала. Получалось плохо.

– Святая Марфа, – начала я снова, – помоги мне спрятаться здесь, в Риме, и я посвящу тебе все блюда, которые приготовят мои руки. Все виды жаркого, вся приготовленная мною птица, соусы, сладости – всё будет посвящено тебе. Отныне мои руки и все их труды будут принадлежать тебе, если только ты простишь грехи, которые я против тебя совершила.

Я опустила глаза на свои руки. Старые ножевые порезы, побледневший ожог на запястье от чересчур горячего соуса, мозоли от возни с вертелами и ощипывания тушек фазанов.

Кому из святых, кроме святой покровительницы поваров, понадобились бы такие вот руки?

И тут я впервые вгляделась в скрюченную руку, которая лежала у меня на койке. Она, как и мои руки, была маленькая – такой рукой удобно фаршировать мелких птиц. Узкие пальцы, и на одном сохранилось филигранное золотое колечко, как раз такое, которое выбрала бы повариха, потому что оно не мешало бы месить тесто для хлеба. Увядшая ладонь была широкой – и, что это? – кажется, след от мозоли у основания указательного пальца, как раз в том месте, где у меня тоже мозоль от рукоятки ножа?

Я улыбнулась – кажется, впервые за много месяцев. Может быть, это и не настоящая рука моей святой покровительницы, но это точно была рука поварихи.

Может быть, мы всё ещё понимали друг друга, святая Марфа и я. Может быть, она не так уж на меня и сердита. В конце концов, она помогла мне с приготовлением свадебного пира для мадонны Джулии – пусть все мои труды и приписал себе Марко, но благословенная святая Угодница и я – мы обе знали, кто на самом деле провернул дело.

– Хороший получился пир, правда, – спросила я у руки и была немало разочарована, когда она в ответ не пошевелилась. Если бы она сотворила крестное знамение, я бы поняла, что моя клятва услышана.

А может, я бы просто лишилась чувств.

– Кармелина! – послышался из кухни рёв Марко. – Где ты там, кузина, почему не работаешь? Этот инжир сам себя не нафарширует!

– Иду, маэстро, – отозвалась я и поспешно сменила запачканный передник на чистый. Руку я осторожно завернула в свой самый лучший платок и положила на дно сундука. – Это, конечно, хуже, чем ковчег из серебра и горного хрусталя, – сказала я вслух, поднимаясь с колен, – но ты никогда и никому не будешь так нужна, как мне.

Я перекрестилась и быстро выбежала из моей каморки, пахнущей оливковым маслом. Я была воровкой и осквернительницей церкви и, вероятно, однажды попаду в ад, но Марко был прав. Инжир для мадонны Джулии сам себя не нафарширует.