Текст книги "Змей и жемчужина"
Автор книги: Кейт Куинн
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)
ГЛАВА 8
ДЖУЛИЯРедко великая красота и великая
добродетель уживаются вместе.
Петрарка
– У меня самый совершенный и прекрасный ребёнок на свете.
– Пусть она и хорошенькая, но до совершенства ей далеко, – заметил Леонелло, когда я сказала ему это в длинный, располагающий к лени день после свадьбы. Большинство домочадцев спали, а те немногие, кто проснулся, лежали в лёжку в разных частях палаццо, тихо стоная от похмелья. Да, свадьбы здорово изматывают. – Ваша дочь, когда она голодна, орёт, как венецианская торговка рыбой, а голодна она большую часть времени, – продолжал Леонелло. – Почему бы вам не отослать её с кормилицей в деревню, как делает большинство матерей? Тогда всё палаццо спало бы куда спокойнее.
– Отослать мою Лауру? Никогда.
Моя дочь, когда её впервые положили мне на руки, была всего лишь покрытым слизью комочком, беспорядочно размахивающим ручками и ножками, этаким красным лягушонком, и одно ушко у неё было загнуто вовнутрь. Я страшно беспокоилась из-за этого ушка. Моя дочь не могла расти с загнутым ухом! Ей не было ещё и часа от роду, когда я начала взволнованно качать её на руках, любя её так, сильно, что могла бы умереть за неё, и уверяя её, что буду так укладывать ей косы по обе стороны головы, что никто не сможет над нею посмеяться.
Я убью любого, кто посмеет над нею смеяться; я твёрдо знала это ещё до того, как ей исполнился день. Но её ушко разогнулось само собой, а присущая всем новорождённым краснота уступила место гладкой персиковой коже, и она превратилась в самую красивую девочку на свете. Правда, я обожала бы её одинаково, независимо от того, была бы она красавицей или дурнушкой, просто потому, что она была моей дочерью.
Но я была рада, что её ушко разогнулось. Ведь косы, уложенные на ушах, никому не идут, верно?..
– Её волосики растут, – заметила я, и, перевернувшись на мягкой траве на спину, подняла мою ясноглазую дочурку над головой. – Думаю, она будет такой же белокурой, как и я.
– Да уж – с таким-то именем! И зачем вам понадобилось называть её Лаурой, этим именем самой знаменитой скучной блондинки в истории плохой поэзии? – посетовал Леонелло. – Вот увидите – она подрастёт и станет брюнеткой и будет всю жизнь скрежетать зубами, когда её будут спрашивать, почему волосы у неё чёрные, а не золотистые, как у Лауры в сонетах Петрарки.
– Чушь. У неё будут красивые волосы, совершенно такие же, как мои, и я покажу ей, как полоскать их в отваре из шафрана и киновари. – Я опустила Лауру себе на грудь, целуя её покрытую мягким пухом головку и нежась на солнышке. Трава дворцового сада была мягкой; где-то справа от меня журчал фонтан; летнее солнце сияло и грело, и лёгкий ветерок приятно овевал мои голые руки и шею и босые ноги. Я вышла в сад в одной только тонкой сорочке без рукавов, даже не надев халата, и теперь наслаждалась свободой движений после долгих часов на вчерашней свадьбе, когда на мне был туго затянутый корсаж и тесные рукава.
– У вас выступят веснушки, – заметил Леонелло, сидевший в тени стены на скамье, положив ноги в сапогах на мягкий табурет, и держа книгу на коленях обложкой вниз. Мой ручной козлик лежал с ним рядом, время от времени шевеля шелковистыми ушами и поднимая голову, чтобы пожевать бутоны увившего стены сада цветущего вьюнка. – Вы покроетесь веснушками и загорите, и тогда уже никто не возьмёт вас в любовницы.
– Ну и ладно. – Единственное, что сейчас имело значение, было то, что свадьба наконец закончилась; все эти безумные хлопоты, вся эта суматоха были в прошлом. Мадонна Адриана всё ещё не выходила из своей спальни, хотя было уже за полдень, и, разумеется, моя милая Лукреция всё ещё крепко спала, когда я, встав с постели, заглянула в её комнату. Это я нынче утром, на рассвете, уложила её в постель – помогла служанкам расстегнуть её тяжёлое, жёсткое от нашитых драгоценных камней платье и снять его с её уже объятого сном тела и накрыла её шёлковой простыней.
– Красивая, – сказала она, на миг проснувшись, потом снова погрузилась в сон, и я подумала, что люблю её почти так же сильно, как Лауру.
– Она совершенно измотана, – шёпотом сказала я Родриго, который пришёл через подземный ход из Ватикана в палаццо Санта-Мария, чтобы убедиться, что его дочь благополучно доставлена в свою постель после того, как закончились свадебные торжества.
– Надеюсь, ты не измотана, – молвил он с тем жадным блеском в глазах, от которого у меня всегда начинали дрожать колени, и, накрутив на руки мои волосы, потащил меня в постель и занялся со мной любовью с таким пылом, словно не бодрствовал весь предыдущий день и всю ночь. Когда я пробудилась поздним утром, его уже не было, но он всегда рано уходил по утрам. Папа всегда был слишком занят, чтобы где-либо задерживаться надолго, включая и мою постель. Однако он оставил мне на подушке новый жемчужный браслет, как раз на том месте, где осталась вмятина от его головы.
– А что, святой отец предназначал эти жемчуга для малышки? – поинтересовался Леонелло, когда я расстегнула браслет и дважды обернула его вокруг пухлой лодыжки Лауры. – Тогда я вижу, что монахи-доминиканцы правы, когда они мечут громы и молнии против испанских пап, выскочивших ниоткуда, и их развратных гаремов, в которых даже младенцев украшают драгоценностями.
– Я хочу, чтобы Лаура выросла среди красивых вещей; она этого достойна. Посмотрите на её кожу, она просто создана для жемчугов! Ну, разве ты не красавица, Lauretta mia? – Я села на траве и почмокала, делая вид, что целую её в шею. – Хотите подержать её?
– Нет.
– Вот возьмите, только не забудьте поддерживать её головку.
– Я не хочу её брать!
– Осторожно, она брыкается.
– Dio. – Леонелло уронил свою книгу, когда я положила Лауру на его короткие руки. Он поднял её на вытянутых руках, строя жуткие рожи, похожие на карнавальные маски, изображающие нечистую силу, и Лаура смотрела на него, как заворожённая.
Я рассмеялась.
– Видите? Вы ей нравитесь.
– Тогда она выказывает весьма прискорбное неумение судить о людях. – И Леонелло скорчил рожу, достойную самой ужасной горгульи[81]81
Горгулья – в готической архитектуре: каменный или металлический выпуск водосточного жёлоба, чаще всего скульптурно оформленный в виде гротескного персонажа...
[Закрыть]. Лаура радостно загукала, махая ручками, а я улыбнулась. Кто бы мог подумать, что из карлика получится прекрасная повитуха, но Леонелло так помог мне во время родов два месяца тому назад! Правда, единственное, что он делал, так это сидел в углу, игнорируя все попытки его выгнать, и говоря, что роды – это отвратительно. Но роды и впрямь отвратительны и более того, страшно скучны – всё это пыхтение и хождение взад и вперёд, и повитухи всё время говорят тебе то дышать, то тужиться, то молиться, как будто во время схваток я могла вспомнить какие-либо молитвы. Мне нужны были не молитвы, а что-то, что бы меня отвлекало, и Леонелло, не обращая внимания на нападки повитух, начал отвлекать меня от терзающей меня боли, быстро, одну за другой, рассказывая мне смешные истории в своей монотонной, лишённой какого-либо выражения манере, которая делала их ещё смешнее. Между схватками я покатывалась со смеху, и клянусь, благодаря смеху Лаура родилась быстрее.
– У вас очень хорошо получается с нею обращаться. – Я повернулась на бок и подпёрла рукою подбородок. – Вам следует жениться и завести своих собственных детей.
– Я так не думаю.
– Почему?
– Разве это не очевидно? – Его голос прозвучал очень сухо.
– Вы умны и образованны, и у вас чудесный голос. Если бы вы просто декламировали стихи, вместо того чтобы над ними насмехаться, женщины были бы от вас в восторге. – Я критически оглядела его костюм. – Но одеваться вы могли бы и получше. Эта тёмно-красная ливрея Борджиа вам не идёт. Вам бы, наверное, пошёл зелёный цвет или чёрный. В чёрном вы могли бы выглядеть очень зловеще и эффектно.
– Эффектно, – повторил он и скорчил Лауре ещё одну ужасную рожу.
– Может быть, тюрбан в турецком стиле? – Я захихикала. – Уверена, в тюрбане вы могли бы спрятать ещё полдюжины ножей. И кружевные манжеты...
– Кружевные? Кружевные? Dio. Женщина, у вас есть ребёнок и козёл, на которых можно нацепить всякие этакие штучки, а меня оставьте в покое!
Наш смех был прерван чьим-то ледяным голосом:
– Что, в этом палаццо всё ещё спят, кроме карликов, коз и хихикающих служанок?
– Да, – молвил Леонелло, посмотрев наверх, на нашу гостью. – Мы все скованы зачарованным сном, как сказочная принцесса в своей заросшей терновником башне. Но мы пали жертвою не чар злой колдуньи, а позолоченного безобразия, сиречь свадьбы. Добро пожаловать в Сераль, прекрасная дама. Скажите, кого вы ищете?
Я тоже подняла глаза и увидела, что под арками крытой галереи, прямо надо мною, стоит женщина. Лет сорока пяти, с золотисто-рыжими волосами, высокая, с тонкой талией, одетая в красновато-коричневое бархатное платье с рукавами цвета спелой сливы. Её напудренное лицо было красиво и хорошо сохранилось. Я никогда не видела её прежде, однако её прямой нос и презрительный взгляд были мне знакомы.
– А, – сказала она, пристально оглядев меня с головы до ног. – Вы, насколько я понимаю, La Bella?
– Я Джулия Фарнезе. – Я торопливо встала, стряхивая со своей мятой сорочки приставшие к ней травинки. – А вы...
Я конечно же знала, кто она.
– Ваноцца деи Каттанеи, – холодно промолвила она. – Ваша предшественница.
– Конечно, – сказала я, делая вид, будто она не произвела на меня никакого впечатления, и подавила непроизвольное желание пригладить волосы.
Родриго кое-что рассказал мне о своих прежних любовницах, причём было видно, что это его забавляет.
– Не понимаю, отчего женщинам обязательно надо знать о том, кто у меня был до них? – А была некая валенсийская куртизанка, родившая ему сына, который умер вместе со своей матерью, потом, в Мадриде, была жена виноторговца, который не имел ничего против их связи; она родила ему двух дочерей. Но дольше всего, целых десять лет, с ним жила женщина, от которой у него родились Чезаре и Хуан, Лукреция и Джоффре. – Хотя насчёт Джоффре у меня всегда были сомнения, – сказал мне Родриго, обводя большим пальцем точку на моём обнажённом плече. – К тому времени я Ваноцце уже немного наскучил...
Я рассмеялась.
– Как ты можешь наскучить? – Мой Папа бывал иногда несносным: упрямым, своенравным, порою он впадал в ярость, но чтобы он был скучным? Никогда.
Однако, когда при нём упоминали Ваноццу, он всегда улыбался и с нескрываемой нежностью качал головой, и я всегда гадала – какова же была она, моя предшественница? Мне даже хотелось с нею познакомиться. Но лучше бы это произошло не тогда, когда на мне была только испачканная травой сорочка, а мои волосы были заплетены в простую косу, как у пастушки.
Она ещё раз оглядела меня с головы до ног, и я узнала этот взгляд. С точно таким же выражением на меня посмотрел её старший сын, Чезаре, когда увидел меня в первый раз. «Очередная шлюха моего отца» – эти слова словно были написаны у него на лбу.
– Мадонна, – молвила я наконец, подавив желание спрятать голые руки за спиной. – Могу я предложить вам лимонной воды? Или, быть может, вина?
– Нет, благодарю вас. Я здесь, чтобы увидеться с дочерью.
– Лукреция ещё спит. – Я улыбнулась. – Вчера она была прекрасной невестой, но боюсь, все эти треволнения страшно её измотали.
– Откуда мне было это знать? Мне не разрешили прийти на свадьбу, – но вам это, конечно, известно.
Разумеется, мне это было известно, и я тогда удивлённо подняла бровь – как это можно сказать матери, чтобы она не приходила на свадьбу собственной дочери? Но Родриго говорил об этом как о чём-то естественном.
– Эти Сфорца страшно щепетильны. Им бы не понравилось лишнее напоминание о том, что невеста родилась вне брака. Ваноцца это понимает.
Но она, видимо, не понимала.
– Мне очень жаль, – сказала я. – Насколько я понимаю, это было политическое решение.
– Да ну? – Она подняла свои подрисованные брови. – А я думаю, это было решение, которое подходило Родриго. Но, разумеется, для него это всего лишь политика.
Я почувствовала, как запылали мои щёки. Я не привыкла слышать, как кто-нибудь, кроме меня, называет моего любовника Родриго. Для всего света он был Папой Александром VI. Его дети называли его отцом – теперь, поддразнивая, они порой называли его святым отцом. Для клириков он был Вашим Святейшеством. Только для меня он был Родриго, имя, которое я шептала в нежной наполненности ночей, когда он наматывал на руку мои волосы и притягивал меня к себе.
– Это была прекрасная свадьба, – сказала я. – Лукреция выглядела как королева.
Но Ваноцца деи Каттанеи уже перевела взгляд своих золотисто-карих глаз с меня на Леонелло и свёрток из одеял, который он всё ещё держал на руках.
– Ваша дочь? – спросила меня она, спускаясь из галереи в сад. – Лукреция сказала мне, что вы наконец родили.
– Да. – Я протянула руки к своей дочери, чувствуя желание защитить её, и, когда Леонелло передавал её мне, Лаура замахала кулачком, а сам мой телохранитель передвинулся на своей скамье, превратившись из едко-насмешливого маленького собеседника в бесцветную тень на стене.
Взгляд Ваноццы небрежно скользнул по моей дочери.
– Она мелкая, – сказала моя предшественница. – В её возрасте Лукреция была намного крупнее. И розовее – вот она была красавицей, даже когда лежала в колыбели.
Я сделала глубокий вдох и, медленно выдохнув, постаралась придать своему лицу и голосу ещё приветливости. Моя матушка всегда говорила, что нет лучшей защиты от грубости, чем подчёркнутая учтивость.
– Да, Лукреция такая красавица, – ласково сказала я Ваноцце деи Каттанеи. – Жаль, что она не похожа на вас. Думаю, она пошла в Родриго... с этой его теплотой, ну, вы меня понимаете, и смеющимся голосом. – Я сделала вид, будто дрожу от наслаждения. – Это так привлекательно.
Её глаза вспыхнули. Может быть, подчёркнутая вежливость и была действенным оружием против грубости, но мне опыт подсказывал, что она действует лучше, если добавить в мёд немного уксуса.
– Лучше молитесь, чтобы ваша дочь выросла такой же красивой, как моя, – резко сказала Ваноцца. – Она тоже станет полезной пешкой на шахматной доске брачного рынка, когда Родриго через несколько лет начнёт подыскивать ей выгодного мужа. Интересно, разрешит ли он вам прийти на её свадьбу, Джулия La Bella? Возможно, к алтарю её поведёт следующая наложница Родриго. Вполне вероятно, что они с вашей дочерью будут одного возраста.
Я сделала свою улыбку ещё более медовой.
– О, Ваноцца, можно, я буду звать вас Ваноццей? Вы вылили на меня столько яда, но я, по правде говоря, не совсем понимаю, за что. Ведь я не отбивала Его Святейшество у вас. Насколько я знаю, с вашей связью к тому моменту было уже давно покончено.
– Да, Родриго покончил со мной. – Маска учтивости окончательно сползла с её лица. Ну и хорошо. – Точно так же, как он когда-нибудь покончит и с вами. Интересно, моя дорогая Джулия, продержитесь ли вы так же долго, как я – десять лет и четверо совместных детей? – Она ещё раз окинула меня взглядом. – Думаю, вряд ли. Ещё одни роды – и вы станете толстой, как бочка с сидром.
– Лучше мягкий сочный персик, – сказала я, – чем высохший старый чернослив.
– Лучше стройный лебедь, чем маленький жирный каплун. – И Ваноцца провела ладонями по своей собственной талии, всё ещё тонкой, несмотря на рождение четверых детей, и я подумала: хорошо бы приказать Леонелло всадить один из этих своих маленьких острых метательных ножей в аккурат между её напудренными грудями. Наверняка я могла бы списать это на самооборону.
– Родриго я нравлюсь как раз такой – пухленькой, – сказала я вместо этого, постаравшись придать себе как можно более невинный вид. – Вы бы его видели, когда я вынашивала Лауру, – он не мог отлепить руки от моего живота. – Собственно говоря, он не мог отлепить руки от всех частей моего тела – мой понтифик[82]82
Т.е. Римский Папа.
[Закрыть] был не из тех мужчин, которые считают, что, когда женщина в интересном положении, следует отказаться от ночных удовольствий. Спасибо за это Пречистой Деве, поскольку мою особенно усилившуюся во время беременности страсть к сладостям сопровождала ещё более усилившаяся страсть иного рода.
– Да, Родриго любит женщин на сносях, – словно прочитав мои мысли, заметила Ваноцца. – Это позволяет ему вновь почувствовать себя молодым. Полагаю, даже такой старый бык, как он, может тряхнуть стариной и вволю порезвиться, когда видит молодую тёлку.
– Му-у, – сказала я и, прижав Лауру к своему плечу, погладила её спинку. – Вы уверены, что не можете уйти и говорить гадости кому-нибудь другому? Лукреция действительно очень устала после свадьбы. Хорошая мать дала бы ей поспать.
Губы Ваноццы сжались в тонкую линию.
– Я считаю, всем матерям должно быть позволено присутствовать на свадьбах своих дочерей. Я должна была бы там быть. Именно я должна была бы Сопровождать её. Я, а не шлюха её отца, которая во время пира засовывала себе за корсаж сладости и при этом хихикала.
–Вы хорошо осведомлены, если учесть, что вас там не было. Скажите, а вы знаете, что это я научила Лукрецию управляться со шлейфом? Это нелегко – заставить его красиво скользить по полу и в то же время об него не спотыкаться. Причём её свадебное платье было очень тяжёлым. Мы с нею часами упражнялись, ходя по этому саду, чтобы в день свадьбы она не ударила в грязь лицом. – Я вздёрнула подбородок. – Лукреция часто вас навещает. Неужели во время её визитов вы всё время льёте в её уши яд против её отца и жалуетесь на жизнь? И почему я, а не её мать, научила её ходить в платье со шлейфом?
От этих слов Ваноцца потупила глаза, упёршись взглядом в фонтан в центре зала. Мой ручной козлик как раз объедал мох с его бортика, и она какое-то время наблюдала за ним, крутя кольцо на пальце. Красивый перстень с сапфиром в массивной оправе из резных золотых листьев аканта. Интересно, это был подарок Родриго?
– Вы Папе наскучите, – спокойно сказала она. – Постарайтесь получить от этой связи что-нибудь посущественнее драгоценностей. Я, например, получила дом и три процветающих постоялых двора; ряд респектабельных мужей и постоянный доход. Это долговечнее, чем любовь. Во всяком случае, любовь Родриго. – Она посмотрела на меня с ещё большей злобой. – Что ж, он, по крайней мере, не отнимет у вас дочь, как отнял у меня. Всё дело в крови Борджиа – она много значит для Родриго. А ребёнок, которого вы держите, – не Борджиа.
– Я не понимаю, о чём вы говорите. – Я вскинула голову. – Весь Рим знает, кто отец Лауры.
– Да, Рим любит посудачить. – Она улыбнулась. – Но если бы это дитя было Борджиа, её никогда не окрестили бы Лаурой Орсини. Я беру свои слова обратно – вашу дочь не поведёт к алтарю новая наложница Родриго. Потому что ваша маленькая Орсини никогда не получит такого мужа и такую свадьбу, как Борджиа.
– Естественно, что её окрестили Орсини. Таков, знаете ли, закон. – Родриго объяснил мне это, когда я была беременна Лаурой, – уже имеющиеся бастарды – это одно, но ни один Папа не мог официально объявить себя отцом новорождённого ребёнка. Это мне совсем не понравилось, но таков был закон.
– Неужели Родриго Борджиа остановил бы какой-то там закон? – Ваноцца, похоже, была позабавлена.
– Скандал, пересуды...
– Он плевать хотел и на скандал, и на пересуды – он всегда на них плевал. Если бы он действительно был отцом этого ребёнка, он бы нашёл способ обойти закон. Он бы даже гордился тем, что закон не для него писан. – Ваноцца опять улыбнулась. – Потому что Родриго любит своих детей. Но эту он не любит. Она просто кукушонок в его гнезде.
Меня словно пронзили ножом. Лаура запищала и завозилась, когда я слишком крепко её обняла. Но я скорее умру на этом месте, чем позволю этой морщинистой корове – моей предшественнице, увидеть, как я дрогну.
Правда состояла в том, что моя дочь родилась ровно через девять месяцев после того, как я отдалась Родриго – а неделею раньше отдалась своему мужу, если ту неловкую возню у стены можно назвать таким словом. Конечно же отцом Лауры был Родриго – нелепо было думать, что неуклюжее копошение Орсино, которому мешали мои жёсткие юбки, увенчалось большим успехом, чем все те долгие, полные неги часы, которые я провела в объятиях моего Папы. Я никогда не сомневалась в том, кто отец Лауры.
Неужели Родриго...
– Почему бы вам не заняться своей собственной дочерью, вместо того чтобы обсуждать мою? – выдавила я из себя. – Спальня Лукреции находится на верхнем этаже в восточной части палаццо, если вам уж так не терпится её разбудить.
– Благодарю вас. – Мы в последний раз смерили друг друга долгими взглядами, и я не потупила глаз, не стала приглаживать волосы или крутить кольца на руках; я ничем, абсолютно ничем не показала ей, что она сумела пробить мою броню. Я невозмутимо выдержала её взгляд, и в конце концов она на миг подняла брови, что напомнило мне Чезаре, и, прошествовав с величественным видом мимо меня, поднялась в дом.
Стук каблуков Ваноцци деи Каттанеи и шуршание её красно-коричневого бархатного платья с рукавами цвета спелой сливы затихли за моей спиной. Мой козлик поблеял ей вслед. Я, не отрываясь, смотрела на фонтан, качая на колене капризничающую Лауру, и вдруг почувствовала, что рядом есть кто-то маленький, желающий меня утешить.
– Может, мне устроить ей несчастный случай со смертельным исходом? – предложил Леонелло. – Скажем, быстрый удар по голове, а потом я как следует стукну по потолку, чтобы несколько камней выпали и всё выглядело естественно. Это, доложу я вам, мой любимый способ убийства.
Я почти не слышала, что он говорит, потому во все глаза смотрела на свою прекрасную дочь. Родриго редко когда заглядывал в её колыбель с чем-то большим, чем короткая улыбка, но ведь мужчины никогда не воркуют над младенцами, верно? Этого и не приходится от них ждать. Но он любит её, конечно же любит. И у неё будет свадьба в папских апартаментах, как у её сестры Лукреции, с расшитым драгоценными камнями платьем и достойной папской дочери приданым. Ведь у неё нос Родриго!
Но не его фамилия. И я возненавидела Ваноццу деи Каттанеи, возненавидела с внезапной чёрной горечью за то, что она испортила моё счастье.
– Если вас это хоть сколько-нибудь утешит, – Леонелло заткнул свои маленькие ручки за пояс и, задрав голову, посмотрел на меня. – Рядом с вами она выглядела неинтересной, чересчур напудренной, озлобившейся и старой.
Я прижалась щекой к покрытой пухом головке Лауры.
– Боюсь, что меня это нисколько не утешит.
