Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

ДЖУЛИЯ

– Расскажи мне о нём ещё раз, – попросила я. – О Карбоньяно.

Глаза Орсино сощурились – как раз так, как мне нравилось.

– Я уже рассказывал тебе о нём раз пять.

– Пожалуйста, ещё!

Я чуть заметно улыбалась, пока мой муж описывал мне свой замок с его расписанным фресками залом, длинной галереей, окружающий замок тихий маленький городок, окрестные поля и ореховые деревья. За прошедшие с его приезда дни он избавился от своей стеснительности – это особенно чувствовалось тихими вечерами перед ужином, когда он, как сегодня, робко стучался в мою дверь, и я жестом приглашала его войти и посидеть вместе со мною и моими служанками, пока мы шили. Пантесилея наливала нам вино, прислушиваясь, в надежде услышать что-нибудь пикантное, а я вкривь и вкось вышивала алтарный покров, пока мы с Орсино вели беседу. Мы не говорили ни о чём важном, просто о самых обычных вещах, словно обычные муж и жена.

Мне это нравилось.

– И разумеется, в замке есть сад. Там растут травы для кухни, но я хотел бы, чтобы там было больше цветов. – Теперь мой муж уже смотрел на меня спокойно и прямо, не отводя глаз, его голос звучал твёрже, чем вначале, когда он то и дело срывался. Нынче он был уже не юнцом, а молодым мужчиной, он был красив в своём лучшем, только что вычищенном камзоле и только что начищенных сапогах. Мужчина, приехавший, чтобы поухаживать за женщиной, только Орсино ухаживал за своей собственной женой. Это очень меня трогало. – Тебе нравятся розы, Джулия? – спросил он, всё ещё рассказывая о своих планах посадить в саду замка больше цветов.

– В общем-то, можно предположить, не опасаясь ошибиться, что всем женщинам нравятся розы, – поддразнила его я. Я уже видела этот маленький сад – наверняка он полон солнца, и хозяйка замка может сидеть там в широкополой шляпе без тульи, подставив солнечным лучам свои волосы, обсуждая с дворецким повседневные дела и присматривая за играющими детьми.

Орсино начал говорить о лошадях и об имеющихся неподалёку от замка охотничьих угодьях, богатых дичью. В какой-нибудь другой вечер я была бы счастлива слушать его рассказ, но нынче у нас было слишком мало времени. Скоро подадут ужин, и за столом у нас будет гостья – час назад в карете приехала моя свекровь. В прихожей мы учтиво поприветствовали друг друга, и я проводила её в её комнату, чтобы смыть дорожную пыль, но я была уверена, что она не станет ждать окончания ужина и непременно явится ко мне до него, чтобы отчитать меня или своего сына или нас обоих.

– На озере есть множество уток и цапель, на которых можно охотиться с ловчими птицами, – сказал Орсино. – Я бы мог подарить тебе маленького кречета, если ты захочешь научиться...

– Муж мой, – мягко перебила его я. – Может быть, ты всё-таки скажешь прямо?

Он прочистил горло.

– Скажу что?

Я поставила свой кубок на стол и жестом велела сразу приблизившейся к нам Пантесилее, жадно вслушивающейся в наш разговор, отойти в сторону.

– То, зачем ты приехал ко мне в Каподимонте.

Он покрутил в руках свой кубок.

– Ты знаешь, чего я хочу.

– Да, но мне хочется, чтобы это сказал ты сам, – твёрдо молвила я. – Таковы уж мы, женщины.

Он сглотнул и решился.

– Я хочу, чтобы ты уехала со мной в Карбоньяно. – Говоря это, он даже посмотрел мне в глаза. – Это хорошее место, Джулия. Сначала мне придётся присоединиться к моим солдатам, но, когда сражение закончится, я вернусь к тебе. – Он робко улыбнулся. – Ты же знаешь, я хочу, чтобы ты ждала меня там.

Часть меня хотела того же. Чтобы Лаура выросла на берегу озера, далеко от каверзной политики Ватикана, которая была определяющим фактором во время недолгого детства Лукреции. Я могла бы жить тихой, уединённой жизнью; перестать быть шлюхой, в которую плюют на улицах. Быть просто молодой матерью, живущей в лоне семьи, водить свою дочь на мессу и есть свою любимую жареную корюшку. И я могла бы есть её столько, сколько хочу, потому что мне больше не надо будет оставаться стройной, просто для того чтобы поддерживать в мужчине страсть.

Но...

– Когда Папа прикажет тебе отослать меня обратно в Рим, – сказала я, – что ты будешь делать?

Его глаза блеснули.

– Может быть, Папа не прикажет тебе вернуться. Ты говорила, его письма полны гнева.

– Но он всё ещё хочет меня. – Долгая разлука со мною в самом деле разожгла его любовь – что, собственно, и было моей целью, когда я летом покинула Рим. Но похоже, я добилась слишком большого успеха. – Что ты сделаешь, если он явится за мною самолично, Орсино, вместо того чтобы посылать твою мать?

Мой молодой муж молчал, закусив губу; молчание затянулось. Затем раздался стук в дверь, и прежде, чем я послала Пантесилею открыть её, в комнату вплыла моя свекровь – квадратное напудренное лицо, завитые волосы и острый взгляд.

– Мадонна Адриана да Мила, – без всякой нужды объявил Леонелло.

– Добрый вечер, дети, – с широкой улыбкой молвила моя свекровь. Когда она увидела, что мы с Орсино в комнате не одни, а вместе с моими служанками, в её глазах мелькнуло облегчение. Упаси бог, если я останусь наедине с моим собственным мужем! – Так чудесно видеть тебя снова, Орсино. Джулия, дорогая, тебя слишком долго не было в Риме! Мне тебя ужасно не хватало, и не мне одной.

Я не предложила ей ни сесть, ни налить вина. Она села без приглашения и сама наполнила кубок.

– Силы небесные, как же я устала, – сказала она и жестом велела моим служанкам выйти. Я кивнула также и Леонелло, и он, не говоря ни слова, тоже вышел вон и закрыл за собою дверь. Раньше я была бы рада его присутствию при предстоящем разговоре – он мог бы послужить злоязыким щитом, который защитил бы меня от свекрови, но с того дня, как я ударила своего маленького телохранителя по лицу на берегу озера, я с ним почти не разговаривала. И, по правде сказать, мне вовсе не хотелось, чтобы его острые глаза видели ссору, которая – я это чувствовала – назревала в комнате, подобно собирающимся над озером грозовым облакам, и из-за которой уже сейчас, до её начала, плечи Орсино ссутулились, а я с вызовом вздёрнула подбородок. Адриана между тем уютно устроилась в кресле, словно большая домашняя кошка.

– Когда я выезжала из Рима, Его Святейшество сам велел мне ехать как можно быстрей, – промурлыкала она, – и должна сказать, что эта бешеная скачка меня чуть не убила! Подогрей, пожалуйста, для меня это вино над жаровней, Орсино. Спасибо, какой ты хороший сын! А потом не мог бы ты выйти и дать мне поговорить с Джулией? Мне надо кое-что обсудить с ней наедине.

– Я думаю... – беря из рук матери кубок с вином, Орсино покраснел, однако посмотрел ей прямо в глаза. – Я думаю, мне следует остаться.

– Но право же, мой дорогой...

– Вы не можете сказать мне ничего такого, что не может быть сказано в присутствии моего мужа, – перебила я и улыбнулась Орсино.

Адриана посмотрела на нас двоих и пожала плечами.

– Как хотите. Джулия, у меня к тебе письмо от Его Святейшества. Знаешь, ты его очень разгневала.

– Да, я знаю.

– Похоже, тебя это не очень беспокоит, моя дорогая.

– Это точно. – Giulia La Corraggiosa, так, насколько я помнила, назвала меня Кармелина. – Ведь я, в конце концов, не его собственность, – молвила я и снова бросила взгляд на Орсино, который грел вино своей матери над углями жаровни.

– Может быть, и так, но Его Святейшество всё равно сам не свой, так он хочет, чтобы ты вернулась. – Мадонна Адриана чуть заметно улыбнулась. – И днём и ночью его осаждают кардиналы и послы – ведь речь идёт о французском вторжении – а его заботит только одно: как безопасно вернуть тебя в Рим.

– Хм-м. – Я снова взяла свой вышитый вкривь и вкось алтарный покров и начала выдёргивать кривые стежки. Орсино сделал глубокий вдох. «Закричи на неё! – молча взмолилась я, изо всех сил желая передать ему эту мысль. – Поставь её на место!» – Но он только молча прошёл через комнату и протянул матери её кубок.

– Спасибо, дорогой. – Адриана подула на горячее вино. – А теперь, Джулия, послушай меня. Ты должна ехать в Рим не только потому, что так хочет Его Святейшество, но и ради твоей собственной безопасности. Ты ни в коем случае не должна здесь оставаться, когда сюда явится французская армия, – ты слышала, что они творили в тех городах, через которые прошли? Они убивают мужчин, отпиливают пальцы женщинам, чтобы снять кольца, насилуют мальчиков, которые прислуживают в алтаре, – да ты и сама знаешь, на что способны французы. А маленьким детям, не старше Лауры, они разбивают головы о камни...

Я уколола иглой подушечку большого пальца и поморщилась. До сих пор мне удавалось не думать о французах, потому что у меня и без них хватало поводов для беспокойства.

– Их войска действительно так близко?

– Они на севере, моя дорогая, всего в нескольких днях пути. А передовые отряды могут быть и того ближе. Я узнала эти новости по дороге сюда.

– Тогда я приготовлюсь, чтобы отправиться завтра, – решила я. В конце концов, какой смысл в безрассудстве? Вечерний ветер приоткрыл один из ставней; я встала с покрытой подушками скамьи у стены и прошла через комнату, чтобы закрыть его. Днём в Каподимонте было необычайно тепло для ноября, но вечера были по-зимнему холодны. Хоть бы французы замёрзли в своём лагере.

– Я рада, что ты прислушалась к голосу разума, Джулия. – Моя свекровь улыбнулась. – Я уже говорила внизу с твоей сестрой; она тоже намерена завтра уехать. Мы выедем вместе с нею на рассвете и отправимся в Рим. Туда-сюда через папские земли, о Боже, это в моём-то возрасте! Порой я чувствую себя мешком для перевозки почты.

– Я поеду, но не в Рим. – Я посмотрела в лицо своему мужу и свекрови. – Орсино только что приглашал меня в Карбоньяно.

– В самом деле? – Адриана взглянула на своего сына; тот стоял, глядя на меня сияющими глазами. – Мой дорогой мальчик, – фыркнула она. – Ты же знаешь, этого никогда не будет.

– Это почему же? – вопросила я. – Даже Папа не может отлучить от Церкви мужа, увозящего свою законную жену.

– Отлучить от Церкви? – запинаясь, пробормотал Орсино.

– Он вечно грозится отлучить меня от Церкви, – небрежно ответила я. – Это неважно.

– А некоторые сочли бы, что это важно, – тихо сказала Адриана.

– Не лезьте в это дело! – Я чувствовала, как в моей груди поднимается гнев, как наружу просятся все резкие слова, которые я глотала вместо того, чтобы сказать их моей свекрови, моему мужу, моей семье – всем тем, кто содействовал тому, чтобы я очутилась в постели Папы. Мотивом самого Родриго, по крайней мере, была страсть, прямая и откровенная, как солнечный свет. А какие оправдания были у них?

Адриана, не обратив на мои слова ни малейшего внимания, перевела взор на сына.

– Надеюсь, ты, Орсино, хотя бы не спал с ней во время этого неразумного визита? В прошлый раз святой отец очень разгневался – я едва упросила его не забирать у тебя в наказание Карбоньяно и Бассанелло. Ты не должен касаться её и пальцем, таковы условия сделки, и ты это знаешь.

Орсино покраснел.

— Я... я хочу сказать, что она моя жена, и нет греха, если бы мы... – Он замолчал, красный как рак.

– Молодец. – Она похлопала сына по руке. – Ты с ней не спал.

– Как бы то ни было, это не ваше дело, – резко сказала я. Конечно, когда Орсино только что приехал в Каподимонте, я стала гадать, воспользуется ли он своим правом спать в моей постели. Моя семья отвела ему комнату как можно дальше от моей, но ночью он мог бы прокрасться ко мне в любое время. Я не могла не вспомнить другую тёмную лестницу, другую мерцающую свечу, когда Лукреция впервые, крадучись, провела своего мужа к себе в спальню. Большинство женщин могли открыто спать со своими законными мужьями, но Лукреции и мне приходилось идти к нашим в глубокой тайне.

Но муж Лукреции хотя бы имел смелость пробраться в спальню жены. Моему же не хватило духу. И сейчас ему тоже не хватало духу сказать своей матери, что она может делать со своими непрошеными советами.

– Орсино, – молвила я. – Посмотри на меня. Нет, не на неё, а на меня.

Встретившись с моим взглядом, его глаза блеснули.

– Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?

– Да, – прошептал он. – Господи Иисусе, да.

– Мой дорогой мальчик, – начала было Адриана.

– Адриана, будьте так добры, заткнитесь, – сказала я ей, не отрывая глаз от Орсино. – Это должны решать мы двое: муж и жена.

Она поджала губы и обратила взор на своё подогретое вино. Я взяла Орсино за руки и почувствовала частое биение его пульса; казалось, он бился во мне самой.

– Я поеду с тобой, – сказала я и почувствовала, как участился и мой пульс. – Завтра утром мы поскачем в Карбоньяно, и я буду твоей женой, буду вести хозяйство в твоём замке и рожать тебе сыновей. Но остаётся вопрос: что ты станешь делать, когда Папа явится за мной?

Снова последовало долгое молчание. Мой муж закусил губу.

«Скажи, что ты запрёшь ворота и не дашь ему забрать меня, Орсино, – подумала я. – Скажи, что ты скорее согласишься быть отлучённым от Церкви, чем отдашь свою жену, Орсино. Скажи хоть что-нибудь».

– Если бы мы отослали к нему девочку, – неожиданно выпалил Орсино. – Если бы он получил назад свою плоть и кровь, может статься, он разрешил бы тебе...

– Что? – Я отпустила его руки. Я надеялась услышать от него совершенно другие слова, никак не эти. – Я никому не собираюсь отдавать свою дочь!

– Джулия. – В глазах Орсино была мольба. – Скажи, она его ребёнок? Или мой?

– О Пресвятая Дева! – взорвалась я и неожиданно для себя начала кричать на мужа и свекровь. И какое же это было облегчение! – Мы никогда этого не узнаем, Орсино, никогда не узнаем, и я очень об этом сожалею, но какое это теперь имеет значение? Она Лаура, вот кто она! Она самая красивая, самая чудесная девочка, дочь, которую был бы счастлив иметь любой отец. Да что с вами, мужчинами, такое? Почему и ты, и Родриго отказываетесь иметь с нею дело, если не можете доказать, что в её жилах течёт ваша кровь? Да ни один из вас не заслуживает быть её отцом!

– Прости, – промямлил Орсино.

– Тебе и впрямь должно быть стыдно, – заметила Адриана. – Право, Лаура – чудесная девчушка. И она ведь не старший сын и наследник. У тебя будет время нарожать наследников потом.

Я накинулась на мою свекровь.

– Стало быть, ваш план состоит в том, чтобы я оставалась папской наложницей, пока он мною не пресытится, а потом я должна буду поселиться с вашим сыном и начать одного за другим производить на свет законнорождённых мальчиков?

Голос Адрианы прозвучал совершенно безмятежно.

– По-моему, этот план вполне разумен.

Я чуть было не бросила алтарный покров ей в голову.

– Что вы за мать?

– Я практичная мать. – Её взгляд встретился со взглядом Орсино, и я почувствовала себя так, будто меня в комнате нет вообще. – Мой дорогой мальчик, я просто хочу, как лучше для тебя. Ты совсем, как твой отец – он тоже был добрейшей души человек, но не имел ни малейшего представления о том, как надо пробивать себе дорогу. – Лицо Адрианы на миг затуманила печаль, а Орсино сделался красен, как зёрнышки граната. – Тебе понадобится помощь в карьере, помощь и покровительство, а откуда им взяться, если ты сейчас заберёшь с собою Джулию и разгневаешь святого отца?

– Значит, вы просто отвезёте меня к человеку, который наставил вашему сыну рога, – крикнула я, – и всё только ради его блага?

– Мать сделает всё, чтобы её дети добились в жизни успеха.

– Уверена, вы собою очень гордитесь!

– Нет, не очень. – Она покачала своей седеющей головой. – Но мир не состоит из чёрного и белого, Джулия Фарнезе. Как ты, я думаю, уже хорошо знаешь и сама.

Я отвернулась от неё и снова взяла Орсино за руки.

– Ты не обязан её слушать. Она ошибается насчёт тебя, уверена, что ошибается. Скажи ей!

Его пальцы были вялыми и холодными. Он взглянул на меня, потом упёрся взглядом в свои сапоги.

– Может, она и права.

– Что?

В это мгновение из-за двери донёсся неуверенный голос:

– Мадонна Джулия! – Я резко повернулась, отпустив руки Орсино. – Что? – снова крикнула я.

Дверь приоткрылась, и между нею и косяком показалось длинное лицо Кармелины Маргано.

– Извините, что перебиваю, мадонна, но вы хотите перенести ужин? Все блюда уже час как готовы, если вам хочется есть...

– Благодарю вас, Кармелина. Мы скоро придём на ужин. – Я пригладила перед моего свободного неаполитанского платья, пытаясь разжать стиснутые пальцы, и жестом пригласила её зайти. – Да, кстати, – сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. – Утром мы выезжаем. В Рим.

– В самом деле? – Моя повариха моргнула.

– Да. Если получится, мы отправимся на рассвете... – Тут я в изумлении замолчала, потому что Кармелина выпрямилась, и я увидела её лицо в фас. – Пресвятая Дева, – проговорила я, отвлёкшись от своих невесёлых мыслей. – Что с вами произошло? – Её правая щека представляла собою сплошной чёрный синяк.

Она колебалась. Её глаза бегали, как будто она перебирала в уме различные объяснения. В конце концов она что-то пробормотала насчёт путника из Венеции из тех, кого моя семья приютила на ночь. Я не знала, можно ли ей верить, но, когда я спросила, как зовут человека, который её ударил, она сказала:

– Это был просто один из поваров, мадонна. Но раз мы завтра уезжаем, это уже не имеет значения. – Кармелина опять заколебалась, её снова глаза забегали. – Если можно, если я прошу не слишком многого – не могли бы мы поехать по дороге Монтефьясконе? Венецианцы тоже выезжают завтра, и один из их стражников сказал, что они поедут другой дорогой. Если мы поедем по Монтефьясконе, нам не придётся ехать вместе...

– Конечно.

На лице её отразилось облегчение, и она, присев напоследок в реверансе, ушла. Я взглянула на Орсино и Адриану. Оба они пристально смотрели на меня.

– Приятного аппетита за ужином вам обоим, – молвила я. – Не ждите меня, мне надо многое упаковать.

Взгляд Адрианы сделался задумчивым.

– Ты стала совершенно независимой, Джулия Фарнезе, да?

– Возможно, – сказала я и посмотрела на Орсино. – В конце концов, мне уже двадцать лет, так что я уже не та невежественная гусыня, какой была.

Мой муж весь съёжился от душевной боли.

– Джулия...

Я смотрела на моего мужа, одетого в голубой камзол, так идущий к его голубым глазам. Глазам, полным любви и слёз. Эти последние несколько дней меня трогало, что он ухаживает за мной. Я была настолько тронута, что вообразила себя рядом с ним, представила себе, что я его жена по правде, а не только по имени. Но сейчас я смотрела на него, на этого красивого, светловолосого молодого щёголя, и не испытывала ни малейшего желания.

– Джулия, – снова заговорил он. – Я приму тебя, когда Папа оставит... то есть когда он... – Орсино прочистил горло. – Наша с тобой жизнь в Карбоньяно и наши собственные дети... я выращу для тебя в саду столько роз, сколько захочешь...

– Я хочу, чтобы ты вырастил себе хребет, – сказала я и с грохотом захлопнула за собою дверь.

ГЛАВА 16

Французы врывались в дома, выгоняли

из них жителей, жгли их дрова, съедали

и выпивали всё, что могли найти,

и ни за что не платили.

Йоханн Бурхард, папский церемониймейстер

КАРМЕЛИНА

– Ты в безопасности! – Бартоломео взобрался вслед за мной на крытую повозку, неся узелок со своей одеждой и огромную корзину с едой. – Он начал было шевелиться, и я огрел его сковородкой по башке ещё раз.

– Скажи, что ты его не убил! – прохныкала я. И без того было вероятно, что после смерти я попаду в ад, и я вовсе не желала, чтобы вероятность превратилась в неизбежность, если к моим многочисленным грехам прибавится ещё и убийство родного отца.

– Нет, он не умер, просто скопытился, как бык на бойне. Теперь он несколько часов будет лежать как бревно. – Глаза Бартоломео сверкали в сером рассветном сумраке. – И его не найдут и не хватятся – из-за отъезда мадонны Джулии все носятся как угорелые и все слишком заняты, чтобы заметить пропажу чьего-то личного повара. – Мой подмастерье махнул рукой в сторону толпы во внутреннем дворе замка: трёх десятков стражников на цокающих подковами конях, служанок, несущих кто последний узел с одеждой, кто шкатулку с письмами. Мадонна Адриана устало взбиралась в карету, которая привезла её сюда только вчера днём. Стоял такой шум, что Бартоломео мог бы прокричать свои слова, и никто бы не услышал, однако он говорил драматическим шёпотом, приблизив свою голову к моей. – К тому времени, когда этот венецианский сукин сын очнётся или его найдут, или кто-нибудь приедет его искать, мы уже будем давно в пути, синьорина. И к тому же будем ехать по другой дороге.

Он ухмыльнулся, сияя от того, что участвует в настоящем приключении, и я позавидовала его хорошему расположению духа. Что до меня, то я чувствовала себя просто больной.

– Никому ни слова о том, что произошло, – предупредила я его по меньшей мере в четвёртый раз, запихивая мой маленький узелок с одеждой между сундуками, содержащими сковородки, котлы, специи и прочие необходимые в кухне вещи, которые я привезла в Каподимонте. – Никому: ни маэстро Сантини, когда мы приедем в Рим, ни Оттавиано, ни другим подмастерьям. Ни торговцу рыбой, когда я пошлю тебя на рынок за осётром, ни священнику, которому ты будешь исповедоваться после мессы, ни тем молодцам, с которыми ты будешь играть в примьеру, в том случае, если ты уже достаточно вырос, чтобы играть в карты как последний идиот.

– Да зачем же мне об этом рассказывать, синьорина? – перебил меня он. – Я ведь и сам замешан в этом деле по самые уши. И неприятности мне нужны не больше, чем вам.

– Поклянись, – настаивала я.

– Клянусь головой святой Марфы.

– Поклянись на её руке. – Я достала из-под верхней юбки маленький полотняный мешочек; Бартоломео заглянул в него и отшатнулся.

– Так вот что у вас там, синьорина? Рука святой?

– Вполне возможно, что она ненастоящая, – солгала я. – Но ты всё равно поклянись на ней. Святая Марфа тебя услышит.

Он осторожно положил руку на мешочек и поклялся.

– Хорошо, – сказала я и едва успела подвесить мешочек с рукой к поясу под юбкой, как мне пришлось наклониться через задок повозки и выблевать скудное содержимое моего пустого сведённого спазмом желудка прямо на камни двора.

– От вида этой сморщенной штуки в вашем мешочке кого угодно вырвет. – Мой подмастерье произнёс это так весело, что я едва его не убила. – Хорошая, успокаивающая душу и желудок еда – вот что вам сейчас нужно, синьорина. Смотрите, я набрал в эту корзину всякой снеди. – Бартоломео с довольным видом похлопал по большой корзине, которую он погрузил на повозку вместе со своей одеждой. В Каподимонте он полюбил упаковывать корзины с провизией для трапез на свежем воздухе у озера, к которым питали пристрастие все Фарнезе. Что касается меня, то, когда речь заходила о том, чтобы выставить еду, я предпочитала выставлять её в доме на буфете, а не на природе из корзинки для пикника. Меня опять замутило и вырвало.

– Может, хотите немного сабайона? – с надеждой в голосе спросил Бартоломео. – Я сделал его нынче утром: добрый миланский миндаль, немного холодного куриного бульона, потом процедил через сито с яичными желтками и небольшим количеством сладкого белого вина...

– Надеюсь, ты использовал треббиано из Пистойи, – сказала я, вытирая рот. – Это лучшее вино для приготовления сабайона.

– Ну, разумеется, я взял треббиано из Пистойи! И ещё немного корицы, тонко помолотого сахару, розовой воды...

Теперь мой подмастерье гладил меня по спине, словно нервную лошадь. Мне следовало бы осадить его – повар никогда не должен выказывать слабости при подчинённых – но я чувствовала себя слишком измотанной. Моё лицо болело и распухло, как распухает орех, если его всю ночь продержать в холодном молоке, а спала я, сидя за столом под дверью кладовой, где был заперт мой отец, прислушиваясь во сне, не зашевелился ли он. Я то и дело просыпалась от одного и того же кошмара: мне снилось, что он каким-то образом сумел отодвинуть задвижку изнутри и вот-вот набросится на меня снова. Чтобы увезти меня обратно в Венецию.

«Даже если ты убежишь от него сейчас, он всё равно сможет сделать так, что тебя увезут обратно, – прошептал тихий голос в моём мозгу, в то время как Бартоломео скороговоркой продолжал перечислять ингредиенты сабайона, словно читал список провизии, которую надо купить. – Теперь он знает, на кого ты работаешь. Ты можешь вернуться в Рим, а месяц или два спустя, у дверей будут ждать стражники, чтобы арестовать тебя за осквернение Церкви».

Я начну беспокоиться об этом позже. Мне придётся начать беспокоиться об этом позже – мне надо столь о многом беспокоиться сейчас, что я даже думать не могу о том, чтобы добавить к этому списку что-нибудь ещё.

В эту минуту во двор вышла мадонна Джулия, изо рта у неё в холодном рассветном воздухе шёл пар, за ней следовала Пантесилея с узлами, маленькая Лаура спала на руках няни, завёрнутая в подбитый мехом плащ. Сестра Джулии Джеролама шла сзади, громко и нудно жалуясь, но Джулия не обращала на её сетования никакого внимания. У неё был такой же измученный вид, как и у меня, под глазами залегли тёмные тени. Она молча прошла к карете, где её уже ожидала мадонна Адриана. Вслед за ней шёл Леонелло, вечная, одетая во всё чёрное тень La Bella, он помог ей подняться по ступенькам, потом забрался внутрь сам. Когда она садилась в карету, мне показалось, что я снова вижу на её шее бархатистый блеск огромной грушевидной жемчужины, которую подарил ей Папа. Она не надевала её всё лето, а сейчас надела вновь. Я почему-то подумала, что Орсино Орсини не станет сопровождать жену в этой карете. Он был здесь же, во дворе, стоял, несмотря на холод, с непокрытой головой, и Джулия посмотрела на него из окна кареты, словно задавая ему какой-то немой вопрос. Он открыл было рот, но тут же закрыл его. При этом вид у него был несчастный. Джулия посадила Лауру себе на колени и больше ни разу не взглянула на мужа.

Капитан стражи пришпорил свою лошадь, и та пошла рысью, выехав со двора в сторону дороги Монтефьясконе. Мне показалось, что из окон замка вслед нам глядят слуги и степенный брат мадонны Джулии, но мне было не до них. Единственное, что я хотела увидеть, была дорога, дорога, дорога, тянущаяся вперёд, уносящая меня всё дальше и дальше от человека, запертого в кладовой.

К середине дня меня почти совсем перестало мутить. Воздух был холоден и сух, на небе светило солнце, и мы двигались по пыльной дороге достаточно быстро. Бартоломео надоело сидеть в повозке, и он, спрыгнув, какое-то время шёл рядом, подбрасывая и ловя камешек. Стражники перекрикивались. Мадонна Джулия сидела в карете, опершись подбородком на руку и глядя из окна. Я слышала, как во второй повозке переговариваются слуги. Я могла бы поехать с ними, но хороший повар во время поездок всегда едет со своей утварью.

Этому меня научил мой отец.

Я откинула голову назад, опершись на деревянный сундук со сковородками, тарелками и хорошими острыми ножами, без которых я никогда не отправлялась ни в одну поездку. С каждым поворотом колёс, уносящих меня всё дальше и дальше от моего отца, туман слепой паники в моём мозгу постепенно рассеивался. Наверное, отец всё-таки не станет преследовать меня до самого Рима? Должно быть, сбежав, я наделала немало шума, если учесть, что я украла, но нынче все разговоры наверняка давно уже утихли. Если бы он притащил меня обратно в Венецию, чтобы там мне публично отрубили кисти рук, – это был бы грандиозный скандал. Какой архиепископ согласился бы после такого держать его у себя поваром?

Нет. Пусть первым побуждением моего отца, когда он вдруг меня увидел, и было схватить меня, однако, когда я буду далеко и меня не так легко будет поймать... в общем, кто захочет разрушить свою карьеру и репутацию одного из лучших поваров Венеции только ради того, чтобы наказать непослушную дочь?

Только не Паоло Мангано.

Я невольно улыбнулась. По крайней мере, я успела сказать своему отцу, что я лучший повар, чем он. И не всё ли равно, что он мне не поверил? Я-то знала, что это правда.

Всё ещё улыбаясь и мечтая, я подумала, что недурно было бы поесть вкусного сабайона на миндальном молочке, когда до моих ушей донеслись первые крики.

– Бартоломео? – Я высунула голову над задком повозки и поискала глазами моего подмастерья. – Что случилось: упала лошадь или...

Бартоломео с округлившимися глазами и застывшим взглядом как вкопанный стоял на дороге. Я посмотрела туда, куда был обращён его взгляд, и увидела то, что не сразу поняла: двое стражников, ехавших во главе нашей маленькой колонны, окровавленные, осели в своих сёдлах. Ещё один кричал, схватившись за плечо, – и на нас со всех сторон неслись похожие на волчью стаю солдаты в грязных доспехах, с пронзительными криками пришпоривая своих лошадей.

Я увидела капитана стражи, ехавшего рядом с каретой и заглядывавшего в окно, пытаясь флиртовать с мадонной Джулией, – он рывком распрямился, панически вертя головой. Он начал было выкрикивать приказы, но сзади с коней свалились ещё двое стражников, а в карете истошно завизжала сестра мадонны Джулии. Служанки в задней повозке тоже завизжали, и я видела, как седобородый одноухий чужеземный сержант сунул руку в повозку и вытащил одну из служанок Джулии за волосы. До меня донёсся её душераздирающий вопль, но тут вскочивший обратно в нашу повозку Бартоломео повалил меня обратно на дно, так что больше я ничего не увидела. Кроме знамён, трепещущих на ветру, пока солдаты брали нас в тиски. Знамён с тремя королевскими лилиями Франции.

– Лежите! – крикнул Бартоломео. – Лежите, синьорина, и не высовывайтесь! – Сам он торопливо открывал ближайший сундук, ища в нём так тщательно запакованные мною ножи, и я стала искать то же. До меня донеслись вопли других женщин и омерзительная каркающая речь французов, царапающая слух, словно проволока, и мне захотелось иметь в руке нож. Я слышала, как капитан стражи мадонны Джулии всё ещё выкрикивает приказы, потом его крики перешли в какое-то бульканье, и, даже не зная, удар какого оружия заставил его замолчать, я поняла: он захлёбывается своей собственною кровью. – Ложитесь! – крикнул Бартоломео, толкая меня вниз, но тут в повозке вдруг стало темнее – через задок, ловко, как обезьяна, внутрь залезал французский солдат.

Увидав меня, он ухмыльнулся и сказал что-то на своём ужасном французском наречии, так что его язык двигался у него во рту, как у змеи. Снаружи по-прежнему неслись истошные вопли, и в моей голове они смешались со всеми ужасными слухами, которые я слышала о французской армии. О том, как они сжигают церкви, полные молящихся монахинь, как раскалывают черепа младенцев об алтари, как насилуют женщин, а потом отрезают у них пальцы, чтобы снять кольца...

Бартоломео отчаянно бросился на солдата с голыми руками, но француз наотмашь ударил его тыльной стороной руки, и он упал на дорогу. Снаружи, отражаясь на солнце, блестели доспехи, солдаты спешивались, они были везде, и я, уже ни на что не надеясь, снова запустила руки в сундук, но мои ножи, мои заострённые вертела и иглы для шпигования – все они выскользнули из моих вспотевших пальцев. Я бросилась на француза, пытаясь поцарапать его ногтями, но он и меня ударил наотмашь тыльной стороной руки по лицу, и без того опухшему и чёрному от огромного синяка, и от этого удара у меня перед глазами заплясали искры. Как сквозь туман я почувствовала, как грубая рука хватает меня за волосы, волочит по дну повозки, ощутила под коленями задок повозки и рухнула в дорожную пыль.