Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Часть II
ИЮНЬ 1493 – НОЯБРЬ 1494-го

ГЛАВА 7

Кушанья должны быть вкусными

и услаждать нёбо, а также радовать глаз.

Бартоломео Скаппи, шеф-повар

КАРМЕЛИНА

– Синьорина Кармелина! – Мои уши пробуравил голос помощника дворецкого, высокий и чем-то расстроенный. Я не ответила. Я делала пирожное из груш «каравелла» – обычно я могла приготовить его даже во сне, но сейчас я делала его миниатюрную версию, едва ли больше моего большого пальца, и это требовало особой сосредоточенности. Я уже натёрла на тёрке груши и потушила их в сливочном масле на медленном огне... добавила миндальной пасты, засахаренного цитрона...

– Синьорина!

Ложечка начинки, только одна ложечка в оболочку из очень тонкого сдобного теста... Я вытерла ладони о передник. Для изготовления пирожных нужна твёрдая рука, и мне понадобятся очень тоненькие полоски теста, как крошечные ставенки, чтобы запечатать начинку. А потом я покрою его глазурью из сахара и розовой воды...

– Синьорина!

Помощник дворецкого настырно ткнул меня в руку указательным пальцем, как раз тогда, когда я накладывала последнюю тонкую полоску теста. Маленькое пирожное развалилось в моей руке, и я схватила деревянную поварёшку и, резко обернувшись, взмахнула ею.

– Святая Марфа! – в ярости вскричала я. – Если ты ещё раз так подкрадёшься ко мне, то я поджарю твою печень, потушу её в белом вине и подам Папе и его гостям.

Помощник дворецкого увернулся от моей поварёшки на редкость проворно для такого толстячка. Рыжему кухонному мальчишке, протискивавшемуся мимо нас с кучей сковородок в руках, повезло меньше – моя поварёшка попала ему по уху, и он завопил от боли.

– Ну, что ещё? – рявкнула я, бросая своё погубленное пирожное в мусорное ведро. Последнее время дни тянулись слишком долго, к тому же эта ужасная новость с рынка о злодейски убитой торговке фруктами отнюдь не способствовала сохранению моего душевного покоя – а теперь мне ещё запороли почти готовое пирожное, причём как раз тогда, когда я была так близка к тому, чтобы сделать всё по рецепту!

– Маэстро Сантини опять пьян. – Голос помощника дворецкого звучал зловеще. – И к тому же сильно.

Я пробормотала молитву, бросила поварёшку и со всех ног бросилась во внутренний двор. Моя молитва не была услышана – Марко был не в состоянии готовить. Он стоял, прислонясь к стене, которая отделяла мясные туши и бочки вина от прилегающей улицы, и от него разило вином. Причём, судя по запаху, очень плохим.

– Кузиночка, – льстивым тоном произнёс он. – Моя милая Кармелина...

– На что мне сдались твои нежности? – Подбежав к нему, я подставила ему плечо и подняла его, прежде чем у него подогнулись колени. – Сколько ты проиграл сегодня?

Он прищурился.

– Кто тебе сказал, что я проиграл?

– Ты пьёшь, только когда проигрываешь. И напиваешься вот так, в стельку, только когда проигрываешься дотла. – Я схватила его за волосы и подняла его голову, прежде чем она бессильно упала мне на плечо. – Ну, сколько?

– Сущие пустяки. – Он снова покачнулся и так дохнул перегаром, что запах мог бы свалить быка. – Всего лишь десять дукатов.

– Марко! – Почти полугодовое жалованье псу под хвост!

– Я всё отыграю, клянусь! – Он оглядел стоящих вокруг подмастерьев, помощников дворецкого и лакеев, впервые замечая их многозначительные взгляды. Они все знали уловки Марко так же хорошо, как и я, но ему почему-то казалось, что все они верят ему, когда он говорит, что идёт к вечерне. – А в чём, собственно, дело?

– В сладостях! – крикнула я. – В трёхстах фунтах сладостей, которые мы должны приготовить на свадьбу мадонны Лукреции!

– Сегодня?

Интересно, почему на моего кузена так действуют свадьбы? Как только приближалось время свадебного банкета, так всё его чувство ответственности летело к чертям. А с другой стороны, может быть, таковы все мужчины? Марко снова покачнулся; по лицу его было видно, что ему стыдно.

– Ладно, неважно. – Я достаточно хорошо знала, как справиться и без помощи моего кузена. – Просто пойди, проспись – о, святая Марфа, да подхватите вы его! – добавила я, чувствуя, как мускулистая рука Марко тяжело соскальзывает с моей шеи.

Подмастерья молча глазели на него, открыв рты. Все они были совершенно никудышные. Пьеро и прочих бездельников, которые портили мне кровь в начале моей работы на кухнях Марко, давно уволили, но новые были ничуть не лучше: мозги у них были не больше каперсов. Мадонна Адриана была теперь кузиной Папы и водворилась вместе с его дочерью и любовницей в ещё более роскошном дворце – но она по-прежнему предпочитала нанимать прислугу по дешёвке. Зачем нанимать опытных подмастерьев, когда за полцены можно нанять зелёных и плохо обученных? Не ей, в конце концов, придётся обучать этих юных балбесов. Сейчас они просто стояли, раскрыв рты, глядя как Марко сползает на землю, увлекая за собой и меня.

Единственный, кто сдвинулся с места, был рыжий кухонный мальчишка, которого я только что случайно саданула поварёшкой. Он бросился вперёд и поймал Марко под мышку, прежде чем тот свалился наземь.

– Ну-ка повтори, как тебя зовут, малец? – рявкнула я. Это был один из новых мальчишек; судомойки и судомойщики менялись с такой быстротой, что я не успевала запоминать их имена.

– Бартоломео, синьорина. – На вид ему было лет четырнадцать, он был худ, как вертел, но для своего роста высок, с широкими костлявыми плечами.

– А что ты вообще делаешь в кухнях? – спросила я. – Я велела всем кухонным мальчишкам работать в судомойне – грязных котелков и кастрюль там больше, чем блох на собаке.

Он покраснел, подставив худое плечо под бессильно повисшую руку Марко.

– Я пришёл на запахи. – Он восторженно втянул носом воздух. – Что это, синьорина?

– Три сотни фунтов сладостей для свадебного банкета, вот что это такое. – Мадонна Лукреция Борджиа уже через два дня станет графиней ди Пезаро и женой Джованни Сфорца, графа ди Пезаро, и свадебные торжества в Ватикане превзойдут всё, что когда-либо видел Рим. Разумеется, огромную толпу свадебных гостей будут кормить повара папских кухонь, и именно они приготовят частный ужин, который Папа собирается дать для своей дочери и её молодого мужа... но Джулия Фарнезе, да благословит Бог её великодушное взбалмошное сердце, похлопала своими большими тёмными глазами и попросила у Папы, чтобы я и только я готовила все сладости, которые будут подавать гостям после церемонии бракосочетания. А поскольку Папа после года страсти всё ещё мурлыкал и выгибал спину, как ластящийся кот, он удовлетворил её желание в мгновение ока.

Если бы главным в этом деле был назначен Марко, он бы просто нашёл в сборнике рецептов моего отца страницу 104, параграф «Сладости» и, недолго думая, настряпал бы обычных для такого рода банкетов сластей – засахаренных груш, засахаренных вишен и сладких печений. Это было бы просто... но меня не устраивали слишком простые решения. Я оставалась в кухнях до поздней ночи, обсыпанная сахаром, с руками, липкими от мёда, с воодушевлением пробуя идею за идеей. Миниатюрные пирожные из груш «каравелла»; сладкая летняя клубника, нарезанная ломтиками, тонкими, как облатки; дольки апельсинов «королёк», запечённые в слоёном тесте в виде звёзд; фиалки и цветки яблони в оболочках из сахара; миндаль, засахаренный и запечённый в оболочке из сдобного теста в форме маленьких лебедей; легчайшие хрустящие пластинки жжёного сахара, тающие на языке; и любимый марципан Джулии Фарнезе, образующий конфеты самых причудливых форм, выкрашенные в цвета Борджиа и Сфорца. Все сладости будут маленькими, красивыми, нежными и аппетитными – такими, же, как бывает новобрачная в расцвете юности. Мой свадебный подарок юной Лукреции Борджиа, даже если она об этом никогда не узнает.

Для трёхсот фунтов сладостей требовалось множество сахара; кухни превратились в водоворот вкуснейших запахов. После стольких часов ночных бдений я их почти уже не ощущала, но юный Бартоломео, казалось, вот-вот лишится чувств от восхитительной волны ароматов.

– Что это? – шёпотом повторил он.

– Сахар, корица, засахаренные кедровые орешки, розовая вода, шафран, гвоздика, миндальная паста и перец, – быстро перечислила я. – А также многое другое.

– Нельзя класть в сладости перец, – возразил он.

– Очень даже можно, – фыркнула я. – Как тебе это – маленькие сушёные персики с хорошей порцией сливок, взбитых с розовой водой, посыпанные свежемолотым перцем?

Он, похоже, заинтересовался.

– А можно мне один персик, синьорина?

– Разумеется, нет. Проводи маэстро Сантини до его кровати и возвращайся к чистке своих котелков. – Я повернулась к судомойкам и помощникам повара и, чтобы привлечь их внимание, хлопнула в ладоши. – Мы опаздываем, так что перестаньте болтать. И имейте в виду – эти сладости будет есть не только мадонна Лукреция, но и послы Милана, Мантуи, Феррары и бог знает каких ещё городов и государств, так что живо принимайтесь за работу!

Все разошлись – теперь они уже привыкли меня слушаться. Рыжий паренёк уже тащил Марко мимо винных погребов, и я с невольной нежностью покачала головой, глядя, как моего кузена уводят и его кудрявая голова свисает на грудь. Обычно дух работников кухни падает, если они видят, что их начальник пьян и не может ими руководить. Но было что-то до того подкупающее в виноватом, как у напроказившего мальчика, виде Марко, когда он проигрывался и в его нескрываемой радости, когда он был в выигрыше, что в моих кухнях не сыскалось бы ни одной служанки, которая бы ставила ему в вину его прегрешения или бы отказалась прикрыть его во время его отлучек.

Но сегодня мне не придётся никого прикрывать. Если я в конце концов доставлю триста фунтов сладостей мадонне Лукреции и гостям на её свадьбе, ни у кого из тех, кто работает в этих клубах кухонного пара, не будет никаких неприятностей из-за сегодняшнего прегрешения Марко. И если служанки и поварята больше не ворчали из-за того, что им приходилось выполнять мои приказы, то это потому, что, проработав со мною год, все они знали – если кто и может вовремя изготовить эту бесконечную вереницу свадебных сладостей, то это я. Я улыбнулась, машинально погладила маленький кошель с рукой святой Марфы под моей юбкой и потянулась к миске с грушами «каравелла», чтобы снова попробовать приготовить моё миниатюрное пирожное. Марко возражал против моих попыток, он сказал, что невозможно сделать пирожное таким маленьким, чтобы его можно было съесть, положив в рот целиком; его корочка непременно подгорит в духовке, прежде чем пропечётся начинка.

Но мы: мой нос и я – были с ним не согласны.

ЛЕОНЕЛЛО

– Ну как? – с волнением в. голосе сказала моя хозяйка. – Как вам?

Она повернулась передо мною кругом, так что юбки расклешились колоколом, и я оторвал взгляд от метательного ножа, который точил, и внимательно оглядел её с ног до головы – Джулия Фарнезе, теперь известная всему Риму как Джулия La Bella, Венера Ватикана, возлюбленная Папы. Её знаменитые волосы были уложены на затылке в сложное сооружение из золотых кос; на ней было платье из зелено-золотой испанской парчи с пышными, украшенными оборками рукавами; из-под отделанного бахромой подола выглядывали шитые золотом туфельки.

– Как всегда красиво. – Я пожал плечами. – Точно так же, как и остальные шесть платьев.

– Разве в зелёном я не выгляжу болезненно-бледной? – Джулия снова повернулась кругом. – Пожалуйста, скажите мне, что я выгляжу болезненно-бледной.

– Бог ты мой, да с какой стати вам вдруг захотелось выглядеть болезненно-бледной, мадонна Джулия? – Я спрятал метательный нож в потайные ножны возле запястья.

– Да ведь сегодня же день свадьбы Лукреции! Все должны смотреть на неё, а не на меня или на эту разряженную девицу, которая понесёт её шлейф, или на кого-нибудь ещё. По сравнению с нею я должна выглядеть некрасивой. – Джулия вновь скрылась за ширмой. – Совсем некрасивой, – донёсся до меня её голос.

– Тогда просто наденьте на голову мешок, и дело с концом, – предложил я и уткнулся в книгу.

За ширмой на Джулию сразу же накинулись служанки с новыми охапками парчи.

– Мадонна, а вы не хотели бы надеть платье из серого бархата с вышивкой золотой нитью? – и я уселся более удобно, прислонясь спиной к украшающему стену гобелену и свесив ноги. Боковым зрением я видел, как золотоволосая головка Джулии то появляется, то исчезает за верхним краем ширмы. Её спальня выглядела так, будто внутри её взорвалась радуга: на огромной, с балдахином и занавесями кровати лежали шёлковые платья, бархатные платья, парчовые платья; пары рукавов свисали с мягких скамеечек для ног, точно отрубленные руки; стоящие вдоль стен скамьи были сплошь завалены отделанными кистями перчатками, вышитыми головными уборами и шитыми бисером покрывалами. Любимый козёл мадонны Джулии, теперь уже вполне взрослый и страшно ленивый и навсегда защищённый от попадания в пирог с мясом, лежал, свернувшись калачиком в углу и безмятежно поедал бархатную туфлю. Туда и сюда торопливо сновали служанки: служанки, ведающие бельём, служанки, ведающие косметикой, швеи, портнихи, две служанки, в чьи обязанности входило заботиться о белизне кожи La Bella, три служанки, единственной работой которых было ухаживать за её волосами – и все они были взбудоражены и раскраснелись от волнения. Лукреции Борджиа предстояло сегодня стать женою Джованни Сфорца, графа ди Пезаро, и не кто иной, как Джулия Фарнезе, поведёт её к алтарю.

Это решение было настолько глупым, что я невольно подумал: а не сошёл ли Папа, всегда такой проницательный, с ума? В свои тринадцать лет Лукреция была пригожей девчушкой: белокурой, с милым личиком, уже достаточно высокой, чтобы быть похожей на взрослую женщину, и достаточно пекущейся о своём достоинстве, чтобы двигаться плавно и грациозно, а не бегать вприпрыжку. Но стоя рядом с La Bella, она казалась всего лишь бледной тенью.

– Не это, – сказала из-за ширмы моя госпожа, после того как служанки быстро убрали зелено-золотое платье и начали показывать ей другие наряды. Если учесть, что она была самой известной из пользующихся дурной репутацией женщин Рима, Джулия Фарнезе была на удивление скромна – к большому разочарованию всех слуг-мужчин, наложница Папы никогда не расхаживала по палаццо полуодетой. – Нет, это платье тоже не годится – и то тоже...

– Наденьте коралловое, – сказал я, не отрывая глаз от книги. – Это цвет кошачьей блевотины. Уродливой оно вас не сделает, но надо же с чего-то начинать.

– Не понимаю, почему мы должны его слушать, – раздался из-за ширмы голос одной из служанок – тощей Пантесилеи. Имя царицы амазонок подходило ей больше, чем я подумал вначале. Пантесилея, царица амазонок, тащила всех встреченных ею мужчин к себе в плен, а Пантесилея-служанка тащила их всех к себе в постель. – У меня ещё никогда не было карлика, – сообщила она мне после того, как мы познакомились. – Хочешь со мною переспать? – И мы с нею раз или два хорошо посмеялись и покувыркались, но сейчас она смотрела на меня поверх края ширмы, и во взгляде её читалось сомнение. – Что телохранитель может знать о женских нарядах?

– Нам необходимо узнать мнение мужчины, – объяснила ей Джулия. – О-о, так слишком туго, распусти шнуровку корсажа.

– Он не мужчина, мадонна, – возразила другая служанка.

– Но он, по крайней мере, непредвзят, – заметил я. – Что вам нужно, мадонна, так это пара глаз, не замечающих вашей красоты.

– Так вы не считаете меня красивой, Леонелло? – Джулия взглянула на меня поверх края ширмы своими большими обиженными глазами, но служанки тут же дёрнули её голову обратно вниз.

– Вы конечно же красивы. – Я рассеянно перевернул страницу. – Но я, мадонна, нахожусь в вашем обществе уж скоро год, а как бы прекрасны ни были фрески на стене, которую видишь каждый день, в конце концов ты перестаёшь их замечать.

– Вы невыносимы, – пожаловалась Джулия. – Вот Его Святейшество говорит, что и сейчас так же пленён моею красотой, как в тот день, когда увидел меня впервые.

– Вот потому-то вы и спрашиваете, что вам надеть, у меня, а не у Его Святейшества Папы.

Джулия снова торопливо вышла из-за ширмы, на сей раз одетая в украшенный вышивкой коралловый шёлк.

– Ну как?

– Лучше, – ответствовал я. – На самом деле она выглядела так же. Даже без драгоценностей и облачённая в платье цвета кошачьей блевотины, Джулия Фарнезе всё равно будет привлекать все взгляды. Добродетельные жительницы Рима разделились на два более или менее равных по численности лагеря: тех, кто предпочитал держаться от Невесты Христа и её скандальной репутации подальше, и тех, кто перед нею лебезил, потому что их мужья надеялись получить от Его Святейшества какую-нибудь милость. Но все римлянки без исключения: и те, кто её презирал, и те, кто перед нею пресмыкался, дружно вытягивали шеи, стараясь как можно лучше разглядеть, во что Джулия Фарнезе одета. Стоило ей прийти к мессе в собор Святого Петра в синем бархатном платье, как каждый торговец тканями в городе начинал торговать тем, что он называл «папским синим» бархатом. Если она, идя к исповеди, надевала кокетливый, отделанный мехом берет, сдвинутый набекрень, каждая женщина в Риме, претендующая на следование за модой, в течение двух недель начинала щеголять в berretto[65]65
  Берет (ит.).


[Закрыть] Фарнезе. Несомненно, уже завтра все модницы устремятся к своим портнихам, требуя сшить им платья из шёлка цвета кошачьей блевотины.

– Лучше, – повторил я после того, как моя госпожа покрутилась в своём платье. – Вы будете наиболее скромно одетой дамой на Позолоченном Безобразии.

– Пожалуйста, не называйте так свадьбу Лукреции. – Джулия скорчила мне рожу, пока её служанки привязывали к платью рукава. – Это наверняка будет прекрасное торжество.

– Во всяком случае, роскошное. – Его Святейшество Папа не жалел расходов на свадьбу своей незаконнорождённой дочери. Я заглянул в стоящую рядом с моей скамьёй колыбель, где лежала маленькая сестра невесты. – Будет ли и у тебя через тринадцать лет такая же пышная свадьба, а, малышка?

Маленькая Лаура Борджиа сосала кулачок в своём гнёздышке из украшенных гербом Борджиа пелёнок; последнее прибавление к папскому сералю, родившаяся через девять месяцев после того, как Родриго Борджиа стал Папой Александром VI, и в Риме не сыскалось бы ни одной живой души, которая бы не отметила этого совпадения.

– А почему бы со временем и Лауре не иметь такой же пышной свадьбы? – Отодвинув в сторону служанок, Джулия подошла к украшенной искусной резьбой колыбели и взяла из неё дочь. Ребёнок загукал и пустил слюни на плечо матери, но Джулия просто беспечно вытерла коралловый шёлк. – Дочь Папы выйдет за графа или герцога.

– К тому времени, когда она достаточно повзрослеет, чтобы думать о замужестве, Его Святейшество обанкротится из-за расходов на свадьбы своих остальных детей. – Тринадцатилетняя Лукреция была первой из бастардов Борджиа, которая связала себя брачными узами (во всяком случае, первой из тех бастардов, которые жили в Риме), но уже поговаривали об испанской невесте для Хуана и о неаполитанской принцессе для малыша Джоффре. Я по идее не должен был знать о планах Его Святейшества, но мне не хотелось, чтобы мои навыки в игре в карты ржавели без практики, и я частенько играл в примьеру с папскими секретарями. Иногда они вместо монет ставили на кон папские секреты. – Его Святейшеству надо будет просто отдать её в монастырь, чтобы сэкономить деньги.

– Чушь, если она хоть сколько-нибудь похожа на меня или на своего отца, из неё выйдет очень плохая монашка. Верно, Lauretta mia?[66]66
  Моя Лауретта (ит.).


[Закрыть] Посмотрите, разве у неё не такой же носик, как у Родриго?

– У неё точно такой же носик, как у любого другого младенца.

Джулия, не обратив на мои слова ни малейшего внимания, звонко почмокала губами, делая вид, что целует малышку Лауру, и в конце концов уложила её обратно в резную колыбель.

– О Господи, я опаздываю!

– Вы вечно опаздываете, мадонна, – пожурила её одна из служанок, и La Bella, точно большая коралловая птица, понеслась со всех ног прочь, сопровождаемая своей многочисленной свитой.

Я соскользнул со скамьи на пол, отогнав белого козла, оставившего почти дожёванную туфлю, чтобы поживиться парой вышитых перчаток, и неторопливо последовал за своей госпожой. На мгновение я остановился и наклонился над колыбелью, частично для того, чтобы пощекотать маленькую Лауру, пока она не захихикала, а частично для того, чтобы заставить суеверную няньку сделать за спиной знак дьявола[67]67
  В Италии и некоторых других Средиземноморских культурах суеверные люди делают знак дьявола, или, что то же самое, знак рогов (при этом они вытягивают указательный палец и мизинец, а средний и безымянный пальцы загибают, придерживая их большим пальцем), чтобы защититься от дурного глаза или отвратить опасность. Это Средиземноморский эквивалент стука по дереву или российского плевания через левое плечо.


[Закрыть],

который она делала всегда, когда «маленький демон» – то бишь я – подходил к её питомице слишком близко.

Новый Папа был не из тех, кто зря теряет время. Сразу же по восшествии на престол святого Петра, он перевёз папский сераль, состоящий из мадонны Адрианы, его дочери и его любовницы, в изысканное палаццо Санта-Мария в Портико, в двух шагах от Ватикана. Весь Рим обсуждал эту скандальную ситуацию, и даже я поднял бровь: у пап и раньше бывали и любовницы, и незаконнорождённые дети, и у большинства кардиналов имелась по меньшей мере одна неофициальная семья, но прежде всегда сохранялась внешняя оболочка респектабельности – наложниц выдавали за кузин, незаконных сыновей за племянников. Но Папа Александр VI плевать хотел на то, что о нём шептали, и, не желая прибегать к притворству, открыто перевёз свою любовницу в её новый дом, а значит, вместе с её остальными слугами и пожитками переехал и я. Мы все ахнули и присвистнули, увидев палаццо Санта-Мария, его высокие сводчатые крытые галереи, обрамляющие похожие на драгоценные украшения сады, его мраморные террасы, журчащие фонтаны, длинные лестницы с удобными низкими ступенями, ведущие в лоджии, откуда открывались захватывающие дух виды Рима. То был сущий Эдем, достойный дантовского Рая.

Но сейчас он выполнял функции Ада. Пожалуй, одного из наиболее оживлённых кругов Ада, соответствующего некоторым из смертных грехов. Уныние, вернее отчаяние; да, я увидел немало примеров, когда затесался в толпу ломающих руки слуг и помощников дворецкого, с безумными взорами вчитывающихся в зажатые в руках истрёпанные списки того, что ещё надо сделать. Тщеславие; его я, разумеется, увидел тоже: спутницы невесты прихорашивались перед каждой гладкой поверхностью, в которой могли видеть своё отражение, и при этом делали вид, будто не считают жемчужины, нашитые на корсаж ближайшей товарки. Гнев; этого тоже было предостаточно: служанок немилосердно хлестали по щекам за недостаточно быстро поданные кубки вина, а пажи кричали друг на друга, и голоса их были визгливы от напряжения.

Dio. Ox уж эти свадьбы.

– Куда ты прёшься, карлик? – спросил грубый голос, когда я пробирался сквозь толпу к одной завешенной гобеленами арке. Мой взгляд скользнул вверх, по нелепым шароварам из серебряной парчи, длинному, волочащемуся по полу халату из парчи золотой, края которого уже успели измазаться, и широкому ошейнику из жемчуга и прозрачной шпинели.

– Ага, вижу, одна из наложниц султана забрела не туда.

Хуан Борджиа покраснел под своим нелепым тюрбаном, украшенным царапающим потолки пером и огромным рубином. Недавно в Рим в качестве заложника прибыл обходительный турецкий принц, и все молодые щёголи Рима стали подражать его кричащим халатам и шароварам. Во время мессы можно было наблюдать море тюрбанов, так что было непонятно, в церкви ты находишься или в мечети.

– Вряд ли стоит ожидать, что карлик будет разбираться в моде, – сказал молодой Борджиа, окидывая взглядом мою дурно сидящую ливрею с быком на груди. Я провёл год на службе у Папы, но, учитывая странности моего сложения, у меня по-прежнему не было камзола, который был бы мне впору.

– Малый рост, по крайней мере, даёт нам, карликам, некоторые преимущества, – ответил я герцогу Гандии. – Даже в таком вот дурацком головном уборе я мог бы пройти в дверь, не пригибаясь. Вы уж, пожалуйста, постарайтесь не споткнуться о загнутые носы своих туфель и не упасть, а то с вами чего доброго растянется на полу и невеста, направляющаяся к своему жениху.

Я отвесил ему картинный поклон и прошёл мимо. Пожалуй, с моей стороны было неразумно грубить любимому сыну Папы, но моему ядовитому языку по-прежнему требовалось время от времени отбрить дурака, чтобы не потерять сноровки, и Хуан Борджиа отлично замещал в этой роли пьяных кабатчиков и неуклюжих кабацких шулеров.

Лукреция Борджиа должна была на своём пути в Ватикан проехать по улицам Рима, сопровождаемая в процессии этим фальшивым турком – своим братом, мадонной Джулией и целыми полутора сотнями римских дам, разодетых в пух и прах. Чтобы поглазеть на них, соберутся толпы народа, они будут обсуждать драгоценности и наряды и великолепие процессии, вытягивать шеи и надеяться на то, что им будут бросать монеты и подарки – до того момента, когда дочь Папы наконец скроется в Ватикане. Интересно, что собравшиеся в действительности думают обо всей этой пышности. Свита из сотен людей, сопровождающая невесту из семьи Борджиа, меж тем как большинство римских девушек сопровождают только родственники и друзья. Подаренные на свадьбу бриллианты и соболя и породистые лошади, меж тем как большинству девушек дарят лишь вышитые пояса или, быть может, отрез ткани на платье. Свадебное платье, стоящее пятнадцать тысяч дукатов, меж тем как большинство отцов, зарабатывающие, ну, скажем, двадцать пять дукатов в год, могут позволить себе разве что пару новых рукавов, чтобы освежить лучшее платье своей дочери.

Но, насколько я знаю настроение толпы, она будет довольна этой пышностью, ослеплена ею, а вовсе не оскорблена. Семейство Борджиа, по мнению всего света, включая тех, кто будет глазеть на процессию, самим Богом послано на землю, чтобы вести роскошную жизнь за массы и от имени масс. Их богатство и окружающая их пышность – это проявление Божьей воли.

Не желая быть раздавленным взбудораженной толпой, я вышел из палаццо через особый частный ход. Между палаццо Санта-Мария и Ватиканом уже существовал подземный ход, по которому Папа мог навещать свою любовницу и семью, и весь Рим обсуждал также и эту новость. По меньшей мере, три раза в неделю святой отец совершенно открыто отпускал свою свиту и приходил из своих папских апартаментов в палаццо, и тогда чисто женский мирок папского сераля превращался в обычную хлопотливую римскую семью: Джулия Фарнезе покрывала лицо Папы супружескими поцелуями, мадонна Адриана приказывала накрыть стол для ещё одного человека, а Лукреция вприпрыжку бежала за своей порцией отцовских объятий. Святой отец мог расслабиться как любой простой римский купец, сесть за хороший ужин рядом с красивой женой и толковой тёщей и любимой дочерью, спешащей налить ещё вина в его опустевший кубок. Простая, счастливая семейная жизнь; то, что крепко держит, своего рода наркотик даже самого могущественного человека во всём христианском мире.

Короткий подземный ход между палаццо Санта-Мария и Ватиканом не был освещён, но был замощён плитками и чисто выметен. Я шёл, касаясь плечом стены и считая ступеньки; одновременно я достал свои ножи и в темноте слегка постучал по лезвиям. То был новый набор ножей, подаренный мне его преосвященством Чезаре Борджиа на следующий день после того, как его отец взошёл на папский престол, и тогда же он предложил мне постоянное место телохранителя Джулии Фарнезе.

– Обвинение в убийстве с вас снято, – соблаговолил сообщить мне молодой епископ, развалившись за своим столом, его золотисто-рыжие волосы были взъерошены вокруг едва заметной тонзуры. – Но оно может возникнуть опять, если эти ваши короткие ручки совершат ещё одно увеселительное убийство. Понятно?

– Увеселительное убийство. – Я ухмыльнулся. – Это мне нравится.

– Постарайтесь вести себя так, чтобы не увлекаться. А для убийств, которые вы, возможно, будете совершать на работе, вам, наверное, захочется иметь вот это. – И он бросил на стол набор новых метательных ножей, сделанных по образцу моих старых, но на сей раз их было не четыре, а десять, десять отличных тонких клинков, длиной от всего лишь дюйма до полуфута. – Надеюсь, вы не будете воротить нос от этой толедской стали?

Он хотел, чтобы я со своей толедской сталью присутствовал нынче на свадьбе его сестры.

– Я буду держать вас поблизости, – сказал он. – Вместе с остальной охраной, стоящей у престола Его Святейшества. Есть те, кто выступает против этого брака Лукреции, так что смотрите в оба.

Я кивнул. На свадьбе дочери Папы будет присутствовать весь цвет римской знати, а так же знати полудюжины других городов: Феррары, Милана, Мантуи, Венеции, Флоренции, и среди них будет множество врагов Борджиа. Если кто-нибудь из них решит отделиться от толпы гостей с намерением убить, когда жених и невеста будут произносить свои брачные обеты, вокруг Папы сразу сомкнётся круг стражи, но моей целью была защита других возможных мишеней – Лукреции и Джулии.

– Две ярких звезды на небосклоне Борджиа, – произнёс я с манерной медлительностью поэта и тут же громко посмеялся над собой за этот нелепый полёт фантазии. Слишком много поэзии; слишком много ночных бдений, когда я переводил стихи провансальских трубадуров из томика, недавно найденного мною в библиотеке. «Назад к римлянам», – пообещал я себе, взбираясь по удобным низким ступеням к частному входу в Ватикан. Записки Цезаря о галльской войне; эта простая, без выкрутасов латынь могла из кого угодно выбить вычурную поэтическую дурь, а в библиотеке палаццо Санта-Мария имелся том «Commentarii de Bello Gallico»[68]68
  «Записки о галльской войне» (лат.).


[Закрыть] с роскошными гравюрами. Ещё больше, чем толедские клинки, спрятанные в моём поясе, за голенищами сапог и в потайных ножнах у запястий, меня интересовали хорошие книги.

– О Боже на небесах, Боже на небесах, спаси нас от этого ужасного дня! – донеслось до меня горестное бормотание, когда я входил в апартаменты, которые Папа велел перестроить для себя из старых и затхлых покоев Ватикана. – Gott in Himmel[69]69
  Боже на небесах (нем.).


[Закрыть], это конец, это конец всему!

– Герр Бурхард, – приветствовал я папского церемониймейстера. – Что с вами? Что вас так беспокоит?

Низенький немец, одетый в пыльную чёрную сутану и квадратную шапку, нахлобученную на торчащие курчавые волосы, помахал зажатыми в кулаке листками со списками.

– Просто-напросто конец всякому порядку и благоразумию на земле, вот и всё! Gott in Himmel!

Это могло означать всё, что угодно: что сопровождающие невесту дамы опоздали, что Папа надел туфли не того цвета или что пажи вошли в зал без перчаток. За последние месяцы я хорошо узнал Йоханна Бурхарда, в основном потому, что он вечно суетился, как будто у него загорелись волосы или вот-вот наступит конец света или же и то и другое вместе, и посему ему обычно требовался кто-то, кому можно было поплакаться.