Текст книги "Змей и жемчужина"
Автор книги: Кейт Куинн
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)
– Хорошо, скрывайте, кто ваш любовник, если хотите. – Мадонна Джулия откинула голову назад – её влажные волосы тоже заскользили назад по широким полям шляпы – и принялась влажным полотенцем стирать с лица отслаивающуюся маску. – Но я хочу вам заметить, что Витербо – идеальное место для любовных свиданий и что мы отправляемся туда уже послезавтра. Любовь среди свежих ветерков и аромата растущих везде цветов! Давайте все приготовимся к свиданиям, ладно? Пиа, тебе нужна хорошая маска из тимьяна и инжира, чтобы вылечить тот солнечный ожог, который ты получила на рынке... Пантесилея, если хочешь по-настоящему отбелить зубы, чтобы они казались белоснежными на фоне твоей прелестной оливковой кожи, используй пасту из мяты и розмарина... а вам, Кармелина, необходим компресс из молока с огурцами и петрушкой на горячем полотенце – это верное средство для смягчения кожи...
ЛЕОНЕЛЛОКо мне из сумрака приближался мужчина в маске.
Я рывком сел прямо на моей каменной скамье у стены, и дыхание моё пресеклось. «Он узнал, – подумал я вопреки всякой логике. – Он узнал, что я задаю вопросы, услышал, что я навожу справки о женщинах, которые перед смертью были пригвождены к столам». Говорят, любопытство до добра не доводит. До чего же оно доведёт меня? Dio.
У меня мелькнула мысль: интересно, мои ладони он тоже пригвоздит ножами к полу, перед тем как отогнуть мою голову назад, чтобы обнажить горло?
Возможно, мои мысли и застыли, но мои руки – нет. Нож из моей манжеты мгновенно очутился в одной руке, а нож из-за голенища скользнул в другую, когда ко мне бесшумною походкой приблизился человек в чёрном с блестящими в прорезях полумаски тёмными глазами.
– Не убивайте меня, маленький человек-лев, – молвил из-под маски Чезаре Борджиа. – Мой отец бы вас за это не поблагодарил.
Сын Папы отбросил маску, открыв худое, как у всех Борджиа, лицо. Но даже когда на нём ещё была маска, я должен был бы узнать его аккуратно подстриженную золотисто-рыжую бородку, змеиную грацию движений и вечно сопровождающую его тень – пустоглазого Микелотто. «Это всего лишь Чезаре Борджиа», – подумал я, но мои руки почему-то не хотели выпускать толедские клинки. Мне пришлось заставить себя вернуть один нож за голенище сапога, а другой – в манжету, и, посмотрев вниз, я заметил, что мои пальцы дрожат.
– Зачем вы надели маску, ваше превосходительство? – спросил я, и услышал свой голос, невозмутимый и холодный, отдавшийся странным эхом в лишённой окон комнате со сводчатым потолком. – То есть, ваше высокопреосвященство. Примите мои извинения – я пока ещё не привык к тому, что вы кардинал. – И весь Рим тоже пока ещё не привык. Папа раздал красные шапки группе своих сторонников, чтобы в коллегии кардиналов у него стало больше голосов; такие вещи в папской политической кухне были обычным делом – если не считать того, что одним из новых кардиналов был его собственный сын, которому к тому же было всего восемнадцать лет...
– Я и сам ещё не привык к кардинальской шапке. – Кардинал Чезаре Борджиа окинул взглядом каменные своды, освещённые восковыми свечами и отбрасывающие странные дрожащие тени на скамьи у стен. – А маску я надел, потому что люблю время от времени совершать долгие верховые прогулки, и будет лучше, если враги моего отца не будут знать, что могут застать меня почти без охраны.
– А как насчёт ваших собственных врагов? – Я сам не ожидал, что задам этот вопрос.
Он улыбнулся.
– У меня нет врагов.
Ну, разумеется.
– Вы приехали из Рима, ваше высокопреосвященство?
– Да. Я привёз кое-какие новости от послов Испании и Франции.
– Много миль в седле лишь для того, чтобы сообщить кое-какие новости?
– Я же сказал, что люблю долгие верховые прогулки.
Да, сказал. Чезаре Борджиа часто бывал один, сопровождаемый и охраняемый только Микелотто. В этом он сильно отличался от своего брата, который никогда никуда не выходил без своры головорезов и прихлебателей, и от своей сестры Лукреции, всегда выходившей из дома не иначе как в сопровождении Джулии Фарнезе, мадонны Адрианы и ещё полудюжины хихикающих женщин. Но старший сын Папы явно предпочитал обходиться без компании.
Точно так же, как и я сам. Будучи по натуре своей одиночкой, я хорошо понимал других одиночек и знал, что они стараются довольствоваться обществом самих себя.
«Чем же вы занимаетесь все эти одинокие часы, ваше преосвященство?»
Он уже снял свои перчатки для верховой езды, бросив их на скамью, стоящую у стены, и отпустил Микелотто.
– Его Святейшество здесь?
– Да, он с мадонной Джулией. Теперь, когда жара спала, она уговорила его искупаться в термальных водах. Возможно, он там задержится.
С той стороны двери доносился тихий журчащий смех моей хозяйки и плеск воды. Горячие воды Витербо были известны давно – здесь, в целебных серных источниках под открытым небом, купались ещё древние римляне, насмешничая на своей чёткой звучной латыни, так не похожей на ленивый вульгарный итальянский. Папа Николай V приказал построить здесь огромный купальный дворец, и теперь вместо ясного солнечного неба и качающихся деревьев над головой у нас была громада из мрамора и простого камня с зубчатыми стенами и бойницами. Теперь, чтобы добраться до горячих парящих источников, обёрнутые полотенцами купальщики спускались по пологим лестницам и ходили по большим сводчатым залам. Джулия Фарнезе с озорным смехом протащила своего любовника-Папу через арочные двери, отослав его свиту прочь лёгким движением своей маленькой белой ручки, после чего двери закрылись, заглушив визг, который она издала, когда святой отец скинул с себя рубашку, обнажив смуглую бычью грудь, и бросил мадонну Джулию в пузырящийся бассейн. После отъезда герцога Гандии в Испанию они вроде бы поссорились, но потом, похоже, помирились.
– А где остальные? – спросил Чезаре Борджиа, оглядывая сводчатый предбанник. – Где свита Его Святейшества? – Вдоль стоящих у стен скамеек были разбросаны оставленные камзолы, рубашки, пояса, башмаки, пачка белоснежных полотенец, тут же, на скамье, лежала шахматная доска и стоял графин вина. Я сидел в одиночестве на сложенном плаще под серебряным канделябром, и на колене у меня обложкой вверх лежала раскрытая книга.
– Они отправились к соседним источникам, поскольку Его Святейшество дал понять, что не желает никого из них видеть в этом. – Я лениво передвинул на шахматной доске пешку. Последние игроки оставили свою игру на середине; чёрные были в восьми ходах от победы.
– Вам не нравятся бани, мессер Леонелло? – Чезаре Борджиа небрежно сбросил с плеч плащ, уронив его на пол рядом со своей маской.
– Я впервые убил человека, когда был в парной, – неожиданно для себя сказал я. – С тех пор мне они не нравятся.
– Что вам не нравится – сидеть в парной или убивать людей?
– И то и другое.
Он плюхнулся на скамью рядом со мной. Я подвинул на доске ещё одну пешку, а Чезаре Борджиа пристально всмотрелся в расстановку фигур.
– Чёрным осталось девять ходов до победы.
– Восемь.
– Сыграйте со мной.
Это не было просьбой.
– С удовольствием, ваше высокопреосвященство.
Из-за закрытых на щеколду дверей купальни слышался басистый смех Папы, а я сидел в предбаннике с его сыном, глядя, как он быстро расставляет на доске шахматы заново.
– Чёрные или белые? – спросил я и почувствовал, как во рту у меня отчего-то пересохло.
В полумраке комнаты блеснули его белые зубы.
– Чёрные.
Я повернул доску. Белые шахматы, вырезанные из слоновой кости, застывшие напротив чёрных, вырезанных из чёрного дерева... но перед моими глазами стояла другая картина – кровь, засохшая в ямочке на лице убитой милой девушки... и чёрная маска, лежащая на каменном полу.
Я сделал глубокий вдох и двинул свою первую пешку.
– Давайте, – молвил я. – Спрашивайте.
– Спросить что?
– Действительно ли я впервые убил человека в парной? – Чезаре Борджиа был умён; мне никогда не удастся повернуть наш разговор в нужное мне русло, если я не сумею возбудить в нём любопытство.
– Хорошо, мессер Леонелло. – Навстречу моей белой пешке сын Папы двинул свою, чёрную. – Так это правда?
– Да. Мне тогда было семнадцать. Он выследил меня после игры в карты. Я выиграл последние скудо, остававшиеся в его кошельке, и он был в бешенстве.
– Вы убили его ножом? – Против белых двинулась ещё одна чёрная пешка.
– Да, но сделал это неуклюже – он поскользнулся на мокром полу, упал и оказался достаточно низко, чтобы я мог его заколоть. Я колол его ножом, пока он не сделался похож на кусок сыра. – Я двинул вперёд коня. – Плохой способ.
– Годится любой способ, если вы остались невредимы.
– А как впервые убили человека вы, ваше высокопреосвященство?
– Я духовное лицо, моё оружие – слово, а не нож. – Чезаре пошёл слоном.
– Но вам доводилось убивать. – Я старался не смотреть на валяющуюся на полу маску. Но я всё равно видел её, видел очень ясно. – У человека, который хотя бы один раз убил себе подобного, особый взгляд.
Он мгновение смотрел на меня, потом пожал плечами.
– Я убил разбойника. Он хотел отобрать мой кошелёк.
– И вы тоже убили его ножом?
– Да, но сделал это неуклюже. – В полутьме снова блеснули его зубы. – Я сумел перерезать ему горло только с четвёртой попытки. Но мне было тогда всего лишь шестнадцать.
– Вы были очень молоды.
– Мы, Борджиа, быстро взрослеем и стареем. – Он пошёл ферзём. – У нас нет иного выбора. Мы все умираем молодыми.
– Но ваш отец не умер молодым и не постарел. – Из-за закрытых на щеколду дверей, словно в подтверждение моих слов, вновь раздался раскатистый хохот, сопровождаемый грудным журчащим смехом Джулии. Судя по его мощному хохоту, Родриго Борджиа был не только жив, но и полон сил.
– Он исключение из семейного правила, – сказал Чезаре. – Мой старший брат Педро Луис умер молодым. И одна из моих единокровных сестёр в Испании – тоже. – Он сказал это так, словно их печальная участь нисколько его не волновала. – Полагаю, следующим буду я.
– Быть может, вам следовало позволить тому разбойнику вас убить.
– Я надеюсь умереть более достойно.
– Мы все надеемся умереть достойно. – Я погладил ферзя, но пошёл слоном. – Скажите, почему вы убили того разбойника? Ведь вы наверняка могли его просто прогнать.
– Он меня разозлил. К тому же мне хотелось узнать, как это бывает.
– Убивать?
– Да. Я тогда подумал, что большинству из нас рано или поздно приходится кого-нибудь убить. Так почему бы не сделать это прямо сейчас?
Он взял одну из моих пешек...
Я взял его коня.
– А вы помните его лицо?
– Нет. А вы помните лицо того, кого вы убили в бане?
– Я никогда не запоминал лица мужчин, которых я убивал. – Это правда. Я длинно присвистнул, словно предавшись воспоминаниям, и постучал по короне ферзя. – Кого я помню, так это женщину. – Неправда.
– Женщину?
– Шлюху, – солгал я, запинаясь, словно мне было не по себе от дурных воспоминаниям. После того как мы переспали, она попыталась меня ограбить. Карлика все пытаются ограбить. Я начал с нею бороться, и она достала нож. Я вырвал его у неё... – Я пожал плечами. – Женщины умирают не так, как мужчины.
– В самом деле? – Чёрная ладья съела моего коня.
Я понятия не имел, так ли это на самом деле, и отнюдь не желал проверить эту теорию на практике.
– В самом деле, – с горьким смешком солгал я. – Эта сучка заслужила смерть, но я всё равно до сих пор помню её лицо. А вы когда-нибудь убивали женщину?
В сводчатой комнате этот вопрос упал, словно упавшая в лужу капля, от которой пошли круги.
– Нет, – весело сказал Чезаре Борджиа, двигая своего короля. – Женщины не стоят тех усилий, которые тратятся на убийство.
– Некоторые могут с вами не согласиться. А вы нашли того, кто распял этих шлюх на столах?
– Пока толпа из-за них не волнуется и народ не судачит о том, что кто-то приносит жертвы Сатане, не всё ли равно, найдём мы его или нет? В конце концов, это всего лишь шлюхи.
– Конечно, – согласился я. – А сколько всего их было?
– Думаю, две.
Насколько я смог выяснить, тихо и дотошно расспросив стражников семейства Борджиа, ленивых, праздных городских блюстителей порядка и хозяев таверн, в которых нашли тела, всего женщин было четыре. Четвёртой была девушка, которая погибла недавно... третьей – знакомая Кармелины, торговка фруктами Элеонора, – она погибла незадолго до свадьбы Лукреции Борджиа... второй – девушка, убитая через несколько лет после Анны, о которой до своих расспросов я даже не знал.
– Да, всего лишь шлюхи, – повторил за ним я. – Так не всё ли равно?
Чёрные глаза Чезаре Борджиа встретились с моими над шахматной доской. Я ласково улыбнулся.
– Вы сейчас были невнимательны, маленький человек-лев, – молвил он и взмахнул над доскою своей красивой рукой. – Думаю, мне до победы осталось всего шесть ходов.
– Это точно. – Я движением пальца повалил своего короля. – Ещё партию, ваше высокопреосвященство? И вы, возможно, расскажете мне о новостях от французского и испанского послов...
Мы спокойно вели лёгкую беседу, пока я заново расставлял на доске фигуры и пока мы играли. Угрозы из Франции; их король грозил вторжением, настаивая на своих претензиях на Неаполь.
– А из Испании пришли ещё более серьёзные новости – Хуан явился в Барселону и уже ухитрился всех там оскорбить. Ходит по улицам, распутничая, дерясь и убивая бродячих собак. Думаю, наш святой отец скоро напишет Хуану гневное письмо.
– Наверняка.
Вторую партию я выиграл. Чезаре Борджиа встал и потянулся, точно большой кот.
– Вы хорошо играете в шахматы, мессер Леонелло. Вы играете, как играл бы древний римлянин – окружаете фигуры вашего противника и проводите молниеносные атаки из арьергарда.
– А вы, ваше высокопреосвященство, играете как испанец. Никогда не отступаете, никогда.
Он улыбнулся. Я тоже улыбнулся.
– Похоже, La Bella до самого вечера не выпустит моего отца из своих коготков, – заметил он. – Как она ещё его не уморила?
Не говоря больше ни слова, кардинал Борджиа вышел вон. На руке его болталась чёрная полумаска.
Я взял с шахматной доски вырезанного из чёрного дерева слона, поставил его на ладонь. И с нарастающим охотничьим азартом, который я впервые почувствовал, когда гнался за убийцами Анны, подумал: а не нашёл ли я третьего душегуба.
Того, что был в маске.
ГЛАВА 11
ДЖУЛИЯ
– Видишь? – Я прижалась спиной к спине Лукреции и положила ладонь на наши головы. – Ты теперь выше меня. Со дня свадьбы ты подросла. – Правда? – Узкое личико Лукреции просияло. – А мне казалось, что мои платья стали короче...
– Мы нашьём на подолы всех твоих платьев вышитые полосы ткани, – пообещала я. – Это даст тебе несколько дюймов, чтобы прикрыть туфли и к тому же так платья будут казаться новыми. – Я повернулась к двум модисткам, что хлопотали здесь же с образцами тканей и булавками во рту. – И не забудьте также перешить и её корсажи! Расставьте шнуровку и сделайте ещё одну вытачку под грудью. Рост – это не единственное, что у тебя увеличилось, – сказала я Лукреции.
Она посмотрела на свои небольшие груди, которые вдруг появились совсем недавно и были встречены с восторгом.
– Вы растёте не слишком быстро! – обвинила она их, но тут же блаженно вздохнула, когда модистки подошли к ней с висящими на руках образцами узорчатого бархата и начали прикладывать их к её телу.
Мне моя комната больше всего нравилась именно такой: разложенные там и сям в красивом, уютном беспорядке платья, перебирающие их швеи и служанки, щебечущие, словно птички, вертящаяся в середине всего этого мечтающая Лукреция и конечно же сетующий на что-то Леонелло.
– Я вам не вешалка, – пожаловался мой телохранитель, стряхивая с вытянутых ног в видавших виды сапогах повиснувший на них рукав. – Может, вы, дамы, всё-таки перестанете вешать на меня свою одежду? Dio. – Его мрачный вид совершенно не вязался с суетой модисток, носящихся с иголками, булавками и шелками, и он, пробормотав ругательство, вернулся к своей книге.
В начале ноября мы все вернулись из Витербо в Рим; в Рим, где наконец-то стало прохладно, и студёный ветер трепал гриву моей чудесной серой кобылы, когда я рысью въезжала в городские ворота, окружённая кольцом стражи. Даже в палаццо было теперь холодно, несмотря на горячие угли в жаровнях и на закрывавшие все окна тяжёлые ставни, и ночью я больше не надевала лёгких полупрозрачных рубашек, а облачилась в длинное подбитое соболями одеяние. Может быть, моя постель казалась холодной просто потому, что она была пуста. Мой Папа отослал нас обратно в Рим, но сам отправился по какому-то папскому делу в Питильяно. Правда, письма, которые он мне посылал, были достаточно горячи, чтобы согреть меня. Теперь, когда я сдалась и более не настаивала, чтобы Родриго дал Лауре свою фамилию, он снова был полон нежности и страсти – так он извинялся за нашу произошедшую из-за этого ссору. Конечно, он никогда не станет по-настоящему извиняться, но ведь могущественные люди никогда не просят прощения, верно?
– Я действительно выше тебя! – Лукреция улыбнулась мне, когда модистки начали снимать с неё мерки для удлинения подола. – Ты думаешь, я выше Санчи Арагонской?
– Неаполитанский посол сообщил, что она небольшого роста. – Мы с Лукрецией жадно глотали каждую новость, поступающую о Санче Арагонской – шестнадцатилетней внебрачной дочери будущего короля Неаполя, которая должна была стать невестой маленького Джоффре Борджиа, звеном, которое свяжет Неаполь с интересами моего Папы. О свадьбе должны были объявить только на Рождество, но Рим уже полнился слухами.
– Говорят, она хорошенькая... – Лукреция, хмурясь, посмотрела на свою грудь. – И соблазнительно пышная!
– Но она чернявая. – Я обняла Лукрецию за талию, держа перед нашими лицами украшенное резьбой ручное зеркальце. – Так что мы, две красавицы-блондинки, сможем справиться с нею в два счёта. И потому тебе надо обязательно сшить себе на свадьбу Джоффре новое платье. Новые подолы на старых платьях – это хорошо для повседневной носки, но на свадьбу Джоффре и Санчи явятся все сколько-нибудь важные персоны, и я не позволю, чтобы тебя затмила какая-то низенькая неаполитанская брюнетка. Я думаю, тебе надо будет сшить наряд из бледно-зелёного шёлка с рукавами из серебряной парчи, чтобы ты выглядела как русалка...
Лицо Лукреции, отражённое в зеркале, просияло, но лишь на мгновение.
– Как ты думаешь, мой отец позволит моему мужу Джованни Сфорца сопровождать меня на свадьбу? – нерешительно спросила она.
– Ты можешь его об этом попросить, – не задумываясь, ответила я. – А теперь померяй вот это платье с парой жёлтых рукавов.
– Я просила! А он говорит, что мой муж должен держаться от меня подальше, пока я достаточно не подрасту. Но я уже выросла! Мне уже четырнадцать лет, и я выше тебя!
Служанки переглянулись, и сделала им знак отойти. Лукреция сердито вытерла глаза тыльной стороной руки. Леонелло, сидя в своём углу и не слушая нас, перевернул страницу книги, а я тем временем продолжала натягивать на руку Лукреции жёлтый рукав.
– Отцы не всегда сразу замечают, что их дочери уже превратились в женщин, – успокаивающе прошептала я.
– Я графиня Пезаро, а между тем я не жила со своим мужем даже под одной крышей, не говоря уже о том, чтобы делить с ним постель. – Лукреция выпятила нижнюю губу. – Я замужняя женщина, но я всё равно живу в доме моего отца, делая переводы с греческого, уча французские глаголы и – и песни Машо. Я уверена – все надо мною смеются! Все думают, что мой муж меня не хочет, – они считают, что он не желает видеть меня в Пезаро, либо потому, что я некрасива, либо потому, что я незаконнорождённая.
– Чушь! – Я начала завязывать шёлковую шнуровку рукава, вытягивая газовую нижнюю сорочку сквозь модные разрезы. – Я следила за ним на твоей свадьбе, и могу сказать, что при виде тебя у него округлились глаза.
– Катерина Гонзага говорит, что он смотрел на тебя!
– Катерина Гонзага – дура. – Я пальцем приподняла подбородок Лукреции. – Через несколько недель Джованни Сфорца посетит нас с визитом – вот тогда ты сама увидишь. Он будет так упорно глазеть на тебя через стол, что меня даже не заметит. «А если он будет пялиться на меня, – про себя подумала я, – то я подхвачу кашель и буду оставаться в своей комнате, чтобы дать молодожёнам поговорить за ужином с глазу на глаз».
– Но когда он будет у нас с визитом, ему ведь не разрешат остаться на ночь, верно? – Лукреция глядела на меня, теребя свою манжету.
– Нет, – подтвердила я, беря второй жёлтый рукав и подходя к ней с другой стороны. Я уже получила по этому поводу вполне недвусмысленные инструкции от Его Святейшества.
«Ни в коем случае не пускай этого головореза Сфорца в постель моей дочери, – написал он мне из Питильяно. – Я хочу, чтобы они пока не вступали в фактические брачные отношения, – и мне плевать, если он пылает к ней страстью, он, чёрт возьми, вполне может и подождать».
– Ну, пожалуйста, замолви за меня словечко, – взмолилась Лукреция. – Попроси отца позволить мне стать настоящей женой.
– Я попрошу, – обещала я, но надежды, что Родриго согласится, почти не было. Мой Папа бывал иной раз упрям как бык.
Но с другой стороны, такой же упрямой была и его дочь. Её нижняя губа воинственно выпятилась.
– Я сошью себе новое платье не только для свадьбы Джоффре, но и для визита моего мужа, – решила она. – Что-нибудь завлекательное, чтобы выглядеть старше. Я внушу ему такую страсть, что наутро он увезёт меня на своём коне в Пезаро, что бы там ни говорил мой отец.
– Если он попробует это сделать, папская стража его тут же убьёт, – не отрываясь от своей книги, сказал Леонелло.
– Тогда он умрёт, а я уйду в монастырь, – мрачно сказала Лукреция. – Лучше уж я стану монахиней, чем позволю Санче Арагонской смеяться надо мною из-за того, что я всё ещё жена-девственница.
– Это она будет женой-девственницей, – сказала я, бросая из-за спины Лукреции предостерегающий взгляд на моего телохранителя. – Ведь она выйдет замуж за Джоффре, а ему, хоть он и милый мальчик, всего одиннадцать лет, и он никак не сможет скоро вступить с нею в фактические брачные отношения. Так что женой-девственницей останется Санча, и она не посмеет из-за чего бы то ни было смеяться над тобой.
– Правда? – Её маленькая белокурая головка повернулась ко мне, и я в который раз залюбовалась её изящной длинной шеей. Черты её лица были мелкими, глаза – не чисто голубыми, а серо-голубыми, её кожа имела склонность к прыщам, но благодаря её лебяжьей шее каждый поворот её головы был исполнен грации.
– Правда, – ответила я ей. – А если тебе хочется выглядеть старше и показаться Джованни Сфорца более искушённой, думаю, мы это устроим. Давай посмотрим. – Я принялась просматривать образцы тканей. – Тёмно-зелёный шёлк... нет он будет тебя бледнить. Жёлтый бархат – тоже нет, этот цвет слишком близок к цвету твоих волос. Розовая узорчатая парча – решительно нет, это для совсем юных девиц. – В моём распоряжении имелась целая группа модисток, которые одевали меня одну, и столько образцов тканей и вышивок, что хватило бы на сотню платьев. Респектабельные женщины Рима ни за что не стали бы со мною разговаривать или даже идти по той же стороне улицы, что и я, однако они проявляли живейший интерес к тому, во что я была одета. А если я была законодательницей моды, надо было делать это хорошо, поэтому ныне я тщательно продумывала фасон, цвет и отделку каждого нового платья; не то что в те дни, когда я просто надевала что-нибудь миленькое и считала, что мой туалет завершён. Разумеется, теперь я могла использовать свои знания и опыт, чтобы помочь Лукреции. – Нам нужно создать для тебя новый образ, – объявила я. – Такой, который покажет, что ты уже выросла. Для чёрного ты ещё слишком молода, но может быть, тёмно-синий... – Я набросила ей на плечи тонкий французский шёлк. – Да, это как раз то, что нужно.
– Вот с таким вырезом? – Лукреция оттянула корсаж на своей груди вниз.
– Нет, вот с таким. – Я вернула её корсаж на место. – Но мы отделаем его чёрным французским кружевом, так ты будешь казаться искушённей. Надеюсь, французы не станут вторгаться в Неаполитанское королевство; тогда мы не смогли бы достать это кружево.
– Упаси бог, как это можно, чтобы вы, дамы, остались без кружева, – из-за своей книги сказал Леонелло, но мы с Лукрецией не стали обращать на него внимания.
После того как модистки ушли, я усадила Лукрецию на стул и занималась её внешностью час – придала форму её бровям и показала ей, как использовать пудру, чтобы скрыть красные прыщики, которые иногда появлялись на её коже.
– Думаю, если на свадьбу Джоффре ты наденешь бледно-зелёное, то я буду одета в платье цвета морской волны. Никто не сможет соперничать с двумя эффектными блондинками, одетыми в похожие цвета. Рядом с нами Санча Арагонская будет выглядеть как какая-нибудь неаполитанская растрёпа.
– На самом деле я вовсе не хочу, чтобы она была уродиной, – захихикала Лукреция, к которой вернулась её всегдашняя жизнерадостность. – Джоффре заслуживает красивой жены.
– Конечно, – согласилась я. – Но при условии, что она всё-таки менее красива, чем ты. А теперь втяни щёки – я покажу тебе, как надо румяниться, чтобы твои скулы казались выше. Имей в виду, достаточно одного мазка – мы же с тобой не хотим, чтобы румяна заметил Его Святейшество. Он отлучит меня от Церкви, если я накрашу его дочь как куртизанку. Мужчинам бесполезно говорить, что такая светлая кожа, как наша, нуждается в небольшом подкрашивании. Мужчины в этом ничего не понимают, тем более если они служители Церкви...
– Вы были с нею очень добры, – заметил Леонелло, когда Лукреция, порозовевшая и сияющая, наконец убежала, чтобы попрактиковаться в танцах, поскольку я сказала ей, что даже её отец не станет запрещать ей танцевать с Джованни Сфорца.
– В самом деле? – Я сделала служанкам знак выйти и обняла высокую резную спинку стула. Мне внезапно надоела женская суета. – А я сомневаюсь.
– Эта девочка всю свою жизнь прожила в тени всех этих властных братьев и ещё более властного отца. Не говоря уже о своей стерве-матери – по-моему, такая мать хуже, чем никакой. – Леонелло посмотрел на мой расписной потолок. – У неё нет сестёр, и в её окружении долго вообще не было женщин, кроме мадонны Адрианы, а та всегда принимает сторону её отца. Но теперь рядом с нею находитесь вы, самая красивая и знаменитая женщина в Риме, и вы могли бы отмахнуться от неё, как от надоедливого щенка, но вы этого не делаете. Вместо того чтобы отшить её, вы помогаете ей стать женщиной.
– Всё-таки не настоящей женщиной. – Я положила голову на сложенные на столе руки. – Я не могу помочь ей стать настоящей женой, как она хочет. Но с другой стороны, я и сама не настоящая жена, так как же я могу помочь в этом ей?
– Может, вы хорошенько попросите Его Святейшество, встав на свои украшенные ямочками колени?
– Откуда вам известно, что у меня на коленях ямочки? – в смущении спросила я.
– Я подслушал, как ваша служанка Таддеа за пять скудо рассказывает стражнику, как вы выглядите, когда принимаете ванну.
– Я поговорю с ней, – без особого негодования сказала я. Мои служанки любили меня, они болтали и сплетничали со мною, но все они бесстыдно злоупотребляли моим доверием – крали мою косметику, носовые платки, туфли и другие мелкие вещи из моего гардероба, думая, что я их не хвачусь, и продавали пряди моих волос для любовных сувениров. Чаще всего я притворялась, будто ничего не замечаю. Как я могла винить их в том, что они, когда представляется такая возможность, зарабатывают на стороне? Сама я родилась в богатой семье и могла жить в достатке, а у моих служанок было только их жалованье (притом моя свекровь платила самое скудное жалованье в Риме). Так что если Пантесилея крала мои духи, а Таддеа за несколько лишних монет рассказывала кому-то, как я выгляжу, когда принимаю ванну, то и на здоровье. – И с Папой я поговорю тоже, – добавила я. – Заступлюсь перед ним за Лукрецию, хотя это ничего не даст. Его решение непоколебимо. Он не желает, чтобы этот брак был осуществлён фактически.
– Ну, разумеется. – Леонелло заложил книгу на том месте, где читал, и отложил её в сторону. – Если Лукреция останется девственницей, он всегда сможет аннулировать этот брак, чтобы заключить новый, более выгодный.
– Если Лукреция останется девственницей, то она по-прежнему будет в первую очередь дочерью Его Святейшества, а не женой Сфорца.
– Я вижу, ваша хорошенькая головка годится не только для того, чтобы на ней росло огромное количество волос.
– Вы невыносимы, – сказала я, однако рассмеялась. Я нисколько не возражала против грубости, которой отличался мой телохранитель. Напротив, я находила её забавной и освежающей после медоточивых комплиментов всех тех, кому что-то от меня было надо. – Встаньте, Леонелло.
– Зачем?
– Затем, что я хозяйка этого дома, и я так велю.
– Мне платят за то, чтобы я вас защищал, а не за то, чтобы я вас слушался.
– Я обижусь, – предупредила я. – Вы же не хотите, чтобы я надулась? Святой отец говорит, что мой надутый вид может сокрушить любые городские ворота.
– Кто я такой, чтобы противоречить святому отцу?
Леонелло встал, и я взяла мерную ленту, которую оставила на столе одна из моих модисток.
– Раскиньте руки, – велела я и измерила длину его руки.
– Вы измеряете меня, чтобы растянуть на дыбе? – поинтересовался он, пока я мерила окружность его запястий и груди и длину его спины. – Уверяю вас, в этом нет нужды. Если вы желаете наказать меня за грубость, вам достаточно запретить мне пользоваться библиотекой.
– Я обещала вам новую ливрею, – ответила я. – Вы меня позорите этими вашими поношенными сапогами и камзолом, который вам велик. Я устанавливаю моду в Риме, и я не желаю, чтобы мой авторитет подрывал плохо одетый телохранитель.
– Dio, кому какое дело, во что я одет? Никто никогда этого и не заметит.
– Чепуха, вы могли бы прекрасно выглядеть, если бы только захотели. Все служанки сходили бы по вам с ума. – Я подумала о Кармелине, которая смущённо отводила глаза, когда я задавала ей вопросы про Леонелло. – Возможно, вы могли бы кое-что для меня сделать, после того как я закончу вас измерять, – с невинным видом добавила я. – Не могли бы вы сходить на кухни и поговорить с синьориной Кармелиной?
– И о чём вы мне прикажете говорить с нашей вспыльчивой кухаркой? – Ага, в его карих глазах зажёгся интерес – и мне это доставило немалое удовлетворение. Кармелина была по-своему импозантной женщиной, не хорошенькой – для этого у неё было слишком длинное лицо, и к тому же она почти всё время хмурилась – однако у неё были красивые тёмно-карие глаза, вспыхивающие при каждой смене настроения, и от неё всё время дразняще пахло корицей, мёдом или полынью. И ополаскиватель из розмарина, которым я заставила её воспользоваться, помог ей обуздать чрезмерную пышность её курчавых волос. Я дала ей целую склянку и заставила её поклясться душой святой Марфы, что она будет им пользоваться.
