Текст книги "Змей и жемчужина"

Автор книги: Кейт Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

– Не можешь же ты думать – да как ты смеешь... – Злые слова жгли моё горло, точно горячие искры, но прежде, чем я сумела собрать их воедино, мой Папа оборвал мою речь.

– Да кто вбил в твою голову эту глупую идею насчёт фамилии Лауры?

– Ваноцца. Она сказала, что ты мог бы обойти закон, если бы захотел. И она права, ты мог бы это сделать!

Он лающе расхохотался.

– Эта моя жена любит вмешиваться во что не просят.

Я соскочила с кровати, прикрывшись волосами вместо халата.

– Жена?

– Она жила со мной целых десять лет, Джулия. Она была мне женой во всём, кроме имени.

– А кто же тогда я? – с гневом бросила я.

– Неважно. – Родриго рукой взъерошил волосы на своей голове. – Закон есть закон, Джулия, и я не стану его изменять, чтобы дать своё имя плоду твоей глупости.

– Она никакой не плод! – вскричала я. – Она Борджиа! Один раз с Орсино, всего один раз против всего того, что у нас...

– Я не желаю ничего о нём слышать! – рявкнул Родриго, и я бы вздрогнула от прозвучавшей в его голосе ярости, если бы она внезапно не стала мне совершенно понятна.

– Неужели ты думаешь, будто я когда-нибудь предпочту Орсино тебе? Только потому, что он молод и... Я почти сказала «красив», но это было бы с моей стороны нетактично. – Только потому, что он молод? Ты поэтому ничего мне не сказал после того, как Адриана рассказала тебе, что я была с ним близка?

Он отрицательно мотнул головой и что-то буркнул, но при этом не стал встречаться со мною взглядом.

– Родриго. – Я обхватила большую руку моего Папы обеими своими руками, и моё страдающее сердце немного смягчилось, хотя пульс по-прежнему часто бился от возмущения. – Родриго, ты же знаешь – тебе нечего бояться в том, что касается его. Я бы...

– Мы Папа, Джулия Фарнезе, и мы ничего не боимся. – Он вырвал свою руку из моих и стремительно повернулся, точно бык, который вот-вот выбежит на арену. И, о Пречистая Дева, это был дурной знак, что он начал называть себя папским «мы». – Уже поздно. У нас есть работа. До свидания.

Я чувствовала себя так, словно он меня ударил. Глаза мои наполнились жгучими слезами, сердце болезненно сжалось, но я его обуздала.

– А Лаура? – не удержавшись, прошептала я.

– Останется Орсини. – Родриго посмотрел на меня через плечо, и в его глазах блеснула сталь. – Право, Джулия, тебе очень повезло, что ты родила девочку. Если бы у тебя родился сын, я бы гневался на тебя намного сильнее!

– Ваше Святейшество, – с трудом, бесцветным голосом произнесла я, стараясь скрыть, как больно его слова меня ранили. Он гневно дёрнул челюстью, этот жест был нисколько не похож на прощальный и тем более – на нежный поцелуй, с которым он обыкновенно от меня уходил, и я стояла, обхватив себя руками, замёрзшая, голая и несчастная, когда за ним захлопнулась дверь. Я зажмурила глаза, ощутив, как горючие слёзы обжигают мои щёки. Мой Папа дарил мне жемчуга и бриллианты и бархатные платья, он подарил мне серебряное зубное кольцо для Лауры и красную кардинальскую шапку для моего любимого брата – но он отказался дать моей дочери своё имя.

Что ж, видно, даже Венера Ватикана не может получить всё.

ГЛАВА 10

Лучше, чтобы тебя не любили, а боялись.

Макиавелли

КАРМЕЛИНА

– Ты, – сказала я Бартоломео, – меня позоришь. Ты недостоин даже мести полы в моей кухне. Ты пятнаешь доброе имя всех хороших поваров в мире и умрёшь жалким неудачником, который не умеет даже как следует сварить яйцо.

Нет нужды говорить, что я была в восторге от своего нового ученика.

– А что с ним не так? – Бартоломео удручённо уставился на переваренное яйцо, лежащее перед ним, как небольшой камень. – Я видел, как их варит моя матушка...

– Смотреть и варить самому – это совершенно разные вещи. – Может быть, маленькие мальчики и наблюдают на кухне за своими матерями, но они не обращают особого внимания на то, что именно те делают, и в самом деле, с какой стати им обращать внимание? Большинство мальчиков не собираются быть поварами. Когда они приходят ко мне учиться, у них нет знания основ, какое есть в этом возрасте у девочек, потому что любая девочка с младенчества знает, что ей предстоит быть хозяйкой на кухне своего будущего мужа. Я настаивала на том, чтобы все мои ученики начинали с основ. Вернее, ученики Марко, но поскольку учила их я, пока Марко занимался планированием меню, я могла делать это по-своему. (А половину времени и меню планировала я). Юный Бартоломео выглядел униженным, когда я учила его, как правильно держать нож или взбивать сливки, особенно видя, что остальные ученики и подмастерья его возраста раскатывают сдобное тесто или взбивают соусы и смеются над ним, но небольшое унижение полезно для души. Я была уверена, что святая Марфа со мной бы согласилась. От неё, в конце концов, осталась только высохшая рука, живущая в коробке из-под специй, и она, похоже, нисколько против этого не возражала.

– Яйцо должно вариться ровно столько, сколько надо, чтобы прочесть Credo[93]93
  Т. е. Символ веры.


[Закрыть], и не больше. Прямо из книжки рецептов моего отца: страница 398, параграф «Постные блюда». Я бросила Бартоломео ещё одно яйцо, и он с трудом его поймал, прижав к своей испачканной мукой рубашке. – Попробуй ещё раз.

Он шумно выдохнул и бросил яйцо в котелок.

– Credo in unum Deum…[94]94
  Верую в Бога Единого (лат.).


[Закрыть] – Один из подмастерьев прыснул со смеху в сковородку с бурлящим апельсиновым соусом, и Бартоломео запнулся. Когда он был всего лишь мойщиком посуды, его распирало от вопросов, но теперь, когда он стал самым неумелым из учеников, его одолевала робость. – Credo in unum Deum...

– Громче! Я тебя не слышу! – рявкнула я.

– Patrem omnipotentem, factorem coeli et terrae...[95]95
  Всемогущего Отца, сотворившего небо и землю... (лат.).


[Закрыть]

– Сойдёт, – сказала я, когда его второе яйцо было готово, мягкое и безупречное. – А теперь делай это ещё и ещё, покуда тебе больше не понадобится мешать работе моей кухни громким чтением молитв, бестолковый ты оболтус.

– Почему вы кричите на меня, синьорина? – не выдержал он. – Ведь ни на кого из остальных подмастерьев вы не кричите!

Потому что никто из остальных не подавал никаких надежд, вот почему. В конце первого дня работы Бартоломео в качестве ученика я опустилась на колени перед рукой святой Марфы и возблагодарила святую Угодницу за то, что она настолько смягчила сердце Марко, что он разрешил мне оставить Бартоломео среди учеников. Оказалось, что мой бывший мойщик посуды имеет не только превосходный поварской нюх, но и мягкое запястье, что в будущем позволит ему взбивать прекрасные соусы, и природную способность определять, сколько времени надо обжаривать над огнём тот или иной кусок мяса. Но я ему, разумеется, ничего об этом не скажу. Подмастерья работают куда лучше, если держать их в страхе.

– Ты что же это, ставишь под сомнение мои методы? – И я указала Бартоломео на дверь, ведущую в кухонный двор. – Если так, то ты свободен, можешь уходить. Обратно в сыромятню твоего дяди, к запахам гнилого мяса и мочи. Ты этого хочешь?

Он сжал зубы и возмущённо посмотрел на меня.

– Нет, синьорина.

Немного вызова – это хорошо. Повара, у которых есть темперамент, готовят лучше, чем те, у кого его нет.

– Свари ещё одно яйцо, – сказала я, – и будь любезен больше не ставить под сомнение мои инструкции.

– Да, синьорина.

Я едва удержалась от улыбки, когда услышала, как за моей спиной он решительно забормотал:

– Credo in unum Deum. – Положительно, мне нравится учить уму-разуму хорошего ученика! Это очищает нёбо, как жевание листьев мяты между переменами блюд во время долгого банкета.

На кухнях нынче было вдвое тише, чем обычно бывает в полуденный час... На прошлой неделе мадонна Адриана заявила, что в Риме всё ещё слишком жарко и душно для октября и что она намерена отправиться в Витербо, на воды на несколько недель, покуда жара не спадёт. Мадонна Джулия надула свои похожие на алую вишню губы и дулась на Папу, покуда он не согласился, что провести неделю за городом рядом с ней – это как раз то, что нужно, и после этого в доме начался тарарам. Марко уже отправился в Витербо с половиной судомоек, служанок, подмастерьев и минимумом самой необходимой кухонной утвари: сковородок, ступок и котлов – их погрузили на повозки или на мулов, а пока грузили, Марко кричал мне, чтобы я принесла медные бутыли для оливкового масла и сита. Я должна была последовать за ним вместе с остальными работниками кухонь, когда мадонна Джулия, её свекровь и юная Лукреция наконец соберутся ехать в Витербо. Я уже представляла, как там будет прохладно, зелено и тихо и как свежие ветры унесут вонь дохлых кошек и потных человеческих тел, что преследовала нас в Риме. От нас с Марко потребуют более лёгкого меню, чтобы охладить кровь и возбудить притупленный жарой аппетит; а также охлаждённого в снегу вина и свежевыжатых настоев из шелковицы и хурмы; салатов из листьев эндивия и цветов каперсов; холодных цыплят, нафаршированных лаймами и сбрызнутых розовым уксусом, и лёгких, воздушных омлетов с козьим молоком и мелко нарубленными трюфелями.

– Синьорина? – Один из помощников дворецкого застыл в дверях, не осмеливаясь ступить в мои кухни. Я их всех хорошо вышколила с той поры, когда один из них случайно толкнул меня, когда я снимала с огня котелок, в результате чего на пол вылилась отличная похлёбка. Я выгнала его вон, на каждом шагу ударяя его по голове солёным линём, и после этого помощники дворецкого больше не доставляли мне хлопот. – Синьорина, мадонна Джулия послала меня к вам – ей нужен пакетик шафрана, чтобы ополоснуть волосы.

– Всякий раз, когда она моет волосы, она расходует мой шафран. – Но на самом деле я не возражала – ведь за шафран, в конце концов, платила не я, к тому же мадонна Джулия мне нравилась. То, как она за один присест поглощала целую корзинку моих оладий, растопило бы сердце любого повара. – Я отнесу ей его сама, – крикнула я, снимая с себя грязный передник и беря нераспечатанный пакетик шафрана.

Наложница Папы возлежала на груде бархатных подушек, уложенных на траве в центральном саду, завернувшись в полотенца и подставив солнцу свои маленькие босые ножки. Её макушка торчала из шляпы без тульи размером с колесо повозки, а мокрые волосы были разложены на огромных полях и сушились на полуденном солнцепёке. Её лицо было неподвижно, как у статуи, покрытое жёсткой белой маской из какого-то таинственного, похожего на глину вещества, она полировала ногти кусочком мягкой кожи, время от времени наклоняясь, чтоб почмокать губами своей дочурке, которая гукала в стоящей рядом корзинке с собственным навесом. Вокруг неё сновали служанки, как пчёлы вокруг своей матки: одна обрабатывала подошвы ног своей хозяйки пемзой; вторая выщипывала пинцетом волосы у неё надо лбом, чтобы он, гладкий и белый, казался ещё выше; третья служанка колдовала над клокочущим в котелке над огнём зельем для осветления волос и отгоняла ручного козла. «Какое хлопотное дело – быть красавицей», – подумала я. Лично я лучше посвятила бы время приготовлению какого-нибудь по-настоящему сложного соуса, чем выщипыванию волос надо лбом или удалению кутикул.

– Кармелина! – Живые тёмные глаза мадонны Джулии загорелись, как будто она весь день жаждала меня увидеть и лишь теперь, когда я пришла, могла назвать свою жизнь полной. Я видела и других женщин, умеющих приветствовать тебя так, словно они только тебя и ждали – так, моя сестра, бывало, упражнялась в этом трюке перед зеркалом, – но у Джулии Фарнезе это получалось так естественно и непринуждённо, что явно было вызвано искренней приязнью. – Вы принесли мне шафран? – спросила она. – Вы не представляете, что он делает с моими волосами – я смешиваю шафран, киноварь и серу, вернее, за меня это делает Пиа, и получаю множество светло-золотистых прядей. И золотисто-рыжих тоже, так что выходит очень красиво. Однако мне жалко всё время транжирить ваши запасы. Было бы очень печально, если бы вы вдруг перестали печь эти ваши чудесные печенья с шафраном. Вы их случайно не принесли?

– Боюсь, что нет, мадонна Джулия.

– Ну и хорошо. А то я опять начала толстеть. Но садитесь же, садитесь!

– Мне надо возвращаться на кухни, мадонна Джулия.

– А, чепуха, вы вполне могли бы сделать часовой перерыв. – Она передала пакетик шафрана служанке, которая готовила ей зелье для волос. – Я всегда ем, когда подставляю солнцу свои волосы, а поскольку я не должна есть, пока немного не похудею, вы пока что могли бы составить мне компанию. – Когда я села, она наклонила голову вбок, оценивая мою наружность. – Нет смысла ополаскивать отваром шафрана такие красивые тёмные волосы, как у вас. Что же можно попробовать для тёмных волос...

– Раствор из негашёной извести и свинца, – сказала служанка по имени Пиа и ещё раз хорошенько помешала ополаскиватель для волос Джулии. – Это хорошее средство для тех, у кого волосы тёмные.

– Ну, мне не нравится травить свои волосы металлом, это как-то нехорошо, верно? В Каподимонте мы использовали для ополаскивания тёмных волос отвар из розмарина и полыни. – Мадонна Джулия сделала знак служанкам, и те, хихикая, принялись расплетать мои волосы. – И вы должны обязательно попробовать мою маску – у неё странный запах, и она, когда застывает, становится жёсткой, но она великолепно отбеливает кожу.

– Мне не нужна белая кожа, – запротестовала я, пытаясь отмахнуться от служанок. Моими волосами никогда не занималась ни одна служанка; мои курчавые волосы всегда расчёсывала моя сестра, жалуясь, что они слишком путаются. – Я ведь не благородная дама, мадонна Джулия, и мне не надо...

– Полно, сидите смирно. – Любовница Папы начала собственноручно накладывать на мои щёки смесь для маски. – Не морщите так нос; я знаю, у неё странный запах, но это просто толчёные бобы, белок яйца, козье молоко и ещё пара ингредиентов. Некоторые женщины добавляют в смесь голубиные внутренности, но мне не нравится накладывать на лицо части мёртвой птицы, да и вам, наверное, не понравилось бы. О Господи, для достижения красоты порой требуется использовать что-то противное. Мужчины думают, что женщинам только и нужно, что ароматные лосьоны и духи, но они вообще ни о чём понятия не имеют.

– Я всегда говорю, что лучше не показывать им маски и то, что неприятно пахнет, – согласилась другая служанка. Мадонна Джулия откинула голову, и служанка начала расчёсывать её влажные волосы, поливая их смесью из шафрана, киновари и серы, пока ещё одна служанка ополаскивала мою тёмную шевелюру каким-то отваром, пахнущим травами. Мои курчавые волосы отросли до плеч, так что я могла опять заплетать их в косы. Всякий раз, когда меня видел Леонелло, этот карлик непременно выдвигал насчёт них новую бредовую догадку.

– Давайте, я отгадаю, в чём тут дело, – сказал он мне вчера, когда мы встретились во внутреннем дворе. – Вы – монашка, сбежавшая из монастыря! – А за два дня до этого он предположил: – Вы пели в хоре, поющем грегорианские хоралы, выдавая себя за мальчика! У вас для этого достаточно плоская фигура. – А за неделю до того он выдал: – А, знаю! Вы венецианская куртизанка, которая возбуждает своих клиентов, переодеваясь мужчиной! О венецианцах, бывает, такое услышишь...

– Мне пришлось ехать в Рим одной, – всегда холодно отвечала на это я, – и, чтобы не нарваться на неприятности, я путешествовала, переодевшись юношей. Как вы и сами знаете, ведь я говорила вам об этом много раз! – Но маленький мессер Леонелло всегда встречал мои слова многозначительной ухмылкой. С тех самых пор, как он вызнал, что я сбежала из Венеции, прихватив с собой рецепты моего отца, он желал узнать мою историю целиком. Святая Марфа, помоги мне, если он-таки разнюхает, от кого я сбежала. Тогда он, этот ужасный маленький человечек, выдаст меня просто для того, чтобы насладиться своей правотой.

Что ж, поделом мне за то, что, как дура, расслабилась в его присутствии. Тогда в лоджии мне показалось, что он вовсе не так уж плох. Может быть, даже симпатичен. И тут он вдруг набросился на меня и укусил, точно змея, дождавшаяся добычи.

Я больше не буду такой неосторожной. Пусть мадонне Джулии и нравится её телохранитель, я в его присутствии отныне ни за что не открою рта. Больно уж он хитрый, а мне ни к чему, чтобы он оттачивал своё хитроумие на мне.

Все служанки уселись на траву, намазанные ворованной косметикой, и явно приготовились посплетничать от души.

– Так бывает всегда? – шёпотом спросила я у тощей Пантесилеи, когда та плюхнулась на траву рядом со мной и, как ни в чём не бывало, выскребла из банки остатки маски её хозяйки и нанесла их на свои щёки. Я знала служанок мадонны Джулии намного хуже, чем своих кухонных девушек, – в строгой иерархии работающих в палаццо слуг мы занимали ступеньку, совершенно не похожую на этот пахнущий духами женский мирок. И я никогда не видела, чтобы какая-нибудь высокородная дама делила со служанками свою косметику и последние сплетни.

– Вы не поверите, как засуетилась коллегия кардиналов, – болтала Джулия Фарнезе. – Послушать их, так можно подумать, что к нам вот-вот вторгнутся демоны...

Нет, решила я, когда служанки начали судачить, так не бывает, во всяком случае за пределами того мирка, который Леонелло называл папским сералем. Моему отцу довелось обслуживать очень многих знатных венецианских дам, и некоторые из них порой готовы были поделиться секретами со своими служанками, но они были куда менее склонны выслушивать их излияния. Взаимные признания могли делаться только среди равных.

Но с другой стороны, возможно, папская любовница просто не имела равных. Теперь, когда о ней шла дурная слава, дамы, равные ей по происхождению, никогда к ней не заглядывали. Её навещали только мелкие дворяне и вежливые клирики и чиновники; те, кто желал выпросить себе милостей у Папы, и они, разумеется, не приводили с собой своих жён и дочерей. Будь мадонна Джулия куртизанкой, она могла бы завести себе подруг среди других женщин лёгкого поведения, но таких особ никогда бы не пустили в дом, где жила невинная дочь Папы. Джулия Фарнезе была слишком грешной для благородных дам и слишком добродетельной для потаскух. Неудивительно, что она приятельствовала со своими служанками и прибегала ко мне на кухню за пирожными и просила показать, как делаются оладьи. Ведь у неё не было других подруг, с которыми она могла бы поболтать.

– Значит, бедная Франческа беременна? – спросила она. От сплетен мирового масштаба мадонна Джулия и её наперсницы, по-видимому, перешли к сплетням об обитателях палаццо. – Говорила я ей, что этот стражник дурной человек. Ведь он, надо полагать, не собирается на ней жениться?

– Нет, и мадонна Адриана уже дала ей от ворот поворот, – сообщила Пантесилея, нагло роясь среди флаконов с духами своей хозяйки. – Никто не станет держать у себя служанку, если у неё вырос живот, мы всё это знаем.

– А как же ты умудряешься оставаться с плоским животом, ты же спишь, с кем попало?

– У меня свои способы, – с самодовольным видом ответила Пантесилея. – Надо знать, как не залететь, если хочешь и иметь в постели мужчину для утех, и при этом сохранить своё место!

Служанки закивали. Большинство из них были молодыми и глупыми – упаси бог, чтобы мадонна Адриана нанимала обученных камеристок, когда брать на работу неотёсанных деревенских девах было настолько дешевле! – и эта стайка хихикающих служанок наверняка не знала, что на самом деле им не следует сплетничать со своей госпожой или душиться её духами... но даже эти неопытные девчонки знали, что служанка не должна брюхатеть, иначе она потеряет своё место.

– Франческа принимала зелье, – прошептала Пиа. – Ей дала его одна старая карга, поклявшись, что если она будет пить его каждое воскресенье и петь короткий наговор, то она не забеременеет.

– Ни одно из этих зелий на самом деле не действует, верно?

Я невольно оглянулась, чтобы посмотреть, не подслушивают ли нас, и я в этом была не одинока. Если попы и любят метать насчёт чего-либо громы и молнии, так это насчёт способов, к которым женщины прибегают, чтобы не брюхатеть.

– Ну, лично меня не спрашивайте, что надо делать, чтобы не залететь, – сказала любовница Папы. – Может быть, я и порочная женщина, но я ничего не знаю о предотвращении беременности, кроме одного – надо продолжать кормить грудью ребёнка, который у тебя уже есть, тогда новых не будет. – Мадонна Джулия взяла малышку Лауру из корзинки и положила её себе на колени. – И, конечно, старой ведьме понадобилось сказать мне это, как раз когда в первый раз приложила Лауру к груди. «Ничто так не старит женщину, как частые роды, милочка, так что ты лучше больше не рожай, если хочешь сохранить фигуру и своё место».

Она так похоже передразнила мадонну Адриану, что все мы невольно рассмеялись, однако слова мадонны Джулии вызвали и косые взгляды.

– Это грех, – твёрдо сказала одна из служанок, осеняя себя крестным знамением. – Грешно пытаться ограничить число рождаемых тобою детей. Надо принимать всех деток, которых посылает тебе Бог! – Однако остальные девушки уже начали шушукаться. Может быть, всё дело было в жёсткой белой маске, которую почти все мы наложили себе на лица – так мы могли спрятать их и скрыть своё стремление узнать побольше о том, о чём, по словам попов, мы вообще никогда не должны были говорить.

– Если уговорить мужчину не изливать в тебя своё семя, ну, когда он кончает, – прошептала одна из служанок, – то зачатия не будет. Если он кончит не в тебя...

– Поди найди такого мужчину!

Они снова захихикали. Интересно, под своими масками они покраснели так же сильно, как и я?

– Всё дело в фазах луны, – со знающим видом сказала Пантесилея. – Она была среди нас признанной развратницей, хотя более милой и доброй развратницы свет не видел. – Именно луна определяет, когда ты можешь забеременеть. Надо наблюдать за ней и за своими месячными...

– Есть и более надёжные способы, – неожиданно для себя сказала я. Все намазанные белым лица повернулись ко мне, и я смущённо потёрла маску на щеке, которая уже начинала отслаиваться. – Правда есть.

– Откуда ты знаешь? – спросила задетая Пантесилея. – В конце концов, самой опытной развратницей была она; и она просто не могла позволить какой-то кухарке украсть у неё возможность блеснуть своими знаниями.

– Венеция – это город куртизанок, – объяснила я. – Там была одна по прозвищу Ла Турка, она была вся чёрная, самая дорогая шлюха в La Serenissima[96]96
  La Serenissima – Сиятельнейшая (ит.), так называли Венецианскую республику.


[Закрыть]. Так вот, я была знакома с одной девушкой, которая работала у неё служанкой. От этой своей знакомой я кое-что и узнала.

– Ну-ка, расскажите! – Джулия поцеловала пухлый кулачок, на который малышка Лаура намотала её белокурый локон. – Я люблю своего ребёнка, но вовсе не хочу заиметь ещё восемь или десять. Давайте, Кармелина, выкладывайте!

Я немного поколебалась, гадая, будет ли это грехом, если я расскажу самой известной распутнице Рима, как ограничить число незаконных детей, которых она родит Папе.

– Возьмите лайм и разрежьте его пополам, – сказала я наконец. – А потом... – И я жестами показала, что надо сделать.

Мои слушательницы наморщили носы.

– Это будет неудобно, – решила Пантесилея.

– Надо брать неаполитанские лаймы, – посоветовала я. – Они самые мелкие. Конечно, они дороже, но ведь, в конце концов, для того, чтобы нафаршировать лаймами цыплёнка, всегда берёшь самые лучшие. Значит, тем более нет смысла экономить на себе. – Я пожала плечами. – Служанка Ла Турки говорила, что этот способ не даёт полной гарантии, но, наверное, нет такого средства, которое действовало бы наверняка.

– Кроме одного – оставаться девственницей. – Моя госпожа улыбнулась, и маска вокруг её глаз растрескалась. Джулия Фарнезе не могла произнести и двух фраз подряд без улыбки. – Ну, кто этого хочет?

– Только не я, – сказали хором четыре служанки, и все мы рассмеялись.

«И не я», – подумала я. Ещё когда мне было семнадцать лет, красивый подмастерье моего отца сумел задурить мне голову и лишить меня невинности в кладовой, за штабелем ящиков с апельсинами. В первый заход оба мы были потные, он торопился, но после того, как мы сошлись несколько раз, я начала понимать, в чём здесь штука. К сожалению, как раз тогда мой подмастерье похвастался нашей связью перед не тем приятелем, а тот рассказал моему отцу. Затем было много шума, и мужчины кидались даже скамейками, не говоря уже об апельсинах. Когда драка завершилась, мой глупый любовник был уволен и отослан домой, а я получила хорошую порку, во время которой мой отец вопил, жалуясь, как трудно будет найти мужа, который согласился бы взять порченую невесту. В те времена я жестоко корила себя за бесстыдную похоть, но сейчас я корила себя лишь за то, что не выбрала себе любовника, который бы умел держать язык за зубами. Если хочешь сохранить что-то в тайне, то для этого нет худшего места, чем многолюдная кухня, а воспоминания о приятных соитиях за ящиками с апельсинами – плохая замена потерянному доброму имени.

– Итак... – Мадонна Джулия ткнула в мою сторону пальцем и устремила на меня взгляд весёлых тёмных глаз. – Кто же тот счастливчик, который пользуется вашим бесценным опытом с половинками лайма, а, Кармелина? У вас есть возлюбленный?

– Расскажи, расскажи! – закричали служанки.

– Разумеется, нет. – Я похлопала по застывшей маске на лице. – Наверное, пора уже смыть эту маску?

– Не увиливайте от ответа. – Джулия разжала маленький кулачок своей малышки и замахала на меня её ручкой. – Погодите, я, кажется, знаю. Это ведь Леонелло, да?

Когда она это сказала, я как раз взяла полотенце, чтобы стереть маску, и, услышав её слова, чуть его не уронила.

– Леонелло?

– Знаете, он ведь не может оторвать от вас глаз. Каждый раз, когда вы входите в комнату, он вперивает в вас взгляд и смотрит, смотрит, пока вы не уйдёте.

«Это потому, что он старается выведать все мои секреты».

– Только не Леонелло, – сказала я и принялась тереть полотенцем щёки. – Я этого маленького паскудника терпеть не могу.

– Он замухрышка, карлик, – сморщила нос одна из служанок. – К тому же он жесток. Сказал, что у меня нос как крючок, и откалывал про него шутки несколько дней, пока все помощники дворецкого не начали тоже надо мной смеяться. И всё только потому, что я спросила у него, правда ли, что карлики рождаются с волосами по всему телу, как медвежата...

– И у него везде эти его ножи. Вместо того чтобы переспать с тобой, он тебя того и гляди зарежет.

– Однако он умён, – возразила им Джулия. – И забавен; он всегда может меня рассмешить...

– Я с ним переспала, – сообщила Пантесилея. – Он, конечно, коротышка, но когда лежишь, это почти незаметно...

– Лучше уж ты, чем я, – сказала я. Я бы не согласилась лечь с Леонелло и раз в тысячу лет.

– Тогда, наверное, ты спишь со своим красавцем-кузеном? – ухмыльнулась другая служанка, и её высохшая маска пошла трещинами. – Я тебя не виню – он почти так же красив, как Чезаре Борджиа!

– С ним я тоже переспала, – молвила Пантесилея.

– С кем: с маэстро Сантини или с Чезаре Борджиа?

– С обоими. И могу вам сказать, что Марко Сантини, конечно, красив, но архиепископ – это что-то... – Все служанки завздыхали. Мы все были без ума от архиепископа Валенсии – признаться, даже у меня чуть не подогнулись колени, когда он взглянул на меня и улыбнулся тогда, в лоджии, после того как я поднялась туда, чтобы разбранить Леонелло. На мгновение я позавидовала Пантесилее; она же, как нельзя более довольная собой, ткнула меня локтем.

– Да полно тебе запираться! Конечно же это маэстро Сантини! Ты с ним спишь втихую, ну же, признайся...

– Ничего подобного! – Попробуй, расскажи что-нибудь этим смеющимся служанкам, и хоть они и обитают в своём мирке, отдельном от мирка, населённого судомойками и помощниками повара, уже через неделю все судомойки и все помощники повара будут всё рассказанное тобой знать в деталях. Так что я не собиралась рассказывать ни одной живой душе, что держу в своей комнате запас тех самых неаполитанских лаймов, чтобы иметь их под рукой для тех редких случаев, когда Марко выигрывал в кости, вместо того чтобы проиграть, и приходил домой, окрылённый победой и склонный к любовным утехам. В такие вечера он тыкался носом в мои уши и говорил мне, что я красива, даже несмотря на то, что высока, как мужчина. Я из благоразумия долго давала ему от ворот поворот, но мне было очень нужно, чтобы он сделал мне одолжение, позволив Бартоломео стать подмастерьем... и после того, как Марко повалил меня на мою койку и овладел мною, точно нетерпеливая гончая, загнавшая наконец добычу – при этом он счастливо улыбался, так как выиграл в зару, – мне было легко выбрать момент и шепнуть ему, что мы могли бы взять нового подмастерья, так чтобы мадонна Адриана ничего не заметила, потому что за его обучение якобы уже заплачено. С тех пор, если время от времени Марко и приходил, крадучись, к моей двери, когда ему приходила охота покувыркаться в постели, он, по крайней мере, осознавал, что надо держать это в тайне.

– Не смей щипать меня за задницу и не пытайся поцеловать в таких местах, где хоть кто-нибудь может нас увидеть, – твёрдо сказала я в самый первый раз, почти касаясь носом его носа на подушке. – Если судомойки и судомойщики будут думать, что я сплю с maestro di cucina, то вместо послушания я получу от них только смешки и двусмысленные шутки. А если об этом пронюхают служанки, они решат, что ты держишь меня в доме просто в качестве своей шлюхи, и тогда как мне заставить их работать?

– Клянусь хранить всё в тайне, – ухмыльнулся мой кузен. Его бы, разумеется, не стали осуждать, застав в моей постели – к услугам maestro di cucina были все хорошенькие служанки мадонны Адрианы, такова была одна из привилегий, которые давало ему его положение в доме. Что ж, ничего не поделаешь, так устроен этот мир, поэтому, заставив его поклясться, что он никому ничего не расскажет, я просто стянула с себя через голову сорочку и предалась наслаждению. Наверное, это надо было считать грехом. Во всяком случае, так бы сказали попы. Однако Марко ведь был моим пусть дальним, но кузеном, и поблизости у меня больше не было родственников мужского пола, так что в этом смысле он был ближайшим – так разве я не обязана его слушаться? Попы наверняка сказали бы, что да. И к тому же Марко сделал мне одолжение, дав мне приют, и подтасовал кухонные счета так, что получилось, будто плата за обучение Бартоломео была внесена, а посему разумнее ублажать его, а не отталкивать, когда ему хочется любовных утех. Не говоря уже о том, что он был чистым и в постели от него хорошо пахло и, хотя ему было далеко до Чезаре Борджиа, на него было более чем приятно смотреть, когда он снимал одежду.

Думаю, это и было грешно. Хотя если ты ограбила церковь, то блуд – это уже мелкий грех.