Текст книги "Война самураев"

Автор книги: Кайрин Дэлки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

Сад глициний

Кэнрэймон-ин сидела в императорском саду внутри Дай-ри рядом с матерью Нии-но-Амой. На обеих были темные траурные одежды. Отсюда, с этого самого места, не было видно ни обгорелого остова зала Государственного совета, ни прохудившейся кровли Портняжного ведомства. Сидя здесь, можно было – пусть ненадолго – увидеть дворец таким, каким он был – в красе и славе ушедших времен. Здесь, пусть ненадолго, забывалось, что вне долины Сверкающих ручьев мир погрузился в хаос.

Каким-то чудом деревья глицинии в этом саду пережили императорское отсутствие и выпустили кисти бело-лиловых цветов, сохранив их до поздней весны.

– Я решила непременно их показать тебе, – сказала Нии-но-Ама. – Маленький знак надежды в наше горькое время.

Кэнрэймон-ин увиденное не ободрило.

– Они прелестны, матушка, но глициния – цветок мимолетности. Меня скорее обнадежило бы, отыщи ты деревце юд-зуриха, означающее «постоянство».

– Увы, их я не нашла, – призналась Нии-но-Ама.

– Впрочем, – вздохнула Кэнрэймон-ин, – к чему нам, двум старым вдовам, уповать на постоянство?

– Старым? – переспросила Нии-но-Ама, приподнимая бровь. – Я-то стара, а вот ты?

– Мама, мне почти тридцать! Нии-но-Ама усмехнулась:

– Я едва помню себя в тридцать лет.

– Разве не странно, – сказала Кэнрэймон-ин, – что женщина молода так недолго и стара чуть не всю жизнь?

– Судя по тому, что я видела, в мире смертных вообще много странного, – отозвалась ее мать.

Помолчав немного, Кэнрэймон-ин спросила:

– Что мне делать, матушка? Я хотела бы тоже постричься в монахини и оставить эту скорбную юдоль, но Мунэмори твердит, чтобы я осталась присмотреть за Антоку.

– И он прав, – ответила Нии-но-Ама. – Теперь, когда Киёмори не стало, Тайра, как никогда, нужен достойный пример для подражания, путеводная звезда. Ты должна оставаться во дворце.

Кэнрэймон-ин, потупившись, произнесла:

– Я не стою того, чтобы мой род возлагал на меня надежды. После некоторого молчания Нии-но-Ама спросила:

– Когда я беседовала с князем тэнгу, он как-то странно обмолвился о тебе. Сказал, что ты кое в чем согрешила, а в чем именно – следует справиться у тебя. Ты не знаешь, что бы это значило?

Кэнрэймон-ин почувствовала острый приступ вины и закрыла лицо рукавами:

– О-о! Я-то думала унести этот позор в могилу! Нии-но-Ама придвинулась ближе и взяла ее за руку.

– Прошу, скажи мне обо всем. Уверена, грех не так велик, как ты думаешь. Тэнгу жестокосердны и любят раздувать наши ошибки до сущих преступлений.

Кэнрэймон-ин приклонила голову матери на плечо.

– Все случилось в ночь того великого пожара, – начала она вполголоса. – Я проснулась от тяжкого сна. Стояла ужасная духота – и ни ветерка, чтобы ее развеять. Мы спали в палатах государевой матушки. Мне стало любопытно, где хранят священные сокровища. Я наслушалась разных историй – будто меч обладает чудодейственной силой…

– Кусанаги, – выдохнула Нии-но-Ама. – Ты к нему прикасалась?

Кэнрэймон-ин стиснула ее руку.

– Я и представить себе не могла, что такое случится! Будто мной двигал какой-то злой дух. Я взмахнула мечом и велела призвать ветер. Тот самый, что забросил огонь во дворец! – Она разрыдалась у матери на груди, а та, обняв, гладила ее по голове.

– Тебе не в чем себя упрекать, милая. Откуда тебе было знать, что в городе бушует пожар?

– Должно быть, в моей душе есть какой-то порок, – промолвила Кэнрэймон-ин, вновь обретя голос, – который позволил тому ужасному духу мной овладеть. Потом он еще раз пытался так сделать – когда я рожала Антоку на свет. Это был тот же самый – я уверена.

– Син-ин, – прошептала Нии-но-Ама.

– Кто?

– Государь-инок считал, что в тебя хотел вселиться дух его брата, Син-ина. И ему было легче овладеть тобой, нежели кем-то иным, из-за кровного родства, а вовсе не потому, что ты якобы порочна. С тех пор ты еще когда-нибудь повелевала Кусанаги?

– Нет-нет, ни разу! – воскликнула Кэнрэймон-ин. – Я поклялась больше не прикасаться к нему. Даже в ночь землетрясения…

– А что случилось в ночь землетрясения?

– Теперь уже трудно вспомнить… но после первых толчков я случайно ворвалась в комнату, где хранились сокровища, и девушки, сторожившие их, уверяли, будто мечей два.

– Два?!

– Два Кусанаги, похожих как две капли воды. Девушки не могли различить их. Я подумала, что смогу отличить настоящий, если схвачусь за рукоятку, но не посмела нарушить клятву. Я выбежала из комнаты на веранду и столкнулась с Мунэмори. Мне кажется, он… навещал девушек.

– Мунэмори? Понятно, – ответила Нии-но-Ама. – Сейчас вспомнила: ведь это он настоял, чтобы твои родины состоялись именно в Рокухаре.

– Разве? Впрочем, наверное, – согласилась Кэнрэймон-ин, начиная недоумевать над словами матери.

– А перед ураганом он раньше времени покинул дворец, сославшись на какое-то недомогание.

– Да ведь Мунэмори тогда часто недужилось – из-за смерти жены и ребенка.

– Хм-м… Перед смертью Сигэмори о чем-то с ним сговорился. Затея не удалась, но Сигэмори отказался мне ее открыть. Может, ты знаешь, что они затевали?

Кэнрэймон-ин покачала головой:

– Я ведь младшая сестра. Стали бы они со мной делиться? Нет, ничего я не знаю.

Нии-но-Ама обняла ее крепче.

– Не терзайся больше. Ясно, что обе мы стали невольными жертвами чьей-то крупной интриги. Пожалуй, пришла пора сделать то, что давно следовало: навестить блистательного господина Мунэмори.

Кэнрэймон-ин вздохнула и положила голову матери на колени, как в детстве.

– Надеюсь, он сможет тебе ответить. Теперь весь наш мир на нем держится.

Беседа матери с сыном

Нии-но-Аме пришлось изрядно потрудиться, чтобы застать Мунэмори, так как тот вечно пропадал на заседаниях – то в Рокухаре, то в Государственном совете, то в усадьбе Ходзидзё. Наконец, в начале пятой луны, он явился в государев дворец для встречи с начальниками Левой и Правой страж.

Нии-но-Ама расположилась у дверей его дворцового кабинета и отказывалась уйти, пока ей не позволят поговорить с сыном. Как бабка правящего государя, наделенная правом Трех императриц, она имела немалое влияние при дворе, и уже вскоре ее препроводили к Мунэмори.

Усаживаясь перед сыном-вельможей, Нии-но-Ама любезно улыбнулась многочисленным мелким чиновникам в зеленых одеждах и сказала:

– Если позволите, мне бы хотелось ненадолго поговорить с сыном наедине.

Не зная, кого – мать или сына – ослушаться страшнее, писцы и секретари молча поклонились и вышли, тревожно оглядываясь на министра.

Мунэмори досадливо вздохнул:

– Я, конечно, всегда рад тебя видеть, матушка, но, право, ты выбрала не лучший день для посещений.

– Как никогда, верно, сын мой, – сурово ответила Нии-но-Ама. – Я должна была прийти давным-давно.

Мунэмори слегка вытянул шею и испытующе посмотрел на нее:

– Мне жаль: я был не самым преданным сыном, но и ты, верно, понимаешь, что дела государства в последнее время несколько пошатнулись, особенно с уходом отца.

Нии-но-Ама поцокала языком.

– А ты совсем исхудал, – сказала она, заметив, как осунулось его лицо и запали глаза. – С каждым годом все больше походишь на мощи. Тебе нужно жениться. Видно, наложницы морят тебя голодом.

Мунэмори закрыл глаза.

– Матушка, сейчас не время…

– Боюсь, сейчас самое время, – холодно отрезала Нии-но-Ама. – Уже давно пора. Глупа же я была, что не видела этого. – Она подобралась ближе и вперила в него свой особый взор, каким обыкновенно осаживала Киёмори в минуты его неправоты. – Что у тебя за связь с Син-ином? Куда ты девал Кусанаги?

Мунэмори выпучил глаза и побелел как полотно.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Очень даже понимаешь – вон как побледнел. Что за уговор у тебя был с Сигэмори, тот, что сорвался?

Мунэмори отвел взгляд.

– Сейчас это уже не важно.

– Как ты можешь так говорить? Как смеешь ты лгать мне! – вспылила Нии-но-Ама. – Не важно? Ты, самый могущественный человек в государстве – одно это, поверь, меня ужасает невыразимо, – заявляешь, что иметь дело со злыми духами и волшебными мечами – пустяк?

Мунэмори стиснул свой министерский жезл.

– Матушка, умоляю: говори тише! Для Тайра сейчас времена опасные. К чему задавать пищу для толков?

– Маппо грядет, а ты суетишься из-за каких-то сплетен? Мунэмори закатил глаза:

– Жаль, ты их не слышала – гонцов с востока. Наши войска одерживают победу за победой над сподвижниками Минамото. А о чем говорят люди? О том, что одного из полководцев Тайра убило молнией – это-де кара богов. В провинции засуха, а винят опять нас. У меня на руках указ, подписанный Го-Сиракавой, а мы не можем собрать людей, чтобы разбить Минамото, – все считают, будто государь-инок написал его по принуждению. Прав был отец: нельзя позволять людям трепать языками.

– Но ты-то треплешь им, вместо того чтобы ответить на мои вопросы.

Мунэмори снова вздохнул, и тихо заговорил:

– Сигэмори знал о двойнике Кусанаги, хранящемся в Исэ. Он надеялся, что мы сможем подменить меч подделкой и вернуть Кусанаги в море. Но тем днем, когда я принес ее во дворец, мне стало дурно. А потом случился ураган и землетрясение. Верно, наша затея была неугодна богам. Вот и все, что я могу тебе сказать.

– Любопытное совпадение: ты был рядом с Кусанаги в тот самый день, когда разыгрался ураган.

– Это не совпадение. Разве я не говорил, что боги так выразили свое недовольство?

– А куда подевался меч-двойник?

– После землетрясения я тотчас отослал его обратно в Исэ.

– Ты уверен, что вернул именно его, а не настоящий Кусанаги?

Мунэмори молчал, все больше хмурясь и поджимая губы.

– Какая разница? – взорвался он наконец. – Это всего-навсего меч, символ власти! Пока он при императоре, все хорошо. Да и попади он в Исэ – что в том вреда? Сохраннее места не сыскать.

– От кого сохраннее? Мунэмори смотрел в сторону.

– От всех, кто способен употребить его во зло.

– Кого же, например? Мунэмори не отвечал.

– От меня, может быть? Или от Син-ина?

– Син-ин, – с нажимом процедил Мунэмори, – это сказка. Отговорка для преступников, желающих свалить вину на другого.

– Еще лучше, – сказала Нии-но-Ама. – Твоя сестра говорит, что этот самый дух пытался овладеть ее сыном, когда она разрешалась от бремени в Рокухаре. Приехала она к нам по твоему совету. Едва ли императорские родины можно назвать преступлением, в котором надо кого-то винить. Дух был поистине могуч – я это чувствовала.

Мунэмори очень бережно уложил жезл своего ведомства на подушечку рядом с собой.

– Послушай, матушка. Все это в прошлом. Сейчас же нас куда больше волнует настоя…

– Ты служишь Син-ину? – оборвала его Нии-но-Ама. Мунэмори воззрился на нее:

– Я не служу Син-ину. Есть такие, кто говорит обратное: будто Син-ин служит нашим врагам. Теперь, если позволишь, мне больше нечего тебе сказать.

Нии-но-Ама поднялась.

– Не понимаю я мужчин этого рода. Ни один из вас мне не доверял, хотя я могла во многом помочь. Твой отец не послушал меня – а теперь помилованные им дети ополчились против нас. Сигэмори не успел разобраться с Кусанаги, как умер. Вот и ты меня не слушаешь. Чем придется расплачиваться за твое упрямство? Впрочем, я, кажется, знаю.

– Всего хорошего, матушка. Нии-но-Ама смерила сына долгим взглядом.

– Что ж, быть посему. – Она поклонилась и вышла со всем изяществом, на какое еще были способны ее старые ноги, ни разу не оглянувшись.

Год напастей

Месяц сменялся месяцем, а дела в провинции шли все хуже. Дождей выпало мало, рис в полях не уродился. Воинам в отдаленных землях стало не хватать провианта, и наступление мятежников приостановилось.

В надежде вернуть стране процветание в середине седьмой луны изменили девиз эпохи – наступили годы Ёва, Сохранения мира. Мунэмори объявил помилование царедворцам, что бежали два года назад, и регент вместе с главным министром, вернувшись из ссылки, прибыли на поклон во дворец государя-инока Го-Сиракавы.

Весь год ходила молва, будто в храмах и святилищах тайно молятся за погибель клана Тайра – в отмщение монастырей Нары.

Пришла зима, а за ней – новый год, второй год эпохи Ёва, но положения в столице это не изменило. Риса в амбарах недоставало, на улицах появилось великое множество голодающих. Стражники Сыскного ведомства не успевали собирать трупы, начался мор. Люди, даже высокородные, боялись выйти из дому в страхе, что духи погибших заразят их болезнью. К концу четвертой луны правительство императора разослало обильные дары в двадцать два святилища поблизости от столицы, дабы умилостивить богов. Месяцем позже, видя, что новая эпоха не принесла избавления от бед, было решено переименовать ее повторно – начались годы Дзюэй. Однако и это не помогло. Засуха продолжалась. Пришла удушливая летняя жара, и все, кто мог, покинули столицу ради прохлады окрестных гор. Те же, что остались, распродали все ценности, чтобы купить риса, а не имевшие ценностей нищенствовали и побирались на улицах. С наступлением холодов дома стали рубить на дрова для обогрева. Грабили даже окрестные храмы. Родители умирали, отдавая последние крохи детям, влюбленные гибли, стараясь спасти друг друга.

Повсюду на улицах лежали непогребенные тела. Монахи, преисполнившись жалости, ходили меж покойников, чертя на челе санскритскую букву «а» и приобщая тем самым к жизни вечной.

В том году из значимых битв произошла лишь одна. На девятую луну дружина Тайра числом в несколько тысяч отправилась на восток – взять край Синано. Встретил ее двоюродный брат Ёритомо, Ёсинака, и вскоре легко одолел с помощью военной хитрости: приближаясь к Тайра, его знаменосцы держали алые стяги и только вблизи сменили их на белые знамена Минамото.

На востоке, в Канто, дела обстояли чуть лучше, но для большого похода провизии все же недоставало. Минамото Ёритомо проводил дни, рассылая пожертвования во все крупные святилища, чтобы заручиться их поддержкой. Особым приказом он запретил своим воинам грабить монастырские и храмовые угодья.

Его жена, Масако, тем временем родила сына… и обнаружила, что Ёритомо, пока она была в тягости, предавался утехам с наложницей, спрятанной неподалеку. Это вызвало настоящий переполох в поместье Ходзё, и двое челядинцев, которые помогали скрывать наложницу, по приказу Масако были зарезаны.

Так минул первый год эры Дзюэй, и не было двора, где бы не поселилась скорбь.

Безлюдный пир

Тайра Мунэмори сидел подле ширмы ките, из-за которой виднелся край серого рукава.

– Благодатного тебе Нового года, сестрица, – сказал он.

В этом году среди министров ответственным за проведение новогодних торжеств избрали Мунэмори, а он со своей стороны постарался ограничить их пределами ограды Сёмэмон, где урон постройкам был наименьшим, а ремонт проводился в первую очередь. Падал легкий снег, но гуляньям это не вредило. Саке и вино лились рекой, позволяя вельможам ненадолго забыть о бедах мира.

– Верно, хуже проклятия нет, – пробормотала Кэнрэймон-ин по ту сторону занавеса. – Не могу смотреть на эти яства без мысли о несчастных, которым нечего в рот положить.

– Наш рис вовсе не лучшего качества, – возразил Мунэмори, – а лук и дайкон выросли здесь, в императорском саду. Ни то ни другое не годится для черни. Вдобавок в нынешние смутные времена правительство должно хорошо питаться, иначе повсюду наступит хаос.

– А если править будет уже некем? – спросила Кэнрэймон-ин.

– Безлюдья боги не допустят, – сказал Мунэмори. – Уж эта-то земная поросль никогда не переведется. Быть может, просто пришло время проредить всходы.

– Ты, вижу, совсем очерствел душой, – заметила Кэнрэймон-ин.

– Как и подобает главе клана, – напомнил ей Мунэмори. – А ты жалостлива, как положено женщине.

Он услышал, как сестра охнула и опрокинула свою чашку с рисом.

– Не разбрасывайтесь, государыня, если вам жаль голодных.

– Она была пуста. Сколькие из нас, – продолжила Кэнрэймон-ин, – смотрят на снег, усыпающий едва расцветшие бутоны сливы, с мыслями не о поэзии, а о том, принесет ли дерево плоды?

– Цвет сливы – знак надежды, так что подобные мысли вполне своевременны, я бы сказал.

– На что людям надеяться? Я слышала, Минамото стягивают силы в край Оми, недалеко от столицы. Они могут обрушиться на нас в любой миг!

– Не слушайте, что говорят, владычица. Это пустяк, не угроза. Как только горные тропы оттают, Корэмори с ними быстро разделается.

– Наш племянник? Тот, что бежал от уток?

– Тс-с, – тихо сказал Мунэмори. – Он усвоил урок и теперь куда более опытен, чем тогда.

Кэнрэймон-ин, помолчав, произнесла:

– Еще до меня дошли слухи, будто в следующую луну тебе дадут младший чин первого ранга. Поздравляю.

– Меня всячески заверили, что так и будет. Давно пора. Непросто, доложу тебе, давать указания Фудзивара, находясь лишь в четвертом ранге. Они меня попросту не замечают. Как здоровье юного государя?

Кэнрэймон-ин снова ответила не сразу.

– Довольно сносно, учитывая обстоятельства. Он как будто не унывает и старается не вникать в то, что происходит вокруг. Иные говорят, ему недужится оттого, что страдает земля.

– Вздор. Если земля отчего и страдает, так единственно от засилья Минамото. Как только мы их разобьем, все снова наладится. – Сказав так, Мунэмори, однако, поглядел в сад на мягко падающий снег, стараясь сохранить его вид в памяти. Он уже был наслышан о том, сколько воинов стекались под знамена Минамото, – часть возглавлял лихой Ёсинака, а часть – какой-то молодой выскочка по имени Ёсицунэ. Слышал Мунэмори и пересуды, согласно которым голод и мор, как и бедствия прошлых лет, предвещали скорое падение Тайра.

Мунэмори знал, сколько участков дворцовой стены имели подкопы и скольким был нанесен невосполнимый урон. Случись осада – и крепости долго не выстоять. По смутам Хогэн и Хэйдзи он помнил, что в бою внутри города все преимущества были на стороне нападавших – деревянные постройки, казалось, только и ждали, когда их подожгут. Даже укрепленную Рокухару можно было спалить несколькими меткими выстрелами.

Мунэмори знал: наступит час – может, раньше, а может, позже, когда Тайра и их малолетнему императору придется оставить Хэйан-Кё.

Курикара

На семнадцатый день четвертой луны второго года Дзюэй Тайра Корэмори выступил из Хэйан-Кё по Северному сухопутному пути на битву с Ёсинакой. Его дружина была не так велика по сравнению с первым походом, но все же внушительна. Многие молодые воины жаждали случая показать себя в бою и прославиться. Десятки тысяч слетелись под знамена с гербовыми бабочками Тайра, стремясь броситься в битву после года уныния и скуки, – все, кроме «дяди Мунэмори», который опять остался в столице – «следить за порядком».

Войску такого размера, понятно, требовалось продовольствие, которого в столице не оказалось из-за неурожая. Ратникам Тайра был дан монарший указ изымать все необходимое в деревнях. Без того угнетенные крестьяне и землевладельцы смотрели, как их скудные припасы расхищаются воинами. Корэмори наблюдал, как обобранные крестьяне бегут в горы с одними узлами. «Эти люди не вспомнят нас добрым словом, – понял он. – Будем надеяться, что победим мы, не то у Минамото прибавится ополченцев».

К исходу четвертой луны рать Корэмори вступила в край Этидзэн, тотчас обнаружив, что очутилась на берегу огромного озера. На другом его берегу, в окружении горных кряжей и отвесных скал стояла крепость Хиути с обороной из шести тысяч воинов Минамото.

– Что делать? Лодок мы не захватили, – сказал Корэмори брату деда, Таданори, – да и, корабельщиков тоже. Как же нам перебраться?

– Верно, у противника есть лодки для собственных нужд, – ответил старый Таданори. – Так подождем, пока они не переправятся к нам сюда. А там наши лучники легко их одолеют.

Корэмори счел совет разумным, и потому приказал дружине стать лагерем на берегу и дожидаться неприятельской вылазки. День за днем они ждали, однако из Хиути так и не вышло ни одной лодки. Наконец часовые Тайра заметили лучника на другом берегу. Он прицелился и выстрелил в сторону лагеря, но то была не гудящая стрела, возвещавшая начало битвы. К древку было прикреплено послание, которое вскоре доставили Корэмори. Оно гласило:

«Озеро это не природный водоем, а временная запруда. Ее создает плотина к югу от крепости. Как стемнеет, пошлите своих воинов ее разрушить, а днем переходите – вода спадет, и озеро станет не глубже горного ручья. Коням здесь переправа хорошая, так что доберетесь без промедления.

Писано Саймэем, управителем храма Хэйдзэндзи».

– Превосходное известие! – воскликнул Корэмори. – У нас есть союзник в стане Минамото! – Не дожидаясь ночи, он отрядил людей разобрать плотину, и очень скоро озеро обмелело настолько, что конники Тайра смогли перебраться по нему, точно посуху.

Шесть тысяч защитников крепости бились на славу, но Тайра превзошли их числом. Минамото были вытеснены из Хиути и попытались укрепиться севернее, в краю Kara. Однако рать Корэмори нагнала их и разбила уже в новых оплотах.

Окрыленный победой, Корэмори направил дружину в горы близ Тонамиямы. готовясь дать бой в прибрежной долине у их подножия. Тем временем его соглядатаи доложили, что к ним на север движется могучее войско Ёсинаки. И верно: вскоре в долине были замечены всадники с белыми стягами, и такие же знамена мелькали у Черного холма, Куродзака. Поэтому Корэмори велел своим людям спешиться, пустить коней отдохнуть и попастись, чтобы самому хорошенько обдумать следующий шаг.

Той ночью в походный шатер Корэмори явился лазутчик с тревожными новостями.

– Здесь неподалеку есть святилище Хатимана, которого Минамото почитают покровителем. Я говорил с одним из тамошних служек, и он рассказал, будто бы Ёсинака успел помолиться перед боем. В ответ на его молитву, по словам служки, с крыши святилища слетели три белых голубя. Все, кто был рядом, истолковали это как знак божественного благоволения.

Корэмори вздохнул.

– Дед тоже рассказывал мне о белых голубях, явившихся полководцу Ёситомо. Хатиман, бесспорно, могущественное божество, но в годы Хэйдзи Ёситомо его защита не слишком помогла. Будем надеяться, не поможет и Ёсинаке.

Поутру же Тайра, проснувшись, обнаружили войска Минамото всего в трех тё [71]71
  Тё – мера длины, равная 108,9 м.


[Закрыть]на поросшем сосняком склоне.

– Должно быть, подобрались ночью, – пробормотал Корэмори в изумлении. – Как же им удалось так тихо прокрасться?

– Эти края им хорошо знакомы, – ответил старый Тадано-ри. – Верно, обмотали конские копыта тряпьем, чтобы заглушить цокот.

Корэмори никак не мог определить, сколько у Минамото воинов, поскольку те хорошо укрылись между деревьями.

– Почему они не нападают?

– Возможно, их рать невелика и они ждут подкрепления из долины. Или попали сюда случайно и решили понаблюдать.

– К счастью для нас. Пусть часовые в долине тотчас доложат, если заметят войска Минамото на подходе.

– Всенепременно, господин командующий.

Корэмори смотрел, как Минамото глазеют на его людей, пока те наскоро облачаются в доспехи. Лучники Тайра приладили луки, конники отвязали и оседлали коней, пешие вооружились нагинатами и взяли по щиту. Однако воины Минамото ничем, кроме устроения заградительного вала на опушке сосняка, не выдали враждебных намерений. Только в полдень из-за крепи показался отряд в пятнадцать вооруженных конников. Они выехали на несколько кэнов вперед и пустили в сторону Тайра гудящие стрелы.

– Ну, началось. – Корэмори услышал ворчание тех, в кого угодили тупые наконечники, – никого серьезно не ранило. Потом он велел пятнадцати лучникам Тайра выпустить ответный залп, а следом вскочил на коня, дожидаясь, когда воины начнут выкликать свои имена. «Хотел бы я знать, бросит ли Ёсинака мне вызов. То-то слава мне будет, если я сниму его голову. Никто больше не скажет: „Вон-де воевода, который бежал от уток“».

Однако, сколько Корэмори ни ждал, вызова не последовало. Вместо этого Минамото выслали еще тридцать лучников с гудящими стрелами.

– Что за глупость? – вскричал Корэмори. – Они ведь уже объявили о намерении сражаться! Почему не начнут?

– Тянут время, – ответил старик Таданори. – Хотят уморить нас прежде, чем прибудет подкрепление.

– Но часовые докладывали, что с моря никаких войск не видно!

– Быть может, Ёсинака желает убедить нас в обратном? Корэмори видел, как воины Минамото рвались в битву и как полководцам с вассалами приходилось удерживать знатных конников на месте. Он тоже послал тридцать лучников им навстречу.

Потом Минамото выслали пятьдесят, и те снова осыпали противника гудящими стрелами.

«Ага, – подумал Корэмори, – я понял. Перед нами – лишь малая часть их полков. Она была послана раззадорить нас в надежде, что мы нападем первыми и погоним ее в горы. Минамото, верно, хотят вынудить нас разрознить дружину, чтобы с легкостью одолеть. Лишь таким путем малое войско может справиться с такой ратью, как у нас. Однако Ёритомо при Исибасияме эта уловка не помогла. Не сработает и сейчас для Ёсинаки».

Итак, Корэмори успокоился и стал забавляться игрой: вышлют лучников Минамото – и Тайра выставляют столько же. Своим самураям он запретил вызывать противника на бой, и, судя по всему, Минамото поступали сходным образом. День клонился к вечеру, а стычка с врагом превратилась в состязание императорских стрелков.

С наступлением сумерек Минамото отступили в глубь леса, развели походные костры. «Ха! – сказал себе Корэмори. – Они сдаются! Поняли, что мы не попадемся на их хитрость». Тогда и Тайра разошлись по шатрам, разобрав щитовую заграду. Корэмори залюбовался оленями, что бродили по склонам холмов, заслушался шумом горного ветра в сосновых ветвях… но стоило ему поднести ко рту рисовый колобок, как дол огласился боевым кличем и бряцаньем гонгов. Горные уступы теперь были усеяны людьми, а не оленями, и каждый нес белый флаг, почти сияющий в вечерней полутьме. Когда же неприятель зажег факелы, вся долина оказалась в огненном кольце.

Тотчас из сосняка грянул боевой рев, и воины Ёсинаки всей толпой ринулись на лагерь Тайра. Их было много, много больше, чем Корэмори насчитал поутру.

– Их полку прибыло! – прокричал Таданори. – Только явились они не с моря, а с гор!

Тайра в панике повскакали на коней, но многие уже успели снять, на ночь доспехи и были не готовы сражаться. Самураи Корэмори привели ему лошадь, и он едва успел оседлать ее и вытащить меч, чтобы отбить удар одного из Минамото. Корэмори поразил противника в горло и почувствовал, как его обдало горячей кровью.

Несмотря на малую победу, он больше не видел расположения своих сил. Его приказы тонули в яростных воплях нападающих, которые, разогнавшись по склону, врывались в лагерь Тайра. Корэмори ничего не оставалось, как призвать к отступлению.

Впрочем, приказывать и не понадобилось. Когда его конь взял дорогу назад, чуть не все воины Тайра, кто еще мог держаться в седле, пустились вскачь к устью долины – единственному отступному пути, еще не перекрытому Минамото.

Однако лазейка оказалась западней. Долина Курикара походила скорее на ущелье, с такими крутыми склонами и узкими тропами, что конникам можно было проехать лишь узкой вереницей, чтобы не свалиться вниз. В ночи, в страхе да на полном скаку это было немыслимо. Очень скоро Корэмори услышал перед собой истошное конское ржание и людские вопли. Ужасные он пережил мгновения – с ревом и топотом сзади настигают Минамото, по лицу хлещут колючие ветви, а впереди – тьма и погибель. Но вот кто-то поравнялся с ним, схватил его лошадь под уздцы и остановил.

– Господин, туда нельзя! Ущелье битком набито мертвецами! Нынче ночью больше погибло, свернув шеи, нежели от стрел и мечей! Идемте сюда, вверх по взгорью.

Онемев от страха и потрясения, Корэмори послушно углубился вслед за вассалом в лес, прочь от кошмарной бойни.