Текст книги "Война самураев"

Автор книги: Кайрин Дэлки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

Новый год

Первый день года в Рокухаре выдался торжественно-строгим и. вместе с тем радостным.

Потолочные балки по обычаю увешали шариками из шелковых лент и цветов ириса для отпугивания злых духов. Праздиичные визиты во дворец с пиром и увеселениями отменили, однако у Тайра было достаточно поводов, чтобы повеселиться самим.

Князь Киёмори гордо взирал на семейство, рассевшееся по татами и шелковым подушкам с чашами новогодней рисовой каши, приправленной Семью счастливыми травами.

Сегодня, в кругу семьи, дамам – дочерям, женам, наложницам Киёмори и его сыновей – не было нужды скрываться за ширмами. Их яркие кимоно, шелковистые пряди струящихся черных волос, изящные непосредственные позы подчеркивали праздничное убранство большого зала.

– Настал черед здравиц! – произнес Киёмори, взяв в руки чашку новогоднего сливового вина. – Начнем с меня. Итак, за его императорское величество. И пусть монахи очистят дворец от скверны этого подлеца Нобуёри, чтобы государь мог скорее туда вернуться.

– За его императорское величество, – хором откликнулись все, кланяясь перед глотком.

Слово взял старший сын, Сигэмори.

– За отрекшегося государя Го-Сиракаву, который по милости своей заменил казни несчастных, подпавших под власть Нобуёри, дальней ссылкой и тем не повторил жестокости Хо-гэна.

– За ина! – раздалось вокруг. От Киёмори не укрылось, что его старший сын, несмотря на высокие воинские качества, проявленные им в ушедшем году, во многом остался приверженцем Будды и придворным вельможей. Он не уставал думать о мире и справедливости. Однако чтимый им Го-Сиракава отказался от предложения погостить в Рокухаре до тех пор, пока его дворец не отстроят заново, что дало Тайра пищу для пересудов. «Может быть, Сигэмори решил слукавить на случай, если среди нас окажутся соглядатаи ина?»

Настал черед Мотомори.

– За нашего отца, князя Киёмори, ныне дайдзина [45]45
  Дайдзин – министр (яп.).


[Закрыть]и высокопоставленного чиновника первого ранга.

Вторя ему, зал восторженно грянул «За господина Киёмори!», на что тот улыбнулся и отвесил поклон. Киёмори смахнул несколько рисовых зернышек с рукавов нового церемониального платья, как вдруг Мотомори закашлялся и отвлек его от честолюбивых мечтаний. Все, кто сидел рядом с Мотомори, принялись хлопать его по спине и растирать плечи, пока не прошел приступ, а Киёмори еще некоторое время с тревогой за ним наблюдал. «Средний сын у меня удался. Да и воином он станет славным, когда его хворь уймется. Если уймется».

Следующий тост пришелся на Мунэмори.

– Хм… Ну… За нас! – вымолвил он наконец. – Нам, троим братьям, пожаловали земли. Щедрое жалованье и новые чины, думаю, тоже нас не минуют. Так выпьем же за процветание Тайра!

И хотя не подобало Мунэмори так бахвалиться, остальные тоже выпалили «За нас!» и осушили чаши. Киёмори тотчас подумал, что Мунэмори недаром ртдился позже двух первых братьев. Нигде он не проявилталанта – ни в науках, ни в ратном деле, и отец был только рад тому, что его обошли высокими званиями.

Были еще здравицы, а потом – состязание в стихосложении по кругу, где, конечно же, не сочинили ничего стоящего. В разгар ночи Киёмори получил от слуги известие, будто бы некая танцовщица-госэти, отмеченная им на пиру, дожидается в гостевом покое. Киёмори покинул пиршество и уже ступил на порог, но едва не споткнулся – кто-то крепко дернул его за край хакама.

– На словечко, супруг мой, – позвала Токико, которая сидела у самого выхода.

Киёмори сдержал нетерпение и опустился рядом с ней. Ему снова бросилось в глаза, что она постарела: в иссиня-черных волосах проглядывали серебряные нити седины, а лицо уже не былотаким прекрасным, как в юности. Он уже давно не навещал ее по ночам.

– Что тебе, жена? Я утомился и хочу покоя.

– Так ли? – спросила она, склоняя голову. – А может, покой твой сулит наслажденье? Не тревожься. Мой упрек не семейного свойства.

– Только о мече здесь – ни слова!

– Я и не собиралась, хотя мне отрадно, что ты не забыл своего обещания. Меня беспокоит запустение во дворце. Он совсем обезлюдел в эти праздничные дни.

– А нам-то что с того?

Токико взглянула на него так, словно он выжил из ума.

– Все может быть! Сейчас, во дни разгула демонов и злых духов, дворец никем не уберегается. Никто не дает государю целебного подношения, чтобы поддерживать его в добром здравии. А он, в свою очередь, не исполняет обряд Поклонения перед священным зерцалом для поддержания лада в стране.

– Это все объяснимо.

– Да, так говорят. Однако не время еще упиваться победой. Предводитель Минамото и его сыновья пока не найдены. Мудрому воину подобает не терять бдительности, оставаться настороже.

Киёмори вздохнул:

– Все идет своим чередом. Чем плохо время от времени делать привал и радоваться жизни?

Токико отвернулась.

– Мой отец считал тебя человеком большой прозорливости. Жаль, что и он порой ошибался в своем выборе.

Киёмори почувствовал, как закипает от гнева.

– Если я тебя так разочаровал, что же ты не уходишь? Возвратилась бы в море, в царство отца, откуда ты родом!

Токико холодно посмотрела на него:

– Не могу. Я дала обет спасти вас, жалких смертных, от злого рока. Хотя мне уже думается, что все усилия пропадут втуне.

– Значит, твоему отцу стоило послать сына-героя, что возглавил бы нас, вместо женщины, способной уязвлять лишь словами.

– У него нет сыновей, – процедила Токико. – Только дочери. Быть может, он надеялся, что мое лоно подарит тебе героя, которого ты ищешь.

Киёмори оглянулся на сыновей.

– Сигэмори?

– Может быть. Или внука, которому лишь предстоит родиться. Кто знает? Услышь же меня, муж: не время отбрасывать заботы. Битва окончена, но не война. Взываю к тебе еще раз: будь бдителен!

Киёмори встал – его терпение иссякало.

– Поверь, жена, я не забыл твоих предостережений. Они со мной день и ночь, но твоя привычка выискивать трещины в серебряном зеркале невыносима. Мы победили, император невредим, дому Тайра улыбается удача. Твой отец и все ками хранят нас. Отныне нам незачем вскакивать при каждой трели сверчка или думать, что град по крыше может быть градом стрел. Успокойся, жена, и дай мне немного покоя.

Киёмори пошел прочь, даже не оглянувшись на Токико. Оставалось надеяться, что танцовщица сумеет хоть сколько-нибудь скрасить испорченный вечер.

Парад призраков

Тайра-но Мунэмори, третий сын Киёмори, тоже спешил покинуть празднество – ехал на встречу с женщиной неподобающего сословия. Впервые в жизни он радовался тому, что его не замечают: все внимание уделялось доблестному Сигэмори, а то немногое, что оставалось, – прилежному, но болезненному Мотомори. Так что до него никому не было дела, когда он покинул семейство и поспешил к каретной, где держали воловьи упряжки.

Изсопровождения Мунэмори взял только погонщика. Дом, который он навещал, располагался в ветхом северо-восточном квартале и принадлежал некой даме из обедневшего, всеми отвергнутого семейства. «Чем меньше людей узнает о моей сиюминутной прихоти, – решил Мунэмори, – тем меньше сплетен достигнет ушей жены и родителей».

Он устроился на сиденье кареты. Щелкнул хлыст возницы, и повозка рванулась вперед, подпрыгнув на поперечине ворот. Когда она покатилась по улицам, Мунэмори замечтался в преддверии встречи с несчастным созданием. Он даже попытался сложить стихотворение, но без особенного успеха. Впрочем, поэзия всегда казалось ему пустой и глупой забавой. К счастью, даме из хижины Высокого тростника было не до стихов. Ей вполне хватало того, что ее посещает влиятельный Тайра. Бедняжка надеялась этой связью улучшить свое положение, а Мунэмори не спешил ее разочаровывать. Ради мечты она отдавала ему всю себя, так отчего бы и не попользоваться?

Но вот с севера налетел холодный вихрь, скрипя карнизами, завывая в кровлях. Мунэмори то и дело поглядывал в оконце – долго ли еще? Ночь выдалась безлунная, хотя звезды ярко горели в темной вышине. На улицах не было ни души, ибо немногие отваживались покинуть теплые жилища и праздничные покои в час, когда демоны выходят на свободу.

Спустя некоторое время карета вдруг остановилась.

Мунэмори засомневался, что они успели доехать туда, куда держали путь.

– В чем дело? Почему встал? – крикнул он погонщику. Ответом ему был лишь сдавленный вопль ужаса.

– Что там? Разбойники?

На мгновение Мунэмори пожалел, что не взял с собой охрану, да только кому бы он смог довериться? Впрочем, любой разбойник, даже настолько безрассудный или глупый, чтобы напасть на карету с гербом Тайра, знал, что расплата будет суровой.

– Н-нет, господин, – выдавил наконец возница. – Мы на улице Судзяку, и дальше волы не идут.

– Ну так подстегни их, бездельник!

– Господин, видели бы вы то, что мы, тоже небось не пожелали бы продолжать путь.

Досадливо ворча, Мунэмори открыл заднюю дверцу и ступил на землю с твердым намерением выхватить у погонщика кнут и пройтись по его спине. Он обошел волов справа, вдоль стены Дворцового города. Перед ним лежал проезд Судзяку, и, едва выйдя к перекрестку, Мунэмори ахнул, потрясенный открывшимся зрелищем.

По улице тянулась процессия призраков: одиннадцать воинов в боевых доспехах несли высокий, богато украшенный паланкин. Шествие мерно приближалось, носильщики вышагивали, устремив бледные лица вперед, не смея отвести взгляда от цели.

Мунэмори порывался было убежать, но его ноги точно примерзли к земле. Когда призраки подошли ближе, он разглядел у каждого воина темную линию поперек шеи.

– Я знаю этих людей, – тихо промолвил он. – Вон идет дядя отца, Тадамаса, со своими сыновьями. За ним Минамото Тамэ-ёси и его дети. Всех обезглавили после смуты Хогэн.

За спиной у Мунэмори возница лепетал молитвы Будде Амиде.

Ворота Дворцового города находились на другой стороне улицы, чуть справа. Мунэмори увидел, как призрачный паланкин поравнялся с ними и остановился точно напротив входа.

– Они не посмеют, – пробормотал погонщик. – Дворец императора – священное место, его стережет сам Фудо-Мёо [46]46
  Фудо-Мёо – одно из добрых божеств буддийского пантеона, отгоняющее злых духов. Изображается сидящим с мечом и веревкой в руках посреди языков пламени, поэтому считается также и богом огня.


[Закрыть]мечом и вервием.

Мунэмори вздрогнул. Он знал – из подслушанных слов матери, – что в первую ночь Нового года дворец не охраняется.

Занавесь паланкина отдернулась. Внутри ею стояла кромешная тьма, проницаемая лишь для глаз обитателей ада. Оттуда показалось существо, некогда бывшее человеком, – с растрепанной гривой волос, обвязанной грязным шелковым шарфом, и длиниопалыми когтистыми руками. Глаза глубоко запали и мерцали бледным огнем, кожа приобрела землистый оттенок, а подбородок заострился. Существо улыбнулось и кивнуло Мунэмори – ни дать ни взять вельможа, любезно приветствующий собрата.

Мунэмори не понял, что его толкнуло: он пал на колени и пополз по холодным камням мостовой к паланкину. Там он пал ниц перед духом, точно сам император сидел на его месте.

– К-кто вы? Что вам от меня надо?

Из оконца высунулась тонкая, как плеть, рука, и ледяные пальцы схватили его за голову.

– А-а, Тайра Мунэмори! Похвально с твоей стороны поприветствовать бывшего правителя. Я ощущаю в тебе некоторое бездушие. Вот и славно, есть где поселиться.

Мунэмори пронизал Ледяной страх, внутри у него все будто заиндевело.

– Вы – С-син-ин?

Все в Хэйан-Кё слышали притчу об императоре, который стал демоном.

– Да, это я. А теперь ступай своей дорогой. Мы еще встретимся. – Рука отпустила его, шторка паланкина закрылась.

Мунэмори поднял голову и увидел, как призрачная процессия двинулась дальше, минуя толстые опоры ворот Судзяку-мон, направляясь внутрь Дворцового города. Он вскочил на ноги и бросился к своей карете.

– Призраки пробрались во дворец! М-мы должны предупредить! – всполошился погонщик.

– Нет! – осадил его Мунэмори. – Кто нам поверит? К тому же начнутся расспросы – как я тут оказался да куда ездил. Нет, мы продолжим путь и будем считать, что ничего не видели. Это был всего-навсего морок, хмельное наваждение от праздничного вина.

Мунэмори забрался в повозку. Вскоре щелканье бича и грохот колес его успокоили, но лишь отчасти. На долгополом платье расползлись мокрые грязные пятна от стояния на мостовой. Должно быть, и шелк в этих местах прорвался. Даме из хижины Высокого тростника нет дела до таких мелочей, но даже она едва ли сумеет разогнать ужас, что угнездился у него в сердце.

Вода купальни

Полководец Минамото Ёситомо смотрел на ворота поместья Осада. Душа его онемела от боли, как ноги – от холода. Много ли прошагал он, отбиваясь от полчищ монахов-разбойников, прокладывая себе путь сквозь слепящие горные вьюги. В земле Оми им с сыновьями пришлось разоблачиться и бросить фамильные доспехи в снегу, а затем расстаться и с лошадьми. В краю Мино на них напали во время ночлега на постоялом дворе. Один из самураев выдал себя за полководца и покончил с собой, спасая господина от гибели. Среднего сына, Томонагу, так сильно ранили в ногу, что ходить он уже не мог и Ёситомо пришлось его добить. Вскоре двое других его сыновей, Ёсихира и Ёритомо, затерялись в буране. Ёситомо стал считать себя последним из Минамото, кому удалось уцелеть. Из всех его попутчиков остался лишь верный вассал Камата. Спрятавшись в чьей-то лодке, они отправились вниз по реке до города Уцуми, что в краю Овари. Там проживал род Осада, издревле служивший Минамото. Из этого рода происходил и тесть Каматы, так что двое скитальцев рассчитывали найти там приют и подмогу.

Им навстречу из ворот поместья выступили два стражника.

– Кто такие? Бродяги? Разбойники? Зачем явились? Камата устало ответил:

– А вы, невежи, не можете отличить великого мужа от простолюдина? Перед вами господин начальник Левого Конюшенного ведомства, иначе – властитель Харимы, Минамото Ёситомо.

Стражи ахнули: это имя было у всех на устах.

– А я – Камата Хёэ, зять Осада Сёдзи Тадамунэ, который, полагаю, приходится вам господином.

– Простите, что не узнали вас! Входите, входите поскорей, мы тотчас же объявим о вашем прибытии.

Полководца и его спутника провели в передний покой особняка, где усадили перед очагом и угольными жаровнями. Им дали теплые плащи и сухие носки. Женщины вынесли гостям чаши теплого бульона и вареного риса. По всему дому разносился благоговейный шепот прислуги:

– Прибыл великий полководец! Здесь Ёситомо! Наконец сам Осада Тадамунэ вышел их поприветствовать, натянуто улыбаясь непрошеным посетителям.

– Господин, сын мой… видеть вас великая честь и счастье. Прошу простить нашу неподготовленность, но мы и понятия не имели, что вы направитесь в наши края.

– Все это славно, – проговорил Ёситомо, не в силах наслаждаться гостеприимством, – но хлопоты излишни. Мне нужны люди, оружие и лошади, и чем скорее, тем лучше.

Улыбка Тадамунэ поблекла.

– Хорошо, только нам понадобится время на сборы. К тому же вы, без сомнения, вытерпели много невзгод и нуждаетесь в отдыхе, прежде чем отправляться навстречу новым сражениям. Камата, ты так давно не радовал нас своим присутствием… Я уже разослал весть о пире по поводу вашего приезда, и вся семья готовится прибыть сюда повидаться с тобой. Вы должны побыть с нами, хотя бы недолго.

Ёситомо увидел, как лицо Каматы озарилось надеждой. После всех тягот, что они вынесли вместе, он не мог отказать верному спутнику в толике семейных радостей.

– Будь по-вашему, – проворчал он. – Мы останемся на ночь.

– Благодарю, господин, – тихо сказал Камата, кланяясь ему в ноги.

– Однако я жду, – продолжал Ёситомо, – что ты, Тадамунэ, бросишь клич среди всех мужчин своего рода, способных держать оружие, чтобы те поутру явились ко мне под начало.

– Разумеется, повелитель. Мы за всем проследим, а вы тем временем отдохните. С вашего позволения, я распоряжусь о ваших покоях и ванне. Ничто так не укрепляет тело и разум, как погружение в парную воду. – Тадамунэ откланялся и удалился.

Послеполуденные часы Ёситомо провел в мрачных раздумьях, на расспросы хозяев отвечал односложно. Когда Камату наконец вызвали на встречу с семьей, Ёситомо махнул ему, даже не дав доброго напутствия.

Он обратил думы к грядущим сражениям: сколько потребуется людей, где их искать, какие дома в Канто поддержат его, а какие отвергнут. При Нобуёри полководец был уверен в своих силах – льстивый вельможа мог убедить кого угодно. Теперь же, когда император обрел союзников в Тайра, Минамото угодили в опалу, стали отступниками. «Нелегко будет убедить людей сражаться против трона, – думал Ёситомо, – учитывая, что Нидзё-сама ни в чем не провинился».

Потом он стал размышлять о слабостях в обороне Рокуха-ры – таких, что позволили бы одолеть ее малой мощью, хотя и не без огня. Даже мысли о том, как Киёмори и все Тайра корчатся в пламени, не принесли ему утешения. Суровое предвидение того, чему должно свершиться, – вот чем они были.

«Победа великой ценой», – сказал оракул Хатимангу. Потерять стольких сыновей… бывает ли расплата горше? Ёситомо мельком подумал о своих младших детях, сыновьях его наложницы Токивы. «Тайра, верно, уже отыскали всех и перебили. А что сталось с Токивой, красавицей Токивой?» Здесь Ёситомо оставил домыслы – большей боли он мог не вынести.

– Господин, – произнес слуга из дверей, – ваша ванна готова. Почту за честь проводить вас туда.

Ёситомо поднялся и проследовал за слугой в особый покой с большой круглой купальней, встроенной вровень с полом. От горячей воды поднимались клубы пара, кружась, словно призраки в День поминовения [47]47
  День поминовения усопших, О-бон, – 15 июля. В этот день посещают кладбище, ставят перед табличками с именами предков жертвенную пищу и т. п. Накануне ночью в сельской местности обычно зажигают костры. Считается, что на свет костров приходят души умерших.


[Закрыть]. Ёситомо разделся и осел в воду, убеждаясь в правоте слов хозяина – отдых и баня куда как неплохи для загрубевшей кожи и усталых членов. Он закрыл глаза, вдохнул пар и попробовал опустошить разум от мыслей, подражая читающим сутры монахам. Может, и ему, окончив битвы, принять постриг, уединиться где-нибудь в горах и посвятить себя переписыванию свитков, пока душа не отойдет в мир иной? Впрочем, Ёситомо не представлял для себя такого будущего. Скорее ему суждено пасть от стрелы Тайра, когда они пойдут на приступ Рокухары.

Он услышал какой-то шорох и открыл глаза. В комнату входили слуги: в руках полотенца, взоры потуплены.

– Скорее делайте что велено и оставьте меня в покое, – проворчал Ёситомо.

– Непременно, господин. – С этими словами они вытащили из-под тряпиц кинжалы и вскочили на помост с купальней. Не успел Ёситомо выбраться из воды, как в грудь ему вонзились холодные смертоносные лезвия.

«Предан…» – только и успел он подумать, глядя, как вода окрашивается алой кровью, истекающей вслед за его удачей.

Дела недостойные

Семь дней спустя Киёмори, стоя на укрепленной стене Дворцового города, наблюдал за стыдливо бегущими Тадамунэ и его наследником. Осада, гордые собой, прибыли в столицу с головами Минамото Ёситомо и самурая Каматы. Император, как полагалось, пожаловал им малые титулы, но презрение к Осада от этого не ослабло. Урожденный вассал, который предательски убивает своих господина и зятя, не вправе рассчитывать на уважение. Когда Осада выказали недовольство и потребовали большей награды, совет счел уместным лишить их дарованных наделов и выгнать взашей.

Карета Осада свернула на улицу Судзяку, и на ее крышу с дворцовых стен обрушился град камней и гнилья, а вослед понеслись оскорбительные насмешки.

Киёмори перевел взгляд направо, где стояла императорская тюрьма. На высоком дереве у ворот вывесили головы Ёситомо и прочих мятежников. Вокруг дерева уже собралась толпа – кто пришел отдать дань уважения храбрецам, а кто поглазеть, словно надеясь, что голова полководца вот-вот заговорит или кивнет, как было с головой Синдзэя.

«Не к добру это», – подумалось Киёмори. Если смерть Минамото вызвала в людях столько сочувствия, Тайра следовало ждать беды. Киёмори уже направил своих воинов на поиски остальных сыновей Ёситомо – наследники врага суть будущие мстители. Вскоре он разузнал, что любимая наложница Ёситомо, Токива, бежала из города с тремя малыми детьми мужского пола. Вместо того чтобы броситься на поиски, он хитроумно взял в плен ее престарелую мать и пустил по столице молву, что подвергнет старуху пыткам и предаст казни, если Токива с сыновьями не явится в Рокухару. И хотя эти угрозы были только уловкой, народ втихомолку прозвал Киёмори варваром, не знающим почтения. Главе Тайра пришлось созвать карательные отряды из молодчиков, одетых в красные куртки, чтобы пресечь клевету.

В полдень Киёмори оставил дворцовую стену и велел подать карету. По пути в Рокухару упряжка вдруг остановилась, и кто-то постучал по крыше. Киёмори посмотрел в оконце, недоумевая, что за храбрец осмелился задержать карету с гербом Тайра. К его радости, им оказался Сигэмори.

– Прости, что прервал твою поездку, отец. У меня отличные новости!

Киёмори улыбнулся.

– Новости, которые не могут подождать моего возвращения?

– Я не знал, что ты уже в пути. Слушай же: мы захватили старшего сына Ёситомо, Гэнду!

– Воистину новость превосходная.

Поимка асона – преемника главы клана избавляла их от тревог о грядущем восстании Минамото на востоке.

– Где же вы его разыскали – на Тбкайдо?

– Нет, отец. Правду говоря, он скрывался в столице. Бродил вокруг Рокухары под чужой личиной, высматривал, что да как. Тут-то мы его и схватили.

– Что же вы с ним сделали? Сигэмори посуровел.

– Поскольку совет приговорил его к смерти, мы отвели Ёси-хиру на берег. Потом меня известили о твоем возвращении, и я решил повременить с казнью. Не желаешь ли сначала допросить его?

Киёмори на миг задумался и ответил:

– Желаю. Будет справедливо позволить ему обратиться с последним словом ко мне. Мне говорили, он храбро бился за своего отца-отступника.

Сигэмори развернул коня и поскакал во главе поезда Тайра назад, в Рокухару. Приближаясь к усадьбе, он заметил собравшуюся невдалеке толпу. На главном подворье Сигэмори спешился и передал поводья слуге. Киёмори выбрался из кареты и отправился вслед за сыном к ^еке Камо, огибавшей поместье с севера.

Гэнда Ёсихира ждал его, стоя коленями на каменистой отмели в окружении самураев Тайра. Для Киёмори асон Минамото выглядел сущим мальчишкой, чересчур худым и бледным. Ему вспомнился юный воин, что некогда ехал бок о бок с Ёситомо и мечтал о том, сколько снимет голов. А теперь его собственная голова вот-вот полетит с плеч. Киёмори исполнился жалости и восхищения к юноше, чьей жизни суждено было так рано прерваться.

Теперь стало ясно, чего хотела толпа, сгрудившаяся на другом берегу. Жители Хэйан-Кё неотрывно следили за происходящим. «Зачем они явились – поглазеть на казнь изменника или же почтить сына могучего полководца, наследника грозного рода?»

– Итак, Гэнда Ёсихира. – Киёмори удостоил его легким поклоном.

– Итак, Тайра Киёмори, – отозвался Ёсихира. Смотрел он вызывающе. – Великий кознедей. Ты заставил нас убить собственную родню после смуты Хогэн. Жаль, я не могу встретить тебя с мечом в руках.

Киёмори кивнул. На меньшее он не рассчитывал.

– Я слышал, ты был первым военачальником у своего отца. Однако же мой сын передал, что схватили тебя без труда. Отчего так вышло?

– Оттого лишь, что удача меня покинула, о глава Тайра. Когда мы, Минамото, бежали, снежный буран в горах отсек меня от остальных. Судьба отца была мне неведома, поэтому я вернулся сюда, в Хэйан-Кё. Я мог бы покончить с собой, однако предпочел умереть в битве, прихватив кого-нибудь из ваших. Поэтому я изменил обличье и хотел подобраться к Рокухаре, но часовые тщательно стерегли все входы и выходы. От голода и усталости я ослабел, и лишь желание отомстить поддерживало во мне жизнь. Ваши прихвостни нипочем не одолели бы меня, не будь я болен, – да и никто бы не смог!

– Никто не считает тебя слабым, Ёсихира, – вымолвил Сигэмори.

Киёмори задумался: сознает ли сын свое сходство с Гэндой – таким же наследником великого воинского рода? Сам он порой ощущал подобное сродство с Ёситомо, хотя никогда не позволял этому чувству верховодить собой.

Гэнда Ёсихира, щурясь, глянул на яркое солнце, потом – на зевак, столпившихся за рекой.

– Во времена наших отцов воины предавали недругов смерти под покровом ночи, щадя их честь, я же нахожусь здесь при свете дня, поверженный и посрамленный. Посему покончим скорее с моим позором, и пусть то, что я сейчас скажу, считается моими последними словами. Да будут прокляты бледноро-жие псы-царедворцы, что велели мне не нападать на вас у Абэно. Получи я их соизволение, ты, господин Киёмори, как и твой сын, были бы давно мертвы. Да будет проклят весь ваш презренный род! Теперь-то ты понял, Киёмори-сан, что и могучие могут пасть в одночасье. Вот умру я и стану демоном, подобно моему дяде Тамэтомо или Син-ину. Я смогу метать молнии и поражу вас всех до единого. Ты, господин Киёмори, будешь первым, а может, – он оглянулся на Сигэмори, – и ты. Однако довольно. Я не из тех, кто болтает, лишь бы подольше пожить. Секи мою голову, живо! – И Гэнда согнулся пополам, подставляя шею.

Сигэмори извлек Когарасу из ножен. Сверкнуло лезвие – и все было кончено.

Люди на другом берегу разом охнули, кто-то начал читать молитвы по храброму Ёсихире. Уходя, Сигэмори произнес:

– Чудно, однако. Эта его последняя речь…

– Что в ней чудного? – удивился Киёмори.

– Проклятие, которое он на нас наслал.

– Пора бы уже понять, сын мой, что в проклятиях нет ничего необычного. Воины часто проклинают своих врагов перед смертью. Язык – последнее оружие.

– Но он обмолвился о Син-ине! Нобуёри тоже поминал его, прежде чем умереть. Он говорил, будто бывший владыка являлся ему во сне.

– И что с того? Какой преступник устоит, если есть возможность свалить все на демонов? А обвинить императора-демона разве не соблазнительнее? Что до Гэнды Ёсихиры – он попросту пытался нас запугать, прослыть храбрецом даже в смерти. Верю ли я, что он превратится в демона? Ха! Все эти россказни – предрассудки невежд. Чушь!

Долго молчал Сигэмори, а после сказал:

– Наша мать называет себя дочерью Царя-Дракона, морского владыки. Это тоже пустые россказни?

Киёмори молча отвернулся.